Текст книги "Монстролог. Все жуткие истории"

На четвертый день горизонт перед нами почернел, а волны стали выше, повинуясь непреклонному ветру, навалившемуся на «Дагмару», словно гигантская рука, прижатая к ее груди. Капитан Расселл развернул судно к югу, чтобы уклониться от бури – решение, что пришлось не по вкусу монстрологу, скрежетавшему зубами, и тягавшему себя за нижнюю губу, и расхаживавшему по передней палубе, пока шторм гнул его едва ли не вдвое и взбивал его волосы в циклоническую путаницу. Я бросил вызов стихии, чтобы загнать доктора внутрь, совершенно убежденный, что в любой момент бушующие волны, яростно обрушивавшиеся на мостик, могут смыть его за борт.

– Ты знаешь, что сказал бы фон Хельрунг! – прокричал Уортроп, заглушая хлещущий ветер и грохочущее море. – Ярость милосердного Господа! Ну, а я скажу так: пусть спустит с поводка все свои чудеса и знамения! Пусть выйдут против меня силы небесные, и я буду сражаться с ними каждой клеточкой своего тела!

Палуба неистово содрогнулась и рывком встала на дыбы, сбив меня с ног. Рука монстролога выхлестнулась вперед и поймала меня, отдернув прочь от края.

– Тебе не стоит тут быть! – завопил он.

– Вам тоже! – заорал я в ответ.

– Отбой я не дам! Никогда!

Он отпихнул меня к корме и повернулся ко мне спиной, широко расставив ноги для равновесия и раскинув руки, словно призывая гнев божий во всей его полноте на свою голову. Вспыхнула молния, гром сотряс доски, и Уортроп рассмеялся. Монстролог смеялся, и его смех заглушал ветер, и хлещущий дождь, и сам гром, поправ вихрь своей несокрушимой пятой. Что же удивительного в той власти, которую этот человек имел надо мной? Ведь он не бежал от своих демонов, как большинство из нас, но принимал их как родных, прижимая к сердцу в удушающем объятии. Он не пытался спастись, отрицая их, обманывая их или торгуясь с ними. Он спускался в их логово, в то тайное место, которое большинство из нас скрывает. Уортроп был Уортропом до мозга костей, поскольку его демоны определяли его, вдыхали в него дуновение жизни, и без них он пошел бы ко дну, как большинство из нас: в туманное чистилище бессознательного существования.

Можете звать его безумцем. Можете считать его тщеславным, эгоистичным, высокомерным и лишенным всех нормальных человеческих чувств. Можете и вовсе отмахнуться от него, как от дурака, ослепленного собственной гордыней. Но вы не можете сказать, будто Пеллинор Уортроп не был до самого конца, полностью, яростно жив.

* * *

Я отступил в безопасность мостика, откуда мог за ним хотя бы приглядывать, хотя плещущая в стекло и струящаяся по нему вода мешала моему обзору, превращая Уортропа в исступленную призрачную тень на светло-сером фоне увенчанного белым моря. Аваале как раз встал за штурвал. Его мощные руки то и дело бугрились мышцами, пока он боролся с рулем.

– Что он творит? – удивился он. – Он хочет, чтоб его сдуло в море?

– Ему не терпится, – ответил я.

– Не терпится что?

Я ничего не сказал. Не терпится посмотреть в лицо Безликому, мог бы ответить я, но не сказал ничего.

После заката шторм преследовал нас еще долго, вынудив «Дагмару» на мили отклониться от курса и оказаться далеко к югу от острова, как раз на пути дувших с севера муссонов. Когда погода наладилась, Расселл наметил курс, который должен был привести нас обратно к западному берегу Сокотры; это, объяснил он доктору, был единственный разумный путь.

– Мы не можем подходить с юга, не с такими ветрами, – сказал он.

– Это обойдется нам минимум в день, – указал монстролог. Желваки его напряглись от едва сдерживаемого гнева.

– Дольше, – угрюмо ответил Расселл.

– Насколько дольше?

– Два дня, два с половиной.

Уортроп с силой ударил по столу:

– Неприемлемо!

