Текст книги "Монстролог. Все жуткие истории"

Часть сорок третья
«Уроки непреднамеренного свойства»

Всю ночь он не отходил от меня, человек, что ради меня оставался человеком, сражаясь за то, чтобы человеком остался я. Той ночью, как и в следующие две, он не спал. Временами я проваливался в судорожную, лихорадочную дремоту, а когда просыпался – Уортроп был тут как тут, приглядывая за мной. Кошмары мои были ужасны, полны теней и крови, и он в буквальном смысле слова вытаскивал меня из них, тряся и приговаривая: «Пошевеливайся, Уилл Генри. Это был сон. Просто сон».

Мои симптомы исчезли не сразу. Еще два дня свет обжигал мне глаза, и Уортроп готовил для меня компрессы, вымоченные в холодной озерной воде. В то время как немота в других конечностях медленно отступала, левая рука утратила всякую чувствительность. Доктор заставлял меня очень много пить, хотя даже самые маленькие капли заставляли мой желудок протестующе мутиться.

Однажды я поддался отчаянию. Мы опоздали. Сыворотка не работала. Я видел лицо Безликого, и то было мое лицо.

На что монстролог ответил с яростью:

– Помнишь, что я сказал тебе в Адене, Уилл Генри? Не числом и не силой, – он нашел мою руку и стиснул ее. – А вот этим… этим.

Утром третьего дня я смог приоткрыть глаза, хотя слезы все еще лились из них потоком, и у меня появился настоящий аппетит. Пока мой опекун в восторге рылся в сумке с припасами, я огляделся в поисках Кернса. Я не помнил, чтоб он слишком уж часто попадался мне на глаза.

– Где доктор Кернс? – спросил я.

Уортроп махнул рукой в направлении вершины.

– Играет в Тесея, ищет своего Минотавра. У него развилась форменная одержимость на эту тему. Тварь оскорбила его реноме следопыта.

– Мы… Здесь безопасно, доктор Уортроп?

– Безопасно? – он поморщился. – Ну, это смотря с чем сранивать, Уилл Генри. Безопасно, как у мейстера Абрама в особняке? Полагаю, что нет. Но я сказал бы, что худшее уже позади. Возможно, там наверху еще бродят несколько зараженных, хотя сомневаюсь, чтобы они остались на равнинах или в прибрежных районах. Туземцы хорошо знакомы с Тифеем, и когда случается вспышка, они изолируют зараженные деревни и укрываются в пещерах, пока эпидемия сама не выгорит. Пуидресер со временем теряет силу, как я вроде бы тебе говорил, а муссонные дожди смывают трупы в море. Я подозреваю, что зараза началась с Гишуба и распространялась оттуда. Кернс сообщил мне, что первым в контакт с пуидресером вошел рыбак – мальчик твоих примерно лет, – возможно, на одном из меньших островков. Он же и передал – или, скорее всего, продал – свою мрачную находку писарю Стоуву.

– Выходит, чудовища нет, – сказал я. – И не было никогда.

– В самом деле, Уилл Генри? А чего тебе надо от чудовища? – спросил он. – Размера? Магнификум был размером с Сокотру и мог бы вырасти огромным, как весь мир. Ненасытного аппетита к человеческой плоти? Ты из первых рук узнал, до чего это зверский голод. Причудливая наружность? Назови-ка мне что-нибудь – что угодно! – более причудливое, чем то, что мы видели на этом острове. Нет уж, магнификум достоин своего имени – дракон по своей сути, пусть внешне он и не похож на то, как мы его себе представляли. И, – он похлопал по чемоданчику, в который он аккуратно уложил остававшиеся пробы крови младенца, – в моих силах его убить.

Он встал и сделал несколько шагов к кромке воды, и человек в зеркальной поверхности устремил взгляд наверх – в глаза монстролога.

