Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

22

Помещение, должно быть, раньше служило трапезной монастыря. Оно было просторным и гулким, скорее залом, чем комнатой, но, самое главное, оно было целым. Только в одной стене имелось окно, выходящее, насколько Андрей помнил, на сторону обвалившейся церкви при монастыре. Окна были забаррикадированы досками. В дневное время свет, пожалуй, проникал сюда сквозь щели в досках. Здесь господствовал вечный полумрак. От стен шел холод, как из сердца глубокой пещеры, а запах был запахом замерзшей духоты. В тусклом свете хворающего в камине огня Андрей заметил фрески на стенах, вверх по которым ползла плесень: отскочившие лица, призрачные отпечатки конечностей, смутно проглядывающие пейзажи, подобные призракам тех времен, которые когда-то были лучшими. Внезапно их маленький провожатый исчез.

– Киприан, – произнес Андрей, когда тот обернулся с мрачной миной, – оставь его. Мы пришли.

Киприан замер в нерешительности.

– Я знаю, – проворчал он наконец и, тяжело ступая, направился к камину.

Мебель, некогда находившаяся здесь, давно уже пала жертвой необходимости разжигать огонь в холодное время года. Кресло, похожее на трон, однако, выжило; оно было обращено к камину и демонстрировало им свою высокую прямую спинку. Должно быть, раньше это был стул аббата; доминиканцы Издавна не могли противостоять искушению подводить фундамент под свою иерархию с помощью внешних символов. Неожиданно появилась чья-то рука и жестом приказала им приблизиться. Они обошли вокруг стула. Андрей многое покидал, но ему еще не приходилось видеть человека, который бы состоял только из грязи и нечистот.

Волосы мужчины в кресле были седыми и образовывали могучую спутанную гриву, которая слилась с разросшейся бородой. В морщины на его лице так глубоко въелась грязь, что казалось, будто какой-то безумный художник подрисовал их углем. Одеяло, в которое он кутался, было пропитано грязью, и даже при таком тусклом свете Андрей заметил, что складки его кишат жизнью. Слой на слое объедков, пролитых напитков, слюны, пота, рвоты и соплей превратили одеяло в нечто вроде невиданной кольчуги; создавалось впечатление, что если надо будет достать старика из этого панциря, то одеяло придется разрезать. Рука, сделавшая им знак, плотнее стянула одеяло на шее. Ногти на ней, по меньшей мере полпальца длиной, были желтыми, задубевшими, крючковатыми и зазубренными. Андрей обрадовался, что ног не видно; должно быть, старик поджал их.

Рядом с креслом стояло деревянное ведро, по бокам которого свешивались сосульки. Присмотревшись внимательнее, Андрей понял свою ошибку: для сосулек, несмотря на холод в трапезной, рядом с камином было слишком тепло. Выступы оказались сталактитами из мочевого камня и засохшего кала, которые проступили наружу между деревянными клепками ведра и окаменели. Только увидев крыс, которые при их появлении забились под кресло, а сейчас смело выходили из своего убежища, чтобы полизать выступы на ведре, Андрей почувствовал, что содержимое его желудка поднялось к горлу.

Мужчине в кресле могло быть сто лет или вся тысяча; Андрей был готов поверить и в то, и в другое. Сидя в своих ужасных доспехах, он не сводил с них глаз, таких же черных и блестящих, как у крыс, и светящихся таким же коварством, бесстрашием и ненавистью.

– Опять? – спросил мужчина. – Где иезуит?

Андрей ожидал услышать хриплый, свистящий старческий голос, однако слова были произнесены надтреснутым густым басом. Оправившись от удивления, Андрей ответил:

– Сегодня он послал нас.

Существо в кресле, кажется, задумалось.

– Гм-м-м… что еще?

– Нужно кое-что объяснить.

– А еще говорят, будто иезуиты – самые хитрые среди носителей ряс.

