Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

15

– Хуже всего, – прошептала Александра, – хуже всего не то, что ты видишь, как они умирают, а благодарность в их глазах, когда ты говоришь им, что они выздоровеют, – хотя ты знаешь, что этого не случится.

– Ты даешь им надежду. В этом не может быть ничего плохого, – возразила Агнесс.

– Я должна была сразу подумать о Барборе. Без нее я бы тогда сломалась. Без нее я не стала бы тем, кто я есть сегодня. За первое я буду ей вечно благодарна. Но за второе я проклинаю ее.

Агнесс печально улыбнулась и привлекла ее к себе. Несколько мгновений Александра чувствовала себя девочкой, которую мать утешает, так как та не знает жизни. И это было столь приятно, что она с трудом нашла в себе силы, чтобы отстраниться.

– Мама… я должна пару минут побыть одна. Не сердись.

– Ты хочешь бродить здесь в полном одиночестве?

– Никто мне ничего не сделает. Все слишком боятся шуметь, даже солдаты.

Агнесс пожала плечами.

– Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, когда спорить бесполезно.

Александра погладила Агнесс по щеке.

– Я люблю тебя, мама, – призналась она.

– Я тоже люблю тебя, дитя мое.

Александра отвернулась и медленно пошла в близлежащий переулок. Она не пыталась размышлять над тем, сколько еще подобных трагедий происходит в развалинах именно в этот момент и будет происходить позже. Безжизненная пустота переулков соответствовала сложившейся ситуации; во время прогулки по ним сжималось сердце, но мысль о том, чтобы вернуться в такое же унылое временное жилище, казалась ей еще ужаснее. Если двигаться, то, по крайней мере, можно притвориться, что когда-нибудь попадешь туда, где можно найти утешение.

Даже не осознавая этого, Александра сумела притвориться… пока не попала на кладбище. В темноте она сначала решила, что это пашня, но потом увидела немногие оставшиеся могильные кресты. У нее сдавило горло, когда она поняла, что могилы разграблены – солдатами в поисках украшений или частично пригодной обуви… или горожанами в поисках… Еды? Она невольно шагнула назад и наступила на что-то, хрустнувшее под ее сапогом. Александра подняла ногу и пристально посмотрела вниз. Ей показалось, что она увидела маленького белого краба. Это была обнажившаяся до кости детская ручка. Она развернулась и медленно, на негнущихся ногах пошла прочь; однако шаг ее становился все быстрее и быстрее, пока она внезапно не побежала, а побежав, больше не могла остановиться, и ей казалось, что все эти мертвые и еще живые призраки города бегут за ней. Память постоянно показывала ей, как она складывает безжизненные руки Мику на его смертном ложе, и одновременно с этим в ней эхом отдавался треск раздавленной ручки скелета – треск, звучавший как крик: «Нет больше надежды!»

Но она остановилась, так как силы оставили ее. Воздух со свистом вылетал из горла, а вокруг качались мертвые дома. Тогда она поняла, что стоит посреди улицы, прямо перед домом, который охраняют двое солдат. Солдаты уставились на нее. Еще двадцать шагов, и она просто врезалась бы в них. Один из солдат направил на нее натянутый арбалет. Сердце застучало еще быстрее. Закружилась голова, и неожиданно стало очень холодно. Не было никаких сомнений в том, что сейчас произойдет. Солдат с арбалетом поднял брови и облизнул губы. Она с ужасом поняла, какую дорогу выбрала: здесь ее ждал ад, воротами к которому служило перекопанное кладбище. Оставь надежду…

Из дома кто-то вышел. Она в растерянности заметила, что это офицер, который спас их группу и молодого шведского пленника от баварских драгун.

– Самуэль Брахе, – пробормотала она.

Офицер поднял голову и прищурился. Наконец он кивнул ей.

– Мы с тобой закончили, Брахе, – проворчал один из стражей.

Брахе его проигнорировал.

Александра стояла и не двигалась, только сердце неистовствовало в груди. Ее кругозор сузился, и она видела лишь разрушенный вход с двумя стражами и Самуэля Брахе, который опасливо приблизился к ней на несколько шагов. Она слышала, как один из солдат вполголоса сказал: «Эй, Брахе, куда это ты намылился, скотина?», а второй, с арбалетом, возразил: «Оставь его, куда бы эта глупая свинья ни пошла, все равно отсюда не выберется»; но она не понимала слов. Она хватала ртом воздух, но легкие отказывались служить ей. Александра ощущала гул в своих костях, о котором как-то рассказывал ее дядя, Андрей фон Лангенфель (он и не догадывался, что она подслушивает); он говорил, что так бьется сердце Зла, и его может слышать каждый, кто вскоре посвятит себя ему. «Нет, – мысленно прошептала она, – ты ошибся, дядя Андрей, это не подчинение Злу, это осознание того, что всякая надежда напрасна… Оставь надежду, всяк сюда входящий… Это барабанный бой приветствия в инферно, и у каждого есть свой собственный ад, откуда и звучит музыка».

