Текст книги "Сын Америки"

– Да благословит вас бог, сын мой, – сказал проповедник.

Джан закурил новую сигарету; он предложил и Биггеру, но Биггер сидел неподвижно, сложив руки на коленях и каменным взглядом уставясь в пол. Слова Джана казались ему странными; никогда раньше он не слыхал таких разговоров. Все то, что говорил Джан, было для него настолько ново, что он пока никак не реагировал; он просто сидел, глядя в одну точку, внутренне недоумевая и боясь даже посмотреть на Джана.

– Позвольте мне встать на вашу сторону, Биггер, – сказал Джан. – Я буду продолжать вместе с вами борьбу, которую вы начали один. Пусть все другие белые будут против вас, а я приду и встану с вами рядом. Слушайте, Биггер, у меня есть друг, адвокат. Его зовут Макс. Он хорошо разбирается в этих делах и хотел бы вам помочь. Хотите поговорить с ним?

Биггер понял, что Джан не винит его за то, что он сделал. Что это, ловушка? Он взглянул на Джана и увидел белое лицо, но это лицо было открытое и честное. Этот белый человек верил в него, но как только Биггер осознал это, так сейчас же опять почувствовал себя виновным, но на этот раз совсем по-другому. Совершенно неожиданно этот белый человек подошел к нему вплотную, откинул завесу и вошел в его внутреннюю жизнь. Джан предложил ему дружбу, и за это остальные белые возненавидят Джана: как будто небольшой кусок откололся от белой скалы ненависти и, скатившись по отвесному склону, остановился у его ног. Слово облеклось плотью. Впервые в жизни Биггера белый стал для него человеческим существом; и, как только человечность Джана открылась ему, он почувствовал укор совести: ведь он убил то, что любил этот человек, он причинил ему горе. Он смотрел на Джана так, будто ему только что удалили пленку, застилавшую глаза, или же будто с Джана сорвали уродовавшую его маску.

Биггер вздрогнул: рука проповедника легла на его плечо.

– Я не хочу вмешиваться в дела, которые меня не касаются, сэр, – сказал проповедник тоном враждебным, но в то же время почтительным. – Но не нужно припутывать сюда коммунизм, мистер. Я ваши чувства глубоко уважаю, сэр, но то, что вы хотите сделать, только еще больше разожжет вражду. Бедному мальчику не это нужно; ему нужно, чтобы его поняли…

– А это без борьбы не дается, – сказал Джан.

– Когда вы стремитесь смягчить людские сердца, я всей душой с вами, – сказал проповедник. – Но я не могу быть с вами, когда вы разжигаете вражду…

Биггер растерянно переводил глаза с одного на другого.

– Как же тут смягчать сердца, если газеты каждое утро подливают масла в огонь? – спросил Джан.

– Господь смягчит их, – горячо сказал проповедник.

Джан повернулся к Биггеру:

– Вы не хотите, чтобы мой друг помог вам, Биггер?

Биггер озирался по сторонам, как бы ища лазейки. Что он мог ответить? Ведь он был виновен.

– Оставьте вы меня, – пробормотал он.

– Не могу, – сказал Джан.

– Все равно это дело конченое, – сказал Биггер.

– Значит, вы сами в себя не верите?

– Нет, – сказал Биггер сдавленным голосом.

– Но ведь вы верили, когда шли на убийство? Вам казалось, что вы нашли решение, иначе вы бы не убили, – сказал Джан.

Биггер посмотрел на него и ничего не сказал. Неужели этот человекнастолько в него верит? – Я хочу, чтоб вы поговорили с Максом, – сказал Джан.

Джан подошел к двери. Полисмен приоткрыл ее снаружи, из коридора. Биггер сидел с открытым ртом, стараясь догадаться, куда все это может его завести. В дверь просунулась голова белого человека, он увидел серебряные волосы и незнакомое худощавое белое лицо.

– Входи, – сказал Джан.

– Спасибо.

Голос звучал спокойно, твердо, но ласково; тонкие губы были растянуты легкой усмешкой, которая, казалось, никогда их не покидала. Человек переступил порог: он был высокого роста.

– Здравствуйте, Биггер.

Биггер не ответил. У него опять явилось сомнение. А вдруг это какая-нибудь ловушка?

– Знакомься, Макс, это преподобный Хэммонд, – сказал Джан.