– Нет, доктор Уортроп, неизбежно. Я пытался объяснить вам еще в Адене. Никто не ходит до Сокотры в это время…

– Тогда чего ради, во имя всего святого, вы на это согласились? – огрызнулся доктор.

Расселл призвал на помощь всю свою английскую стойкость и сказал так спокойно, как только мог:

– Подойти с запада – единственная возможность подвезти вас достаточно близко, чтобы вы могли высадиться. Пробиваться на север против этого ветра может занять у нас ровно столько же времени и при этом удвоить риск.

Уортроп глубоко вздохнул, чтобы овладеть собой.

– Конечно, я подчинюсь вашему решению, капитан. Но надеюсь, что вы способны понять срочность моей задачи.

– Что ж, я ее не понимаю. Вы были изумительно уклончивы насчет своей цели, доктор Уортроп. Возможно, ваша надежда могла бы сбыться, если бы вы рассказали мне, что, к чертовой матери, на этой безлюдной каменюке такого важного, что вы готовы рисковать жизнью и здоровьем – моими жизнью и здоровьем.

Мгновение доктор молчал. Он уставился на пол, взвешивая что-то в уме. Затем Уортроп поднял глаза и сказал:

– Я не ботаник.

– В этом темном уголке мира я видывал странные вещи, – доверительно сообщил капитан после того, как исповедь монстролога подошла к концу. – Но ни одной настолько странной, как те, что вы описываете, Уортроп. Я слыхал про – как вы его назвали? – это поганое желе, что несет безумие и смерть, но никогда не думал, что оно в самом деле существует. Я еще слыхал, как люди говорят о так называемом красном дожде, крови, льющейся с небес, аки библейская казнь, но я никогда особенно не верил в моряцкие байки. С тем же успехом вы можете быть просто сумасшедшим. Но это уж не мое дело – пока ваше сумасшествие не угрожает моему кораблю и безопасности моей команды.

– Уверяю вас, капитан Расселл, я не безумен и не наивен. Все эти рассказы – правда, и я намерен доказать вам это, когда вы за нами вернетесь. Если, конечно, мы вообще туда доберемся!

– Я довезу вас туда, Уортроп, но я обязан спросить вас, как вы намерены одержать верх над эскадроном русских и поймать этого вашего монстра, учитывая, что и те, и другой намерены вас убить, а на вашей стороне ничего, кроме этого мальчика и револьвера в кармане.

Мы с Расселлом оба ждали его ответа. Я не думал, что Уортроп ответит так же, как мне в Адене – «вот что спасет нас» – и он и не ответил.

– Я оставлю вопросы навигации вам, капитан Расселл, – сказал он, – если вы оставите мне вопросы монстрологии.

– Ты уже знаешь, walaalo? – спросил меня той ночью Аваале, когда мы лежали в гамаках на нижней палубе. Ему пришлось повысить голос, чтобы я расслышал его за гудением двигателей. – Я иду с вами.

Я был ошарашен.

– Что ты имеешь в виду?

– Капитан Джулиус нынче вечером спросил меня, что я об этом думаю. «Этот чертов янки, может, самый большой дурак, что мне встречался, – сказал он мне. – Он с тем же успехом может быть спятившим на всю голову, но не могу я просто высадить его на берег и умыть руки». Он предложил удвоить мою плату, и я согласился, но не из-за денег. Я согласился ради тебя, walaalo, и ради того, чью жизнь отнял все эти годы назад. Я думаю, бог послал тебя мне, чтобы я мог спасти свою душу.

– Я не понимаю, Аваале.

– Ты мое искупление, ключ от темницы моего греха. Спасу тебя – и тем спасу себя от судилища.

Он погладил в темноте мою руку.

– Ты его дар мне, мой walaalo.

На глубине живут духи. Этой ночью, последней в долгой череде ночей, вы способны расслышать их голоса в открытом море, в брызгах морской воды, и в ветре, и в шлепанье и шлепанье воды, разбивающейся о нос корабля. Голоса стремительных и мертвых, как сирены, зовущие вас навстречу року. Стоя лицом к той точке, где море встречается с небом, вы слышите их зловещий плач. И затем перед вашими изумленными глазами горизонт разламывается, бросая ввысь иззубренные осколки себя самого, дабы заслонить звезды.