Киприан молчал. Взгляд существа в кресле переместился на него, и началась немая дуэль, которая закончилась только тогда, когда одна крыса слишком близко подошла к Андрею и он отшвырнул ее носком сапога. Крыса взвизгнула, и взгляд старика переместился на Андрея.

– Чего вы двое хотите? – спросил он.

– Ответов, – рявкнул Киприан.

– Вы не имеете отношения к иезуиту. Он обещал прислать мне еще лекарств. Где лекарства, а? – Старик быстро переводил взгляд с Киприана на Андрея и обратно. Он прищурил один глаз и приоткрыл рот, и когда Андрей увидел сгнившие до черноты развалины, то по спине у него побежали мурашки. От одной только мысли, что у тебя во рту такая гниль, пусть и своя собственная, нормального человека пот прошибет.

Неожиданно старик засмеялся.

– Там снаружи вы ничего не узнаете, – тяжело дыша, заявил он. – Идиоты, ханжи! Я не стыжусь. Мне нечего стыдиться. Я поступил правильно.

– Ну, начало хорошее, – заметил Андрей.

Когтистая лапа старика разжалась, показав монеты, которые, должно быть, принес мальчик. Он покосился на них.

– Это больше, чем необходимо, – пояснил Андрей.

– А что стряслось с иезуитом? – спросил старик.

– Понятия не имею – ты мне скажи.

– Сколько еще?

– Зависит от того, сколько стоит твоя история.

– Вы полные болваны, – заявил старик. – Исчезните.

У Андрея сжалось сердце. Похоже, они перехитрили самих себя. Тем сильнее он удивился, когда Киприан внезапно наклонился, оперся руками о подлокотники и так приблизил свое лицо к лицу старика, что кончики их носов почти соприкоснулись. Андрей вспомнил, как они пробрались в лагерь прокаженных в Подлажице и как Киприан (впрочем, как и сам Андрей – что было, то было) пытался не касаться ничего, чего мог коснуться прокаженный. В свете этого воспоминания решительное вмешательство в личное пространство старика было геройским поступком; Андрей сомневался, сумел ли бы он сам зайти так далеко. Его воображение уже нарисовало ему тысячу паразитов, напружинивших мышцы, чтобы перепрыгнуть на Киприана.

– У меня есть три вещи, – произнес Киприан прямо в растерянное лицо старика. – У меня есть деньги, жажда убийства и нетерпение. Что из этого ты хочешь получить?

– Ты слишком высокого о себе мнения, – возразил старик.

Киприан поднял руку, и Андрей был уверен, что он выдернул бы это отвратительное существо из его одеяла-доспеха, этого панциря из замерзшего кала, если бы оно не вздрогнуло и не заслонило лицо локтем.

– Уйди! – крикнул старик и замахнулся. – Уйди!

Киприан встал и с подчеркнутой тщательностью вытер ладони о брюки. Старик тяжело осел в кресле.

– Ее пепел рассеян по ветру, – пробормотал он. – И как ветер, она возвращается, чтобы преследовать меня. После стольких лет…

– Ты говоришь об Анне Моргин? – уточнил Андрей.

Старик подарил ему взгляд, полный ненависти.

– О чем же еще, хитрец?

– Иезуит тоже спрашивал тебя об Анне Моргин?

– Закрой пасть, – приказал старик, – если хочешь услышать мою историю.

Андрей поднял бровь, но покачал головой, когда Киприан задержал дыхание.

– Я весь превратился в слух, – так любезно ответил он, как будто перед ним на троне сидел император Фердинанд.

Старик смотрел на них. Внезапно он хихикнул.

– Они сожгли ее. Как ведьму! – Хихиканье стало громче. – Как ведьму! Правда, забавно?

– Давно так не смеялся, – согласился Киприан.

К старику вдруг вернулась серьезность.

– Если и существуют бабы, которые не ведьмы, то это Анна. Ведьмы хитрые. Анна была глупа как пробка. – Он почмокал губами. – Единственное, что она умела, – это трахаться. Ты когда-нибудь трахался, дурень? – Вопрос предназначался Андрею.

