Текст книги "В поисках священного. Паломничество по святым землям"

Крит

Перед тем как отправиться в Индию, я решил отдохнуть от цивилизации – и поехал на остров Крит в надежде уединиться там, отдохнуть и соблюсти пост. Поститься я начал уже в дороге, автостопом добираясь до южных границ Греции.

…После нескольких часов бесплодного ожидания рядом остановился запыленный грузовик, за рулем которого сидел молодой человек арабской внешности. Он не говорил по-английски, но перед тем как высадить меня, развернул какой-то пакет на заднем сидении и протянул мне две коробки арахисового печенья, которое я жадно съел ночью, поскольку с попутчиками мне не повезло. Через несколько миль пешего путешествия я устал и лег спать в полях недалеко от какого-то небольшого города.

В поле с грубо вспаханной землей было прохладно и сыро. Повсюду ползали насекомые. Ночью пришли собаки и стали обнюхивать меня, а потом подняли громкий лай, но вскоре утихли, не получив ответа.

Утром, однако, славный средиземноморский воздух придал мне бодрости, и я с удовольствием шел еще шесть часов, срывая фиги с растущих вдоль дороги деревьев и подставляя багровую от укусов насекомых спину заживляющим лучам солнца. Около полудня молодая немецкая парочка подобрала меня и подвезла до южного порта, где я полдня ел сочные оливки, сидя на камне в ожидании парома до Ксании.

Я спал на палубе. Всю ночь, по мере приближения к Африке, я ощущал растущий зов таинственного острова. В моих мечтах остров был населен золотыми призраками и облаками Зевса. Утром я, наконец, воочию увидел вулканические сопки Крита, эту возрожденную Атлантиду, и птичье многоголосое пение заполнило тонкую линию побережья.

Я шел вдоль изобилующего рыбой берега Ксании в сторону шоссе. Острые утесы, торчащие из воды, напоминали пасть хищных животных. Вблизи от них и был разбит мой лагерь. У меня не было другой еды, кроме фиг и оливок, и потому я решил возобновить свой пост, оставаясь в уединении и в согласии с собой. Кость земной тверди, дыхание ветра и пульс моря слились здесь воедино. Я прочесал берег в поисках обломков ветвей и палок и вскоре набрал достаточно много дерева для хорошего костра.

Присев у огня, я начал медитировать, но вскоре погрузился в сон. После стольких дней путешествия сны стали астрально яркими. Красные накидки и старые друзья сменялись поездами, несущимися с запада на восток.

И солнце, и луна оказались надо мной – они словно уравновешивали растянутое восходом полотно неба. Проснулась античность. По мере уменьшения съестных припасов усиливалось ощущение астральных энергий – они словно дули сквозь тело, циркулируя вместе с дыханием. Океан успокоился, и тихий шум его вод способствовал умиротворению. Комариные укусы, зудящие по всему телу, представлялись мне символом ума – такого же назойливого и деструктивного, сбитого с толку, когда его отрывают от корней привычной работы. Удивленные, эти умы скитаются по пустыне из песка времени, что-то бормоча себе под нос. Мышление, подобно каплям причинно-следственных приливных волн, глухо бьется о берег. Но приливные воды возвращаются в море. Остается только чистое сознание, бодхичитта, неизменное, как ясное небо.

На долю блуждающего Одиссея выпало суровое божественное испытание. Но все шаги подобны друг другу и тонут в зыбучих песках, не оставляя следа. И все же это путешествие обрело бессмертие в ритмах песен морского ветра. Свободное сердце не стремится изменить ход путешествия. Всеобъемлющий рок становится свидетелем космического представления, разыгрываемого на полотнах, сшитых из дня и ночи. Ожившие в силуэтах волн персонажи древности разбивались с плеском о прибрежные скалы Крита, уводя созерцателя в глубины внутреннего мира, к источнику подлинного богатства.