Макс подал проповеднику руку, потом повернулся к Биггеру.

– Я хочу поговорить с вами, – сказал Макс. – Я от Комитета защиты труда. Я хочу помочь вам.

– У меня нет денег, – сказал Биггер.

– Я знаю. Слушайте, Биггер, вы меня не бойтесь. И Джана тоже не бойтесь. Мы на вас зла не держим. Я хочу защищать вас на суде. Может быть, вы уже сговорились с другим адвокатом?

Биггер еще раз посмотрел на Джана и Макса. Казалось, им можно было верить. Но как, каким образом могут они ему помочь? Ему очень нужна была помощь, но он не смел и думать, что найдутся люди, которые захотят что-нибудь для него сделать теперь.

– Нет, сэр, – прошептал он.

– Как с вами тут обращаются? Не били вас?

– Я был болен, – сказал Биггер, чувствуя, что должен как-нибудь объяснить, почему он отказывался есть и разговаривать все эти три дня. – Я был болен и ничего не помню.

– Вы согласны поручить нам ведение вашего дела?

– У меня денег нет.

– Об этом вы не беспокойтесь. Слушайте, сегодня вечером вас опять поведут к коронеру. Но вы ни на какие вопросы не отвечайте, понимаете? Сидите и молчите, больше ничего. Я буду там, и вам нечего бояться. После предварительного разбирательства вас отвезут в окружную тюрьму, я туда к вам приеду, и мы поговорим.

– Да, сэр.

– Вот вам сигареты, берите.

– Спасибо, сэр.

Дверь распахнулась, и в камеру торопливым шагом вошел высокий мужчина с крупным лицом и серыми глазами. Макс, Джан и проповедник отступили в сторону. Биггер вгляделся в лицо нового гостя; оно показалось ему знакомым. Потом он вдруг вспомнил: это был Бэкли; его лицо он видел на плакате, который несколько дней тому назад наклеивали на рекламный щит против его дома. Биггер слушал завязавшийся разговор, улавливая в голосах собеседников глубокую враждебность друг к другу.

– Вы уже тут мутите воду, Макс?

– Этот мальчик – мой клиент, и никаких признаний он подписывать не будет, – сказал Макс.

– А на кой черт мне его признания? – спросил Бэкли. – У нас улик против него достаточно, чтобы его посадить на целую дюжину электрических стульев.

– Я беру на себя защиту его интересов, – сказал Макс.

– Бросьте! Вы сами знаете, что от этого никакого толку не будет.

Макс обернулся к Биггеру:

– Они вас запугивают, Биггер. А вы не бойтесь.

Биггер слышал, но ничего не сказал.

– И что только за охота вам, красным, нянчиться с такой черной образиной, один бог знает, – сказал Бэкли и потер себе глаз.

– Вы боитесь, что, если мы поведем дело, вам не удастся убить этого мальчика до апрельских выборов? – спросил Джан.

Бэкли круто повернулся:

– Вы бы когда-нибудь взяли под защиту порядочного человека! Такого, чтобы хоть сумел оценить это! А то возитесь со всякой падалью!

– Это вы своей тактикой заставляете нас вступиться за этого мальчика, – сказал Макс.

– То есть как? – спросил Бэкли.

– Если б вы не припутали к этому убийству коммунистическую партию, меня бы здесь не было, – сказал Макс.

– Так ведь он же сам подписал именем коммунистической партии свое вымогательское письмо…

– Знаю, – сказал Макс. – Начитался газет, вот ему и пришло это в голову. Я буду защищать этого мальчика потому, что я считаю, что это вы и вам подобные сделали его тем, что он есть. Немудрено, что он попытался свалить свое преступление на коммунистов. Он столько слышал небылиц о коммунистах от таких, как вы, что в конце концов поверил в них. Если мне удастся объяснить гражданам нашей страны, почему этот мальчик сделал то, что он сделал, я буду считать, что выполнил свою задачу с превышением.

Бэкли засмеялся, откусил кончик новой сигары, закурил и выпустил струйку дыма. Потом он шагнул вперед, вынул сигару изо рта и подмигнул Биггеру.

– Что, парень, тебе, верно, и не снилось никогда, что ты вдруг станешь такой важной птицей?

