Текст книги "В поисках священного. Паломничество по святым землям"

Вступая на Святую землю

Граница с Эль-Аришем была на замке. Обычно я снимал маленькие одноместные номера, но в этот раз внутренний голос подсказал мне снять комнату побольше: было предчувствие, что кто-то может прийти, чтобы разделить со мной кров. В городе не замечалось никакой напряженности. Я наблюдал за движением пешеходов и опытных путешественников с обветренными лицами верхом на верблюдах. По вечерам на небольших улицах мужчины выкатывали деревянные тележки с чашами, полными ароматного кус-куса. Из мечетей, стоящих на окраине деревни, доносилось пение, а сквозь затянутое облаками вечернее небо пробивался лунный свет. В отеле мужчины в мусульманских одеяниях сидели возле телевизора, потягивая черный чай, и смотрели старые американские фильмы, которые показывали здесь обязательно с титрами на иврите и арабском. Мне было бы интересно узнать, о чем спорят эти люди.

Я спустился в ресторан и заказал двенадцать жирных фалафелей и немного тахини, заплатив всего пятнадцать центов. Кто-то сидел с хукой, или кальяном, кто-то бесцельно бродил по улице. Что вообще было нужно людям? Немного пищи, крыша над головой и верные друзья. Мне это очень нравилось. Чай, скатерки, масло, люди на улицах, арабская музыка, море, воздух – все здесь было на своем месте. Чаепития и поедание фалафелей – этими занятиями исчерпывалась вся местная деятельность.

В столовую вошел человек средних лет, в очках и с ослабленным галстуком, похожий чем-то на Менахема Бегина. Он о чем-то непринужденно поговорил с официантами, а затем подошел ко мне и спросил:

– Вас зовут Рик?

– Иногда, – ответил я. – А вас?

Он назвал свое имя, совершенно непроизносимое, и сообщил, что поселился в один со мной номер. Больше в отеле мест не было. Он следовал из Александрии в Тель-Авив. Мой новый знакомый весь день ехал через пустыню в надежде достичь границы, но машина сломалась прямо на дороге. Потом он долго рассказывал о своем текстильном бизнесе и поломанной американской машине. Оглядев ресторан, он сказал, что многое изменилось после войны, во время которой он служил капитаном в синайской армии. С этого момента я начал называть его для простоты просто «капитан», или «кэп». Внезапно он прервал свой рассказ, взглянул на меня и спросил, откуда я приехал. Я сказал, что еду из Индии.

– Индия! Что такой миловидный еврейский мальчик делал в Индии?

– Да я и сам не знаю, – отвечал я. – Сам пытался выяснить это в течение последних лет десяти.

Мы продолжали говорить – точнее, он продолжал говорить, пока я допивал очередную чашку чая, закусывая остатками тахини с питой. Он спросил, куда и как собираюсь я поехать в Израиль. Я планировал доехать на автобусе до Нетаньи, где жила сестра моего друга. Услышав это, он предложил подвезти меня следующим утром до Тель-Авива.

Рано утром мы были уже на границе. Египетские пограничники орудовали с нашими паспортами так же ловко, как и своими винтовками. Казалось, их мало что действительно волнует, за исключением, пожалуй, пяти фунтов, которые должен заплатить каждый, кто покидает страну.

– Только подумать! – причитал капитан. – У них еще хватает наглости просить денег за то, что ты уезжаешь из их страны!

На израильской стороне все было организовано гораздо сложнее, нужно было заполнить десятки бланков, пройти дюжину контрольно-пропускных пунктов.

– Они опасаются террористов, которые проникают сюда тайно, прямо как ты, – объяснил кэп. – Я с ними поговорю. – Он подошел к женщине в униформе цвета хаки с автоматом наперевес и объяснил, что я не представляю угрозы.

– Он еврей, я за него ручаюсь. Он едет к своей тетке в Нетанью. – Через пять минут мы оформили все бумаги и вскоре уже мчались по автостраде через Синай.

Пустыня была действительно пустынной и совершенно неплодородной. Время от времени на обочине появлялись раскуроченные взрывом ржавые танки, прикрытые пустынным хворостом. Они служили немым напоминанием о том, что люди сделали с этими землями. Тем не менее, в воздухе витало ощущение реальности всей этой истории. Когда мы пересекли границу и оказались-таки на территории Израиля, по моим щекам покатились слезы, а сердце забилось в трепетном волнении. Я чувствовал, что возвращаюсь домой после долгого путешествия, в место, где завершается история.

Всю дорогу кэп говорил без остановки.