И голоса говорят с вами.

«Nullit! Вот и весь он!»

«На санскрите она называется Двипа Сукхадхара, Остров Блаженства».

Эта ночь – последняя в долгой череде ночей. Ночь, когда мистер Кендалл появился у нас на пороге. Ночь, когда монстролог привязал себя ко мне и вскричал: «Я не потерплю, чтобы ты умер!» Ночь, когда он меня бросил. Ночь, когда я бежал по реке крови и огня, чтобы спасти его. Ночь, когда Джейкоб Торранс показал Томасу Аркрайту две двери. Ночь отчаяния моего наставника – «Ты поступил в услужение к ха-Машиту, ангелу смерти» – и ночь моего собственного отчаяния в центре мира.

Остров, поднимающийся навстречу, черен – разрыв в небе, через который льется лишь чернота – и ветер причитает, толкая вас назад, пока прореха в бесконечной перспективе тянет все ближе, словно море изливается в бездну, унося вас за собой вниз. Сгусток темноты соскальзывает по левую руку, пока лодка вертится то на юг, то на восток. На миг кажется, будто вы неподвижны, а движется как раз остров – тяжелая черная баржа, беззвучно прорезающая море.

Это – дом Тифея Великолепного, Владыки Бездны, ужаснейшего монстра из всех, что живет в пространстве между пространств, на волосок за гранью вашего зрения. Я понимаю, что вам, возможно, хочется отвернуться. И вы вправе, если пожелаете. Ваше счастье.

Мы с монстрологом такой роскоши лишены. Мы трудимся во тьме, чтобы вы могли жить при свете.

По настоянию Уортропа «Дагмара» бросила якорь в полумиле от южного берега – ближе Расселл свое судно подвести не отважился. Течения в это время года коварны, объяснил он нам, и вьются вокруг Сокотры с яростью Харибды[166]166
  Легендарное морское чудовище в греческой мифологии.


[Закрыть]; побережья завалены гниющими скелетами кораблей, что отважились подойти в муссон слишком близко. В июне горы Хагьера, в пять тысяч футов[167]167
  Чуть больше 1500 м.


[Закрыть] высотой, гонят стратосферные ветры из Африки вниз, и те с воем несутся вдоль северной береговой линии. Три месяца ветры беснуются без передышки, с почти постоянной скоростью шестьдесят[168]168
  96 км/ч.


[Закрыть] миль в час и порывами хорошо за сотню[169]169
  160 км/ч.


[Закрыть]. Июнь – еще и месяц проливных дождей, затопляющих внутреннюю часть острова и южный берег, где мы и собирались попытать счастья с высадкой.

Мы с доктором последовали за Расселлом на полубак, где он разложил свою подзорную трубу и принялся выглядывать Гишуб – рыбацкую деревушку, что лежала (или должна была лежать) прямо к северу и примерно в миле от нашего местонахождения. Капитан тревожился. Он знал, что мы на правильном месте, но вдали не сияло никаких огней, что указывали бы на существование Гишуба.

– Совершенно темно, – пробормотал он. – Странно. Кажется, оттуда все ушли. – Он передал подзорную трубу Уортропу, который несколько раз повернул ее туда-сюда в руках, прежде чем признать, что не увидел ничего, кроме камней разнообразных оттенков серого.

– Глядите на двенадцать часов, – посоветовал Расселл. – Найдите на берегу рыбацкие лодки, потом прямо назад… Туземцы строят дома из камня – на острове почти нет деревьев, – если они вообще дают себе труд что-то строить. Довольно много живет в пещерах Муми и Хока.

– Я не… Да, теперь я их вижу. Вы правы, капитан. Во всех окнах темно, ни одной свечи или лампы не горит.

– Есть еще деревушка, называется Стерох, примерно в десяти милях к востоку. Я мог бы подвести туда «Дагмару».

– Нет, – твердо сказал Уортроп. – С этим надо разобраться. Мы сойдем на берег здесь.

– Это проще утром, когда будет прилив, – сказал Расселл, когда мы спускались на главную палубу.

– Предпочитаю отправляться сейчас, – ответил монстролог. – Немедля.