Биггер уже готов был принять дружбу, которую ему предлагали Джан и Макс, но тут вдруг очутился перед ним этот человек. Чего стоила ничтожная дружба Джана и Макса против миллиона таких, как Бэкли?

– Я генеральный прокурор штата, – заговорил Бэкли, шагая из угла в угол. Его шляпа была сдвинута на затылок. Белый шелковый платок выглядывал из бокового кармана черного пальто. Он постоял немного у койки, точно башня, возвышаясь над Биггером. Биггер сидел молча и думал о том, скоро ли его казнят. Теплое дыхание надежды, которым пахнуло на него от ласковых слов Джана и Макса, обледенело под холодным взглядом Бэкли. – Я хочу дать тебе хороший совет, Биггер. Я тебя обманывать не собираюсь; говорю тебе прямо, если ты не хочешь мне отвечать, никто тебя не заставит, а все, что ты скажешь, на суде может быть обращено против тебя, понял? Но не забывай, что ты пойман! Это ты должен иметь в виду в первую очередь. Мы знаем все, что ты сделал. У нас есть доказательства. Поэтому тебе же лучше, если будешь говорить все начистоту.

– Это мы с ним обсудим вдвоем, – сказал Макс.

Бэкли и Макс смерили друг друга взглядом.

– Слушайте, Макс. Вы зря теряете время. Можете стараться хоть до скончания века, этого парня вы не вытянете. Нельзя совершить преступление в доме таких людей, как Долтоны, и выйти сухим из воды. Несчастные родители будут присутствовать в зале суда, и мальчишке жарко придется, будьте покойны. Ведь он убил самое дорогое, что у них было. Если не хотите позориться, берите своего приятеля и уезжайте отсюда, я вам обещаю, что газеты не будут знать о том, что вы здесь были.

– Позвольте уж мне самому решить, стоит мне его защищать или нет, – сказал Макс.

– Слушайте, Макс. Вы, верно, думаете, что я вас хочу взять на пушку, – сказал Бэкли и повернулся к двери. – Так я вам сейчас кое-что покажу.

В дверях показался полисмен, и Бэкли сказал:

– Приведите их сюда.

– Сейчас.

В камере стало тихо. Биггер сидел на койке и смотрел в пол. Все это ему не нравилось; если можно было сделать что-нибудь для его спасения, он хотел, чтобы это было сделано его руками, а не чужими. Чем больше он видел, как для него стараются люди, тем опустошеннее он чувствовал себя. Он увидел, как полисмен широко распахнул дверь. Мистер и миссис Долтон медленно вошли в камеру и остановились; мистер Долтон, очень бледный, смотрел прямо на Биггера. Биггер испуганно приподнялся, потом снова сел, глядя перед собой широко раскрытыми, но невидящими глазами.

Бэкли поспешил им навстречу, пожал мистеру Долтону руку и, повернувшись к миссис Долтон, сказал:

– Я бесконечно сожалею, сударыня…

Мистер Долтон еще раз посмотрел на Биггера, потом перевел глаза на Бэкли:

– Он вам сказал, кто был его сообщником? – спросил мистер Долтон.

– Он только что в себя пришел, – сказал Бэкли. – Кроме того, у него теперь есть адвокат.

– Да, я буду защищать его, – сказал Макс.

Биггер увидел, что мистер Долтон бросил быстрый взгляд на Джана.

– Это очень неразумно, что вы не хотите назвать своих сообщников, Биггер, – сказал мистер Долтон.

Биггер внутренне весь подобрался и не отвечал. Макс подошел к нему и положил руку на плечо.

– Я сам поговорю с ним, мистер Долтон, – сказал Макс.

– Я совсем не хочу его мучить, – сказал мистер Долтон. – Для него же будет лучше, если он расскажет все, что знает.

Наступило молчание. Проповедник, держа шляпу в руке, медленно вышел вперед и остановился перед мистером Долтоном.

– Я… я проповедник слова божия, сэр, – сказал он. – И я глубоко скорблю о том, что случилось с вашей дочерью. Мне известны ваши добрые дела, сэр. Вы не заслужили такого горя.

Мистер Долтон вздохнул и сказал устало:

– Благодарю вас.

– Самое лучшее, что вы можете сделать, – это помочь нам, – сказал Бэкли, обращаясь к Максу. – Большое зло причинено двум людям, которые всегда пеклись о неграх больше, чем кто бы то ни было.