– Билет на такую познавательную поездочку ты не получил бы ни за пятьдесят, ни даже за сто долларов! – говорил он. И это было чистой правдой. Бывая здесь прежде, он останавливался в каждом городе, в каждом поселении, мимо которых мы проезжали, и теперь рассказывал их истории. Он много говорил о войне, о внезапном нападении на Израиль во время праздника Йом-Кипур, называя ее «Войной Судного дня», рассказывал о своем участии в ней.

– Я принял участие во всех войнах, начиная с 1948 года, – продолжал он. – Когда я приехал сюда из Израиля, я сохранил свою фамилию. Здесь все меняли свои имена на еврейские, но я был последним и единственным представителем своей семьи. Остальные погибли во время холокоста. Но своим дочерям я дал еврейские имена… Нет, я не верю в Бога… Как можно верить во все это… но… – он сделал паузу, – я верю в Израиль. И кроме как для Бога, не могло быть Израиля. Я тебе вот что скажу, Рик. Каждый отдельно взятый человек, работающий и живущий в Израиле, такой как я, например, – он один стоит десяти ваших бруклинских рабби, которые только и делают, что молятся денно и нощно.

Пока он говорил, мы проехали мимо поселения, окруженного небольшой лесополосой и фермами.

– Смотри! – кэп указал на вспаханные поля. – Мы заставили пустыню цвести! Так чего же они хотят от нас? Арабы – они такие же, как мы, они тоже семиты. Мы можем помочь им. Мы можем построить больницы, обучить их ирригации – мы можем дать им гораздо больше, чем русские. Кстати, помнишь тех ребят в ресторане? Я познакомился с ними в Тель-Авиве. Они рассказывали мне, что хотели бы вернуться сюда. Ты сам видел, им там не найти приличной работы. Мы не имеем ничего против них. Мы и они – один народ, семиты. Поговори с простыми арабами. Они не питают к нам никакой ненависти. Так кто же начинает все эти войны? – он посмотрел на меня пылким взглядом истинно верующего человека. – И знаешь? Так я тебе скажу. Это политики. Ты думаешь, люди хотят увидеть своих детей в крови?

Кэп продолжал болтать.

– Во время войны, пересекая Суэц, мы загнали в пустыню двадцать тысяч египетских солдат. Они были совершенно отрезаны от пищи и питьевой воды. Их конец был всего лишь вопросом времени. Вмешался Киссинджер. Он предложил в этот раз сохранить им жизнь и дать свободу в надежде на то, что они, наконец, успокоятся. Скажи, ты когда-нибудь слышал или видел нечто подобное? Отпустить врага, который только что напал на твои земли! Кто еще, кроме евреев, мог бы отдать земли, завоеванные ценой своей же крови! Мы отпустили их. Мы же нашли там нефть, но отдали все это ради мира.

Мы продолжали ехать через пустыню.

– Какая у тебя фамилия? – спросил капитан. Когда я назвал ее, он стал рассказывать мне о моей родословной, о том, откуда были родом мои предки, чем они занимались. – Видишь ли, эти имена не были настоящими именами членов диаспоры. Они говорили на идише, чтобы никто не понял их. Немцы, поляки… все правители давали евреям имена в соответствии с их профессиями, чтобы обложить их налогом. Сильверман, Фишман, Тэйлор и так далее. А раз уж ты приехал в Израиль, ты найдешь свое настоящее имя.

За время поездки я узнал практически всю историю еврейского народа и множество других правдивых фактов. Кэп высадил меня на автобусной остановке. Он увидел, что я еще не разменял деньги, и дал мне несколько шекелей, которых мне хватило не только на билет, и отказался принять взамен американские доллары. Мы пожали друг другу руки и попрощались.

В Нетанье я рассказал Глории, сестре моего друга, об этой поездке.

– Он наверное все дорогу болтал, как заведенный? – спросила она.

– Так и было, – подтвердил я.

– Ну, приготовься, – предупредила она. – Ты еще не раз услышишь эти истории.

Несколько дней я жил в ее доме, и почти каждый день после обеда ездил в Тель-Авив. Этот город очень сильно напоминал мне бруклинский колледж, с одним существенным отличием. Здесь все ходили с автоматами. Если бы парни в бруклинском колледже хотя бы издалека увидели автомат, они, наверное, упали бы в обморок. А здесь все были военнослужащими.

Глория рассказала, что во время «Войны Судного дня» из синагог выходили мужчины, услышав свои кодовые имена по радио. Во время Йом-Кипура запрещено даже машину водить, но нападение было таким внезапным, что все спешили к месту событий, как умалишенные. Говорят, что в первый день войны в дорожно-транспортных происшествиях погибло больше людей, чем на поле боя. Солдаты торопились на свои позиции.

