Текст книги "Монстролог. Все жуткие истории"

– Я с радостью согласился бы, – легко подхватил Кернс, – но в этом больше нет необходимости.

Он выхватил лампу из рук Доктора и бросился в сторону. Его сапоги скользили по слякоти, каблуки проваливались в грязь и выскакивали с чмокающим звуком. Когда он добрался до стены, он обернулся и жестом позвал нас присоединиться к нему. Он приложил палец к губам, затем указал вниз. Маленькое отверстие, всего раза в два шире, чем я в плечах, располагалось у подножия стены. Кернс приставил лампу к самому отверстию, а мы всмотрелись вниз, в мрачную горловину этого хода. А ход шел под углом сорок пять градусов вниз. Кончиками пальцев Кернс указал на следы у стены и неглубокие царапины и выемки, оставленные их когтями вдоль первых нескольких футов туннеля. Мы отодвинулись на безопасное расстояние, и Кернс тихо сказал:

– Два четких типа отпечатков – так, Пеллинор?

Доктор кивнул, а Кернс продолжал:

– Совсем маленький Антропофаг и большая самка. Они оба вошли, и ни один не вышел. Почему она взяла с собой одного, а остальных оставила, это непонятно, но именно так она и поступила. Может, эти двое, – он кивнул в сторону убитых Антропофагов, – вернулись зачем-то сюда сами, хотя по следам этого не скажешь. Я вижу здесь две возможности: этот ход, видимо, ведет в другое, более глубокое логово или это – спасительный выход на поверхность. Есть только одна возможность проверить, что это за ход. Согласен, Пеллинор?

Доктор кивнул через силу:

– Согласен.

– А если они не пробрались еще на поверхность, шум, который мы тут устроили, уже встревожил ее, и она знает, что мы здесь. Вне всякого сомнения, она нас поджидает.

– Я не прочь встретиться с ней, – сказал Малакки, сурово сжимая винтовку. – Я ее не разочарую.

– Ты остаешься здесь, – сказал Кернс.

– Я не подчиняюсь вашим приказам, – хмыкнул Малакки.

– Хорошо, – сказал Кернс мягко. – Но ты подчиняешься приказам Пеллинора. Нам нужно, чтобы кто-то остался здесь и охранял вход, а также присмотрел за Уиллом Генри, разумеется.

– Я проделал весь этот путь не для того, чтобы нянчиться! – закричал Малакки. Он с мольбой бросился к Уортропу: – Умоляю, это же мое право!

– Да неужели? И в чем оно, по-твоему, заключается? – взъелся Кернс. – В ее действиях не было ничего личного. Она поступала, как любая мать, защищающая своих детей, которым грозит опасность.

Уортроп положил руку на плечо Малакки:

– Кернс должен пойти, он – профессионал и эксперт в этом деле. И я должен пойти, потому что если кто-то и заслужил «право», так это я.

Я вспомнил, как Доктор сказал тогда в подвале: «Интересно, будет ли она удовлетворена, получив его сына?»

– А если она вернется каким-то образом сюда, кто-то должен здесь караулить, – продолжал увещевать Малакки Доктор. – Не оставлять же для этого одного Уилла Генри? Ты только посмотри на него, он же всего лишь мальчик.

Ярко-синие глаза посмотрели на меня, и я отвернулся – такая в них стояла мука.

– Я могу остаться здесь и охранять вход, – предложил я. – Возьмите Малакки с собой.

Конечно, на мои слова не обратили никакого внимания. Малакки мрачно смотрел, как Доктор и Кернс проверяют, сколько у них осталось боеприпасов и в каком состоянии оружие. Кернс взял две световые шашки и несколько пакетиков со светящимся порошком из сумки Доктора, проверил гранаты. Доктор отвел меня в сторону и сказал:

– Здесь что-то не так, Уилл Генри, хотя я и не могу за это поручиться. Она не из тех, кто забивается в угол – она слишком хитра для этого, – как не оставила бы она нам двух отпрысков на растерзание, не будь в этом необходимости. Все это крайне любопытно и странно. Так что смотри в оба и зови нас сразу, как только заметишь хоть что-нибудь необычное.

Он сжал мою руку и добавил строго:

– И на этот раз ни шагу отсюда! Чтобы, когда я вернусь, ты был здесь, Уилл Генри!