– Я от души сочувствую вашему горю, мистер Долтон, – сказал Макс. – Но смерть этого мальчика не поможет ни вам и никому из нас.

– Я хотел помочь ему, – сказал мистер Долтон.

– Мы думали послать его учиться, – слабым голосом отозвалась миссис Долтон.

– Знаю, – сказал Макс. – Но все это никак не разрешает основной проблемы, которая тут затронута. Этот мальчик принадлежит к угнетенному народу. Об этом нельзя забывать, даже если он совершил преступление.

– Имейте в виду, что я ни к кому не питаю злобы, – сказал мистер Долтон. – То, что сделал этот юноша, не должно отразиться на моем отношении к негритянскому народу. Только сегодня я отправил партию столов для пинг-понга в дар Клубу молодежи Южной стороны.

– Мистер Долтон! – вскричал Макс, стремительно подаваясь вперед. – Подумайте только, что вы говорите! Неужели, по-вашему, пинг-понгом можно удержать человека от преступления? Значит, вы все еще не понимаете. Даже гибель дочери ничему вас не научила. Почему вы не допускаете, что у других людей могут быть такие же чувства, как у вас? Разве вам пинг-понг мог бы помешать нажить состояние? Поймите, этому мальчику и миллионам таких, как он, нужна цель в жизни, а не пинг-понг…

– Чего же вы от меня хотите? – холодно спросил мистер Долтон. – Может быть, я должен умереть и своей смертью искупить страдания, в которых не я повинен? Я не несу ответственности за несовершенство мира! Все, что может сделать один человек, я делаю. Может быть, вы хотите, чтобы я роздал все свои деньги миллионам неимущих?

– Нет, нет, нет… Это ни к чему, – сказал Макс. – Если б вы поняли, что эти миллионы чувствуют жизнь так же глубоко, как и вы, хотя и по-иному, вам бы самому стало ясно, что все ваши благие начинания ничего не стоят. Тут нужно коренное…

– Коммунистические бредни, – перебил Бэкли, опустив углы губ. – Джентльмены, не будем ребячиться! Этот парень совершил преступление, и его ждет суд. Мой долг – блюсти законы штата.

Бэкли прервал свою речь, видя, что дверь открылась и в камеру заглянул полисмен.

– Что там еще? – спросил Бэкли.

– Пришли родные негра. Биггер содрогнулся. Только не это! Не здесь, не сейчас! Он не хотел, чтобы его мать входила в камеру сейчас, при всех этих людях. Он посмотрел вокруг себя растерянным, умоляющим взглядом. Бэкли следил за ним, потом обернулся к полисмену.

– Мы не имеем права отказать им, – сказал Бэкли. – Пусть войдут.

Даже сидя, Биггер чувствовал, как у него дрожат ноги. Все в нем было так напряжено, и мышцы, и мысли, что, когда дверь отворилась, он дернулся и вскочил на ноги. Он увидел лицо матери; ему захотелось броситься к ней и вытолкнуть ее назад, за дверь. Она остановилась, не выпуская ручку двери; другой рукой она сжимала ветхий кошелек, который тут же выронила, и бросилась к Биггеру, обнимая его и плача.

– Сыночек мой…

Биггер стоял неподвижно, скованный страхом и нерешительностью. Он чувствовал руки матери, крепко обхватившие его, а заглянув через ее плечо, он увидел Веру и Бэдди, которые медленно переступили порог и остановились, робко озираясь по сторонам. У Веры дрожали губы, а у Бэдди были сжаты кулаки. Бэкли, проповедник, Джан, Макс, мистер и миссис Долтон стояли у стены, позади Биггера, и молча смотрели на всю эту сцену. Биггера томило желание обернуться и как-нибудь прогнать их отсюда. Ласковые слова Джана и Макса были забыты. Он чувствовал, что все белые люди, находящиеся в комнате, с меркой в руках ловят каждую йоту его слабости. Он был теперь заодно со своими и мучительно переживал их неприкрытый позор на глазах у белых людей. Глядя на брата и сестру, чувствуя руки матери, охватившие его шею, зная, что Джек и Джо и Гэс стоят на пороге и смотрят на него с недоверчивым любопытством, – помня и сознавая все это, Биггер чувствовал в то же время, как нарастает в нем нелепая и безумная уверенность: они должны бы радоваться. Это было странное, но сильное чувство, возникшее из самых глубин его существа. Разве не взял он на себя всю тяжесть преступления – быть черным? Разве он не сделал того, что всем им казалось самым страшным? Не жалеть его, не плакать над ним они должны, а взглянуть на него и уйти домой, радуясь, чувствуя, что их позор смыт навсегда.