Моими компаньонами на этом острове были стихии. На рассвете я призывал землю, воздух, огонь и воду, напевал им песни, оставаясь в их присутствии; восприятие обострялось, и я мог улавливать тончайшие ноты костра, ионизированного морского воздуха, слышал обертоны приливов и чувствовал пенные волны эмоций. Стихии говорили на похожем с «лилипутами» языке, но их присутствие было первобытным, исходящим из глубин мироздания, а не просто видениями. Я слушал их, купался в них, омывался их соленой водой; сидел на камнях, ощущая их текстуру, их силу, их подпирающую все сущность. Безмолвная уверенность скал, бесцельная игра воды и воздуха – они всегда были здесь на своем месте, охватывая весь возможный опыт.

После нескольких дней поста я лежал под ночным небом, освещенный светом звезд и сиянием луны, доверяя свой сон и покой четырем стихиям. Спокойствие стремительно сменялось вулканическими видениями Миноса, золотые образы прорывались сквозь верховную чакру. Спать здесь совсем не хотелось. Ночью я сидел у костра и практиковал глубокие дыхательные практики. Дыхание циркулировало, начинаясь у основания головы и проваливаясь в глубину веков, на тысячи лет назад к минойским скалам и храмам.

В этом видении очевидные своей произвольностью позы казались архетипичными. Сидение у костра скрестив ноги казалось привычкой, выработанной в течение бесконечного множества жизней. Старый, закостенелый ум отпал, толпа мыслей разбежалась по сторонам, оставив ауру девственно чистой. В этом состоянии обычный, прежний ум был похож на мегаполис со всеми его автострадами, задыхающийся угарным газом, а его небоскребы напоминали о разрушительной силе амбиций, выраженных в тяжелом, мертвом камне громадных зданий.

В последнее утро я, присев на скалы, попрощался со своими друзьями:

Мой дорогой остров Крит, стоящий на море, как хорошо знают тебя твои моряки, и смогу ли я узнать тебя так же? Грозди винограда висят на твоих лозах и кратеры возвышаются над твоими берегами. Твои глубокие синие воды с шапками волн так чисты, что можно увидеть дно. Венера просыпается ранним утром, и луна освещает ей путь по морской глади.

Я должен следовать этому пути, он открылся моему сердцу в видении… я устремлюсь в вечность, сопровождаемый верными друзьями – морем, солнцем и луной, ветром, звездами и огнем. Я так часто вопрошал о том, сколько еще предстоит мне выносить разлуку с ними. Но когда погружаешься в твое утонченное существо, понимаешь, что готов ждать вечно. В конце концов, ты мой родитель, и каждый порыв ветра и прикосновение цвета возвещает о твоем присутствии так, как не под силу ни одному человеку. В твоем присутствии исчезает весь накопленный за время жизни груз существования, исчезает потребность быть кем-то, кроме себя самого. Я – твой вечный ребенок, я радуюсь каждому твоему вдоху, как великому чуду.

Густая пена синей морской воды, чудесные видения, движение мысли и грезы, и даже я сам – все это создано тобой, и ты завещал мне сердце искателя. Теперь незавершенным будет казаться все, кроме твоей монолитной целостности. Ты суть совершенство любви, выраженной в своих творениях.

Глава 3
Индия

Снова в Бомбее

Однажды Индия представилась мне древней страной мудрецов и провидцев, чья мудрость зиждилась на вневременной почве и передавалась из поколения в поколение через гуру и учеников. Существовал особый договор между учеником, полностью вверившим себя в руки учителя, и гуру, взявшим на себя абсолютную ответственность. Некоторые психологи – не только индийские, но и европейские – утверждают, что в этих землях никогда не было эдипова комплекса. Здесь все зависело от матери. Власть здесь не просто принимали, ей поклонялись.