Темные глаза в сетке морщинок заполнили ее сузившееся поле зрения. Она почувствовала, что задыхается.

– Что случилось? – спросил Самуэль Брахе, а затем сказал: – Господи, вы похожи на…

Она схватила его руку пальцами, настолько холодными, что его кожа показалась ей раскаленным углем. Она открыла рот…

– Поддержите меня, – запинаясь, взмолилась Александра. – Не дайте мне упасть… если я упаду…

«…то уже не смогу остановить падение», – закончила она про себя. Но ее губы слишком сильно онемели, чтобы произнести эти слова. Не желая того, она навалилась на него. Стук барабанов в душе заставил ее тело содрогаться.

– Эй, Брахе, кто эта цыпочка?

– Шевелись, Брахе, заходи в дом, а матрас можешь отдать нам!

– Исчезните отсюда, – прошипел Брахе. – Ради бога, вы что, с ума сошли?

Ее пальцы вцепились в его камзол.

– Ад… – прошептала она.

– Естественно. А вы думали, куда попали?

– Я падаю… Поддержите меня, умоляю…

Она почувствовала, как он схватил ее и прижал к себе. Один из солдат неожиданно оказался прямо рядом с ними и потянулся к Брахе. Но тот выпустил Александру, сделал резкое движение, и солдат оказался на земле, лицом вверх. Брахе сжимал В руке его копье. Одно долгое мучительное мгновение они смотрели друг на друга, но потом Брахе отбросил копье прочь.

– Брахе, ты свинья… – прохрипел мужчина на земле.

– Идем, – сказал Брахе и высоко поднял Александру, как будто она была ребенком. – Я держу вас. И не уроню.

Солдат на земле пополз в сторону, чтобы забрать свое копье. Второй крикнул:

– Стой, Брахе, или я засажу болт прямо в твой проклятый череп.

Но Брахе не остановился. Он внес Александру в открытую дверь. Она вцепилась в него и не сводила с него глаз. Она видела, как он улыбается. Солдат так и не выстрелил.

– Я убью это животное! – услышала она прерывающийся голос.

– Перестань, – проворчал второй. – Нам было приказано просто охранять его и его отряд. Генерал желает сам решить, что с ними делать. Или ты хочешь, чтобы профос[31]31
  Один из нижних чинов в средневековой армии, в чьи обязанности входило и наказание провинившихся.


[Закрыть] надрал тебе задницу за то, что ты не выполнил приказ? Предатель того не стоит.

– А если эта баба поможет ему сбежать?

– Ну ты и дурень: он же не уйдет без своих ребят. Брахе все еще считает себя офицером!

Александра не слышала, сказали ли солдаты что-то еще. Войдя в дом, Брахе поставил ее на ноги, и она опустилась на пол. Он встал на колени рядом с ней.

– Я не уроню вас, – снова прошептал он.

Она обвила его руками и приникла к нему, и неожиданно, но очень естественно он прижал свои губы к ее губам. Ощущение глухоты исчезло, и гул в ушах тоже. Внезапно она позабыла обо всем, кроме желания ответить на этот поцелуй.

Ей было безразлично то, что до сегодняшнего дня она не видела этого человека или что окружающие обращались с ним и его людьми как с последним отребьем. Ей было безразлично, что его обвиняют в смерти короля Густава-Адольфа. Что такое смерть короля по сравнению со смертью невинного ребенка? Ей было безразлично, что стражи перед полуразрушенным домом знают, чем они с Брахе занимаются. И прежде всего, ей было безразлично то, что там, куда Брахе принес ее, стоял такой же запах, как и повсюду, – запах разрушения и смерти… То, что возникало в ней, было сильнее смерти. Во второй раз Самуэль Брахе появился в последнюю секунду как спаситель, только теперь он уберег ее не только от насилия и смерти, но и от кое-чего похуже: от убеждения, что надежда умерла. Она уже стояла перед входом в свой личный ад, но присутствие Брахе не дало ей сделать последний шаг вперед. Надеяться означало просто идти дальше, даже если это казалось безнадежным. Надежда рождалась из себя самой.

В темноте дома они срывали одежду с тел друг друга.

