Текст книги "В поисках священного. Паломничество по святым землям"

Рабби

Я вернулся в «Палм» и сразу же позвонил Рубену, объяснив, почему не явился днем ранее на ужин. Мы договорились встретиться после обеда в иешиве, а вечером отправиться к нему домой. Я вернулся в комнату, упал на койку и на несколько часов заснул мертвым сном.

Большинство студентов иешивы были американцами. Все они носили ермолки, но следы американской культуры были все еще видны в образе каждого из них: голубые джинсы с радугами, длинные волосы с хвостиками, хиповские разговоры. Один из них рассказал мне, что согласился остаться в иешиве только при условии, что ему позволят и дальше соблюдать макробиотическую диету. Однажды он заболел, и ему принесли миску куриного супа, от которого он не смог отказаться. Тем более что это была мицва. Он съел суп и вскоре поправился.

Я имел беседу с другим студентом иешивы. Он был, мягко говоря, крупным человеком, примерно шесть на шесть футов. Джинсы его были увешаны радугами. «Меньше всего в жизни я был готов принять тот факт, что я – еврей, и у меня еврейская душа, и это мой путь, – рассказывал он. – Один мой хороший друг привел меня сюда. Шесть месяцев подряд я боролся с этим, сопротивлялся и всячески уклонялся. Но, в конце концов, я сдался. Я не стану рассказывать тебе, через что мне тут пришлось пройти – одежда, еда… Я даже не знаю, останусь ли я здесь навечно, но я точно тебе говорю: эти люди – самые клёвые, самые благородные из всех, с кем мне приходилось тусоваться. Здесь все – одна большая семья, и это прекрасно, просто великолепно».

Один из преподавателей был выходцем из Гарварда и чем-то напоминал мне учителя истории в моем седьмом классе, мистера Уинклера. Он сокрушался над тем, что люди вроде меня, с моим образованием, не знают самого главного о своей собственной религии. Мы вступили с ним в интеллектуальную перепалку. Выкуривая сигарету за сигаретой, он рассказывал мне о том, что древние индийские писания на санскрите выросли из источников, написанных на иврите, а «Брахма» вообще происходит от «Авраама». Я сказал, что мне теперь безразлично – кто, откуда и куда пришел, но в ответ он всучил мне полнейшую библиографию этого вопроса и предложил место в своей исследовательской группе. «Ха Шем[34]34
  Господь.


[Закрыть] возвращает своих заблудших детей домой. Эта иешива станет великой школой», – сказал он.

Я сказал, что тронут его предложением, но в Штатах у меня остались нерешенные дела. Ему наше общение в целом показалось забавным, особенно в той части, где разговор переместился в академическую сферу. Я сообщил ему, что в Америке образованные люди с научными степенями впадают в отчаяние от того, что денег на жизнь решительно не хватает, и многим приходится работать на такси, а не за кафедрой. Он слегка засмеялся, сделал смачную затяжку, и сказал: «Все деньги – у Ха Шема. Нужно всего лишь знать, какой танец сплясать, чтобы получить их».

Ночь я провел у Рубена. Я проснулся рано и почти сразу начал медитировать, а где-то на горизонте моего сознания были слышны звуки молитв, которые Рубен читал на иврите. Жена и дети еще не вернулись, и раковина в кухне была завалена грязной посудой. Он даже не умел готовить. Это было обязанностью жены. Вместе мы сытно позавтракали готовыми продуктами – баранки, йогурты, сыры, апельсины, финики и тому подобные яства. Рубен сообщил, что в обед я смогу повидаться с рабби, основателем иешивы.

Рабби сидел в кресле, откинувшись назад. Из-под черного пиджака выступал круглый, обтянутый белой рубахой живот, одежды порваны в знак скорби по ушедшему недавно отцу. Влажные губы его были слегка опущены, и он то и дело чесал или тер себя. Рабби смотрел на нас глубоко посаженными глазами, а крупное лицо его покрывали морщины, однако выглядело оно при этом довольно молодым. Он осмотрел меня с ног до головы, а потом жестом усадил в кресло напротив себя.

Я выразил соболезнование по поводу смерти его отца, как наставил меня перед встречей Рубен, и рабби принял мои слова. Ученики, все как один похожие на него в молодости, одетые в одинаковые одежды, сидели возле учителя полумесяцем. Он был похож на доброго дедушку с хорошим чувством юмора.