– Биггер, сыночек! – простонала мать. – Если б ты знал, как мы измучились… Ни одной ночи не спали! Полиция от нас не отходит. Днем и ночью стоят под дверьми… Шагу не дают ступить без надзора! Ох, сыночек, сыночек…

Биггер слушал, как она плачет; но что он мог сделать? Не надо было ей приходить сюда. Бэдди подошел поближе, теребя в руках кепку.

– Слушай, Биггер, если ты не виноват, ты только скажи мне, а я уж с ними разделаюсь! Достану револьвер и перестреляю их всех…

Сзади ахнули. Биггер быстро повернул голову и увидел испуг и негодование на белых лицах у стены.

– Замолчи сейчас же, Бэдди, – вскрикнула мать. – Хочешь, чтоб я умерла тут на месте? Не могу я больше. Сейчас же замолчи… С нас и без того довольно…

– Пусть только попробуют плохо с тобой обращаться, – упрямо сказал Бэдди.

Биггер хотел их утешить, но не знал, как это сделать на глазах у белых людей. Он напряженно искал, что бы сказать. Стыд и ненависть к людям, стоявшим позади, кипели в нем; ему хотелось придумать такие слова, в которых прозвучал бы вызов им, которые дали бы им понять, что вопреки их усилиям у него есть свой мир и своя жизнь. Но этими же словами он хотел остановить слезы матери и сестры, умерить и остудить гнев брата, он хотел этого потому, что знал, что и слезы и этот гнев напрасны: все равно участь его и его семьи в руках этих людей, выстроившихся у стены позади него.

– Нечего вам всем огорчаться, мать, – сказал он, сам удивляясь своим словам; странная, повелительная нервная сила овладела им. – Я выпутаюсь из этого, и очень скоро.

Мать недоверчиво посмотрела на него. Биггер опять повернул голову и лихорадочным, вызывающим взглядом обвел белые лица у стены. Все глядели на него с недоумением. У Бэкли губы растянулись в сдержанной усмешке. Джан и Макс нахмурились. Миссис Долтон, белая, как стена, у которой она стояла, вслушивалась, полуоткрыв рот. Проповедник и мистер Долтон сокрушенно качали головой. Биггер знал, что никто в комнате, кроме Бэдди, не поверил ему. Мать плакала, отвернув лицо. Вера опустилась на колени и закрыла глаза руками.

– Биггер… – Голос матери был совсем слабый и тихий; она выпрямилась и взяла его лицо в свои дрожащие ладони. – Биггер, – повторила она, – скажи мне… Может, мы хоть чем-нибудь можем тебе помочь.

Он понимал: его слова о том, что он выпутается, вызвали этот вопрос. Он знал, что у них нет ничего; они так бедны, что только общественная благотворительность дает им возможность существовать. Ему стало стыдно того, что он только что сделал; с ними надо было говорить по-честному. Выставлять себя перед ними невинным и полным сил было бессмысленно и дико. Может быть, потом, когда его уже убьют, они будут вспоминать его именно по этим словам. Мать смотрела грустно и недоверчиво, но вместе с тем ласково и терпеливо, ожидая его ответа. Да, нужно как-нибудь загладить эту ложь: и не только так, чтобы дать им понять истину, но и так, чтобы оправдать сказанное в глазах тех, чьи лица белеют сзади у стены. Он погиб, но он не будет подлаживаться, не будет лгать, по крайней мере пока сзади высится эта белая глыба.

– Нет, мать, ничего мне не нужно. Но ты не беспокойся за меня, – пробормотал он.

Наступила тишина. Бэдди опустил глаза. Вера заплакала громче. Она казалась такой маленькой и беспомощной. Не надо было ей приходить сюда. Ее горе усугубляло его вину. Если б можно было заставить ее уйти. Ведь только для того, чтобы не чувствовать этой ненависти, стыда и отчаяния, он всегда был так груб и холоден с ними; а теперь ему некуда спастись. Блуждая взглядом по комнате, он увидел Гэса, Джо и Джека. Они заметили, что он смотрит на них, и подошли ближе.