Надеяться означало просто идти дальше. Надеяться означало не сдаваться. Надеяться означало позволить искре жизни продолжать тлеть где-то в уголке души, а затем, когда она внезапно ярко вспыхивала, бросаться в огонь. Надеяться означало противопоставлять каждой смерти столько жизни, сколько возможно.

Александра привлекла Самуэля к себе, он зарылся лицом между ее грудями, и она содрогнулась, будто уже стояла на пороге экстаза. Она позволила лифу платья соскользнуть с рук; он дрожащими пальцами распустил завязки ее юбки, и та упала на пол. Извиваясь, она вылезла из сорочки, которую он уже спустил ей до бедер. Она услышала его стон, когда он прижался ртом к ее лону. Затем она тоже встала на колени, зажав его копье и руке, и если бы она висела на нем над пропастью, то и тогда не хваталась бы за него отчаянней. Его поцелуи отдавали плохой нищей, ее – скорбью и грустью, но это не имело значения: для обоих они были сладкими. Вместе они упали на пол, она почувствовала его руки на своих грудях, и те с такой силой напряглись, что почти причиняли боль; она почувствовала их на своих ягодицах, и ее бедра рванулись ему навстречу; она почувствовала их на своем лоне и застонала, так громко, будто закричала. Он шептал что-то, чего она не понимала, и она шептала ему что-то в ответ, не понимая, что произносит. Она потянула его к себе, повернулась, чтобы затащить на себя, широко развела ноги, чтобы дать ему войти; ей необходимо было ощущать его в себе, охватывать его, она нуждалась в древнейшем чувстве человеческого единения, и связанная с ним сладострастная, откровенная, ликующая жизнерадостность принесла понимание того, что смерть – конец только существования, но не жизни… Она попыталась управлять им, так как не могла больше ждать… И почувствовала, как он выгнул спину, и горячая жидкость внезапно брызнула на ее тело, на грудь… на бедра и на лоно, и это соприкосновение оказалось последней каплей в озере бушующих чувств, и трепещущего желания, и искрящегося наслаждения. Озеро вышло из берегов, потянуло ее за собой, хоть она не была готова к этому, и омыло, пульсируя, ее тело. Ей показалось, что каждый отдельный волосок, каждая клеточка кожи, даже слезы в ее глазах сейчас взорвутся. Она вцепилась в него и закричала бы, будь у нее голос. И вдруг она снова почувствовала его в себе, все еще твердого, все еще раскаленного, приняла его жар, снова почувствовала пену, которая в мгновение ока закружила ее во втором пике; ей показалось, что ее одновременно посадили на кол и колесовали, но при этом соединили с чем-то еще, что она теперь – нечто большее, чем один человек… И Александра едва не зарыдала, когда последняя дрожь сотрясла ее тело, поскольку никакое иное проявление чувств не было достаточно сильным, чтобы точно передать тот восторг, который она испытывала. Такое, до сегодняшнего дня, с ней случалось лишь однажды…

Его вес перестал давить на нее, но вместо того чтобы встать и одеться, он лег рядом с ней. Было настолько холодно, что от их мокрых от пота тел поднимался пар; однако ей было так жарко, что она отодвинулась от него – не потому, что прикосновение его кожи было неприятно, а потому, что ей нужен был воздух, чтобы не сгореть.

– Кто такой Кёнигсмарк? – спросила Александра через некоторое время, в течение которого никто из них не ощущал потребности говорить.

– Генерал Ганс Кристоф фон Кёнигсмарк, – уточнил Самуэль. – Ты еще никогда о нем не слышала?

– Нет.

– Откуда ты родом?

– Из Праги.

– Благословенная Богемия…

– Богемия знакома с Торстенсоном.

– Ах да… Фельдмаршал, который усилил армию, завербовав в нее полумертвых от голода крестьян, а вместо денежного довольствия выдал им разрешение на грабеж… Чьи солдаты все еще перекапывают кладбища в захваченных городах и снимают у мертвецов монеты с глаз и кольца с пальцев… Который во время марша на Ольмюц[32]32
  Современное название – Оломоуц.


[Закрыть] разрешил солдатам облачиться в снятые с убитых священников рясы и приказал им размахивать католическими хоругвями… а в окрестностях Ольмюца приказал повесить, зарубить или запытать до смерти каждую живую душу.

Самуэль отвернулся и сел повесив голову – Александра не поняла, от стыда ли из-за того, что генерал Торстенсон был шведом, как и сам Брахе, или из-за того, что он, Брахе, был частью этой ужасной катастрофы под названием война и обрекал невинных на такую судьбу.