Мое личное, полное удивления знакомство с Индией началось в возрасте двенадцати лет, когда я начал читать в ванной перевод Упанишад, выполненный Максом Мюллером. Несмотря на всю привлекательность индийской йоги и всего с этим связанного, чисто по-западному я пытался бросить вызов своим учителям. Я считал, что власть связана исключительно с угнетением и порождена страхом, и трудно было поспорить с тем, что в течение многих столетий власть была инструментом порабощения и навязывания определенных верований и ритуалов. Вместе с этим в Индию совершенно беспрепятственно шли люди и целые племена, получая то, что искали.

Но все совсем не так просто. Вместе с понятием неколебимой власти или вопреки ему возникли отношения, совершенно непонятные для того, кто больше всего лелеет свою независимость: живая передача опыта, возможная только посредством подчинения.

Здание аэропорта перестроили в современном стиле из стекла и стали, а его работники вели себя совсем по-другому, у них появилось чувство уверенности и личного достоинства. Стоящие у ворот солдаты в светло-коричневой униформе выглядели достаточно убедительно. Когда ко мне подбежал мальчишка с до боли знакомой улыбкой дядюшки Тома на лице, один из солдат прогнал его, как назойливую муху.

Почтовый клерк попытался ободрать меня, как липку, и когда я понял, что к чему, он даже не стал притворяться, а я вышел прочь, надеясь, что мое письмо не разорвут в клочья. Воспоминания высокой волной накатились на меня в автобусе по дороге в Бомбей, стоило мне посмотреть сквозь покрытое испариной стекло: женщины в темно-синих сари с золотыми сережками в носу плавно передвигались по пыльной дороге, ловко неся кувшины с водой на своих головах. Пейзаж за окном все время менялся – поля плавно переходили в поселения, а поселения опять перетекали в поля, обильно засеянные пшеницей, которая запекалась на жарком солнце. Глинобитные домики стояли плотными рядами, укрытые в тени деревьев, а мужчины с волами неторопливо вспахивали землю.

На подъездах к Бомбею все чаще стали возникать рекламные щиты. Затем начали появляться ряды хибар и лачуг с крышами, сделанными из разношерстного промышленного мусора – от кусков пластика до велосипедных покрышек. Улицы изнемогали от обилия рикш, автомобилей и животных, и над всем этим тучным многообразием нависало облако заводского дыма из близлежащего промышленного района. Шум на улице был таким громким, что заглушал даже тарахтение мотора нашего автобуса, который то и дело объезжал выскакивавшие со всех сторон автомобили, избегая столкновения с ними.

«Водители» тонги

Однако даже посреди этого хаоса, составленного из смешения звука и движения, можно было то тут, то там увидеть углубленного в себя махатму, вместилище «мирового духа», осознавшего истину непосредственного восприятия бытия. Священные книги утверждали, что недостаточно просто посещать храмы и святые места. Царство небесное возможно увидеть только через садху – то есть святого человека. И в Индии можно повсеместно наблюдать воплощение идеи осознанной души. Насколько реально все это? Может ли человек знать абсолютно все? Несомненно, их последователи верили в это, и их аргументы подтверждались многочисленными чудесами, которые не просто описывались на страницах священных книг, но были доступны всякому, кто хотел их созерцать. Умеющий видеть да увидит. Но чудеса эти, кажется, оставались скрытыми от глаз бесконечного числа бедняков и оборванцев, терялись на улицах городов, стоящих на грани взрыва безудержного безумия.

Я был в Бомбее несколько лет назад и не думал, что повторный визит принесет столько удивления, но здешние улицы и правда казались начиненными взрывчаткой, которая взрывалась каждый момент времени. Все это сильно напоминало автодром на Кони-Айленде – электрические машинки ежесекундно врезались, таранили друг друга под пронзительный звон колокольчиков и вспышки света. Я вышел с автобусной станции и направился к ближайшей телефонной будке, чтобы позвонить Рамешу – я надеялся остановиться у него.