– Хорошо, сэр, – сказал я, стараясь изо всех сил, чтобы голос мой не дрогнул.

– И я предпочел бы, чтобы ты был жив.

– Я постараюсь, сэр.

С тяжелым сердцем смотрел я, как они спускаются с Кернсом в узкий проход. Что-то беспокоило меня, какая-то мысль не давала покоя. Надо было что-то спросить у него, что-то важное, что-то я должен был вспомнить, но, вот досада, все забывал.

– Сколько нам ждать? – крикнул им вслед Малакки.

– Чего ждать? – спросил Кернс.

– Сколько нам ждать, прежде чем последовать за вами?

Кернс помотал головой:

– Не ходите за нами.

У стены Кернс сделал широкий приглашающий жест, пропуская Доктора вперед. Минута – и они исчезли, потом исчез и свет их ламп.

Несколько минут Малакки молчал. Он подошел к одному из поверженных Антропофагов и ткнул его пару раз винтовкой.

– Этот вот мой, – сказал он, указывая на черную дыру в центре спины монстра.

– Значит, ты спас мне жизнь, – сказал я.

– Думаешь, это поможет, Уилл? Теперь мне надо убить всего лишь еще пятерых.

– Ты не мог помочь своим близким, – сказал я. – Ты был в своей комнате, как в ловушке. И на самом деле, ты и Элизабет не мог помочь. Как бы ты мог спасти ее, Малакки?

Он не ответил.

– Как во сне, – сказал он вместо этого, грустно помолчав.

Он смотрел на тело, распростертое у его ног.

– Не сейчас. Сон – моя жизнь до всего этого, до встречи с монстрами. А, пожалуй, должно быть наоборот. Это очень странно, Уилл.

Он рассказал мне, что случилось после того, как я отправился в узкий лаз на разведку. Они действительно нашли два основных хода из кормушки, куда мы спустились по веревке в самом начале. Казалось, оба пути ведут вниз. Они с Доктором пошли по одному туннелю, а Кернс – по другому. Очевидно, по тому самому, куда попал я и где лежал брошенный больной Антропофаг. Я подозреваю, что, будучи отменным следопытом, Кернс заметил следы нашей борьбы и понял – но не сказал другим, – куда именно я исчез.

Проход, по которому шли Доктор и Малакки, все время разветвлялся на несколько других, и у каждой развилки они выбирали тот туннель, который уходил вниз. На полпути Доктор обнаружил следы самки, они пошли по этим следам и оказались в той яме, куда я свалился и где мы сейчас находились.

– Она пришла вон оттуда, – сказал Малакки, указывая на темную стену позади убитых монстров. – Мы знали, что Кернс, должно быть, уже нашел это место, потому что видели свет и слышали выстрелы. Но я никак не ожидал, что здесь окажешься ты, Уилл.

– Да, я тоже не ожидал.

Малакки оперся о винтовку, и она медленно ушла прикладом в мягкую почву. Он вынул ее и смотрел, как вода заполняет неглубокую ямку.

– Земля здесь пропитана водой, – заметил он. – И стены влажные. Должно быть, где-то рядом протекает подземный ручей или река.

Он был прав: ручей был. Он протекал перпендикулярно к пещере примерно в двадцати футах под нами, а весной становился в два раза больше. С каждым годом он все больше пропитывал водой почву и стены, с каждым годом пол размывало, и ходить по нему становилось все труднее. Антропофаги заметили это; это был их первый источник воды. Благодаря этому новорожденным и молодым монстрам не было нужды вылезать на поверхность, чтобы попить. Путь, которым отправились Кернс и Доктор, вел прямо к углублению на берегах этого ручья, куда Антропофаги ходили на водопой и купаться – хотя они купаются не так, как мы. Они не умеют плавать и боятся глубины, но они должны, как еноты, вымывать запекшуюся кровь и потроха из-под длинных ногтей. Им также нравится (если слово «нравится» вообще уместно по отношению к ним) кататься в воде на спине там, где не глубоко, набирать воду в пасть и выплевывать, извиваться в воде, вспенивая ее, как крокодилы. Цель этого странного ритуала неизвестна, но, возможно, как и доставание остатков пищи из зубов, это часть их гигиены.