– Мы потеряли пять тысяч мальчишек, – сказала она. – Ты знаешь, что это значит для страны, которая по размерам не дотягивает даже до штата Делавэр?

Глория показала бомбоубежище в подвале. По закону в каждом доме должно было быть такое укрытие. Вечерами дети приходили из школы и смотрели американские телешоу. На стене в гостиной я заметил фотографию молодого кудрявого блондина. Рядом с ним висели два армейских жетона и автомат.

– Это мой муж, – сказала Глория. – Его убили под Суэцем. Они прислали мне его винтовку.

Старший сын ее уже почти достиг призывного возраста. Все жители были военнообязанными, и складывалось впечатление, что они готовы сражаться до последнего.

В Хайфе я повстречал Мишель, свою давнюю подругу по французской ферме. Сейчас она жила в небольшой общине недалеко от горы Кармил. Когда-то мы были близки, но Мишель решила стать благочестивой и уехала на Святую землю. С тех пор мы испытывали некоторую неловкость в общении. Мы поддерживали контакт, но старались соблюдать дистанцию, чтобы не доводить дело до скандала. Обычно надежным барьером служил Бог.

Эта встреча не была исключением. Меня пригласили в «ашрам», и предложили остаться с «братьями». Ко мне относились хорошо, но выдерживали при этом некоторую дистанцию. Глаза Мишель все еще излучали свет, в ее образе чувствовалась определенная святость. Она уже три года жила здесь и неплохо ориентировалась – она составила для меня целый список мест, которые следует посетить в Иерусалиме. Пару раз мы начинали серьезный разговор, но заканчивался он всегда сплошным расстройством. Иногда я брал ее за руку и молча смотрел в глаза. Все это было слишком опасно для святой. Кто знает, что могло произойти?

Религиозные организации по всему миру поддерживали всевозможные конференции и «диалоги», но каждый раз, когда пытаешься поделиться чем-то вещественным и осязаемым, таким как плоть, сталкиваешься с невозможностью сделать это. Встреча и диалог возможны только при условии хотя бы частичного отказа от своей позиции. Но в Израиле существовало множество группировок, сект и объединений, и каждый запирался в неприступной крепости, выстроенной из своих доктрин. Религиозные конференции ничем не отличались от дипломатических игр за круглым столом по поводу ядерного оружия. В результате создавались структуры, помогающие хоть как-то приспособиться под взаимные требования. Все это напоминало, скорее, неуклюжее представление на сцене с умирающими актерами.

Я решил забыть обо всем этом и получать удовольствие от того, что есть. Дом располагался недалеко от моря. Воздух был чист и свеж. Мне требовался отдых. Я собирался провести здесь несколько дней перед поездкой в Иерусалим и не думал, что меня здесь побеспокоят.

На следующий день Мишель вместе со мной отправилась в Назарет. Мы посетили мессу в базилике Благовещения, и весь оставшийся день провели на мощеных камнем улицах, посетили Колодец Марии и многие другие святыни. Разумеется, каждая секта утверждала, что именно ее святыня была подлинным местом богоявления.

Вернувшись в Хайфу, мы посетили пещеру, в которой, по преданию, пророк Илия укрывался от Ахаба, а потом посмотрели на гробницу Бахая. На следующий день мы отправились в Галилею, где Иисус общался с народом. Мы сидели молча, и в этой тишине не было никаких разногласий. Но вскоре тишину стали нарушать прибывающие один за другим автобусы с американскими евангелистами. Они собрались на горе, пели песни и слушали проповеди о хлебе и рыбах, о грядущем конце времен. Было что-то нестерпимо противоречивое в этой картине, сотканной из идеально белых рубашек, затянутых галстуков и славных песнопений, растворяющихся в воздухе. Возможно, дело было в гипертрофированной вере в воскресение, они как бы говорили Ему: «Привет, как дела? Ты спасся?» Но я быстро осознал, что дело во мне – это моя проблема, и противоречие порождено исключительно моей реакцией. Я повернулся к Мишель. Ей, похоже, тоже было немного не по себе, несмотря на все ее благочестие и почитание христианского самосознания.

На обратном пути мы говорили о людях и местах. Мишель то и дело случайно касалась меня, но быстро отстранялась.

– Иногда, во время молитвы или в церкви возникает такая тишина, что все останавливается, – она выдержала короткую паузу. – Как бы высоко я ни взбиралась, я никогда не оставляю Иисуса.