– Алло, здравствуйте. Рамеш на месте?

– Нет.

– То есть, его нет?

– Он должен приехать.

– Должен приехать… А когда примерно? – Ответа не последовало.

– Он будет хотя бы после обеда?.. – в общем-то, я понял, что задаю не те вопросы: – Простите, а где Рамеш сейчас?

– В Лондоне.

В общем, ночевать мне было негде. Я вернулся на станцию, чтобы выяснить, где европеец вроде меня может зарезервировать билеты на поезд. Не будь здесь этой государственной службы, мне пришлось бы ждать две или три недели, чтобы покинуть Бомбей. Болтаясь по вокзалу, я стал свидетелем теологической беседы между клерком и начальником станции – клерк объяснял тому, почему так важно верить в Бога. Начальник станции, очевидно, раздраженный этим разговором, тем не менее, посмотрел в книгу с какими-то записями и выписал мне билет на утренний поезд до Матхуры.

Меня в целом не очень беспокоил тот факт, что я остался без места для ночлега. Бомбей стоял передо мной. Я вышел со станции и оказался посреди улицы. Рядом устроились три женщины в лохмотьях – они сидели в чем-то, сильно напоминавшем корзину. Они вытянули руки в сторону прохожих. Бесхозная собака, пробегавшая мимо, остановилась и обнюхала лужу, которая поблескивала прямо под корзиной. Таксисты неистово гудели, заглушая друг друга. Все было оклеено плакатами, рекламирующими дождевики, радиоприемники и чудодейственные эликсиры от выпадения волос. Тротуар казался заваленным окурками и обрывками газет, в которые еще совсем недавно заворачивали еду.

Повсюду сновали люди, плотными рядами они кружили вокруг станции. На груди одного мужчины красовался значок «Знаменитый ученый хиромант». На земле, раскинув руки, лежал человек с такими толстыми ногами, что они походили скорее на большие надувные мячи. Вдоль улиц располагались плотные ряды магазинов, причем по крайней мере десять лавок, стоящих друг за другом, торговали одними и теми же товарами. Первые прилавки заполняли метизы, потом канцтовары, за ними следовали магазины одежды и многие другие. Этот растрепанный внешний мир был совсем не похож на то, что я видел в аэропорту, где царили чиновники с аккуратными прическами, английский акцент и совиные маски официозной невозмутимости на лицах.

Я шел по улицам мимо театров, в которых билеты были раскуплены на три недели вперед, мимо лавок с йогуртовыми коктейлями, разлитыми по открытым сосудам, над которыми обильно кружили мухи. Я тут же вспомнил, что мухи вились и над человеком с раздутыми ногами, лежащим у станции. Всюду сновали люди с джутовыми мешками за спиной. Рикши улыбались беззубыми ртами, сквозь картонный фасад действительности просвечивало гниение.

Внезапно я увидел нечто такое, что заставило меня остановиться. Из глубины уличной суеты, словно из преисподней, в облаке пыли возникла рука, замотанная в черную ткань, и поманила меня к себе. Рука была такой иссохшей, что напоминала скорее спичку, чем человеческую конечность. Очевидно, эта рука, с раскрытой в просящем жесте ладонью, принадлежала женщине. Ее голодающий образ символизировал собой весь третий мир. Мне стало тошно и даже стыдно за то, что я принадлежал к другой, сытой культуре. Я решил, что она подзывает именно меня.

Я купил у уличного торговца дюжину чапати, развернул их и положил рядом с лежавшей посреди улицы женщиной. Ко мне тут же подбежала стайка мальчишек с босыми, черными как уголь ногами. Они были одеты в лохмотья и жалобно тянули ко мне свои руки, крича наперебой «Сахиб, сахиб!» Я ускорил шаг, но они не отставали.