Узлы, крепившие шлюпку к кораблю, ослабили. Канаты, что удерживали ее, вытравили. Мы сидели, вцепившись в борта лодочки, пока та падала, дергалась, снова падала и затем плюхнулась в воду так, что у нас клацнули зубы. Лицо капитана Расселла появилось над поручнями квартердека, единственный глаз сиял в свете лампы за его спиной.

– Увидимся через три недели, Уортроп! И жду моего первого помощника в пригодном к работе виде!

– Не беспокойтесь, капитан Джулиус, – крикнул в ответ Аваале. – Я за ними присмотрю! – Он оттолкнулся от корпуса «Дагмары» концом своего весла и затем налег на весла, разворачивая нас кругом – к смутной черной тени, которой была Сокотра. Огни «Дагмары» отступали в ночь.

Уортроп перегнулся вперед, каждый его мускул был напряжен, глаза сияли. За ним лежал путь, усеянный трупами – юный моряк, что привез гнездовище с Кровавого Острова Блаженства; Уаймонд Кендалл, что принес его нам; Томас Аркрайт, что вкусил его гнили; Джейкоб Торранс, скормивший ее ему; Пьер Леброк и все, кто пал в поисках Тысячеликого Безликого. Путь, лежавший перед ним, был темен, тропа – неведома. «Я избранный!» – кричал он из глубины своей души, того же бездонного колодца, из которого поднялось «Не смотри мне в глаза, ибо я василиск!». Разницы, в сущности, никакой не было. То, чего жаждал монстролог, отчаянно боялся Пеллинор Уортроп.

За моей спиной Аваале сражался с быстрым течением. Оно шло с востока на запад, отталкивая нас в сторону, в то время как он трудился, чтобы продвинуть нас вперед. Впрочем, пока особых успехов было не видно. Уортроп в расстройстве хлопнул по лееру, и Аваале проворчал:

– Простите, дхактар. Течение очень сильное.

– Тогда ты должен быть сильнее! – огрызнулся Уортроп.

Аваале стиснул зубы и бросился в борьбу против неустанного моря. Оно нас не подпустит, подумал я. Оно не желает, чтобы мы здесь были. Я представил себе чудовищный океан, утаскивающий нас в сердце своего пустынного простора, чтобы там пожрать. Сокотра дразнила нас – приближаясь и вновь отдаляясь, пока Уортроп чертыхался себе под нос, а Аваале – молился.

– Греби, черт тебя дери. Греби! – заорал на него монстролог. Он отпихнул Аваале, схватил весла и ринулся в борьбу против отлива, яростно вскапывая веслами черную вихрящуюся воду. С каждым гребком Уортроп ревел, и Аваале послал мне взгляд, полный глубокой озабоченности. Мы еще не высадились, а доктор уже, казалось, был на грани безумия.

– Аваале сильней, доктор Уортроп, – мягко сказал я. – Вам следует позволить ему…

– А тебе следует помалкивать, – прорычал он. – Я проделал весь этот путь не для того, чтобы… я пожертвовал тем, чем пожертвовал, не для того… я вынес то, что вынес, не…

Аваале выпрыгнул из лодки в дюжине ярдов от берега, обвязал канат вокруг мощной руки и тянул нас остаток пути на буксире, пока корпус шлюпки не ударился о дно.

Мы не передохнули, когда высадились, и не праздновали. Аваале вытянул лодку из прибоя, и мы быстро разгрузили припасы – большой рюкзак с провизией и патронами (капитан Расселл щедро одолжил Аваале свою винтовку), лампу, чтобы освещать путь в темноте, и полевой чемоданчик доктора; последние два предмета были вверены мне. Мы немедля двинулись к Гишубу, небольшой группке каменных зданий, скучившихся у высоких утесов, отмечавших конец плато Диксам.

– Уилл Генри, ступай немного впереди и держи лампу пониже, – проинструктировал доктор. – Аваале, шагай осторожно. Если увидишь что-нибудь похожее на медузу, это может быть не медуза. Когда доберемся до деревни, ничего не трогай – ничего – не надев сперва перчаток.

– Перчаток, дхактар?

– Гишуб или покинут, или пал. Других вариантов я не вижу.