– Торстенсон, который в Ольмюце позволил своим офицерам по очереди насиловать дочерей богатых горожан, в то время как девушек из менее состоятельных семей отдали в распоряжение солдат… который бы непременно взял Вену, если б в войну не вмешались датчане и его армии не пришлось бы двигаться на север…

– Прекрати! – взвизгнула Александра.

– Кёнигсмарк, – бормотал Самуэль, – это человек, которого боятся даже такие, как Торстенсон.

– Да смилостивится над нами Господь!

– С чего бы это?

Александра закрыла глаза. Самуэль сейчас всего лишь озвучил ее собственные мысли, но все равно равнодушие в его голосе заставило ее содрогнуться. Она напомнила себе о пути через город, по которому пришла сюда.

– А ты? – спросила она. – Ты и твои люди? Сколько кладбищ вы перекопали?

– Единственное кладбище, по которому мы бродим, – наше собственное. Мы несем его в своих сердцах.

– Ты и твои люди подчиняетесь Кёнигсмарку?

– Разве ты не слышала, что у нас нет союзников? Мы никому не подчиняемся.

– Что делает здесь Кёнигсмарк?

– Знал бы – сказал бы тебе. Он спрятал здесь свою армию. Она невелика, и обозов меньше, чем обычно. Я бы сказал, это экспедиционное войско, подходящее для быстрого решительного продвижения. Куда – я не знаю. Мы прибыли сюда всего лишь несколько дней назад, и ты сама видела, что нам не позволено расквартировываться в том районе города, где стоит лагерем армия.

– Призраки Самуэля, – медленно произнесла она. – Отряд проклятых. Самуэль и сам тоже призрак?

Ей пришлось долго ждать ответа:

– Самый проклятый из всех.

– Ты не хочешь говорить об этом, да?

Самуэль приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она увидела, что его глаза поблескивают в темноте. Он поднял руку и убрал прядь волос с ее лица.

– Кто послал тебя ко мне? – проговорил он. – Ангел, который появляется в самый темный ночной час.

– Я не ангел. А что касается темноты ночи, то она и есть та причина, из-за которой я пришла сюда.

– Ты искала меня?

– Нет. Или да. Возможно, я ищу тебя уже долгие годы.

Он покачал головой.

– Ты ищешь кого-то другого.

– Откуда тебе это знать?

– Ты звала его.

– Что?

– Кто такой Вацлав?

Жар, только что согревавший тело Александры, внезапно потерял силу.

– Что?!

– Он твой муж? Возлюбленный? Он здесь, среди солдат? Он погиб?

– Я что, произнесла… – Тем временем жар в ее теле уступил место ледяному ужасу, к которому примешивалось прохладное удивление ее собственного духа: «А чего еще ты ожидала?»

– И не один раз. – Ей показалось, что он улыбнулся.

Она стала торопливо собирать одежду. Внезапно ей стала невыносима сама мысль о том, чтобы лежать обнаженной рядом с Самуэлем Брахе. Он упал на спину и вздохнул. Пока она натягивала на себя юбку и лиф, а ее смущение постепенно становилось все менее смертельным, у нее появилась мысль. Мысль эта настолько не давала ей покоя, что она снова опустилась на колени возле него.

– Ты тут ни при чем, – неловко произнесла она и приложила ладонь к его щеке.

Она почувствовала, как под ее рукой его губы растянулись в улыбке.

– Тебе, неизвестный ангел, я прощу все.

– Когда-нибудь я все тебе объясню.

– По эту или по ту сторону ада?

– Где бы мы ни свиделись.

– Ангелы не попадают в ад.

– Падшие ангелы – еще как.

Он поцеловал ее ладонь.

– Неожиданно перспектива быть проклятым навечно показалась мне не такой уж и плохой…

Она озвучила мысль, которая недавно пришла ей в голову.

– Самуэль, – спросила она, – ты можешь вывести нас отсюда?

– Что-что?

– Мы должны идти дальше, в Вюрцбург. Это вопрос жизни и смерти. Но если фельдмаршал не хочет, чтобы пошли слухи о скрывающейся здесь армии, нам вряд ли разрешат покинуть Вунзидель.

– Конечно, нет, – медленно произнес он.

– Ты поможешь нам?

– Кто станет слушать Самуэля Брахе?

– Но ты ведь можешь по крайней мере попробовать?

– Это бессмысленно, мой ангел.

Александра попыталась подавить разочарование, но чуть позже поняла: если бы существовал способ незаметно покинуть город, разве Самуэль Брахе и кучка объявленных вне закона солдат не воспользовались бы первой же возможностью сбежать?

– Прощай, – сказала она и направилась к выходу.