– Так, значит, ты по Индии путешествовал? – сказал он со знакомым акцентом. – Ты знаешь, здесь многие путешествовали по Индии, прежде чем пришли сюда… – во время разговора он ритмично постукивал пальцами по подлокотнику, полностью контролируя ситуацию. – Ты следовал сначала одному пути, потом другому, так почему же теперь не попробовать еврейский путь? Что скажешь? Просто попробуй… В конце концов, сколько тебе сейчас?

Я сознался, что мне уже под тридцать лет.

– Вай-вай! А ты все скитаешься. Знаешь, чем все закончится, если будешь продолжать в таком же духе? – он показал на меня пальцем. – Ты будешь скитаться до конца своих дней, и так никуда и не придешь!

Он сказал это с такой интонацией, будто подобная участь была хуже самой смерти. Я спросил, что в том плохого? И он рассказал. У меня не будет семьи, а это – одна из шестиста тринадцати важнейших мицв, которые за время жизни должна соблюсти каждая еврейская душа. Сидевшие на полу ученики согласно кивали почти каждому его слову.

– Так почему бы тебе не остаться здесь? Можешь жениться… на хорошенькой еврейской девушке, на очень духовной девушке. Оставайся здесь и сам все увидишь. Мы, конечно же, не можем силой заставить тебя остаться, но сделаем все возможное. Поживи тут, скажем, года два, а там видно будет.

Мы еще долго говорили, после чего сердечно распрощались.

Доктор

Вечером я узнал, что прибыл «доктор». Должно быть, он был в иешиве важной персоной – о нем постоянно все говорили. Я был удивлен, узнав, что он ищет встречи со мной. Возможно, их всех удивил гарвардский эпизод моей биографии.

Он стоял рядом со своим кабинетом в строгом синем костюме и при галстуке. Доктор был невысокого роста, но держался с достоинством. Он подозвал меня к себе и предложил совершить легкий променад. Мы вышли к той части стены, которая выходит на Сион и Оливковую гору. Некоторое время мы шли молча, потом он заговорил:

– Ты приехал в Иерусалим. Зачем?

Я даже не знал, что ответить. Только еще раз посмотрел на горы, храмы, мечети и прочие памятники древности. Подножие горы окружали многочисленные захоронения.

– Меня тянуло сюда, – ответил я. – Для этого много причин… – я смешался. – Но думаю, что пришел я сюда за Богом.

После этих слов лицо его стало более спокойным. Я оперся о стену и перегнулся через нее. Солнце стояло высоко над святым городом, разукрашивая небо полосками своих лучей. Доктор поднял глаза и взял меня за запястье. Я ощутил сильное тепло его руки.

– Как тебя там зовут? А отца как зовут? А его отца? Тогда твое еврейское имя – Иуда. И знаешь, что? У тебя еврейская душа, – реакция на его слова возникла автоматически, но он перебил мою попытку ответить:

– Нет, то что у тебя «еврейская душа», означает лишь одно: ты приехал в Иерусалим по определенной причине. Ты ищешь лучшей жизни. Я здесь по той же причине. Я практикую здесь врачебную деятельность уже двадцать лет, а последние десять лет служу на разных полезных должностях. Как и ты, я не собирался переезжать сюда из Европы. Нет, все дело здесь в особом качестве души – ее тянет сюда не поиск спасения, а, скорее, сострадание по отношению к человечеству. Я расскажу тебе историю из Талмуда. Вообще, ее редко рассказывают.

С чувством и расстановкой доктор начал неторопливый рассказ. Он говорил глубоким, завораживающим голосом. В нем было нечто такое, что напомнило мне о йоге Рамшураткумаре.

– Ты знаешь о жертвоприношении Исаака? Согласно некоторым великим рабби, Бог никогда не просил об этом Авраама. Более того, слово, переведенное как «жертва», на иврите означает также «выращивать». А это значит, что Бог просил Авраама воспитать своего сына до его же уровня, но Авраам не мог принять этого, не мог допустить, чтобы его сын, нижестоящий, оказался равным с ним перед Господом, – он остановился и окинул взором город, раскинувшийся внизу. – И даже сегодня никто не может этого по-настоящему принять, – он показал в сторону иешивы: – И поэтому они не могут принять тебя. И никто не принимает другого так же, как самого себя. Мы стремимся подчинить друг друга своей воле. Авраам предпочел увидеть своего сына мертвым, а не равным себе. И тогда Бог послал ангела, чтобы остановить руку, замахнувшуюся ножом, и Авраам увидел, что не прав, и был вынужден отпустить сына.