– Перчатки, walaalo? – шепнул мне Аваале.

– Чтобы защитить тебя от пуидресера, – сказал я.

– Пуидресера?

– Звездной гнили, – ответил я.

– Смерти, – разъяснил монстролог.

Тропка стала крутой, почва – твердой. Прежде, чем мы подошли на сто ярдов к первому дому, я почуял это – и Аваале тоже. Он прикрыл рот и нос, вздрогнув от отвращения: Гишуб не был заброшен; он пал.

– Xumaato! – донесся из-под руки его сдавленный голос. Другой рукой он быстро перекрестился.

Уортроп вдруг рванулся вперед, к зданию на западном краю деревеньки, приказав мне держаться рядом. У двери были навалены камни, перегораживая вход. Запах гниющей плоти пропитал воздух у заграждения, сочась из щелей между поспешно сваленными в кучу камнями. Монстролог натянул перчатки и зарылся в камни. Когда самодельная стена была наполовину разрушена, Уортроп отобрал у меня лампу и качнул ею в сторону проема.

Прежде здесь коптили рыбу. Последний улов все еще рядами свисал с низкого потолка; пустые, мертвые глаза рыбы сияли в свете лампы отвратительно-желтым блеском. На полу в беспорядке валялись трупы – всего я насчитал четырнадцать – на различных стадиях разложения. Из коптильни этот дом превратился в покойницкую.

Доктор велел мне надеть перчатки и следовать за ним со светильником.

– Останься здесь, – приказал он Аваале, прежде чем мы шагнули внутрь. – Отстреливай все, что шевелится.

Было очевидно, что привело этих людей в их самодельную гробницу. Пока я держал лампу, монстролог осмотрел их глаза – у тех, у кого еще были глаза – и мертвецы незряче уставились в ответ зрачками размером с десятицентовик – Oculus Dei, очи неодушевленного бога. Те же заостренные костные выросты, что прорезались по всему телу мистера Кендалла, выступали из их бледной, тонкой как бумага кожи; те же обнаженные, вздувшиеся мускулы и желтоватые когти вместо ногтей, твердые, как камень. Над несколькими трупами доктор вынужден был поломать голову – их тела, судя по всему, взорвались, забрызгав стены и потолок превратившимися в прах внутренними органами. Доктор склонился осмотреть женщину, что уже уступила свое лицо мухам, роем вившимся вокруг наших голов. Ее труп влажно ухмыльнулся доктору, когда тот смахнул опарыши мизинцем – видно было, от чего именно она скончалась: ее скулы были раздроблены, череп разбит, подбородок расколот надвое. Она умерла не от пуидресера; ее забили до смерти.

Рядом с ней на боку лежал мужчина, прижимавший к груди дитя. То было трогательное зрелище, пока я не увидел когти, до основания погрузившиеся в спину ребенку, и волокнистые куски иссохшей плоти, свисавшие с удлинившихся резцов мужчины. Девочка не выказывала никаких признаков заражения; она была здорова, когда мужчина притянул ее в свои объятия.

– Это чудесно, Уилл Генри, – выдохнул монстролог, заглушив сводящее с ума гудение мух. – Я боялся, что мы можем ошибаться – что Сокотра не locus ex magnificum[170]170
  Местонахождение магнификума (лат.).


[Закрыть]. Но мы нашли его, не так ли? И разве это не чудесно?

Я согласился с ним. Это было чудесно.

Он настоял на том, чтобы обследовать остальную деревню, так что мы переходили от дома к дому, оставляя Аваале у дверей охранять вход. Некоторые дома мы нашли сравнительно непотревоженными, словно обитатели просто вышли на несколько минут и намеревались вернуться. В других нашему взору предстали следы жестокой борьбы – перевернутые столы, перебитая кухонная утварь, разбросанная по полу одежда, кровь, забрызгавшая стены и усеявшая потолки конусообразными кляксами.

Мы посетили один из домов, что казался брошенным, но когда повернулись, чтобы уйти, груда лохмотьев в углу задрожала и высунулась ручка, бессильно когтившая воздух в направлении лампы.