И вот на эти безопасные берега подземного ручья самка Антропофаг и понесла своего годовалого «малыша», самого младшего и самого дорогого ей из всего племени. Как отметил Доктор, было очень странно, что она оставила двух старших, но я подозреваю, она планировала вернуться за ними позже. А может, они сами, испугавшись чего-то, не последовали за ней. Так или иначе, именно «малыша» Доктор и Кернс обнаружили, спустившись по проходу к берегу подземного ручья. Он мяукал и ворчал у кромки животворной воды, не в состоянии ни убежать, ни защитить себя. В этом возрасте Антропофаги, как и их добыча, не умеют еще быстро бегать. Кернс подошел к нему и уложил одним выстрелом. Звук эхом донесся до нас, и Малакки прирос к месту, услышав этот звук. Он вскинул винтовку и повернулся лицом к выходу из туннеля. А там, внизу, охотники ждали, зная, что она точно прячется где-то поблизости, и были уверены, что она выйдет.

И они оказались правы: она действительно вышла.

Она возвращалась за оставленными детьми. Кернс и Доктор не столкнулись с ней, спускаясь в туннель, потому что она выбрала другой путь – путь, пролегавший под землей ровно под ногами Малакки Стиннета.

Земля позади него разверзлась, подняв в воздух, словно взрывом, фонтан воды и грязной тины. Пол ушел из-под ног, Малакки потерял равновесие и упал на колени, винтовка отлетела в сторону, а сумка соскользнула с его плеча, когда он повернулся, чтобы не упасть лицом прямо в грязь. Он покатился спиной вперед по слякотной жиже к расширяющейся воронке в полу. Выражение его глаз было до ужаса мне знакомо: так смотрел на меня Эразмус Грей и мой бедный отец. Это был взгляд приговоренного человека, еще не до конца поверившего, что приговор уже приводится в исполнение. Вцепившись пальцами в землю, он сползал все ниже, и на мокрой почве оставались борозды; ноги его беспомощно дергались, погружаясь в центр круговорота оседающей земли и воды позади него. Потом вдруг что-то дернуло его за сапог и потащило вниз. В следующий миг он увяз уже по колено. Он кричал и звал меня. Тело его вращалось вместе с грязным водоворотом с такой скоростью, что мне казалось, мальчик вот-вот сломает себе шею. Над поверхностью оставался уже только его торс – вертикально – с протянутыми ко мне руками. Так же тянули руки ко мне и Эразмус Грей, и отец, и эта немая мольба вывела меня из ступора. Я бросился к нему, ухватил за руку, но он оттолкнул мою руку и неистово стал махать на сумку, брошенную рядом. Он утопал теперь по грудь, его затягивал вниз тот же монстр, который пробил насквозь тело навигатора Бернса на борту «Феронии», и кровь хлынула из его раскрытого рта. Самка вонзила когти ему в спину, так глубоко, чтобы ухватиться за позвоночник и вцепиться в него, как в ручку, за которую она тянула его вниз.

Но я неправильно трактовал отчаянный призыв Малакки. Он не имел ничего общего с мольбой о спасении. В отличие от Эразмуса Грея и отца, Малакки не стремился освободиться. Никогда. Для этого было уже слишком поздно. Сведенными судорогой пальцами он все указывал на сумку. Я поднял ее и подал ему. В немом смятении я наблюдал, как он вытаскивает гранату. Он прижал ее к груди, продернул палец в кольцо и только потом посмотрел на меня с торжествующей улыбкой. Зубы его были в крови. Он закрыл глаза; голова его откинулась назад; на лице было выражение покоя и смирения. Он погружался постепенно – сперва руки, потом шея, а потом в последний раз открылись его глаза – он пристально и бесстрастно смотрел на меня, не мигая.

– За Элизабет, – прошептал он и исчез в кровавой пене.

Я отпрянул, а потом быстрее кинулся прочь – подальше от этого места. Земля задрожала, стены тряхнуло, и огромные куски камней и земли посыпались с потолка. От последовавшего за этим взрыва меня подбросило в воздух. Падение, как ни странно, оказалось не фатальным – я упал на тело Антропофага, которого подстрелил Малакки. Я шмякнулся на него и замер. В голове гудело, я насквозь промок в воде и тине, был весь в грязи, ошметках плоти и осколках костей. Я сел и протер глаза. Горло драло от висевших в воздухе осадков пороха и земли. Я обернулся посмотреть на место жертвоприношения: взрыв образовал десятифутовый кратер, в центре которого лопались розовые пузыри.