– Заклание агнца, – продолжил он после паузы, – это принесение в жертву зла Авраама во славу Ха Шема. И сейчас я говорю тебе: иди своей дорогой, а я пойду своей. Но души наши останутся едиными, потому что у них одна цель. – Он взял меня за руку, и я ощутил прилив древнего тепла, легкости и умиротворенности, исходящих из земли иерусалимской.

Согласно писаниям, Мессия придет с Оливковой горы. Мертвые восстанут. Больные излечатся. Народы будут осуждены, и на всей Земле установится Царствие Небесное. Истина победит несправедливость, неверие исчезнет с лица Земли, и больше не будет совершаться ничего неправедного.

Оливковая гора возвышалась над куполом Великого храма, и упиралась своей вершиной в плотную ткань неба. У ее подножия располагался Гефсиманский сад – святыня, окруженная деревьями. В здешнем небе все еще можно было услышать дрожь копыт, падающих замертво всадников, бурление кровавых рек прошлого. По преданию, Он спустится с горы, и подлинный Израиль, сумевший выстоять под натиском грехопадения, пробудится к жизни и выполнит свою миссию – понесет пред собой завет Света.

Но свистящий ветер и длинные караваны верблюдов, медленно идущих через пустыню, казалось, совершенно не замечали течения человеческого времени. Одетые в кожаные одежды люди пустыни с ясными глазами, нагруженные провизией ослы, женщины, несущие воду, молодые люди, мечтательно смотрящие из окон на звездное небо, базарная суета, осыпающиеся с холмов камни, рваные одежды, реки и башни – все это пролетает мимо, словно ветром оторванный от ветки лист.

Закатное солнце заливало тусклые зубчатые стены Старого города и храмовые ворота мягким багрянцем. Ветер безразлично задувал все, что стояло на его пути. Могилы у подножия холма постепенно погружались в ночную тьму. Ожидая воскрешения, они потрескались и почти рассыпались под натиском ветра, времени и событий истории.

Здесь каждый памятник, каждое надгробие служит напоминанием об ушедшей жизни, на каждом камне высечена эпитафия – впрочем, скоро ветер окончательно сотрет все надписи. Об этих могилах забудут, а для будущих поколений все эти надписи окажутся нечитаемым набором символов, окруженным бесконечными догадками относительно их истинного значения.

Я вспомнил одного мудреца, который мог преподать Закон во всей его полноте, стоя на одной ноге.

Кто, если не мы?

Когда, если не сейчас?

Эпилог
Из Вайоминга в Вашингтон

Капитолий, как всегда, был аккуратным и ясным, все здесь было на своих местах. Никакого беспорядка, никаких волнений. В обнаженных перед ветром скульптурах около фонтанов отражались сделанные из стекла здания с массивными табличками на фасадах: «Министерство финансов США» и «Институт истории Америки». Памятник Вашингтону возвышался над Капитолийским холмом, подобно фаллической инкарнации Шивы, которой проходящие мимо паломники выражают свое почтение. На лужайке расположились две группы демонстрантов. Одни требовали отменить запрет на совершение молитвы в школах, другие же держали в руках плакаты, гласящие, что публичное совершение молитвы есть грех.

Прошло уже несколько месяцев с того момента, как я вернулся в Штаты, но я все еще переваривал опыт своего паломничества. На некоторых вещах я особенно сосредоточился. Помимо всего прочего, я обрел внутреннюю цельность и решимость жить в миру, полностью принимая дар воплощения. Приключения, образы, полет сердца – все это часть посюстороннего мира. Отказаться от него, значит, отказаться от рая. Истинный полет возможно совершить только через Землю и время и только посредством данной тебе ситуации.

Я обручился со своей ближайшей подругой и товарищем по духу, Элизабет, которая сопровождала меня почти во всех моих путешествиях. У нас было немножко свободного времени и энергии, и мы запрыгнули в машину и отправились в поездку через всю страну. Вашингтон, округ Колумбия, был конечным пунктом нашей поездки.

Памятник Вашингтону и здание Капитолия соединяла длинная зеленая аллея, вдоль которой стояли аккуратные скамейки. Вместе со многими другими людьми мы шли, чтобы отдать дань уважения символам своей земли. Вдоль Конститьюшн-авеню выстроилась длинная вереница открытых фургонов, продающих футболки с изображением Капитолия и фотографии легендарных спортсменов.