Доктор вынул револьвер. Он знаком приказал мне держаться подальше и двинулся к корчащейся куче. Маленькие пальчики согнулись, упали на пол и принялись царапать твердый камень с кошмарным, сухим скребущим звуком. Держась так далеко, как только можно, Уортроп наклонился и принялся осторожно разворачивать самодельный кокон, пока перед нами не предстал ребенок, мальчик не старше пяти лет. Он был, как я решил, на последних стадиях заражения, с огромными черными глазами, больше походившими на глаза сумчатого животного, чем человеческие, и гноящимся лицом, которое раздробили дюжины выростов, похожих на шипы. Выше пояса он был наг; штаны свисали с него лохмотьями. Длинные рваные раны спускались по его груди, как следы от тигриных когтей; из ран сочилась свежая кровь, и его губы блестели от нее, и она капала с его ногтей, и я вспомнил, что рассказывал мне доктор, и понял, что мальчик был последним выжившим и поедал себя заживо.

И когда на него упал свет, его тело яростно дернулось, рот раскрылся в булькающем вскрике, и его вырвало потоком свернувшейся крови вперемешку с прозрачной, вязкой жидкостью. Мальчик бросился на свет, но он был очень слаб и упал на живот, когтя твердый камень. Его спина выгнулась, кожа туго натянулась на растущих из позвоночника выступах и затем разошлась, от основания шеи до поясницы, как расстегнувшаяся молния.

Аваале услышал мой вопль омерзения и ворвался в дом как раз вовремя, чтобы увидеть, как монстролог шагает к извивающемуся телу, наводит револьвер на маленькую голову и быстрым нажатием пальца направляет спасительную пулю в то, что оставалось от детского мозга.

Бывший пират (утративший счет убитым; Аваале Дьявол, звали они его) долго непонимающе таращился на Уортропа. Затем он поглядел на мертвого ребенка у ног доктора. Одна из крохотных ручонок упала на ботинок монстролога и крепко вцепилась в него, словно была его любимая игрушка, а кровь из раны медленно растекалась под маленькой круглой головой в полумесяц, напомнивший мне о византийских иконах младенца Христа.

Аваале без слов отступил в открытый дверной проем. Плечи доктора расслабились – появление Аваале встревожило его больше, чем то, что он застрелил ребенка, – и он попросил свой чемоданчик с инструментами.

– Всего одна-две пробы – первый свежий образец, что мы нашли. Ты мне для этого не понадобишься, Уилл Генри. Возможно, тебе стоит посторожить вместе с Аваале.

– Да, сэр.

– О, и возьми-ка лучше это, – он уронил мне в руки револьвер. – Ты не боишься им пользоваться, верно?

– Нет, сэр.

– Я и не думал.

Аваале сидел в грязи сразу по левую сторону от двери, опершись спиной на стену дома, лицом к морю. Я сел рядом с ним. Мы были всего в миле от океана, но бриза не было. Воздух был неподвижен и тяжел от пыли, а за нами высились, как огромная серая зубчатая стена, серые утесы плато Диксам.

– Кто этот человек? – спросил он меня. – Кто этот дхактар, которому ты служишь?

– Он монстролог.

– Странное название, walaalo. Что оно значит?

– Тот, кто изучает монстров.

– Каких монстров?

– Достойных изучения, полагаю.

– Тот внутри – который был так похож на ребенка, на маленького мальчика – он был монстр?

– Он был болен, Аваале – очень болен. Доктор сделал единственное, что мог. Он… он ему помогал.

– Помогал ему? Что за странное снадобье эта монстрология! – он поглядел на меня. – А ты с ним уже как долго?

– Уже два года как, – я не мог выдержать его оценивающего взгляда. Я продолжал сидеть, повернувшись к невидимому морю.

– И такие вещи, – он имел в виду то, что произошло в стенах каменного домишка, – тебе не в новинку?

– Нет, Аваале, – проговорил я. – Они мне не в новинку.

– Ох, – сказал он. – Ох, walaalo, – его большая ладонь накрыла мою. – Мне жаль; я не знал. Ты видел лицо безликого, не так ли?

Он прикрыл глаза, и губы его пошевелились, но он ничего не сказал. Мне потребовалось до смешного много времени, чтобы понять, что он молится.