– Оно почти меня прикончило, – задумчиво сказал он. Меня это поразило, ибо показалось в высшей степени странной репликой с учетом того, что обращена она была к выздоравливавшему от его ужасного укуса. Я не понял, что он имеет в виду совершенно другого монстра.

– Мое тщеславие несло меня ввысь, как Икара – крылья, – проговорил он. – И когда истина о магнификуме спалила их, я упал. Я пал очень глубоко. И падал не один.

Он обернулся ко мне.

– Когда на тебя напали и я потерял тебя в рукопашной, это… это что-то во мне сломало. Словно меня грубо пробудили от глубокого сна. Короче говоря… – он шумно прочистил горло и отвел взгляд. – Это заставило меня вспомнить, почему я вообще стал монстрологом.

– А почему? – спросил я.

– А как ты думаешь? – запальчиво огрызнулся он. – Чтобы спасти мир, конечно. А потом в какой-то момент, как у всякого самозваного спасителя, это превратилось в спасение меня самого. И ни одна, ни другая цель не достижима. Я не могу спасти мир, и я уже не слишком забочусь о спасении себя самого… но очень и очень забочусь о…

Он вернулся и сел рядом со мной. Я увидел что-то в его руке. То была фотография Лили.

– А теперь я обязан спросить тебя насчет этого, – сказал доктор. Голос его был мрачен.

– Да так, ничего, – ответил я, потянувшись за фотографией. Он держал ее так, чтобы я совсем чуточку не мог дотянуться.

– Nullité? – уточнил он. – Ничего?

– Да. Это… Она мне ее дала…

– Кто тебе ее дал? Когда?

– Лили Бейтс. Внучатая племянница доктора фон Хельрунга. Перед моим отъездом в Лондон.

– И зачем она тебе ее дала?

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Она сказала, это мне принесет удачу.

– Ах вот как. Удачу. В таком случае ты знаешь, зачем она тебе ее дала.

– Она мне не очень-то нравится.

– О нет. Конечно же, нет.

– Могу я теперь забрать ее обратно?

– Ты имеешь в виду «Можно ли мне теперь забрать ее обратно».

– Можно?

– Ты что, влюбился, Уилл Генри?

– Это глупо.

– Что именно? Любовь или мой вопрос?

– Не знаю.

– Не знаешь? Ты уже один раз испробовал этот прием. С чего это ты взял, что теперь он сработает лучше?

– Я в нее не влюбился. Она меня бесит.

– Ты только что подтвердил то самое, что отрицал.

Уортроп с любопытством уставился на лицо Лили на фотографии: натуралист, наткнувшийся на странный новый вид живых существ.

– Ну, наверное, она хорошенькая, – сказал он. – И ты взрослеешь, а от некоторых заболеваний лекарства нет и быть не может.

Доктор вернул мне фотографию.

– Как-то я сказал тебе: никогда не влюбляйся. Думаешь, то был мудрый совет – или эгоистичная манипуляция?

– Я не знаю.

Он кивнул.

– И я тоже.

Кернс возвратился в сумерках со свежим уловом верблюжьих пауков и явно нарывался на ссору. По своим меркам он был просто-таки угрюм.

– Уложил сегодня только троих, – сообщил он. – Это не охота; это тир какой-то.

– Только они не мишени, и мы на них не охотимся, – отозвался доктор. – Мы кладем конец их мучениям и предотвращаем распространение смертельного недуга.

– Ох, вечно вы из кожи вон лезете, чтоб проявить свое хреново благородство. – Кернс перевел взгляд на меня. – Ты выздоровел?

– По-видимому, – ответил за меня Уортроп. Он не давал Кернсу особо со мной общаться, словно боялся, что тот заразит меня чем-нибудь похуже звездной гнили.

– Тогда почему бы нам не воспользоваться тем, что у вас есть, и вылечить их, а не резать как коров?