Внутренний интерьер Капитолия был украшен портретами борцов за свободу. На фресках были изображены Вашингтон, пересекающий Делавэр, памятные записки Джефферсона и даже Хануман, поднимающий гору. После посещения этого мемориала мы расположились в тишине около пруда и погрузились в медитацию.

На газоне собралось немало демонстрантов. На специально сооруженном подиуме были установлены усилители, микрофоны, а на полу извивался массивный клубок проводов. Охрана в опрятной униформе следила за порядком. Часть демонстрантов расположилась на ступенях Капитолия, раздавая всем желающим открытки с памфлетами. Когда мы уходили, я взял одну из открыток и сунул в карман.

Мы проделали немалый путь через Вайоминг, проехали через Бедленд, побывали в Йеллоустоне и оказались в пустыне Нью-Мексико. Мы ночевали в кемпингах на вершинах гор в компании уфологов из Седоны. В Хопиленде мы сидели перед танцующими качина. За шумом радиоэфира и свалкой пустых банок из-под кока-колы скрывалась древняя культура индейцев, отступивших в сердце пустыни подальше от глаз белого человека. Двигаясь в сторону запада, мы ощутили резкую перемену. Связи с европейской культурой становились слабее с каждой милей. Земля дышала жизнью и была молода. В этих местах явно ощущался дух коренной американской культуры. Здесь было много храбрых индейских воинов, красивых скво, и целителей, стремящихся помочь каждому независимо от его цвета кожи и происхождения. Здесь сесть свои святыни: скалистые массивы силы, исцеляющие леса и священные реки. У этих земель было свое тайное прошлое – такое же величественное и странное, как и бизоны с лосями, смотревшие на нас в лесах Йелоустона. Мать-Земля и традиционные культуры не в силах терпеть насилие и пренебрежение со стороны современности, наверное, скрылись от нашего взора. Но все, что однажды уходит, имеет свойство возвращаться.

Паломничество раскрыло передо мной простую истину: цикличная мозаика священного была всеобъемлющей. В некотором смысле, я был всеми этими местами, был всеми этими людьми, играл все возможные роли – был высокомерным и заносчивым, был униженным и оскорбленным. Их видимая диалектическая противоположность была самым поверхностным из качеств. Это представление разыгрывалось под девизом, выгравированным на каждом обменном пункте: «e pluribus unum», увидеть единственное во множестве… и все равно оставаться множеством. Именно эту возможность хранила в себе здешняя земля.

Мы проехали тридцать пять миль по грязным дорогам Нью-Мексико по пути в каньон Чако. Мы разбили уютный лагерь прямо в ущелье, а рано утром обнаружили древние заброшенные поселения индейцев анасази, расположенные прямо в скалах. Они напоминали о начале нового цикла, о клане, о сообществе доверия, а в центре располагалась ритуальная кива. Откуда пришли эти люди? Куда они исчезли? Что за наследие оставили они среди этих каменных руин?

Через Пуэбло Бонито мы шли одни. Граница всегда считалась уделом одиночек, а Америка как раз известна как страна границ. Любое паломничество совершается, как правило, в одиночестве, но в ходе этого путешествия мне стало абсолютно ясно, что человек никогда не бывает один, даже если он смог уединиться. Дух проявляется через сообщество, и священное место становится таковым только тогда, когда вы признаёте и заботитесь о людях, живущих в нем.

Вскоре после этого мы отправились по дорогам Аризоны в неизвестном направлении, не имея четкого плана. Мы просто прислушивались к себе. Однажды нам стало интересно, откуда приходят эти внутренние «голоса», куда они ведут – это было одной из наиболее увлекательных забав эпохи, открытой движением нью эйдж. Если соборы и догмы могут исчезнуть, то Мастера духа вечны. А фанатичные последователи и приспешники экстравагантностей всегда смогут найти новые дороги к рабству, собираясь вокруг кого-то, кто вступил в «тесную связь» с «учителями прошлого», «архангелами» и тому подобными сущностями. Но за этой экзотической мощью, за необоснованной надеждой на новый опыт стоит открытое сердце. И оно действительно ведет своего хозяина к новому измерению интуиции, двигает в неизвестность с чувством абсолютной открытости.