– Люди всегда встречаются дважды. Говори «прощай» только после второй встречи.

Почти вопреки своей воле она остановилась и снова повернулась к нему.

– Прощай, Самуэль Брахе, – мягко возразила она. – Жизнь не пословица.

Выйдя на улицу, она расправила одежду и на мгновение замерла, пытаясь сориентироваться. Ей опять было так же холодно, как и раньше, но на этот раз у нее хотя бы оставалось воспоминание о том пламени, которое ненадолго подарил ей секс с Самуэлем Брахе. Солдаты вновь стояли на посту и разглядывали ее. С ужасом она поняла, что приключение с Самуэлем было только интермедией. Позволят ли ей солдаты уйти?

Она вздрогнула, почувствовав на своих плечах руки Самуэля. Он умел двигаться беззвучно, как ночной зверь.

– Сколько времени тебе нужно, чтобы приготовиться к походу? – прошептал он ей на ухо.

Она ответила не задумываясь:

– Полчаса.

Он ненадолго замолчал, и она была уверена, что он просто смотрит в небо, пытаясь понять, какое сейчас время суток: поздняя ночь или раннее утро? Она не оборачивалась. Сразу после того, как ей на плечи легли его руки, она поняла: помимо всего прочего, таким образом он хочет заставить ее не шевелиться. Они стояли так, что Самуэль Брахе оставался невидимым для стражей, и он не желал, чтобы они заметили, как он шепчется с ней.

– Возвращайся в дом. Здесь есть черный ход. Выйди через него и собирай свою группу. Потом все вместе возвращайтесь сюда. Мы с Альфредом выведем вас отсюда.

– Кто такой Альфред?

– Когда я еще был офицером, он был моим вахмистром. Ты все еще должна ему два поцелуя.

Она улыбнулась.

– А, этот мужчина, который так очаровательно кланяется? Он получит их с процентами.

– Хорошо.

– Ты сказал «потом». Что ты имел в виду?

– Скоро поймешь. Я исхожу из того, что ты не слишком щепетильна.

– Что?!

С ее плеч исчезла тяжесть. Неожиданно Самуэль Брахе оказался рядом с ней. Она с изумлением заметила, что из одежды на нем были только рубашка и сапоги. Он взял ее за руку и подвел к стражам. Те смотрели на них со смесью любопытства и презрения.

– Эй, товарищи! – окликнул их Самуэль.

– Ты нам не товарищ, Брахе! – прошипел солдат, которого Самуэль недавно бросил на землю. – У тебя нет чести.

– Да ладно вам, товарищи, – урезонил его Брахе. – Чести у меня, может, и нет, но зато есть хвост.

– И что с того?

– Дело вот в чем, – сказал Брахе. – У этой голубки хватит места для второго, и я подумал, что могу сделать подарок одному из своих ребят. Не правда ли, голубка?

Александре хватило присутствия духа, чтобы глуповато хихикнуть.

– А почему бы этим вторым не стать мне? – к ужасу Александры, спросил часовой с копьем.

– Ты что, хочешь засунуть его туда, куда только что совал он? – спросил страж с арбалетом и сплюнул Александре под ноги. – Тьфу, черт.

– Ну так как, товарищи?

Часовые переглянулись. На лице копьеносца появилось хитрое выражение.

– У тебя симпатичное кольцо на пальце, Брахе. Самуэль, не задумываясь, снял кольцо.

– Ты говоришь о том кольце, которое я уже давно хочу тебе подарить?

– Неужели ты возьмешь его? – спросил арбалетчик у своего напарника.

Самуэль уронил кольцо на землю.

– Надо же! – воскликнул он. – Вон, на земле кольцо лежит. Наверное, его кто-то обронил. Я бы наклонился за ним, если бы у меня так чертовски сильно не болела спина.

Копьеносец подобрал кольцо и надел его.

– Один час, Брахе. Выбирай сменщика среди своих подлецов.

– Спасибо, товарищ. А ты, голубка, – он шлепнул Александру по заду, – марш назад в свой чулан. Смотри, не остынь до нашего прихода.

Александра метнулась в конец улицы. Ее лицо горело от стыда и одновременно от напряжения. Неужели Самуэлю и правда удастся организовать их бегство? Ради этого стоило потерпеть презрительное обращение солдата, который говорил о чести, но наверняка все еще носил на своей спине царапины, нанесенные последней жертвой, которую он изнасиловал. Тем не менее его слова жгли ее огнем. Но в то же время в ней горело кое-что еще, что она давно уже считала мертвым и что ей при всем желании не удавалось выбросить из головы: сожаление, что она больше не почувствует в себе Самуэля Брахе.