Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

13

Сначала Александра думала, что Вунзидель – все-таки не город-призрак. Что просто те, кто остался, притаились в темных пещерах нескольких частично уцелевших домов. Однако потом она увидела кое-кого из этих несчастных и поняла, что они были не чем иным, как живыми трупами. Некоторые из них не переживут и Рождество.

Менее пострадавший район города, где стояла лагерем шведская армия, был огорожен плотной цепью сторожевых постов. У Александры возникло ощущение, что охрана предназначалась для отражения опасности не только снаружи, но и изнутри. Она догадывалась, что даже жалкие жители развалин не могли считать себя в безопасности по соседству с солдатами, если тех не держали в условиях лагеря. Тишина, окутавшая обе части города, была давящей. Тот, кто однажды слышал горланящую орду солдат, которые двигались по переулкам, заливая глаза, набивая желудки, избивая, пытая и насилуя, – как испытала это Александра в Праге, когда там квартировали ландскнехты из Пассау, – не поверят, что существует что-то еще хуже, чем этот шум. На самом деле отсутствие каких-либо звуков в военном лагере, где проживали, наверное, несколько тысяч человек, было еще более зловещим. В тишине можно было буквально почувствовать гнев, исходящий из лагеря, гнев голодающей, мерзнущей, одичавшей солдатни, которая ненавидит все, с чем сталкивается, но больше всего – свою собственную жизнь, замаранную множеством преступлений, уже совершенных и еще предстоящих. Александра обрадовалась, что их маленькую группу путешественников не оставили в закрытом районе. Она знала, что так сделали не ради нее и матери, а поскольку дисциплину, державшую военный лагерь в неестественной тишине, вряд ли можно будет поддерживать, если в непосредственной близости от него окажутся две женщины.

Она спросила себя, зачем нужна эта тишина. Ей казалось, армия Кёнигсмарка достаточно велика, чтобы суметь отразить любое нападение, кроме того, она расположилась в развалинах города. Чисто технически армия генерала Врангеля отступила из этой местности и предоставила ее баварским солдатам; фактически же фронт на этой войне всегда находился там, где был хотя бы один солдат. Уже встречались небольшие воинские части, которые отделялись от основной армии и двигались, грабя всех подряд, через район, вообще-то занятый врагом. Но она сомневалась, что эта шведская армия была всего лишь воинской частью, предводитель которой решил не дожидаться следующей битвы, а прямо сейчас нападать на обедневшие крестьянские усадьбы и города, выжимая из них сохранившиеся остатки еды и имущества. Для этого дисциплина в лагере была слишком строгой. Она знала, что за каждым войском следовали обозы с семьями солдат, мастеровыми, оружейниками и поварами, причем иногда их численность превышала количество самих солдат, и что такую кучу народа практически невозможно было дисциплинировать. Однако тот факт, что здесь дисциплина присутствовала, похоже, указывал на то, что войско не просто стоит лагерем, а готовится к миссии – миссии, самым важным элементом которой было держать собственное присутствие в как можно более глубокой тайне. Но задавая себе вопрос, что это может быть за миссия, она уже поняла, что еще может означать такое стремление держать все в секрете.

– Солдаты охраняют даже бреши в стенах и городские ворота в той части города, которая находится за пределами лагеря, – произнесла Агнесс и указала на смутно различимые фигуры в конце переулка.

Никто не мешал женщинам бродить по темным улицам. Александра отправилась в путь, даже не задумавшись об этом, а если бы и задумалась, то стала бы размышлять, что произошло с Самуэлем Брахе и его людьми.

Когда Александра складывала медицинские инструменты, Агнесс молча подошла и стала помогать ей. Писарь и крестьянин и пальцем не пошевелили. Александра сдержала поднимающуюся в ней ярость и напомнила себе о том, что сначала нужно научиться дарить снисхождение и сочувствие людям в своем ближайшем окружении.

– Мы проверим, можем ли мы что-нибудь сделать для местных, – сказала она. – Я была бы рада, если бы вы оба остались здесь и охраняли наше убежище.

Писарь, широко раскрыв глаза, рассматривал ледяной зал в полуразрушенном доме, куда их привели. Крестьянин только покачал головой.

– Храни вас Господь, – прошептал он. – Храни вас Господь, если вы выйдете наружу.