Во время путешествий это чувство многократно усиливается, особенно если взору человека открываются священные горы и реки, башни и храмы, существующие не только «от Бога», но также благодаря самим людям, отраженным в их опыте, связанном со священными местами. Именно в ходе удивительного контакта духа со своими воспреемниками, людьми, возникают священные памятники, и символика их всегда доступна незамутненному взору сердца.

В аризонском городе Коттонвуд мы заскочили в магазин здорового питания. В восемь утра двери магазина были уже открыты. Бородатый рабочий в полосатой робе предложил нам сесть и выпить чашечку чая. Ворота дхармы отворяются, священные места раскрывают себя и люди духа узнают друг друга. Мы спросили хозяев, не знают ли они Шона и Аурелию. Они дали нам номер телефона. Мы, конечно, не предупреждали о своем визите, но нежданными гостями тоже не были. Здесь всегда найдется место для кого-то, а телефонные звонки совершаются чаще мысленно.

Этим утром погода стояла невыносимо жаркая. Шон, Аурелия, их двухлетний сын Рафаэль, Элизабет и я – мы отправились в пустыню. Мы ехали по ухабистой дороге, поднимая за собой столб пыли, и, наконец, Шон остановил свой фургон посреди пустыни. Мы пошли за ним, обжигая ноги раскаленным песком, до скалистого ущелья, за которым скрывалась река. Ее нельзя было найти на картах. Остаток дня мы провели на берегу – грелись на солнце, плескались в прохладной воде, словно буйволы, плавали вверх по течению, смотрели в глаза рыбам, подчинялись глубокому ритму течения ее зеленых вод. Рафаэлю даже не нужно было хныкать или кричать, чтобы привлечь к себе внимание. Центром внимания была река, и притягательная красота ее глубоких вод объединяла наше внимание и нас самих в одно целое.

Аурелии была близка индейская культура – музыка ее духа, мокасины и бусы, чувство общности и глубокая любовь к земле. Она подготовила дом для проведения церемониального омовения в сауне. Брат Джон должен был проводить ее. На церемонию приходили не только люди из близлежащих домов, некоторые шли издалека. Шон зарабатывал на жизнь строительством домов, и он построил этот и несколько других домов на аризонском плато. Все живущие здесь люди разделяли одни и те же взгляды на жизнь. Здесь не существовало ни сект, ни религий, а между поселениями отсутствовали какие-либо границы. Здесь не было слышно высокомерных речей на духовные темы. Здесь одни люди мирно жили бок о бок с другими, вот и все. Рафаэль мог спокойно прогуливаться по деревне. Куда бы он ни пошел, за ним всегда кто-то присматривал. Здесь не было нужды в том, чтобы вешать замки на двери, опасаясь соседа. Не нужно было и спрашивать разрешения, чтобы прийти на ужин.

Люди стали приходить с заходом солнца. Аурелия закладывала дрова в печь сауны. Вскоре камни, на которые следовало лить воду, раскалились докрасна. В углу стоял массажный стол, и любой желающий мог устроиться на нем для проведения этой приятной процедуры.

Все пришедшие собрались в сауне. Горячий воздух, смешанный с паром и дымом горящего шалфея, поднимался из центра комнаты, расползаясь вдоль стен. Мужчины и женщины сидели друг с другом плечом к плечу, и сквозь поры пробивалась томная, горячая испарина. Так поступали индейцы навахо. В рамках любой традиционной культуры подобное совместное времяпрепровождение мужчин и женщин в сауне было бы совершенно немыслимым. Немыслимыми были бы и традиционные индийские напевы, звучащие в индейской парилке, или сделанный из кедра, священного дерева, крест, висящий в гостиной.

Но такова Америка: нечистокровная, наивная, эпатажная. И в этой наивности родилась возможность свободы и сверхъестественного творчества. Когда ты не обусловлен определенной традицией или культурой – будь то индийская, африканская, индейская, кельтская, языческая или христианская культура – весь мир сливается в новую форму, и форма эта одновременно и уникальна, и воспитана опытом прошлого мира. Путешествие через формы не заканчивается привязкой к атавизмам или отрицанию самих форм. Весь процесс путешествия порождает его продолжение, открывает новые пути, бросает приятный вызов ответственности.