– Люди – не коровы, – отрезал доктор, повторяя фон Хельрунга. – У меня только два флакона сыворотки. И их необходимо сохранить, чтобы воспроизвести противоядие.

– Вы же осознаете свои двойные стандарты, Пеллинор. Когда дело дошло до вашего ассистента, вы не переживали о сохранности противоядия.

– А вы зря пытаетесь изображать голос совести, Кернс. Звучит неискренне, словно кто-то пытается говорить на языке, которого не понимает.

Злорадно ухмыляясь, Кернс запихал целого паука себе в рот. Монстролог в отвращении отвернулся.

Доктор разработал жестокий в своей эффективности порядок завершения зловещей миссии по искоренению на острове магнификума. Мы встали лагерем в месте, дававшем надежное укрытие и некоторую защиту от стихий: в нескольких сотнях футов ниже уровня облаков, окутывавших гнездовья. Мы жили по распорядку нашей добычи, спали днем и заманивали их на бойню ночью.

Наживкой нам служил костер. Он притягивал зараженных, а Уортроп и Кернс прятались за выходом пласта или валуном и отстреливали тех по мере того, как они вползали в круг света. Трупы с прошлой ночи служили топливом для костра на следующую.

То был грозный, зловещий труд. Ни азарта погони, ни риска… Смерть и ничего, кроме смерти.

Такова была мрачная ипостась монстрологии, героизм самого отважного толка, труд в тьме, дабы другие могли жить при свете. Он начал брать свое с моего наставника: Уортроп перестал есть, спал не больше нескольких минут подряд, а затем вскакивал, чтбы впериться вдаль отчаянным, одержимым взором человека, раздираемого невозможным выбором.

Кернс чувствовал себя немногим лучше. Он вечно жаловался, что до сих пор не нашел своего Минотавра и что все это мало походило на эпический поход, который он себе навоображал.

– Ну полно вам, Пеллинор. Мы ведь наверняка могли бы придумать что-то повеселее, – сказал он как-то поздней ночью. Ни одной жертвы не забрело в наш капкан. – Можно было бы разделиться – устроить из этого игру. Кто настреляет больше, тому приз.

– Если вам не терпится, Кернс, можете вообще уйти, – устало отозвался Уортроп. – По правде, мне бы этого как раз хотелось.

– А вот сейчас вы очень несправедливы, Пеллинор. Это не моя вина, знаете ли. Не я выдумал миф о магнификуме.

– Нет, вы всего лишь воспользовались им к своей выгоде.

– А вы воспользовались бы им к выгоде своей репутации и чтобы поквитаться с соперниками. «Славься, великий ученый, рыцарь ханжества, что вернул христианам Грааль, Пеллинор Непорочный, Пеллинор Гордый, Пеллинор Великолепный!» – Он весело рассмеялся. – Если уж говорить о мотивах, самые непорочные пока что мои.

– Отстаньте от него! – окрысился я на Кернса. Мне хотелось схватить нож Аваале и срезать эту невыносимую самодовольную ухмылку. – Это вы во всем виноваты! Он из-за вас чуть не умер!

– Ты о чем это, мальчик? О русских? Я не приказывал русским убивать Пеллинора. Это была их собственная идея.

– Вы послали ему гнездовище.

– На хранение, и тебе следовало бы сказать мне за это спасибо.

– Мне следовало бы вас убить, вот что!

Он удивленно вскинул брови:

– Ну, ну! Вот же маленький кровожадный дикарь. Пеллинор, чему вы учили этого ребенка?

Монстролог сокрушенно покачал головой.

– Уроки непреднамеренного свойства.

Неделю мы трудились жнецами на поле смерти. Минуло две ночи без единой жертвы, и Кернс начал поговаривать о возвращении в Гишуб, где мы дожидались бы прибытия «Дагмары».

– Полагаю, пора мне махнуть рукой на моего Минотавра, – он надул губы. – Но все – даже лучшее – должно рано или поздно подойти к концу.