Это было уже слишком. Быстро свернув в ближайший переулок, я побежал, но тут же натолкнулся на группу обнаженных наполовину молодых людей, неистово поднимавших тяжести. Они качали пресс и мускулатуру, стоя перед большим зеркалом. Право, Бомбей казался настоящим цирком, где в каждом закоулке можно было увидеть отдельное представление. Эти культуристы поинтересовались, не хочу ли я побороться с ними на руках, но я скользнул мимо. Кухонные плиты, которые топят навозом, чадили дымом. Из труб, расположенных вдоль стен, стекала моча, и ее запах смешивался с запахом костра. Повозки и авто проносились друг за другом, а водители хитро улыбались. Мне было интересно, сколько еще продержится этот город – столица почтовых махинаций и тысячи и одного ада.

Но каким-то невероятным образом этот город всегда прочно стоял на земле и был настоящим чудом Индии, непостижимым аристотелевской логике. В этих изуродованных хаосом землях все же ощущалось некое мифическое измерение, в котором все оставалось навеки неизменным.

Начинало темнеть, а я так и не нашел, где остановиться. Цены на номера в приличных отелях сильно подскочили из-за большого притока богатых арабских шейхов, а номера в дешевых отелях могли кого угодно повергнуть в дикий ужас. Я решил не думать обо всем этом и направился в небольшой ресторанчик недалеко от вокзала. Всего за шестьдесят три цента мне протянули гигантскую тарелку, наполненную приправленными карри овощами, чапати, рисом и пряными индийскими огурчиками. Над кассой висела крупная фотография Бхагавана Нитьянанды, великого авадхуты, святого, отказавшегося от материального мира и оставившего себе лишь легкую набедренную повязку. На стенах ресторана висело много фотографий с изображениями разных гуру. Есть ли где-то на земле еще места, где можно встретить столько изображений святых и гуру на стенах? Я трапезничал и думал о своих учителях.

На следующий день мне предстоит продолжить путешествие, и кто знает, может, я снова встречу их. Конечно, у меня уже не было тех ожиданий, которые однажды подвигли меня отправиться в глубь континента в поисках даршана, то есть встречи со святыми. Но я испытывал уважение к этим людям за то, что они жили в согласии со своей верой, и это наделяло их великой силой, которой они делились с каждым, кто искал что-то в этой жизни.

И вообще, я сильно привязался ко всему этому, и даже географический фактор, каким бы внушительным он ни был, не мог разорвать эти прочные отношения. Во время живой передачи знания возникает таинственная, неразрывная связь, которая не имеет ничего общего с привязанностью или зависимостью, она остается ощутимой всегда, где бы ты ни находился – в храме или в ванной комнате, ты всегда ощущаешь ее зов. Но, как и все в этом мире, даже эта связь может исказиться в кривом зеркале ума и его понятий. Как бы сильно я ни любил Индию со всем ее безумием и духовностью, я чувствовал, что должен вернуться сюда еще раз, чтобы восстановить утраченные фрагменты своей жизни.

Для многих путешествие в Индию связано с поиском мастера. Но кто этот мастер, кто этот гуру? Как узнать его? И даже если ты нашел подлинного мудреца, что дальше? Что тогда произойдет? Ты полон ожиданий, словно река, чья вода смешана с землей и глиной. Реку нужно очистить, чтобы вновь взглянуть в глубину ее вод и распознать собственные проекции.

После ужина мне стало значительно лучше, и я отправился на вокзал в поисках места для ночлега. Поезд отправлялся в шесть утра, и уже сейчас я мог представлять раскачивание деревьев и мягкую почву Вриндавана, Матхуры, родиной и вечным обиталищем Шри Кришны.