Под звук мелодичных распевов поднимался дым. Унисонный гул смешивался с паром и запахом жженой древесины. Брат Джон стоял в центре и говорил: «О предки! Дайте мне скромное сердце». Он лил немного воды на камни, и комнату обдавало сильной волной горячего пара. Пот струился ручьем. Воздух уплотнялся. Становилось все жарче. Дышалось трудно, но мы держались вместе. «О, предки! Да не стану я заложником своего ума и поступков своих!» – еще один ковш воды многократно усилил жару. Тело и ум очищались от скверны и нечистот. Кто-то продолжал петь. Кто-то сидел молча. Воздух, казалось, застыл в неподвижности. Каждый, кто имел что-либо сказать, говорил – прямо как на собрании квакеров: «О Великий дух! Научи нас уважать землю эту!»

Уровень грунтовых вод в этих местах сильно снизился за последнее время. Ситуация казалась серьезной, но люди продолжали закрывать глаза на проблему, продолжали транжирить воду, оставляли краны открытыми. В этой же общине люди использовали воду крайне бережно. Каждая капля была здесь на вес золота, и все знали об этом. «О, Великий дух! Удержи нас в своем потоке. Не дай нам сбиться с пути. Да не утратим мы твоих божественных источников».

В этом потоке тишины, в облаке раскаленного тумана люди держались за руки. Зависть и страх испарялись, поднимаясь вверх вместе с дымом и паром. Здесь никто не был хозяином над остальными, но среди нас присутствовал Бог. Здесь никто не опасался быть оскорбленным, но само чудо природы делало каждого человека скромным. Здесь не было нужды кем-то становиться, что-то делать. Но люди, собравшись вместе, подготовили почву для рождения нового способа жизни – новой жизни, напоминающей произведение искусства, созданное искусным трудом и терпением, сопряженными с чувством общего предназначения. И произведение это неподвластно времени.

По мере очищения люди покидали сауну. Снаружи воздух был ясным, а над головой сияли миллиарды звезд. Некоторые прыгали в бассейн с прохладной водой, а затем спешили назад в сауну. В воздухе явно ощущалось Высшее присутствие. Я последовал примеру других, и прыгнул в бассейн. Покидая его, я чувствовал себя таким ясным и чистым, таким расслабленным и свободным! Исчезли все беспокойства, страстные желания, не осталось никакого позерства, никаких амбиций – только треск сверчков и легкое дуновение пустынного ветерка, только дыхание вселенной, твое дыхание, прозрачный воздух и сияние луны, безграничность пространства.

Мы выехали из Аризоны, проехали через южные штаты и остановились у родителей Элизабет на неделю: мы отдавали дань уважения своим непосредственным корням, сердцу своей мозаики – семье. После этого была поездка в Вашингтон, округ Колумбия. Здесь наши пути переплелись, миновав множество мест, множество жизней. Путешествие стало для нас способом существования. Оно оказалось и нашим испытанием, и нашей возможностью.

Мы провели некоторое время около зеркальных вод пруда вблизи Капитолия, а затем отправились в птичий заповедник имени Теодора Рузвельта – он располагался на острове, и мы хотели отдохнуть на лоне природы. Небо было спокойным и ясным. Мимо пролетали птицы, садились на покачивающиеся ветви деревьев, а над всем этим многообразием медленно проплывали редкие облака. Каждые пять минут над нами пролетал самолет – так низко, что шум турбин на некоторое время заглушал птичий гомон, стоящий над рекой Потомак. Казалось, мы сидели под самолетным ливнем. Прямо за рекой виднелись очертания Уотергейта. Справа от него начиналось суетливое дорожное движение вдоль дороги Вашингтон – Мемориал. Я вытащил из кармана карточку, которую мне всучил один из демонстрантов. На ней было написано:

 
Я обращу взор свой на горы,
С которых должна прийти помощь.
Сам Господь помогает мне.
 

Возможно, путь состоит в том, чтобы соединить старое с новым, одно с множеством, индивида с сообществом. В Америке сама жизнь становится паломничеством. Здесь проходят духовные границы. Здесь проходят физические границы. Индейские каньоны и базы данных, пустынные старцы и кибернетические машины, испанские алтари и ракеты НАСА, африканские целители и микрочипы из силиконовой долины, азиатское орнаментальное искусство и лазерная графика, хасидские песнопения и цифровое видео, Кришна, Христос и Аллах на улицах повседневного мира… Здесь начинается моя настоящая жизнь, а вместе с ней и подлинное путешествие, и здесь я смогу ходить по дорогам Господа, и неважно, будут ли на мне открытые сандалии или баскетбольные кроссовки.