– Вот ведь дело какое, – сказал Джек, глядя в пол.

– Знаешь, Биггер, нас тоже взяли, – стал рассказывать Джо, словно желая подбодрить Биггера этим обстоятельством. – Но мистер Эрлон и мистер Макс добились, чтобы нас отпустили. Там к нам все приставали, чтоб мы сознались в таких делах, которых вовсе не было, но только мы не поддались.

– Мы тебе ничем не можем помочь, Биггер? – спросил Гэс.

– Мне ничего не нужно, – сказал Биггер. – Вот только что: проводите мать домой, когда пойдете, ладно?

– Проводим, проводим, будь спокоен, – сказали они.

Опять наступила тишина, и натянутые нервы Биггера требовали чем-то заполнить ее.

– Ну как т-твои курсы кройки и шитья, Вера? – спросил он.

Вера крепче прижала ладони к лицу.

– Биггер, – всхлипнула мать, с трудом выговаривая слова сквозь слезы, – Биггер, голубчик, она больше не ходит на курсы. Она говорит, другие девочки косятся на нее, и ей стыдно…

Он жил и действовал всегда, считая, что он один, и вот теперь оказывается, что это не так. Из-за того, что сделал он, страдают другие. Они не могут забыть его, как бы ему ни хотелось. Его семья – часть его самого, не только по крови, но и по духу. Он сел на койку, и мать опустилась на колени у его ног. Ее лицо было обращено к нему, пустота была в ее глазах, устремившихся ввысь сейчас, когда рушилась последняя земная надежда.

– Я молюсь за тебя, сынок. Больше я теперь ничего не могу сделать, – сказала она. – Видит бог, я делала все, что могла, для тебя и для твоего брата и сестры. Скребла, гладила, стирала с утра до ночи, пока меня носили мои старые ноги. Все делала, как умела, сынок, и если вышло плохо, так это потому, что я не умела лучше. Просто потому, сынок, что твоя бедная старая мать не все понимала, что надо. Когда я услышала про то, что случилось, я встала на колени и обратилась к господу и спросила его – может быть, я плохо воспитала тебя? И я просила его, пусть он даст мне понести твое бремя, если это я виновата. Голубчик, твоя бедная старая мать никуда уж больше не годится. Стара я стала, сил не хватает. Видно, скоро мне конец придет. Послушай меня, сыпок, обещай ты мне одно: твоя старая бедная мать просит… Когда все уйдут и ты останешься один, встань на колени, голубчик мой, и расскажи правду богу. Попроси у него совета. Это все, что тебе теперь осталось. Пообещай мне, сыночек, пообещай, что ты обратишься к господу…

– Аминь! – горячо возгласил проповедник.

– Забудь меня, мать, – сказал Биггер.

– Сынок, как же я могу забыть тебя? Ты ведь мое дитя. Я родила тебя на свет.

– Забудь меня, мать, – повторил Биггер.

– Сынок, я вся изболелась за тебя. Не могу иначе. Подумай о своей душе. Мне покоя не будет на земле, если я буду знать, что ты ушел от нас, не обратив свое сердце к богу. Нелегка была паша жизнь, но все-таки мы всегда все были вместе, правда ведь, Биггер?

– Да, ма, – пробормотал он.

– И есть такое место, сынок, где мы опять, может быть, будем вместе во веки веков. Господь так устроил, сынок. Он создал место, где все мы встретимся опять и где нам можно жить, не зная страха. Что бы с нами ни стряслось здесь на земле, в царстве божьем мы опять будем вместе. Биггер, твоя старая мать просит тебя, обещай мне, что будешь молиться.

– Это добрый совет, сын мой, – сказал проповедник.

– Забудь меня, мать, – сказал Биггер.

– Разве ты не хочешь опять свидеться со своей старой матерью, сынок?

Он медленно встал и протянул руки, чтобы коснуться лица матери и сказать ей „да“; и в эту самую минуту что-то глубоко внутри его закричало, что это ложь, что никогда им не свидеться после того, как его убьют. Но мать верила, это была ее последняя опора; это было то, что долгие годы давало ей силу жить. А сейчас, в своем горе, в горе, которое он ей причинил, она верила особенно страстно. Его руки наконец нашли ее лицо, и он сказал со вздохом (зная, что никогда этому не бывать, зная, что в его душе нет веры, зная, что, когда он умрет, все будет кончено навсегда):

– Я помолюсь, мать.