А как же Доктор? Я посмотрел на вход в туннель. Вдруг там завал? Вдруг они с Кернсом оказались в подземной ловушке? Или, что еще хуже, погребены под обломками, закопаны заживо?

Я встал, покачиваясь на нетвердых ногах, сделал шаг по направлению к стене и… замер. Дым немного рассеялся, и я увидел вход – его не завалило. Но не этот утешительный знак заставил меня замереть. Я кое-что услышал. Кое-что поднимающееся из кровавого кратера у меня за спиной. Волоски на моей шее встали дыбом. Кожу между лопатками стянуло. Все мои мышцы свело. Очень медленно я повернул голову – и увидел ее. Огромная самка Антропофаг на моих глазах вырастала из вспученной рокочущей земли, словно страшная пародия на Венеру, рождающуюся из пены. Ее молочно-белая кожа была вся изрезана и залита кровью – ее собственной и Малакки. Взрывом ей целиком оторвало одну руку, тело ее было изувечено, но воля не сломлена. К сожалению, тело Малакки защитило ее, хотя и не полностью, от взрыва. И теперь она, глава рода, мать всех Антропофагов, возвышалась надо мной, вращая одним глазом. А рядом лежали два ее отпрыска, которых, по словам Доктора, она готова была с беспощадной яростью защищать до последнего дыхания. Ее собственная боль не имела значения. То, что сама она смертельно ранена, не имело значения. Имел значение только древний как мир материнский инстинкт, сила, которой невозможно противостоять, что так недавно отметил Доктор в спальне убитого священника: «Что может быть сильнее материнского инстинкта, Уилл Генри!» И вот этот-то инстинкт и руководил сейчас огромной самкой. Она двинулась на меня, сжавшегося в комок, скованного ледяным страхом. Бежать было некуда, учитывая скорость ее передвижения и размеры помещения. Я просто врос в землю, а она шла на меня – оставшаяся рука вытянута, пасть раскрыта, единственный глаз горит смертоносным огнем. Я собрал все свое мужество и выдернул из-за пояса пистолет. Каким же я был глупцом! Я не попросил Доктора дать мне еще патронов, а в барабане оставался только один. Одна пуля. Один шанс. Попасть в жизненно важный орган или умереть, пасть жертвой собственной забывчивости.

А она уже приготовилась к последнему прыжку. Не успеть…

И тогда я обернул ее материнский инстинкт против нее самой. Я бросился к одному из убитых Антропофагов и приставил к нему пистолет. Я смотрел на нее в упор и молился, чтобы никакой животный инстинкт не подсказал ей, что монстр уже мертв. Вдруг моя нога поскользнулась на слякотном полу, я завалился на спину, едва успев ухватиться за безголовое плечо Антропофага. Тем не менее мой трюк сработал. На пару секунд самка замерла, потом издала жуткое мычание наподобие того, каким корова подзывает к себе теленка, только во сто крат громче. А потом снова двинулась на меня, но уже не прыжками, а шагами. Я должен был подпустить ее поближе, в этом был мой единственный шанс. Еще шаг ко мне… Я уже совсем близко видел ее распахнутую пасть, чувствовал вонь ее дыхания, видел ряды клацающих зубов, спускающихся в глотку. Жди. Жди, Уилл Генри. Подпусти ее еще. Близко. Очень, очень близко! Десять футов. Еще ближе. Пять. Три. Два…

И когда она была уже так близко, что я увидел свое отражение в ее бездушном глазу, когда весь мир для меня сошелся в одном ее зловонном дыхании, острых зубах и гладкой светящейся мертвенным светом коже, когда я сделал последний вдох, который отделял мою жизнь от смерти, – я изо всех сил ткнул дулом пистолета ей в пах и нажал на курок.

Часть тринадцатая
«Ты продолжаешь нести его ношу»

Майским утром того же года, месяц спустя с того дня, когда старик – расхититель могил постучался в нашу дверь и «из чистого любопытства» началась охота на Антропофагов, я бежал вверх по лестнице на беспрерывный крик Доктора (что-то меня задержало, и теперь он кричал в два раза громче). Дом 425 на Харрингтон-лейн сотрясался до основания.