Даже ночью на улицах было полно людей. Они же сновали туда-сюда по вокзалу. Грязный и усталый, я вошел в зал ожидания первого класса, расстелил циновку и забрался в ванную, поливая себя водой из жестяного кувшина, купленного на базаре. Закончив омовение, я сел на циновке в медитации. Нигде в мире больше нет станций, где совершенно нормальным было бы принимать душ, ходить босым, завернутым в тряпье, и медитировать, сидя на полу. Никто, кроме контролера, не обращал на это никакого внимания. Я видел, как он приближается ко мне. Я знал, что он знает, что я знаю, что он знает, что у меня не было билета в первый класс! Одетый в облегающую тело черную униформу с именем на груди, он подошел ко мне. И, конечно, потребовал предъявить билет. Сначала я смешался, не зная, как выкрутиться, а потом стал вываливать из карманов фотографии гуру Ширди Бабы и Сатья Саи Бабы, которые до этого подобрал в городе. Контролер увидел снимки, кивнул и улыбнулся. Еще раз взглянув на фотографии, он мягко махнул рукой со словами: «Все в порядке, оставайся».

Поезд отбыл рано утром. Первоначальный шок от всей этой грязи и запустения прошел, и я начал получать удовольствие от гипертрофированной приземленности своего существования. Индия была настоящей, и ее удивительный дух поглощал тебя целиком, ввергая в изобильный поток ежедневной жизни. Здесь так много людей, племен, языков и культур. Но все это как-то работало, и система бронирования билетов не давала сбоев. Служащие даже напечатали мое имя на карточке, прикрепленной к двери купе второго класса. За окном опять понеслись плотные ряды лачуг и хибар, пшеничных полей и густонаселенных деревушек, и вскоре впереди показался священный город Вриндаван.

Вриндаван

Путь был долгим и изматывающим, но с каждой остановкой черного вспотевшего поезда я чувствовал приближение истинного духовного сердца Индии, и мне становилось легче. На станциях царил хаос. Торговцы стремительно проносились сквозь вагон, размахивая подносами. Одни продавали самосу – обжаренные в масле пирожки с пряной овощной начинкой. За ними шли торговцы манго и бананами, а торговцы чаем несли крупные котелки с крепким сладким чаем, сваренным на молоке – довольно распространенный на севере Индии напиток. Дети продавали питьевую воду через окна. Некоторые просто попрошайничали, протягивая руки с обиженным выражением лица. Они принадлежали к местной касте попрошаек и им редко отказывали. Людская масса рекой текла по улицам, выливалась из окон и дверей и снова затекала обратно. Человеческий водоворот. Поезд тронулся, и люди цеплялись за решетки на окнах, а некоторые запрыгивали на крышу – только чтобы прокатиться.

На следующий день, уже на закате, поезд прибыл к месту назначения. Матхура является важным историческим центром. Говорят, что здесь брахманистская иерархия поглотила местный культ, последователи которого поклонялись герою по имени Кришна. По преданиям, в этом городе проповедовал Будда, а в местном музее экспонируются искусства Чандахара, испытавшего на себе сильное влияние эллинской культуры. Несмотря на имперское наследие Великих Моголов и Британское господство, этот город все еще остается важной точкой на карте паломников всего мира. В соответствии с древними писаниями, в этих землях появился Шри Кришна – он был инкарнацией бога Вишну, пришедшей освободить Землю от бремени прежних ошибок.

Город Вриндаван, в котором, как говорят, Будда провел свое прославленное детство, находится примерно в десяти милях от Матхуры. Согласно древнему преданию, Кришна родился в тюремной камере, в городе Матхура, и благодаря своим удивительным способностям смог отпереть двери своего узилища и усыпить стражу, и поручил Васудеве, своему отцу, под покровом ночи переправить его через реку Джамуна, чтобы избежать гонений со стороны короля Камсы. Кришну воспитывали во Вриндаване приемные родители – их звали Нанда и Яшода, они принадлежали к касте пастухов…

После длинной вереницы автобусов и рикш, и обычных для этих мест попыток договориться с кем-то о цене, я, наконец, оказался на берегу реки Джамуны – она все еще стремительно текла посреди невыносимой дневной жары. Я завернулся в тонкое хлопковое полотенце и вошел в теплую воду, подставляя себя ее течению, чтобы смыть тяжелую карму душного поезда. Выбив пыль из своих грязных одежд о каменные ступени, я прополоскал их в зеленой воде и разложил на берегу. Обычно здесь собирается множество народа, но сейчас было спокойно. Паломники ушли. Трое мальчишек с загорелыми коричневыми телами один за другим прыгали с помоста в воду, заливаясь смехом. Они плескались в воде, поддерживаемые довольно сильным течением.