Мы сидели молча. Автобус проехал мимо горы Фавор и повернул в пустыню.

Знал ли бедный назарянин, во что все это выльется? Идолы Запада, переписанные тексты, политическая истерия…

– Когда доберешься до Иерусалима, – сказала вдруг Мишель, – обязательно прогуляйся под стенами Старого города ночью, когда никого нет. Там можно по-настоящему его почувствовать.

Иерусалим

Мы ехали по пустыне. Полумесяц сиял в идеально синем ночном небе, на котором начали появляться первые звезды. В автобусе мы потягивали горячий чай и смотрели на бескрайние горизонты дюн. На просторах бесплодного песчаного ландшафта возникали время от времени военные сооружения. Когда мы подъезжали к городу, сердце мое забилось от волнения, а в памяти всплыли слова: «О, Иерусалим, Иерусалим – город, в котором убивают пророков и побивают камнями посланцев».

Стены Старого города были хорошо видны даже ночью. Они возвышались над холмами Иудеи, а за ними виднелась величественная мечеть Омара, на месте которой раньше стоял Великий храм Иерусалима. Как бы простой человек описал это зрелище от лица Бога? «Сколь долго еще буду собирать я вместе детей своих, как куропатка собирает свой выводок под крылом своим?» В этот момент я ощутил, что достиг всей полноты своей жизни. Теперь я был дома – в святом городе, под крылом у Бога в граде Господнем, в приюте искупления.

Улицы Старого города были до боли знакомы мне, словно моя душа ходила прежде по ним и даже слышала шаги Мастера. Все это было более чем реально. Все это уже случалось прежде на этой земле, в этом городе. Он ходил по этим улицам, общался с народом. Иерусалим был местом, в котором воедино сливалось все – купола и кресты, полумесяцы и звезды.

Игривый танец Кришны, первобытная ясность сидящего Будды, форма и пустота… Иерусалим проявлял себя иначе. Он был центром мира, в котором Бог явил себя человечеству. Но сейчас этот дом был разорен, забыт. И кто придет сюда от имени Бога теперь?

У Ворот Яффы я пал ниц и целовал землю. Наконец-то я пришел в Иерусалим.

На автобусной остановке мое внимание привлекло объявление о сдаче комнаты в одном хостеле. Я сразу понял, что именно здесь я и остановлюсь. Я пошел по узким улицам в сторону Дамасских ворот. Прямо за воротами ко мне обратилась молодая женщина. На ней были джинсы и синий плащ. Ее лицо, вкупе со взъерошенными волосами, выражало какую-то дикую решимость. Она сообщила, что ею овладел Святой Дух, она была спасена Иисусом Христом, и за это ее выставили из отеля. Поскольку денег у меня было немного, я сказал что-то вроде: «Не беспокойся, Господь не оставит тебя в нужде». Она гневно закричала в ответ: «Не смей поучать меня! Моими устами гласит сам Святой Дух, и он хочет, чтобы ты заплатил!» Она начала проклинать меня за то, что я американец, а потом принялась поносить всех постояльцев своего отеля. Я пошел прочь, испытывая сложный коктейль чувств из вины и смущения. Иисус говорил нам возлюбить ближнего своего, но когда пытаешься следовать этой заповеди, обычно тебя хватает не больше чем на десять минут. Я должен был дать ей что-нибудь или отвести куда-нибудь. Я вернулся на площадь, но ее уже не было.

Мне выделили одну из восьми кроватей, заполняющих практически все пространство погруженной в синий полумрак комнаты хостела «Палм». Женщины и мужчины – все спали, где хотели. Никому до этого не было дела. На щербатых стенах фойе висело послание, написанное крупным шрифтом: «Благословенны приходящие от имени Господа». На подоконнике лежали стопки бесплатных экземпляров Библии Гедеона.

Фойе было также и местом для отдыха. На регистрационной стойке стоял большой магнитофон, из которого вырывались звуки рок-музыки – играли песни группы «The Doors», и слышно их было даже на улице. Рядом сидели какие-то парни, курили и качали головой в такт музыке. Девушка за стойкой в рубашке с бретельками слегка пританцовывала. Остальные бесцельно входили и выходили. В углу стояла небольшая плита, на которой кипятили воду для чая. Здесь были представлены почти все национальности. Некоторые из этих людей устраивались на какую-нибудь работенку в госпиталь или хостел наподобие этого, и были полны решимости остаться здесь навечно. Слава Богу, здесь не было никаких проповедей. Снаружи тебя ждали сотни религиозных пророков и фанатиков, готовых наложить на тебя свои руки. В «Палме» все было спокойно.