– Уилл Генри! Уилл Генри!!!

Я нашел его в ванной с лезвием в руках. Его наполовину выбритый подбородок был весь в мелких порезах, а вода в чаше приобрела не сказать чтобы неприятный розовый оттенок.

– Что ты делаешь? – требовательно спросил Доктор, когда я, едва дыша, ввалился в дверь.

– Вы звали меня, сэр.

– Нет, Уилл Генри. Я имею в виду, что ты делал, прежде чем я позвал тебя, и почему тебе потребовалось столько времени, чтобы прекратить это делать и в первую очередь отозваться на мой зов?

– Я готовил завтрак, сэр.

– Завтрак?! А который сейчас час?

– Примерно девять часов, сэр.

– Ненавижу бриться.

Он протянул мне лезвие и сел на комод, а я принялся его добривать.

– Готов?

– Нет, сэр, осталось побрить еще на шее.

– Я имею в виду завтрак.

– Нет, сэр, пока нет.

– Почему?

– Пришлось прерваться.

– А что случилось?

– Меня позвали вы, сэр.

– А ты обнаглел, Уилл Генри.

– Это не специально, сэр.

Он усмехнулся. Я вытер бритву о рукав своей рубашки. Его взгляд последовал за моим движением.

– Как рука, Уилл Генри?

– Намного лучше, сэр. Вчера ночью я заметил, что шрамы светятся в темноте.

– Это оптический обман.

– Да, сэр, именно так я и решил.

– А что у нас на завтрак?

– Картофельные оладьи с колбасой.

Он состроил гримасу. Лезвие оказалось у его горла. Я продолжал брить, а он смотрел мне прямо в глаза.

– Почта есть?

– Нет, сэр.

– И вчера не было. Как странно…

– Вчера было воскресенье, сэр.

– Воскресенье! Ты уверен?

Я кивнул и продолжил бритье.

– Думаю, ты вряд ли покупал ватрушки.

– Покупал, сэр.

Он облегченно вздохнул:

– Хорошо. Пожалуй, съем одну.

– Нет, сэр.

– Почему это нет? Опять твоя наглость, Уилл Генри. В конце концов, я – хозяин дома; полагаю, я могу есть все, что захочу.

– Вы не можете съесть ватрушку, потому что вы все их съели вчера.

– Съел вчера? – Он казался искренне удивленным. – Правда, что ли? Не помню… А ты уверен?

Я сказал, что уверен, и вытер остатки пены с его лица теплым полотенцем. Он мельком посмотрел в зеркало.

– Как жалко, – задумчиво сказал он. – Жалко вдвойне. Во-первых, мне нечего есть. Во-вторых, я даже не помню, как я их ел! Где моя рубашка, Уилл Генри?

– Кажется, видел у вас в шкафу, сэр.

Я пошел следом за ним в спальню. Когда он застегивал рубашку, я сказал:

– Я могу сбегать сейчас, сэр.

– Сбегать куда?

– На рынок, за ватрушками.

Он махнул рукой, типа: незачем.

– Да ладно, я в общем-то и не голоден.

– Но вы должны поесть.

Он вздохнул:

– Нам правда необходимо снова затевать сейчас эту изнурительную ссору, Уилл Генри? Ты что сейчас делаешь?

– Ничего, сэр.

Он хотел что-то сказать, но передумал.

– В газетах что-нибудь есть?

Я помотал головой. Одной из моих обязанностей было просматривать ежедневные газеты на предмет новостей, которые могли бы его заинтересовать. Из последних только одна возможная новость занимала его.

– Замечательно, – сказал он, – даже в «Глоуб»?

Я снова помотал головой. Прошло две недели с тех пор, как он сообщил в полицию об убийстве, а пока всего лишь небольшая заметка и некролог были напечатаны в Дедхемском еженедельнике. Оказалось, полиция не приняла всерьез заявление Доктора об умышленном убийстве.

– Ну и бог с ним, – проворчал монстролог. Я не знал, относятся ли его слова к Дж. Ф. Старру, жертве, или к Доктору Джону Кернсу, убившему его.