Встревоженное выражение промелькнуло на лице доктора. Он оттащил меня туда, где Кернс не мог нас услышать, и прошептал:

– Я совершил ужасную ошибку, Уилл Генри.

– Нет, нет, – прошептал я в ответ. – Все верили, что магнификум существует на самом деле…

– Тс-с! Я не про магнификум, – он глянул на уступ, на котором, распластавшись, спрятался Кернс. – Не знаю, чего он ждет. Может быть, он еще сохранил рудименты человечности, хотя мне крайне сложно найти тому убедительные доказательства. Скорее всего, просто еще не представился удобный момент.

Он мрачно улыбнулся, увидев, что я озадачен.

– Ему придется меня убить. Ну, и тебя тоже, конечно, – нас обоих. Какой у него выбор? Он здесь в ловушке до конца муссонов, и даже тогда ему будет непросто отсюда выбраться. К кому ему податься за помощью? Единственный порт на острове контролируют британцы, а у них он в розыске – за убийство и государственную измену. Русские? Они призовут его к ответу за полный провал экспедиции и вознамерятся поквитаться. Остаться и стать добычей – или бежать и попасть под арест.

– Но поэтому-то он нас и не убьет, – возразил я. – Мы нужны ему, чтобы сбежать.

– Разве? Он знает, когда и где нас подберет «Дагмара». Сказать ему это и стало моей страшной ошибкой. Все, что ему теперь нужно, это сообщить капитану Расселлу, что мы с тобой пропали или погибли на охоте. И после этого Джон Кернс свободен отправляться куда захочет, стать кем душе угодно. Он вольется обратно в семью человечества, и его человечье обличье – и жизнь – останутся нетронуты.

Я помолчал, обдумывая это, тревожась, пытаясь найти логические дыры в его доводах, но пришел к выводу, что это бесполезно, и сосредоточился на решении проблемы.

– Можно ударить его по голове, вырубить, связать… Или подождать, пока он уснет…

Доктор кивал.

– Да, само собой. Это единственный способ. Должен же он когда-то спать… – Голос Уортропа угас. Безумное выражение последних нескольких дней вновь промелькнуло на его лице. – Ну, связать мы его не можем. Это все равно что казнить, причем с особой жестокостью.

– Ну, тогда мы врежем ему по голове и заберем у него винтовку.

– Почему ты так хочешь стукнуть его по голове? Чтобы забрать у него винтовку, нам надо просто дождаться, чтобы он уснул.

– Тогда так мы и сделаем. Дождемся, пока он заснет, и заберем у него винтовку.

– А потом… что? Возьмем его в плен? – спросил он.

– Можем сдать его британцам.

– Которые допросят его насчет Аркрайта и тебя самого арестуют за соучастие во убийстве – и фон Хельрунга тоже.

– Он сказал, что не знает Аркрайта.

Уортроп одарил меня испепеляющим взглядом.

– Ну почему, Уилл Генри, именно в тот момент, когда я уже начинаю думать, что у тебя и в самом деле есть голова на плечах, ты каждый раз изрекаешь вот такое?

– Тогда мы никому его не сдадим. Будем держать в плену, пока не сядем на «Дагмару», и тогда бросим здесь.

Монстролог кивал, но все еще казался встревоженным.

– Да. Это единственная приемлемая альтернатива. Когда наш труд будет закончен, мы расставим капкан.

Я не спросил: единственная приемлемая альтернатива – чему? Спрашивать мне не требовалось.

В последнюю ночь нашей горькой жатвы уже близился рассвет, а только один зараженный пока что забрел в наши силки. Кернс пристрелил его, а затем перевернул тело на спину и уставился на него с разочарованным видом.

– Где он? – вслух спросил он. – Где мой Минотавр?

– Умер, наверное, – ответил Уортроп.

– Ох, не говорите так! Если я его не убью, у меня будет чувство, что все предприятие было зря.