– Иди сюда, Вера, – позвала она дрожащим от слез голосом.

Вера подошла.

– Иди сюда, Бэдди.

Бэдди подошел.

– Обнимите вашего брата, – сказала она.

Они стояли все трое посреди комнаты, обняв Биггера, и плакали. Биггер стоял с каменным лицом, ненавидя их и себя, чувствуя на себе внимательные взгляды белых людей у стены. Мать забормотала молитву, а проповедник вторил ей.

– Господи, вот мы здесь перед тобою вместе, может быть, в последний раз. Ты дал мне этих детей, господи, и велел растить их. Может быть, я не все сумела, господи, но я старалась, как могла. Аминь! Эти бедные дети всегда были при мне, господи, и, кроме них, у меня ничего нет на свете. Дай же мне, господи, опять свидеться с ними, когда я избавлюсь от муки и горестей этого мира! Услышь ее, господи! Дай мне свидеться с ними там, где ничто не помешает мне любить их. Дай мне свидеться с ними после смерти! Смилуйся, господи! Именем сына твоего прошу тебя, господи, ведь ты обещал внять молитвам нашим.

– Аминь, и да благословит вас бог, сестра Томас, – сказал проповедник.

Они отпустили Биггера, медленно, безмолвно разомкнув руки, потом отвернулись, словно устыдясь своей слабости перед лицом тех, кто был сильнее их.

– Ну, оставайся с богом, Биггер, – сказала мать. – Смотри же, помолись, сынок.

Они поцеловали его.

Бэкли вышел вперед.

– Вам пора идти, миссис Томас, – сказал он. Потом он обернулся к мистеру и миссис Долтон. – Простите, миссис Долтон. Я не рассчитывал вас так долго продержать здесь. По вы сами видите, как это все получилось…

Биггер вдруг увидел, что его мать выпрямилась и пристально смотрит на слепую.

– Вы миссис Долтон? – спросила она.

Миссис Долтон нервно задвигалась на месте, протянула вперед тонкие белые руки, приподняла лицо и слегка отклонила его вбок. Губы ее раскрылись; мистер Долтон обнял ее одной рукой.

– Да, – шепнула она.

– Миссис Долтон, прошу вас, пройдите сюда, – поспешно вмешался Бэкли.

– Нет, зачем? – сказала миссис Долтон. – Вам что-нибудь нужно, миссис Томас?

Мать Биггера бросилась к ней и упала на колени.

– Ради господа бога, мэм, – заплакала она. – Ради господа бога не позволяйте им убивать моего мальчика! Ведь вы сами мать… Пожалейте, мэм… Мы живем в вашем доме… Нам велели освободить квартиру… У нас ничего нет…

Биггер окаменел от стыда: его словно по лицу ударили.

– Мать! – закричал он, больше пристыженный, чем возмущенный.

Макс и Джан подбежали к старой негритянке и хотели поднять ее.

– Успокойтесь, миссис Томас, – сказал Макс. – Идемте с нами.

– Подождите, – сказала миссис Долтон.

– Ради бога, мэм! Не позволяйте им убивать моего мальчика! У него никогда не было случая выйти на дорогу в жизни! Он просто бедный, несчастный мальчик! Не позволяйте им убивать его! Я буду на вас работать до конца дней моих! Я все сделаю, что вы только скажете, мэм! – рыдала мать.

Миссис Долтон слегка наклонилась, шевеля в воздухе дрожащими руками. Она прикоснулась к голове матери.

– Я теперь ничего не могу поделать, – сказала миссис Долтон твердым голосом. – Это не в моей власти. Я сделала все, что могла, дала вашему сыну случай выйти на дорогу. Но вашей вины тут нет. Мужайтесь, миссис Томас. Может быть, это к лучшему…

– Если вы скажете, мэм, они вас послушают, – рыдала мать. – Скажите им, пусть пожалеют моего мальчика…

– Поздно, миссис Томас, теперь уже я не могу ничего сделать, – сказала миссис Долтон. – Но вы не должны так убиваться. У вас ведь есть еще дети…

– Я знаю, мэм, вы нас всех ненавидите. Вы потеряли дочку…

– Нет, нет… я не ненавижу вас, – сказала миссис Долтон.