«Просто чудесно, – невольно подумал он. – Киприан грозится его побить, а дураком он называет меня».

– Ты бы удивился, – ответил он.

– Не трахался, – возразил старик. – Не трахался, если тебе не доводилось трахать Анну. Она пропустила через себя половину Эгера, во всяком случае – весь городской совет. Женщины ненавидели ее. Если у тебя была Анна, то другие женщины для тебя не существовали, потому что они только ложились, раздвигали ноги и перебирали четки, пока их почтенные супруги вяло барахтались. У Анны было три дочери, и ни одна не похожа на другую. И при этом глупая гусыня любила только одного человека – своего Каспара. Она пускала к себе других, чтобы не протянуть ноги, но если к ней заглядывал Каспар, то у ее жалкой лачуги напрочь сносило крышу, можешь мне поверить. Ну как, впечатлен, дурень?

– Я просто в восторге, – ответил Андрей.

Все закончилось так, как и должно было закончиться. Кто-то обвинил Анну Моргин в колдовстве – якобы слышали, как она отреклась от Бога, Пресвятой Божьей Матери и всех святых; видели, как она танцевала со своим любовником Каспаром в полночь, обернувшись волчицей; нашлись свидетели того, как она наколдовывает погоду и творит другую ворожбу, поганит святое причастие и – ага! – нечистыми средствами крутит головы мужчинам. Анну Моргин арестовали, предъявили ей обвинения, рассказали о мучительном допросе и продемонстрировали орудия пыток, а когда увидели, что таким способом признания не добиться, пустили орудия пыток в ход.

– И на все это смотрели те, из кого она выжимала соки всего Я неделю до того, – сказал старик. – Держу пари, что парочка из них во время того действа опростоволосилась, и теперь они спрашивали себя, почему им раньше не пришла в голову мысль вздернуть Анну на дыбе. Эй, дурень, ты когда-то…

– Еще одна подобная реплика, – рявкнул Киприан, и взгляд старика испуганно метнулся к нему, – и я выжму сок из тебя, и от тебя останется меньше, чем тогда можно было выжать из брюк судей.

– Слушаюсь, ваша милость, – сказал старик с искаженным от ярости лицом.

Возможно, Анна думала о том, что после признания смерть на костре будет неминуема – и что тогда станет с ее дочерьми? Возможно, она думала, что информация о ночных пристрастиях половины жителей города дает ей некоторую защиту. Даже после пыток она не призналась.

– Тогда они приказали ей смотреть, как они будут сжигать ее Каспара, – продолжал старик. – Парень оправдал все ожидания: он очень громко орал. На дыбе ему, наверное, перебили суставы на ногах; как бы там ни было, на место казни его пришлось нести, и когда огонь начал лизать ему пальцы ног, он кричал, как бык во время кастрации. Это заставило Анну задуматься…

Анна потеряла сознание. Варварский спектакль, кажется, привел к желаемому эффекту – и даже больше. На следующее утро Анна Моргин призналась по всем пунктам выдвинутого обвинения. Очевидно, Каспар вторгся в ее сон и приказал ей так поступить; он клялся, что сама Мария, Матерь Божья, сказала ему, что в случае признания ей будет дарована милость.

– Как вы думаете, что из этого вышло? – спросил старик и снова захихикал. – Матерь Божья ошиблась.

Следующим пунктом повестки дня был осмотр Анны на наличие у нее на теле ведьминых знаков. Он производился повивальной бабкой и свидетельницей. Свидетельницей была жена городского судьи; сам городской судья неоднократно пользовался услугами Анны, когда она еще была не ведьмой, а городской проституткой.

– Осмотр все продолжался и продолжался, – вещал старик. – Сначала никто ничего не заподозрил, так как в поисках отметин необходимо осмотреть каждую клеточку тела, и так как господа в зале судебного заседания, наверное, слишком глубоко погрузились в размышления о том, какую часть тела осматривают в данный момент и действительно ли…

– Довольно, – перебил его Киприан. – Мы уже знаем, как цветисто ты умеешь рассказывать.