Омовение на гхате. Радха Кунд

Я сидел на гхате[18]18
  Ступенчатая пристань и традиционное место для омовений.


[Закрыть], на этих каменных ступенях, и ощутил перемену атмосферы. Облака, зависшие над рекой, начинали темнеть. Звонкие голоса птиц звучно раздавались неподалеку, над берегом из мелкого белого песка. Это место, наполненное неземной аурой, называют «Голокой», обителью молочно-белых, «сладко пахнущих» коров и деревьев, исполняющих желания. Но сейчас я был слишком измотан и просто не мог принять вполне все это великолепие и многообразие. Среди каменных храмов, окружавших гхат, я расстелил циновку. Одежды мои уже совсем высохли, но грязь осталась, она въелась так глубоко, что стала частью ткани. Течение реки усилилось, ее воды почернели, а местами на мутной поверхности возникали белые и коричневые пятна – следы выбросов с нефтеочистительных сооружений в Дели. Я прислонился к камню из красной глины и окинул взором противоположный край гхата, на котором были установлены многочисленные лингамы Шивы, каменные фаллосы, отбрасывавшие наблюдающего их человека совсем в другие времена, в другую культуру. Прямо за этими каменными изваяниями стоял первый из тысячи других храмов города, однако ночь наступала слишком быстро, и я, укутавшись в одеяло из одежд, погрузился в глубины царства Брадж Мандала, волшебного круга Вриндавана.

Вриндаван просыпается до восхода. Паломники уже начали обход территории, постукивая в цимбалы, напевая песни и призывая «Джей[19]19
  Слава.


[Закрыть] Шри Радхе!». Я, незаметно для себя, тоже стал напевать. Прошло уже столько лет, я был уверен, что в памяти моей не осталось ничего этого, но пока я шел по улице, слова сами рождались в моих устах. Такова была энергия киртан. Эти песни, восхваляющие имена Бога, совсем не похожи на то, что можно слышать под высокими сводами европейских соборов, и даже глубокая медитация имеет с этим мало общего. Сознание мое расширилось, и мне удалось коснуться пространства, в котором пребывает божественное «имя», я достиг глубины собственного сердца. Непрерывное повторение могло пробудить шева бхав, или состояние вечного служения. Это состояние духа – трансформация сердца и ума – было одновременно и долгим путем, и наградой за него, и самой сутью бхакти, то есть преданного служения возлюбленному Богу.

Вдоль гхата выстроилась многочисленная толпа пилигримов. Возле открытых храмов сидели садху, разложив рядом свои священные книги и прочие атрибуты, необходимые для совершения пуджи, или ритуала поклонения. Ветер гнал по воде рябь, а пастельное небо наполнилось звуками санкиртаны. От этих звуков вибрировала даже земля и камень храмов, стоящих на ней. Но очарование вызывал не сам этот гул бесконечно повторяемых слов, и даже не тысячелетняя традиция служения со всеми теологическими хитросплетениями, призванными оправдать саму традицию. Нет, пленяло совсем не это. Очаровывала простота звука, проникавшего в самое сердце и открывающего перед ним тихий шепот бегущих вод Джамуны, льющихся подобно божественной любви, наполняющей эти земли. Кроме этого шепота, трансформирующего засохшее от обыденности сердце, здесь не было ничего. Эти звуки и вибрации неслышно зазывали тебя, пробуждая твое сознание, перед которым начинали открываться глубины Вриндавана.