Следующий час, проведенный без пользы, помог Александре и Агнесс сделать два открытия: страх оставшихся в живых был настолько велик, что даже предложение помощи не могло заставить их отпереть двери; они были пленниками в Вунзиделе, хоть и не носили цепей. Покинуть город-призрак они могли только милостью шведского генерала. Когда Александра окончательно поняла это, страх местных жителей прокрался под ее броню из досады и ярости. И каждый напрасный стук, каждое боязливое молчание за забаррикадированной дверью все сильнее раздували ее ужас.

– Мама…

Агнесс улыбнулась. В темноте ее лица почти не было видно.

– Я знаю, – сказала она. – Вон еще одна мышь с запертой дверью. – Она тихо постучала. – Есть кто живой? Мы можем помочь вам?

– Мама, они нас больше не отпустят.

– А ты думала, полковник из чистой человечности предложит сопроводить нас? – Агнесс снова постучала. – Мы не вооружены и хотим помочь. Есть кто живой?

– Мы не можем оставаться здесь. Мы должны идти в Вюрцбург!

– Никто не знает это лучше меня.

Дверь приоткрылась, как раз когда Агнесс сделала шаг назад.

– Вы монахини? – прошелестел незнакомец.

Александра откашлялась.

– Нет. Я… – сказала она и подумала: «Странно, что даже в такой ситуации я не решаюсь произнести это». – Я врач. Нужна ли вам помощь?

Дверь снова закрылась. Александра пристально смотрела на нее. Она ощутила какую-то пустоту в животе, в которой тоскливым многократным эхом отдавалось биение сердца. Как суметь остаться в живых? И как выбраться отсюда?

– Давай уйдем, – сказала Агнесс; по ней нельзя было сказать, снедают ли ее те же мысли, что и Александру. – Я уже старая женщина, я едва держусь на ногах.

– Мама, – возразила ей Александра и улыбнулась, несмотря на поднимающуюся в ней панику, – если у меня в твоем возрасте будет столько сил, сколько у тебя сейчас, я решу, что здесь что-то не так.

Агнесс взяла ее под руку, и они побрели назад по дороге, по которой пришли. Александра пыталась вспомнить, где нужно свернуть. Не так-то легко было ориентироваться в городе, где от большинства домов остались одни стены и где царил мрак. Однако они успели сделать только несколько шагов, когда услышали, как дверь у них за спиной снова открылась.

– Вы действительно хотите помочь? – спросил безжизненный голос.

Они остановились. Александра обернулась. В глубине улицы стояла одинокая фигура, закутанная в одеяла и лохмотья.

– Да, – ответила Александра.

– Слава тебе, Господи. Идемте. Пожалуйста, идемте! Мой ребенок умирает.

Тогда, в Праге, после смерти Мику и Криштофа, после поминок, после погребения, после того, как все ушли и Александра впервые за несколько дней снова осталась одна (и поняла, какой пустой отныне станет ее жизнь), она, ослепнув от горя, бродила по комнатам своего дома, ловя на себе сочувствующие взгляды прислуги и ненавидя их всех за то, что они не чувствовали ту же боль, что и она. По большому счету это горе никогда не отпускало ее: время и постепенно растущий гнев на то, что такое горе вообще существует, что люди ничего не могут с ним поделать, а Бог, очевидно, ничего предпринимать не хотел, – только прикрыли его. Вероятно, гнев на собственное бессилие превратил бы ее в озлобленную женщину, если бы не…

Все эти годы Александра снова и снова черпала силу из воспоминания, воспоминания о первой встрече с Барборой, ведьмой. Пока они с матерью следовали за оборванной фигурой, дыхание Александры все учащалось, так как к страху из-за ситуации в Вунзиделе присоединился новый страх – перед тем, что ожидает ее здесь, в этих развалинах…

…она достала воспоминание из потайного ларя в своей душе и попыталась, как и всегда, удержаться за него. Она увидела себя…

…как, спотыкаясь, ходила по дому в день после поминок Мику и Криштофа. В кухне, на полуподвальном этаже, силы покинули ее. Она осела на пол в углу и всхлипывала, думая, что у нее сейчас буквально разорвется сердце от боли, наполнившей ее тело, и надеялась умереть на месте, и шептала имя своего ребенка – снова, и снова, и снова, пока кухонные девки тихонько не исчезли из кухни, будучи не в состоянии смотреть на горе хозяйки. Когда Александра наконец смахнула слезы, она заметила толстую старуху, которая сидела на табуретке и очищала морковь от прилипшего песка и посеревшей шкурки. Старуха улыбнулась ей.