– Чересчур чувствителен, милейший?

– Я бы сказал, ты чересчур утомил меня. Старик плюнул на пол.

– Значит, ты ничуть не лучше тех ханжей. Ты бы тоже сначала совал свой хвост куда ни попадя, а потом заныл бы, ткнул в Анну пальцем и заорал: «Сожги ведьму!»

– И к какой фракции тогда принадлежал ты? Ты, кажется, находился на передовой.

Старик сверкнул глазами на Киприана. Затем он повернулся к Андрею и открыл рот, однако, похоже, вспомнил о недавней угрозе Киприана. Что касается Андрея, то он слушал со смесью ужаса и благоговения. Подобную историю, пожалуй, мог рассказать только человек, преисполненный такой злости, как старик на троне. Не думал ли он недавно, что старик состоит из грязи и сора? Видимо, в нем есть и третий компонент – злоба, и она служила клеем, на котором держались остальные.

– Однако в результате кому-то все же показалось, что осмотр затянулся, и он заглянул в комнату. Повивальная бабка и старуха судьи лежали на полу, а на лбу у них красовались шишки и синяки. Должно быть, Анна измолотила женщин большим канделябром – он был заляпан кровью и волосами. Окно было открыто. Анна Моргин сбежала.

– Она просила приюта у отшельника в лесу, который появился несколько дней назад и которого заметили в городе, – вставил Киприан.

– Ты почти украл у меня конец истории, – заметил старик и ухмыльнулся.

Идти по следу Анны оказалось легко. Отшельник, к которому она убежала, исходил из ложной веры в то, что его право на предоставление убежища – не пустой звук. После короткого обмена мнениями отшельник уже лежал на земле, а его душа была на дороге в лучший мир.

Андрей наклонился вперед; Киприан махнул рукой, и Андрей закрыл рот.

– Они вернули Анну в Эгер и бросили в комнатушку – в тюрьму. Когда на следующий день ее доставили в зал судебного заседания, чтобы она подписала признание, она внезапно сорвала нож с пояса одного из судебных приставов и вонзила его себе в шею!

Это произошло настолько неожиданно, что всех охватила паника. Наконец палач пришел в себя и вогнал бездыханной Анне иглы под ногти рук и ног, но она даже не вздрогнула. Врач, которого потом вызвали, установил ее смерть. Члены городского совета решили поступить с трупом так, как собирались поступить с живой ведьмой. Палач и его подручные без лишних церемоний выбросили труп из окна на втором этаже ратуши, привязали ее тело к ослиной упряжке и потащили на место казни.

– Они положили ее на костер, среди больших поленьев, которые дают больше всего жара, и подожгли поленницу…

– И? – спросил Киприан, когда старик замолчал.

Андрей не сводил глаз с наполовину спрятанного под путаницей волос и бороды лица старика. Действительно ли оно побледнело? Теперь его широко раскрытые глаза смотрели в то место, не быть в котором Андрей почитал за счастье – на место казни за стенами Эгера, где горел костер Анны Моргин. Губы старика шевелились.

– У нее вспыхнули волосы… – продолжил он. – Из-за всей суматохи никто не подумал срезать их. Вспыхнули… ярким пламенем…

И внезапно Анна встала на дыбы. Закричала от боли. Закрутилась в огне. Зеваки шарахнулись прочь. Те, у кого не было никаких других дел в городе, пришли, чтобы посмотреть на сожжение мертвого тела, которым многие из них наслаждались, когда оно было полно жизни; теперь они видели, как мертвец кричал, и визжал, и катался в огне…

– Она упала с поленницы, – прошептал старик. – Она упала на землю и осталась лежать там… дымя… прямая как палка…

Через некоторое время палач приблизился к обожженному телу, неся перед собой распятие и шепча псалмы. Он ткнул Анну палкой, а затем ногой. Наконец он опустил распятие, перестал вжимать голову в плечи и приказал подручным связать труп по рукам и ногам и затащить его обратно наверх. Они разложили на теле древесину в несколько слоев и снова разожгли огонь, затем выстроились перед костром и стали прижимать древесину и труп под ним пожарными крюками.