Доктор пообещал справедливый суд Хезекии Варнеру и другим несчастным, страдающим за тяжелыми запертыми дверьми психиатрической лечебницы «Мотли Хилл». Он сдержал обещание, хотя и не совсем таким образом, как намеревался. Я даже думаю, что это обещание было не на первом месте, когда однажды утром мы въехали в Дедхем – Доктор, я и Кернс. Это было через три дня после того, как последний монстр – глава рода, самка Антропофаг, была повержена. Мне кажется, направляясь в Дедхем, Доктор больше жаждал ответов на вопросы, чем справедливого суда.

«Очаровательно» – так охарактеризовал Кернс облупленный санаторий, когда мы к нему подъехали. Он настоял на том, чтобы сопровождать нас сюда перед своим отплытием из Новой Англии. Он тоже хотел подтвердить видоизмененную теорию Уортропа о цели и условиях пребывания Антропофагов в Новой Англии. По крайней мере, он говорил, что ему это интересно.

– А знаете, меня тоже однажды упекли в такой вот «санаторий». Я не рассказывал тебе, Пеллинор? Да-да, на три бесконечных года. Потом я ухитрился сбежать. Мне было семнадцать лет. И все это было делом рук моей дорогой матушки, да упокоится ее ангельская душа.

Он посмотрел на меня сверху вниз и улыбнулся.

– Ее можно было бы включить в каталог Общества на букву «М», в разделе «Монстры. Материнский инстинкт». Через четыре дня после моего побега она, бедняжка, сломала шею, упав с лестницы.

– А за что она упекла вас? – спросил я.

– Я был развит не по годам.

Старая миссис Браттон в черном платке не выказала ни малейшего изумления, увидев нас. Доктор протянул ей свою визитку и двадцать долларов золотом, и нас тут же провели в маленькую гостиную с задернутыми шторами, где у камина, завернувшись в халат, под потертым одеялом, сидел старый психиатр. Несмотря на огонь в камине, он ежился и дрожал от холода. Все обменялись формальными любезностями. С блеском в темно-серых глазах Кернс представился как Доктор Дж. Дж. Шмидт из Уайтчепела.

– И какова область ваших исследований, Доктор? – спросил старик.

– Анатомия, – ответил Кернс.

Уортроп положил две золотые монеты на столик рядом со Старром и бесцеременно приступил к допросу.

– Кем были Слайделл и Мейсон? – спросил он.

– Сумасшедшими, – пробормотал Старр.

– Это официальный диагноз? – удивился Кернс.

– Нет, но, уверяю вас, доктор Шмидт, это было так. Поверьте моему опыту.

– Они были агентами Конфедерации? – настойчиво продолжал Доктор.

– Они не заявляли об этом напрямую, Уортроп, по крайней мере, не мне. Да я и видел-то их один раз, и то мельком. Конечно, они были фанатиками. Фанатиками «Дела», как они это называли. И они относились к самому опасному типу: фанатики с большими деньгами.

– Мой отец представил вас им, – сказал Доктор. Это был не вопрос.

Старик кивнул, и даже этот незначительный жест вызвал приступ мучительного кашля, который продолжался не меньше двух минут. Затем старик вытащил все тот же засаленный платок и сплюнул в него. Кернс, сидевший рядом со мной, захихикал – его явно позабавил этот ритуал.

– А как мой отец представил их? Кем они были, по его словам?

– Филантропами.

Кернс захохотал в голос. Доктор бросил на него недовольный взгляд и повернулся к старику:

– Филантропами?

– Заинтересованными – крайне заинтересованными, по их словам, – в развитии евгеники.

– Фанаты-филантропы, – подвел итог Кернс, все еще смеясь.

– Мой отец, – сказал Уортроп, – он объяснил, в чем состоит цель эксперимента?

Старр кивнул:

– Как я понял, эксперимент подразумевал спаривание, слияние двух видов.

– О боже! – воскликнул Кернс с напускным негодованием и ужасом.

Реакция Уортропа, однако, не была притворной:

– Антропофагов и людей? Для чего?!

– Пеллинор, это же очевидно, – сказал Кернс. – Машина-убийца с интеллектом и жаждой крови. Предпоследний хищник. «Сверхчеловек» Ницше.