– Иногда нужно позволять им уйти, – затем сказала она. – Иногда воля Господа забрать их к себе сильнее, чем вся любовь, которую мы испытываем к ним.

– Кто вы? – спросила Александра.

– Я – ведьма, – ответила Барбора.

– Какие у него симптомы? – спросила Александра удрученную женщину.

– Симптомы?

– Что с твоим ребенком? Что-то сломал? Воспалилась рана?

– У нее температура.

– Как долго?

– Несколько дней.

Александра и Агнесс обменялись взглядами.

– И… и… понос… От нее остались кожа да кости! – Женщина расплакалась.

Александра и Агнесс снова переглянулись. Александра видела, как прищурилась ее мать. Она открыла сумку и достала изобретение, о котором ей рассказала Барбора, а сама Александра его немного усовершенствовала. Это были маленькие матерчатые сумки, наполненные лавандой, высушенной мятой и шалфеем: ими можно было прикрывать рот и нос. Она передала одну Агнесс, а вторую повязала себе. Женщина наблюдала за ними, широко открыв глаза от испуга.

– Отведи нас к своему ребенку, – приказала Александра.

Единственным источником света на бывшем складе служила плошка с жиром, одновременно это был и единственный источник тепла. Помещение представляло собой хорошее убежище. Здесь не было окон, а широкую дверь можно было так плотно закрыть с помощью одеял и старых досок, что ни один луч света не просачивался наружу, благодаря же толстым стенам и тяжелому своду склад почти не пострадал. Естественно, все товары, некогда хранившиеся там, были давно изъяты или украдены, а вместо приятного аромата пряностей, продуктов или натертых воском покрывал на дорогих материях, которые здесь, вероятно, когда-то хранили, стоял смрад давно немытых, сбитых в кучу в тесном помещении тел и выделений больного ребенка. Люди в помещении, бесполые под потертыми одеялами, молча отодвинулись, позволяя им пройти. Александра не стала спрашивать, входят ли они в одну семью, или здесь просто вынужденно собрались бывшие обитатели, соседи и бездомные. Она опустилась на колени рядом с ребенком, передала сумку Агнесс и сняла с маленького дрожащего тельца столько лохмотьев, сколько отважилась. Большие глаза смотрели почти сквозь нее, сухие потрескавшиеся губы дрожали. Александра мягко надавила на нижнюю челюсть ребенка и придвинула источник света поближе к себе. Ее сердце отчаянно забилось, еще когда она почувствовала смрад в помещении. Она резко сглотнула и попыталась найти доказательства ошибочности первоначального диагноза. Однако ей не пришлось обнажать верхнюю часть детского тельца, чтобы обнаружить маленькие красные точки сыпи.

– Ты сумеешь помочь ей? – прошептала мать ребенка.

Александра снова укутала девочку и погладила ее по спутанным волосам. Затем собрала все свое мужество и посмотрела женщине прямо в глаза. Она попыталась заставить себя улыбнуться, стараясь, чтобы улыбка отразилась и в глазах.

– Думаю, да, – ответила она. – Можете нагреть воды?

Женщина перевела взгляд на плошку с жиром.

– С трудом, – сказала она.

– Начинайте. Мне нужно выйти и кое-что подготовить.

Когда Александра встала, женщина схватила ее за руку.

– Вы вернетесь? Вы ведь вернетесь?

– Конечно же, мы вернемся. Мне просто нужно немного… э-э… свободы для маневра. Мы не бросим вас на произвол судьбы.

Женщина нерешительно разжала пальцы.

– Дело в том, – сказала она своим шелестящим голосом, – что малышка – все, что у меня осталось.

– Да, – кивнула Александра, и чтобы заставить голос не дрожать, ей пришлось приложить больше усилий, чем нужно, чтобы поднять быка, – я понимаю.

Снаружи она сорвала с лица маску и жадно вдохнула холодный ночной воздух. Агнесс развязала ленты своей маски, взвесила ее в руке и посмотрела на дочь. Александра отшатнулась, но Агнесс всего лишь вытерла слезу с ее щеки.

– Какая я жалкая, – прошептала Александра. – Я просто не могла там дольше оставаться.

– Это ведь лихорадка?

Голос Агнесс открыл старую рану Александры. Мику, мой Мику… Александра больше не могла сдерживать рыдания.

– Ты хорошая помощница, мама.

– Да смилостивится Господь над бедной малышкой. И над ее матерью.

– Будь Бог милостив, они не находились бы сейчас в таком положении! – Александра вытерла рукавом лицо и принялась копаться в сумке.