– О Господи! – услышал Андрей собственный голос. – Каким подлым может быть…

Старик не обратил на него внимания. Его рука делала странные движения в воздухе, как будто он очищал запотевшее оконное стекло, через которое смотрел в прошлое.

– Езус Мария! – прошептал он. – Езус Мария! – И с каждым «Езус Мария» его голос становился громче. – Езус Мария! Езус Мария! ЕЗУС МАРИЯ! – кричал он, и его взгляд замер, не в силах оторваться от места ужаса, которым стало место казни Анны Моргин. – «ЕЗУС МАРИЯ!» – кричала она, лежа под объятой пламенем древесиной. Ее было прекрасно слышно. Она билась, и извивалась, и вставала на дыбы. Подручные палача отбросили крючья и убежали. Поленья разлетелись во все стороны. Она вышла из пламени, как ангел Господен, объятая огнем, подняв руки в еще тлеющих остатках оков, второй раз упала с костра и осталась лежать на земле – горящая, дымящаяся… извивающаяся… ЕЗУС МАРИЯ! КАК БОЛЬНО! Огонь… это – это наихудшая смерть, которую только можно желать человеку… огонь… как больно… СЖАЛЬТЕСЬ! УБЕЙТЕ МЕНЯ! ЕЗУС МАРИЯ, КАК БОЛЬНО!!

Андрей поймал себя на том, что сделал несколько неуверенных шагов назад. Старик зажал лапой рот, глаза его налились кровью. Внезапно он моргнул. По телу прокатилась дрожь. Рука опустилась. На лицо его прокралась робкая, как тень, улыбка и постепенно набрала силу.

– Глупая гусыня, – произнес он. – Слишком глупая даже для того, чтобы умереть как полагается.

Андрей перехватил взгляд Киприана. Ему не было нужды кивать другу; они с Киприаном знали, что несколько мгновений назад заглянули в настоящую душу старика, спрятавшуюся под слоями злобы, цинизма и скопившихся за год выделений.

– Те зеваки, кто еще оставался, внезапно обнаружили в себе добродетель сострадания, – продолжал старик, будто ничего не произошло. – Они потушили то, что еще оставалось от Анны. Она шептала, что ей нужно отрубить голову: «Отрубите мне голову, а затем сожгите, я больше не выдержу, отрубите мне голову»… – Старик содрогнулся, но не позволил ужасу снова взять над ним верх. – Палач не мог этого сделать – у него был один приказ: сжечь ее. И вот они додумались вызвать священника из города – как считаешь, почему старый дурак не появился на месте казни, а, дурень?

Андрей махнул рукой. Старик злобно рассмеялся.

– Да, именно. Но теперь он пришел, переваливаясь, и что, вы думаете, засранец хотел узнать? Почему Анна вонзила нож в себя. И она ответила ему, и сказала, что во втором сне к ней пришел дьявол собственной персоной и дал ей нож. Дьявол… ха! Говорю вам: это был единственный разумный поступок, который эта морда когда-нибудь совершала, и даже он не удался.

– Что произошло потом?

Зеваки потушили горящее тело Анны водой и одеялами, а ее боль, кажется, достигла стадии, на которой нервы потеряли чувствительность. Она исповедалась по всей форме и попросила облатку и о милости – чтобы ей даровали смерть. Но у священника не оказалось с собой облатки, и он пообещал Анне дать ее на следующий день, в воскресенье, а члены совета (некоторые из них снова возвратились к месту казни, после того как сначала вместе с подручными палача дали деру) решили созвать новое общее совещание. К тому же пришло время вечерни, и в течение всех этих часов Анна Моргин, чья кожа обуглилась до черноты и которую не признала бы даже ее собственная мать, лежала рядом с медленно догорающим костром и молила о смерти. Время от времени, – слушая эту часть истории, Андрей почувствовал, что ноги у него стали ватными, – она начинала сетовать на боли в ноге, и выяснилось, что палач забыл вытащить одну из игл, которые он загонял ей под ногти. Он достал иглу, и Анна поблагодарила его.