Деревня. Друзья

Вриндаван был вечной сладостью – расой – бытия, счастливым состоянием благости и блаженства. Согбенные старухи, прислонившись к стенам храма, протягивали алюминиевые котелки для милостыни и напевали «Радха, Радха». Их бхава, или чувство внутреннего экстаза, уносило их прочь от мира, делая незаметными. Им было нужно совсем немного, да и то, чтобы поддержать хоть как-то свои тело и душу ради освобождения от последних остатков кармы на пороге вечного царства, Голоки, истинного Вриндавана, а не этого его трехмерного воплощения. И когда Вриндаван проникал в глубину Вираджи, реки сердца, чей бурный поток смывал последние лохмотья эго, тогда из Леты Востока восставало новое тело, перед которым открывался объект абсолютного желания: Шри Кришна, пленительный и лучезарный, одновременно часть и целое, один и множество, в чьих глазах существует весь мир.

На следующий день я вышел на длинную грязную дорогу до Раман Рети – она вела через поля, на которых, как гласит древняя история, Кришна со своим братом Баларамой пасли коров. Будто во сне, я увидел своего старого друга Раи Бабу, проезжавшего мимо на рикше. Мы повстречались лет пять назад в одной кшетре[20]20
  Буквально – «поле»; поле деятельности; сфера жизни и деятельности.


[Закрыть], бесплатной, открытой для всех кухне, куда приходили за едой садху, монахи. Он прожил в Индии больше десяти лет. У него не было даже адреса, но мы все-таки снова встретились. Чем бы ни была карма, в этот момент я в нее поверил.

Раи Баба был вечным садху и писал книги. Мало кому удавалось ухватить суть монашества так, как это сделал Раи Баба, учитывая то, что он был европейцем по происхождению. Свои спутанные волосы он всегда подвязывал узлом Шивы и носил одежды, говорившие о том, что этот человек отрекся от мирских благ. У него нашлось место и для меня, и несколько следующих дней я провел в его компании, слушая истории о разных родословных и сектах, о великих садху и их выдающихся учениках. Раи был настоящей кладезью информации, он знал все обо всем и обо всех. Вместе мы решили отправиться в Радха Кунд, деревню у священного озера примерно в пятнадцати милях от нас. Это место было центром культа гаудии-вайшнавизма[21]21
  Ответвление кришнаизма.


[Закрыть], последователи которого поклонялись Радхе, олицетворявшей вечную возлюбленную Кришны.

Мы поднялись ни свет ни заря, и всю дорогу Раи, трижды обсчитанный этим утром в чайных домиках, рассуждал о том, как эти места, которые долженствовали быть самыми возвышенными на Земле, могут оказываться также и самыми низкими. «Это в очередной раз доказывает, что Бога постичь невозможно», – заключил он.

Мы добрались до холма Говардхан, который Кришна, по преданию, поднял мизинцем, чтобы укрыть жителей Вриндавана от шторма, поднятого Индрой, гневливым богом дождей и бурь. Там мы сели в двухколесную тонгу, запряженную парой лошадей, и отправились прямиком в Радха Раман мандир, храм Кришны Даса Бабаджи, известного под именем Мадраси Бабы. Кроме него в этой деревне никто не говорил на английском. Когда я жил в Радха Кунде, Кришна Дас заботился обо мне, предлагая еду и кров, и даже усыновил меня как своего духовного сына. Он был против моего возвращения на Запад, говорил, что жизнь слишком коротка, а ум человека в неспокойный век Кали слишком уязвим, и самым умным с моей стороны было бы укрыться здесь, в Радха Кунде, и здесь же умереть, получив своеобразную гарантию того, что душа моя попадет в вечное царство.

Храм Радха Мадха-Мохан. Вриндаван