– Не думаю, что Алистер Уортроп смотрел на это подобным образом, доктор Шмидт, – сказал Старр. – Возможно, Слайделл и Мейсон – да. Но не Уортроп. «Возможно, в наших силах будет дать душу бездуховному, – сказал он мне как-то в личной беседе. – Дать милосердие тому, кто милосердия не ведает. Вселить человеческое в бесчеловечное!»

– И вы согласились, – сказал Уортроп.

– Не сразу. Сперва я категорически отказался. У меня не было никакого желания переигрывать Создателя.

– Но потом вы передумали. Почему?

Старр молчал, только тяжело и хрипло дышал. Уортроп положил еще несколько золотых в стопочку.

– А почему вы решили, что я передумал? – прокряхтел старик.

– Ради них вы спрятали Варнера. Убедили суд, что он не в своем уме, и заперли его здесь, чтобы никто уже не поверил его рассказу.

– Варнер и вправду съехал с катушек.

– И вы согласились на вторую часть сделки.

Старр облизнул сиреневые губы:

– Не было никакой второй части. О чем вы вообще, Уортроп? Что вам от меня надо? Я старый, умирающий человек. Зачем вы приходите мучить меня прошлым?

Уортроп развернулся и, схватив мою раненую руку, ткнул ее под нос Старру.

– Потому что это – не прошлое! – рявкнул он.

Он отпустил меня и склонился к самому лицу старика.

– Вы спрашиваете, что мне надо. Я задам вам тот же вопрос: что вам надо, Джеремия Старр? Даю слово джентльмена: я никому не расскажу о нашем сегодняшнем разговоре. Вы не проведете остаток вашей несчастной жизни в тюрьме, вас не повесят, хотя ваши многочисленные жертвы и взывают к этому с Небес! Я знаю почти все и догадываюсь об остальном. Мне нужно лишь подтверждение, нужно услышать правду, а на свете больше не осталось никого из живых свидетелей этой истории, кроме вас. Я даю вам слово: что еще вам нужно?

Старр не хотел отвечать, но жадность подвела его: на миг глаза его остановились на стопочке золотых монет на столе. Уортроп открыл кошелек и высыпал все содержимое на стол. Монеты зазвенели, скатываясь на вытертый ковер. Одна упала на колени старику.

– Берите! – закричал Уортроп. – Это все, что у меня есть с собой. Завтра я дам вам в десять раз больше, только ответьте на вопрос, чтобы прояснить все раз и навсегда. Существа, привезенные моим отцом, нуждались в двух вещах, чтобы выжить в ходе эксперимента в области евгеники, назовем это так. Им надо было где-то жить – тут, несомненно, помогли с деньгами Мейсон и Слайделл. И второе: им надо было что-то есть. Так? Мейсон и Слайделл построили подземный лабиринт, а вы снабжали их «едой». Да? Ну, скажите же вы «да», проклятый монстр!

– Да, – сказал Старр.

Приступ кашля согнул его пополам, а когда он снова выпрямился, лицо его было цвета спелой клубники. Слюна повисла на небритом подбородке. Уортроп с отвращением отвернулся.

– А когда закончилась война?

– Он предложил собственное финансирование, – признался Старр. – Он не мог это бросить.

– Не мог бросить? Что? – не понял Уортроп.

– Я думаю, ваш отец привязался к этим чудищам, даже полюбил их. Ну, как любят домашних животных или детей. Я не хочу обидеть вас, Уортроп. Но он очень заботился о них.

– А вам было все равно, от кого получать деньги?

– Уортроп, – ответил Старр снисходительно, – на самом деле, эти… – Он неопределенно взмахнул в воздухе скрюченной рукой, как бы подбирая нужное слово: – … эти так называемые пациенты – это отбросы общества. Они попадают сюда, потому что они в буквальном смысле слова больше нигде не нужны. Все они сумасшедшие – большинство преступники, а другие по уровню мышления – овощи. Это – человеческий мусор, ядовитый для здоровых людей. Они могут гнить здесь или быть принесены в жертву благому делу.

– И что удобно: если они исчезнут, их никто не будет разыскивать.

Старр кивнул, довольный тем, что Доктор его понимает.