– Городской совет прозаседал до утра понедельника, пытаясь выяснить, что делать с ней дальше, – рассказывал старик. – Наконец они договорились сначала зарубить ее мечом, а уже потом сжечь. Анна своими силами добралась до места казни, и каждый житель города, который мог ходить, последовал за ней. Она преклонила колени, предала себя палачу и… – старик откашлялся, – и затем они сожгли ее дотла, а пепел развеяли по ветру.

Не успел старик перевести дух после рассказа, как Киприан спросил:

– Что стало с мальчиком? Старик посмотрел на него.

– Так вас мальчишка интересует? Почему же вы мне сразу не сказали, болваны?

– А что интересовало иезуита?

– Мальчишку повесили, – сообщил старик. – Естественно, его тоже подвергли суровому допросу, и он сказал, что они с отшельником трахали друг друга… в те минуты, когда их зады не дарили наслаждение дьяволу. – Он засмеялся. – Такой же вздор, как и все остальное, если хотите знать мое мнение.

– Повесили и похоронили?

– Повесили и сожгли – вместе с Анной. Его пепел, наверное, путешествует по миру с тем же ветром. А теперь убирайтесь. У меня череп трещит.

Киприан почесал затылок.

– Миленькая история. Только вот она вымышлена от начала и до конца.

– Можно подумать, ты прекрасно знаешь, что именно произошло!

– И я, и все члены городского совета, судья, иезуиты, которые следили за процессом, и палач, и его подручные.

– Да, и Бог, и все ангелы, и дьявол, и его бабушка к тому же.

– А кто из них ты?

– А? – Старик бросил недоверчивый взгляд на Киприана. – Если бы я был чертовой бабушкой, я бы это знал. А что касается остальных засранцев, я не хотел бы стать ни одним из них, даже если бы мне за это заплатили.

– Значит, ты просто все выдумал.

– Поцелуй меня в зад, болван. Верь во что хочешь. У меня голова болит. Лучше дай мне одну из тех бутылочек. Там лекарства.

– Разве только… – медленно произнес Киприан и подмигнул Андрею. – Ты догадывался, что для тебя все закончится именно так, Каспар?

Андрей ахнул, но в то же мгновение понял, что Киприан прав. Он удивился, когда старик не вышел из себя, а рассмеялся. И до Андрея дошло, что мужчина вовсе не так уж стар. Яд и желчь иссушили его. Возможно, он был даже моложе Вацлава. Андрею стало плохо.

– Что меня выдало? Сон?

– Да, – ответил Киприан. – Я никогда еще не слышал о сне, который так вовремя вытаскивает признание из спящего.

– А вот Анна поверила, – хихикнул Каспар. – Я ведь уже говорил: она была глупа как пробка.

– Что тебе за это обещали?

– Что они в последнюю секунду снимут меня с костра, если я устрою все так, будто я ей явился. Они хотели как можно скорее избавиться от нее, пока ей не пришла в голову мысль шантажировать их всех. Грязные свиньи… они действительно ждали до последней секунды. Если бы Анна не хлопнулась в обморок, они бы заживо зажарили меня на медленном огне.

– Так же, как и Анну.

Каспар закашлялся.

– Лучше она, чем я, – пробурчал он.

– Ты поклялся святой Марией! – напомнил ему Андрей. – Ты лжесвидетельствовал, чтобы предать огню свою возлюбленную.

– А мои ноги? Да мне к ней ползти пришлось, если это тебе о чем-то говорит, идиот. А теперь дай мне наконец лекарство, и сделайте так, чтоб я вас больше не видел. Меня от вас тошнит.