Сквозь окно хостела пробивался свет утреннего иерусалимского солнца. На выстроенных в ряд койках спали люди. Я на цыпочках, чтобы никого не разбудить, пробрался в душ. Душевая представляла собой небольшую продолговатую комнатку, выложенную кафелем тусклого желтого цвета, со щербатыми стенами, подпирающими высокий потолок. Полиэтиленовая занавеска, совсем изорванная, неуверенно висела на перекладине, которая, казалось, рухнет в любую минуту. Нащупывая зубную щетку, я решил взглянуть, нет ли трещин на зеркале, висящем на стене, вдруг почему-то вспомнив, что смотреться в разбитое зеркало – дурная примета. Рука моя соскользнула и… слегка задетое зеркало тут же упало на кафельный пол, разлетевшись на тысячи мелких осколков.

Все утро я размышлял о разбитом зеркале. Что бы это могло значить? Если верить приметам, то впереди меня ждали семь лет неудач. И тут же мысли о болезнях, несчастных случаях, смерти, неудачах и тому подобных невзгодах стали чередой проплывать в моем сознании. В конце еврейской свадьбы всегда разбивают стекло в память о темной стороне жизни, о разрушении храма в Иерусалиме, как бы напоминая, что и твое собственное стекло вскоре разобьется.

Днем я отправился к Западной стене, к «Стене Плача», и стоял там в окружении многочисленной толпы, слушая молитвы и душеизлияния. Длиннобородые хасиды и ортодоксы, одетые в черные костюмы и широкополые шляпы, раскачивались взад-вперед перед последним бастионом старого храма, произнося молитвы, звук которых сливался в монотонный стон:

Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником. Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему. Иуда переселился по причине бедствия и тяжкого рабства, поселился среди язычников, и не нашел покоя; все, преследовавшие его, настигли его в тесных местах.

Плач Иеремии

Я поднялся по ступеням наверх к тому месту, где раньше стоял Великий Иерусалимский храм, а теперь на его месте стоит мечеть Омара. Говорят, только мусульманин может войти в мечеть. И тогда я стал мусульманином, и вместе с другими паломниками преклонил колени на коврике, совершая молитву. Позже я уединился и любовался оливковыми рощами Иудеи. Скала, сцена жертвоприношения Исаака, разбитое зеркало, сломанная стена, сгоревшие крыши и башни – все это наводило на мысли о предстоящем конце мира, погибающего в очередной религиозной войне. «Ты не последовал моему завету, и каждый, творящий зло, нечестив пред лицом Бога». Сбудутся ли древние пророчества? Прольет ли Бог свой гнев на земли Израиля? Будет ли осуждена земля и все живущие в ней? Образ разбитого стекла прочно засел в моей голове.

Воздух базаров Старого Иерусалима был пропитан густым ароматом чая и дымом. Арабы продавали ткани и сувениры западным туристам, но без особой суеты: они медленно пыхтели трубками своих кальянов, прислонившись к тонким стенкам своих лавок. Кажется, никого здесь не беспокоило, кому сегодня принадлежит этот город. Вдоль выкопанных валунов на Крестном пути шли христианские паломники из Европы. Респектабельные и хорошо одетые, они следовали по четырнадцати остановкам, которые Христос совершил во время своего крестного хода. А я подумал, что мог бы навечно остаться здесь, посвятив себя одному-единственному занятию… чаепитию. Я выбросил из головы осколки разбитого стекла – все до последнего. В конце концов, что такого могло произойти со мной, чего еще не случалось с этим городом? Я сделал еще глоток чая, дополнил его глотком свежего воздуха, в котором угадывались самые разные ноты базарной жизни. В этот момент мне больше ничего не было нужно.

Пока любитель чая осознанно пьет любимый напиток, звезды и созвездия не имеют никакого значения. Зачем нужны все эти знамения, знаки и видения, когда можно просто идти по земле и свидетельствовать неимоверную зрелищность этого мира? Спрятанные за чадрами лица мусульманских женщин, бурная торговля, тряпки, овощи, масла и сыры, купола и склепы, руины тысячелетней давности, одежды, представляющие всевозможные конфессии, хаос и смятение – разве этого не достаточно? Я был готов отбросить все свои ожидания и предвкушения, и поселиться прямо здесь, за чайным столиком в Иерусалиме. В этом свободном потоке свою хватку ослабляли любые знамения, знаки, предсказания и писания. Здесь священным становилось все, абсолютно все.