– И вы сдержали свое обещание, – подтолкнул его к продолжению Уортроп. Челюсти его были сжаты, но он твердо решил узнать правду, какой бы она ни была. Монеты поблескивали при свете лампы. – Каждый месяц, пока отец не умер и деньги не перестали поступать, вы отправляли в Новый Иерусалим две-три жертвы.

– Нет, нет, нет, – возразил Стар. – В целом, правда. Но в деталях… Сам я никого никуда не отвозил. У меня всегда был для этого специальный надежный человек. И я не прекращал поставки после смерти вашего отца.

Уортроп был ошеломлен.

– Что значит, не прекращали?!

Рядом со мной Кернс пробормотал:

– Не может быть.

Доктор схватился за голову. Он рухнул в кресло и уперся локтями в раздвинутые колени. Теперь он говорил, обращаясь к своим сапогам:

– Почему вы не прекратили поставки?

– Ваш отец умолял меня продолжать кормить их. Он основал фонд их защиты. Его беспокоило то, что этот эксперимент поставил его в безвыходное положение: у него не было больше выбора. Если бы им прекратили давать еду, они бы просто начали добывать ее сами. Я согласился с ним. Джинн был выпущен из бутылки, ящик Пандоры открыт, действительно не было другого выхода, как продолжать их кормить.

– Или стали бы умирать настоящие люди, – добавил Кернс.

Он кивал и улыбался коварному старику, как будто говоря всем своим видом: уж мы-то с вами понимаем друг друга.

– Да! Именно так! – охотно закивал Старр. – Так что после его смерти ничего не изменилось. Раз в месяц, в полночь, я отправлял Петерсона на кладбище с грузом.

– Три часа от Дедхема до кладбища – и груз прибывал ровно в Час ведьм, – сказал Кернс.

Уортроп покачал головой:

– Ваш рассказ не согласуется с уликами по этому делу, Старр. Недавно был обнаружен самец Антропофаг, пытавшийся есть мертвечину. Для этого Антропофаги должны были изголодаться до безумия. Они никогда не едят мертвых. К тому же недавно они прорыли путь на поверхность, а в этом у них не было бы необходимости, снабжай вы их едой каждый месяц.

– Да, да, да, – сказал нетерпеливо Старр. – Вы заметили верно, я должен был остановить поставки после смерти вашего отца, и я сказал, что не сделал этого, потому как он оставил деньги на расходы и заплатил мне за услуги. Эти деньги, Уортроп, закончились в декабре прошлого года. Антропофагов кормили последний раз на прошлое Рождество.

– Праздничный ужин! – захохотал Кернс.

– А потом Петерсон взорвал туннель, заперев их внутри.

– Петерсон, – эхом отозвался Кернс.

– Да, Петерсон. Я полностью ему доверяю. Он выполнял эту работу с самого начала.

– Как его зовут?

– Джонатан. А что?

Уортроп не дал Кернсу ответить:

– Так вы решили, что они умрут от голода?

– Я подумал, это единственно мудрое решение. Мы обсуждали такую возможность с вашим отцом до его смерти. Если вам станет легче от этого, Уортроп, он чувствовал невыносимую вину и испытывал страшные угрызения совести. Не думаю, что весь этот эксперимент доставил ему радость. Он неоднократно хотел его прервать, он говорил мне об этом. Уморить их голодом, отравить, сжечь. Но в глубине души он, я думаю, был оптимистом, – добавил Старр. – Он искренне считал, что постепенно сможет их приручить.

– Приручить? – спросил Уортроп. – Я так понял, идея заключалась в том, чтобы создать помесь с человеком.

– А, нет, эту идею он оставил после нескольких неудачных попыток уже через несколько лет. Каждого потенциального партнера или партнершу, которых я присылал, они просто разрывали на куски.

Кернс громко захохотал:

– Не слишком-то отличается от человеческого брака!

– Почему вы позволили Варнеру выжить? – продолжил допрос монстролог после паузы. – Разве не безопаснее было бы отправить его в кормушку с другим «человеческим сбродом»?

– Боже мой, Уортроп, за кого вы меня принимаете? Возможно, я скуповат, но я же не продажная сволочь!

Я вспомнил мух, бьющихся о стекло в спальне Варнера, об их «кормушках» в открытых ранах еще живого человека, о сапогах, наполненных липким гноем. «Я же не продажная сволочь».