Мать отползла от миссис Долтон к мистеру Долтону.

– Вы такой богатый, вы все можете, – рыдала она. – Не отнимайте у меня сына…

Максу наконец удалось силой заставить ее встать. Стыд Биггера перешел почти в ненависть к матери. Он сжал кулаки, глаза его горели. Он чувствовал, что еще минута, и он на нее бросится.

– Успокойтесь, миссис Томас, – сказал Макс.

Мистер Долтон выступил вперед.

– Миссис Томас, мы тут ничего не можем поделать, – сказал он. – Это уже не в нашей власти. Известную помощь мы вам можем оказать, но больше… Охрана общественной безопасности превыше всего. А квартиру вам освобождать не нужно. Я скажу, чтобы вас не трогали.

Старая негритянка зарыдала еще сильнее. Наконец она немного успокоилась и сказала:

– Спасибо, сэр. Благослови вас бог за вашу доброту…

Она снова было повернулась к Биггеру, но Макс повел ее из камеры. Джан взял под руку Веру и пошел за ними, на пороге он остановился и посмотрел на Джека, Джо и Гэса:

– Вы куда, ребята, на Южную сторону?

– Да, сэр, – ответили они.

– Идемте. У меня машина, я вас подвезу.

– Да, сэр.

Бэдди медлил, нерешительно поглядывая на Биггера.

– До свидания, Биггер, – сказал он.

– До свидания, Бэдди, – пробормотал Биггер.

Проповедник, проходя мимо Биггера, положил ему руку на плечо:

– Благослови тебя господь, сын мой.

Все, кроме Бэкли, вышли из камеры. Биггер снова сел на койку, усталый и обессиленный. Бэкли подошел и встал рядом.

– Вот видишь, Биггер, сколько ты бед натворил. Имен в виду, я хочу как можно скорей покончить с этим делом. Чем дольше ты будешь сидеть в тюрьме, том больше будет разводиться агитации и за тебя и против. А это тебе не поможет, что бы тут ни говорилось. Ты теперь можешь сделать только одно: чистосердечно во всем сознаться. Я знаю, эти красные, Макс и Эрлон, наобещали тебе целые горы. Не верь ты им. Они только за рекламой гонятся, понятно? Хотят на тебе заработать популярность. Помочь тебе они ничем не могут. Ты теперь имеешь дело с законом! А если ты будешь слушать весь вздор, которым красные забивают тебе голову, помни – ты играешь с жизнью!

Бэкли сделал паузу, чтобы разжечь погасшую сигару. Вдруг он наклонил голову набок, прислушиваясь.

– Слышишь? – спросил он негромко.

Биггер в недоумении посмотрел на него. Потом он тоже прислушался и услышал отдаленный гул.

– Иди-ка. Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он и ухватил Биггера за локоть.

Биггер не двигался, ему не хотелось идти за Бэкли.

– Идем. Никто тебя не тронет.

Биггер следом за ним вышел из камеры; в коридоре дежурило несколько полисменов. Бэкли подвел Биггера к окну, и он выглянул и увидел, что улица во всех направлениях забита народом.

– Видишь? Эти люди хотят тебя линчевать. Вот почему я и говорю: доверься мне и расскажи всю правду. Чем скорей мы с этим делом покончим, тем лучше для тебя. Мы не дадим им тебя мучить. Но ведь ты сам должен понять: чем дольше они будут торчать здесь под окнами, тем труднее нам будет справиться с ними.

Бэкли выпустил локоть Биггера и распахнул окно; холодный ветер ворвался, и Биггер услышал многоголосый рев. Он невольно попятился. Вдруг они вломятся в тюрьму? Бэкли закрыл окно и повел его в камеру. Биггер сел на койку, и Бэкли тоже сел, напротив него.

– Ты как будто парень неглупый. Видишь, что делается. Расскажи мне все по порядку. Не слушай этих красных, которые подговаривают тебя запираться. Я с тобой говорю открыто, как говорил бы с родным сыном. Подпиши признание, и все будет кончено.

Биггер ничего не ответил; он сидел и смотрел в пол.

– Джан причастен к этому делу?

Биггер слышал невнятный грозный гул голосов, доносившийся сквозь бетонные стены здания.