– Что ты ищешь?

– Я взяла с собой сушеную ромашку. И шалфей, много шалфея. Это, по крайней мере, облегчит симптомы. Черт побери, где же они?

– Это спасет малышку?

Александра сердито покачала головой, не поднимая глаз. Щипцы, ножи и зонды громко забренчали в сумке, когда она стала перебирать их.

– И кто тут устроил такой беспорядок?

– Насколько я помню, – медленно начала Агнесс, – у нас есть сушеная плесень… И ты говорила, что перебродивший сок зерновых при таких заболеваниях тоже…

– Да, говорила! А, вот и ромашка. Проклятье, почему так мало?

– Но тогда ты могла бы попробовать…

Александра перестала рыться в сумке и посмотрела на мать. Та спокойно ответила на ее взгляд. Александра опустила плечи и сумку.

– Но моих запасов недостаточно для лечения лихорадки, – еле слышно ответила она и отвела глаза в сторону, не в силах больше выдерживать взгляд Агнесс. – Лекарства, которые у меня с собой, помогают от поверхностных травм, от дизентерии и так далее, но не от… – Она задержала дыхание.

– Ты думаешь, что если попытаешься помочь этому ребенку, то уже не сможешь спасти Лидию.

Александра кивнула и сдержала очередной приступ рыданий.

– Ты хочешь сказать, что должна решить здесь и теперь, кому ты сможешь предложить в подарок жизнь.

– Я хочу сказать, – сдавленно произнесла Александра, – что должна решить здесь и теперь, кого приговорю к смерти.

Агнесс так долго молчала, что Александра не выдержала и посмотрела на нее. Глаза ее матери блестели.

– Этот гнев, – прошептала Агнесс. – Ах, дитя мое, этот гнев. Когда ты уже наконец отпустишь маленького Мику и поймешь, что в этом нет твоей вины?

– Лидия будет жить! – отрезала Александра. – А этот ребенок умрет, как умер Мику. – Она с вызовом подняла глаза к небу. – Если ты там, наверху, предоставляешь выбор мне, то за последствия отвечать придется тебе!

– Александра!

– Вернемся в дом. Травяной отвар ей по крайней мере…

Александра замолчала, заметив, что на улицу неуверенно шагнула оборванная фигура. В руках она несла сверток. Александра торопливо закрыла маской рот и нос.

– Нет, – сказала она, – нет! Я знаю, говорят, свежий воздух полезен для здоровья, но не для малышки. Занеси ее внутрь. Мы не убежали. Нам просто нужно было…

Александра внимательнее посмотрела на лицо человека у двери и поняла, что это не мать ребенка, а другой злосчастный обитатель развалин. Она увидела небритые щеки и воспаленные красные глаза.

– Спасибо, – сказал мужчина. – Спасибо за то, что вы хотели помочь нам.

– Но я по-прежнему хочу…

– Это бессмысленно, – возразил мужчина.

– Но я могу…

– Вы дали нам все, что могли дать – несколько минут надежды.

– О, Александра! – срывающимся голосом произнесла Агнесс.

Только теперь Александра заметила, как безвольно висит сверток в руках мужчины. Она резко развернула тряпки. Голова ребенка откинулась назад; глаза по-прежнему смотрели в пустоту, но теперь они были неподвижны. Рука Александры задрожала. Мужчина поднял руку, которой держал ребенка, и головка скользнула ему на грудь; выглядело это так, как будто он держит спящую.

– Но ведь она только что… – начала Александра.

– Искра жизни в ней лишь слабо тлела, – почти нежно ответил мужчина.

– Скажите, она… она… она ваша дочь?

Мужчина покачал головой и сжал губы. Затем он поднял глаза и окинул взглядом пейзаж из развалин, словно желая сказать: «Все-таки мы все здесь – одна семья, семья призраков и пропащих душ». Он начал что-то говорить, но замолчал, когда дверь распахнулась. Наружу, спотыкаясь, вышла мать ребенка.

– Что она говорила? – запинаясь, спросила женщина. – Она может вылечить ее, правда? – Ее взгляд упал на Александру, и несчастная мать схватила ее за руки. – Ты можешь ее вылечить, правда? Ведь для этого ты и пришла сюда? Ты можешь вылечить ее?

– Слишком… – сказала Александра.

– Она ушла, – сообщил мужчина. – Она оставила нас. Там, где она сейчас, ей гораздо лучше. Этот мир больше не может причинить ей боли.