– Добро пожаловать в компанию, – пробормотал Андрей.

Киприан взял бутылочку, на которую указал Каспар, с полочки над камином. Затем взял и другую бутылочку, стоявшую рядом. Они были похожи.

– Это и есть то лекарство, которое тебе обещал иезуит?

– Тебе какое дело?

Киприан достал пробку из одной бутылочки и понюхал ее. Потом понюхал вторую. После он присел и уронил несколько капель жидкости из полупустой бутылочки на пол. Отступил на шаг.

– Эй-эй, черт подери! – закричал старик.

Из-под кресла, медленно и все время принюхиваясь, вылезла крыса и направилась к мокрому пятну. Наконец она остановилась, поводя усиками и продолжая принюхиваться. Потом она все-таки осторожно лизнула лужу – и продолжала лизать.

– Черт, этой скотине лекарство ни к чему, – прошипел старик.

Киприан наклонился; крыса убежала за пределы досягаемости и смотрела на него злыми черными глазами-пуговками. Он накапал на пол немного жидкости из другой бутылки. На этот раз крыса долго не принюхивалась, а почти сразу испуганно оскалила острые зубы, зашипела на Киприана и исчезла под креслом.

Киприан вернул пробки на место и положил обе бутылочки на колени Каспару. Тот, открыв рот, таращился на него.

– Подействует ли одно из них, сказать не могу, – объяснил он. – А вот второе подействует в любом случае. Иезуит оставил тебе лекарство от жизни, Каспар. Радуйся, что первой ты открыл правильную бутылку.

– Ты меня разыгрываешь, – не поверил ему Каспар.

– Как хочешь. Будь здоров.

Киприан, ни слова больше не говоря, отвернулся. Он взял Андрея за руку и толкал его перед собой, пока тот не вздрогнул и не высвободился. Он посмотрел Киприану в глаза и проглотил то, что хотел сказать, решив помолчать, пока они не покинут трапезную. Трескучий мороз на улице, похоже, прояснил мысли Андрея. Он стал жадно вдыхать воздух: ему показалось, что все время, проведенное внутри, он не дышал.

– Я не знаю, правдива ли история об Анне Моргин, – начал он, – но то, что мальчик…

– Да, – перебил его Киприан. – Тут он солгал. Слишком быстро он все рассказал… и слишком гладко. Мальчик выжил. После произошедшего с Анной городской совет никогда не смог бы провести еще одну казнь.

– И что теперь?

– Думаю, иезуиту он рассказал правду. И она оказалась такой, что тот решил убрать его с дороги. Что за дьявольская изобретательность… оставить старику две бутылочки, одна из которых наполнена ядом. И ему все равно, какую больной опустошит первой: с безвредным или смертоносным содержимым. Рано или поздно Каспар выпьет яд и отправится на тот свет. Господь милосердный… кем надо быть, чтобы до такого додуматься? Это все равно как правой рукой дать ему шанс на жизнь, а левой – забрать его обратно. Кто же, черт подери, этот иезуит? И какую роль он играет?

Андрей решил вернуться к насущным вопросам.

– Каков наш дальнейший план?

– Думаю, что наличие флакона с ядом потрясло нашего омерзительного друга. Пусть эту ночь поварится в собственном соку, а завтра мы вернемся и покажем, что будущее еще может приготовить ему приятный сюрприз…

– Так ты его еще и вознаградить хочешь за все, что он сделал?

– А ты считаешь, он не достаточно наказан?

Андрей пристально посмотрел на Киприана.

– Господи, неужели ты, как старый дед, не можешь не задавать такие вопросы? Да что же это…

– Тихо! – Киприан поднял руку и вгляделся в пустоту. Затем резко развернулся. – Черт! О, черт! – Он побежал назад в трапезную. – Я идиот!

Андрей поспешил за ним следом. Теперь он тоже это услышал, поверх неожиданно громкого стука собственного сердца: протяжный стон.