– Но ее можно вылечить! – закричала женщина.

Александра закрыла глаза и медленно покачала головой.

– Ты можешь вылечить ее, – задыхаясь, настаивала женщина. – Ты сказала, что можешь вылечить ее. – Колени ее подогнулись, и она опустилась на землю перед Александрой. Она вцепилась в ноги Александры и запрокинула голову. – Ты должна вылечить ее! – проревела она в ночь. – Эта девочка – все, что у меня осталось! Как я смогу жить без нее?

– Тихо, – сказал мужчина. – Иначе сюда придут солдаты…

– Слишком поздно, – сказала Агнесс и вытерла слезы.

Она встала рядом с Александрой.

Небольшая группа мужчин, охранявших близлежащие ворота, уже приближалась к ним. В руках они сжимали алебарды, а их начальник достал из ножен шпагу. Мужчина с мертвым ребенком на руках в ужасе застонал.

– Что здесь происходит?

– Человек умер, – ответила Агнесс.

Начальник стражи посмотрел на группу несчастных; его взгляд зацепился за мать мертвого ребенка, которая сползла на землю у ног Александры. Ее рыдания звучали так, будто кто-то вонзал нож в ее сердце.

– Не очень-то она похожа на мертвую, – заявил начальник стражи.

Александра протянула ладонь к свертку лохмотьев на руках мужчины и отогнула лоскут, закрывавший личико. Ее так быстро охватила ярость, что щеки уже горели, хотя глаза еще не просохли от недавних слез.

– Вот! – сказала она.

Начальник стражи пожал плечами.

– Шум следует прекратить, – приказал он. – Немедленно.

– Это мертвый ребенок! – напомнила ему Александра.

– Ну и что? Ты думаешь, я никогда не видел мертвых детей, глупая гусыня? Кем ты себя возомнила?

– У тебя что, нет детей? Чурбан! – прошипела Александра.

– Похоронил всех пятерых, своими собственными руками, – ответил начальник стражи, и только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, как дернулось его лицо. – Рядом со своими стариками. Бог любит меня, он позволил мне выжить во время эпидемии – единственному. – Начальник стражи ухмыльнулся и сплюнул. – Если шум сию минуту не прекратится, здесь появятся новые мертвецы, понятно вам?

Он развернулся и, тяжело ступая, пошел назад. Один из его людей, молодой парень, переводил взгляд с мертвого ребенка на рыдающую мать, а затем на Александру. В тот самый момент, когда Александре показалось, что в глазах его мелькнуло сочувствие, он подмигнул ей, облизал губы и стал двигать кулаком перед нижней частью живота: взад-вперед, взад-вперед. Затем отвернулся и побежал догонять товарищей.

Мужчина со склада положил трупик у двери и поднял мать ребенка на ноги.

– Надо возвращаться внутрь, – пробормотал он. – Надо возвращаться внутрь…

Он больше не смотрел на Александру и Агнесс. Дверь закрылась за ним и всхлипывающей женщиной, которую он тащил за собой, как полено. Александра и Агнесс остались с ребенком. Агнесс преклонила колени, закрыла мертвому глаза и положила край одеяла на маленькое бледное личико. Затем она встала.

– Идем назад, на квартиру, – сказала Агнесс.

14

Александра уставилась на сидящую на табуретке толстую женщину, чьи руки, казалось, безо всякого участия разума, брали одну морковь за другой, чистили и клали в миску.

– Барбора? – ничего не понимая, повторила Александра. – Вы ведь не из нашей прислуги…

– Хочешь ли ты вновь обрести доверие к Богу? – спросила Нарбора.

– Я никогда не обрету его вновь, – услышала Александра свой голос.

– Хочешь ли ты, чтобы твоя жизнь продолжалась?

– Моя жизнь кончена.

– Хочешь ли ты бороться за то, чтобы боль, которую ты ощущаешь сегодня, миновала других?

Александра собиралась ответить, но голос отказал ей. «Что мне до боли других?» – хотела спросить она. Но промолчала. Барбора положила последнюю очищенную морковь в миску и, охнув, встала.

– Теперь ты знаешь, как меня зовут, – сказала она. – Когда у тебя снова появятся силы бороться, позови меня.

Александра позволила ей выйти на улицу, а затем взбежала вверх по лестнице и распахнула входную дверь.

– Почему я должна бороться за других?

– Потому, что каждая душа, которую ты спасаешь, возвращает тебе часть твоей собственной, – ответила Барбора.

Она развернулась и молча ушла.