Кресло упало. Каспар лежал недалеко от него. Крысы окружили его и шипели; шерсть у них топорщилась, усы яростно шевелились. Киприан упал рядом с ним на колени. Старик свернулся калачиком и стонал. От судорог, в которых корчилось тело, голова его билась об пол. Киприан выругался, затем схватил ужасное одеяло, сорвал его с напряженного тела Каспара и перевернул старика на спину.

– О Господи! – прошептал Андрей.

Каспар выгибал спину, пока тело его не повисло в воздухе, опираясь лишь на затылок и ягодицы. Ниже ягодиц не было ничего, чем он мог бы опереться на каменную плитку, – ноги он давно потерял. Правая рука была прижата к телу, а левая загребала воздух. Изо рта у него вытекала темная пена и сбегала прямо в седые волосы, оставляя на щеках коричневатые полосы. Глаза закатились.

– Что случилось с мальчиком? – закричал Киприан.

Каспар вздрогнул и так выгнулся, что Андрей услышал, как затрещал позвоночник. Крысы, пища и посвистывая, носились перед огнем. Из покрытого пеной рта Каспара вылетала слюна и такие хрипы, что от них болело в ушах. Андрей увидел, как лопающиеся кровеносные сосуды окрасили воспаленные глаза Каспара в кроваво-красный цвет.

– Мальчик! – крикнул Киприан и встряхнул дрожащее тело за плечи. – Что с мальчиком?

Каспар вытаращился на него. Кровавые слезы катились по его щекам и вымывали грязь из морщин.

– Почему ты не поверил мне, надменный идиот? – бушевал Киприан. – Зачем мне было тебя обманывать? Сколько ты выпил? Весь пузырек, просто назло мне? Ты глупец! Что случилось с мальчиком?

Каспар попытался что-то произнести. У Андрея волосы стали дыбом.

– Езус Мария, – услышал он хрип старика. – Как больно…

Новый спазм с такой силой сотряс его, что он выскользнул из рук Киприана. Безногое тело извивалось на каменном полу. Киприан откинулся назад и сел на пол. Он опустил голову.

– Вот ты и получил свой собственный костер, пропащий человек, – пробормотал он. – Пламя сжигает твои внутренности. И все равно, даже такой, как ты, не заслуживает подобной участи.

Длинный клокочущий вздох вырвался из раскрытого рта Каспара. Его сотрясла конвульсия… еще одна… Затем он осел, и на мгновение присутствующим показалось, что перед ними – всего лишь пустое одеяло, в котором он провел жизнь инвалида. От него поднимался запах свежих фекалий и горячей мочи. Изо рта по-прежнему шла пена, но сомнений не было: он умер. Его правая рука упала в сторону.

Андрей прижал ладонь ко рту.

– О боже, Киприан, посмотри… – сдавленно произнес он. Киприан кивнул с мрачным видом.

Правая рука Каспара казалась засохшей ветвью, рукой мумии, скрюченной лапой мертвеца. Кожа была темной и словно дубленой, туго натянутой на костях. Сжатая в кулак, она походила на черную лапу обезьяны. Два последних пальца прижимались к ладони, большой палец согнулся внутрь. Средний и указательный лежали на них, как зажим из кости и сухожилий. Можно было представить себе, как эта рука, когда еще была здоровой, поднимается в клятве, и оба первых пальца тянутся вверх. Ногти на всех пальцах были настолько длинными, что они намотались вокруг руки подобно перекрученной гирлянде. Ногти безымянного пальца и мизинца проросли сквозь руку и торчали из тыльной стороны кисти.

Киприан вздохнул. Андрей, даже не задумавшись, потянул его за рукав. Они молча отвернулись и, тяжело ступая, вышли наружу. За спиной Андрей услышал мелкий топот крысиных лапок: это серая армия собралась вокруг трупа, чтобы проверить, нельзя ли там чем-нибудь поживиться.