– Что, Кернс, вам недостаточно смерти?

– Вот чем прекрасна жизнь, – с чувством парировал Кернс. – Она под завязку набита смертью, так что на всех хватит!

– Тогда надеюсь, что вы успеете ухватить свою долю, прежде чем завтра придет «Дагмара».

– Завтра? Тогда нынче ночью мы должны отыскать моего Минотавра. Быть может, стоит вернуться к очагу. А вдруг он там, готовый лопнуть?

– Вы видите, в каком состоянии этот, – ответил Уортроп, имея в виду жертву у его ног. – Если незараженное население успешно самоизолировалось, то эпидемия уже подходит к концу. Куда вероятней, что он уже «лопнул».

Кернс, однако, не собирался так легко расставаться с мечтой. Он решил выпустить из последнего убитого кровь вместо того, чтобы сжечь труп, надеясь, что запах крови преуспеет там, где огонь потерпел поражение. Затем он прогнал нас прочь: «Отдохните хорошо. Утром у нас непростой марш-бросок до моря. Я вас не брошу, честное слово».

– Возможно, это и есть его план, – задумчиво проговорил доктор, когда мы удалились в укрытие. – Ускользнуть тайком и надеяться, что мы не выберемся вовремя.

Я подумал, что мой наставник наивен, если полагает, что человек вроде Джона Кернса позволит себе предоставить такое на волю случая.

– Надо сделать это сейчас, – сказал я. – Он думает, что мы легли спать. Если хотите, я сам это сделаю.

– Ты сделаешь «что»? Что за «что»?

– Тресну его по голове.

– Еще раз: я полностью понимаю привлекательность данного действия…

– Вы слышали, что он сказал, сэр. Сегодня ночью он не будет спать, и сегодня же мы уходим в Гишуб встречать «Дагмару».

– Можно подождать, пока он не уйдет на ночь, – предложил он. – В какой-то момент придется же ему отложить винтовку.

– С чего бы это? – Я почувствовал, как теряю терпение. Я – теряю терпение с Пеллинором Уортропом! – Сегодня он планирует нас убить, как только взойдет солнце.

– Да. Да, конечно, ты прав, Уилл Генри. Наверняка его план именно таков. И он должен догадываться о нашем, поэтому будем начеку. Как бы нам усыпить его бдительность?

Я изложил свою мысль. Он выдвинул несколько возражений, главным из которых было наиболее очевидное – Кернс может почуять неладное.

– А если он что-то заподозрит, – сказал монстролог, – ты более чем наверняка заплатишь высшую цену.

Но ничего лучше он придумать не смог. Надо было действовать быстро; в любой момент Кернс мог решить, что наш час пробил.

Прежде, чем мы разделились, Уортроп тронул меня за плечо и пристально посмотрел мне в глаза. В его взгляде я прочитал вопрос. Я повторил то же, что говорил ему в Дувре:

– Я не боюсь, сэр.

– Я знаю, – серьезно сказал он. – И от этого мне страшно.

* * *

Нет никакого чудовища, сказал Джон Кернс. Только люди.

Он заслышал мое приближение задолго до того, как я дошел до его укрытия, и вихрем обернулся ко мне, вскинув винтовку. Я тут же выпрямился и тихо окликнул его:

– Доктор Кернс! Доктор Кернс!

– Что такое? – негромко отозвался он. – Где Уортроп?

– Мы что-то услышали… там, у нас, – я показал вниз по тропе. – Он пошел проверить.

– Пошел… Зачем он это сделал, Уилл?

Я шагнул ближе. Он не опустил винтовку. Это выдало его с головой. Если бы Кернс опустил винтовку, я мог бы подумать, что мы с доктором просто параноики. Но он ее не опустил, он целился точно в центр моей груди.

– Взглянуть, что бы это могло быть, – ответил я.

– Тогда он с ума сошел. Все, что ему надо было сделать, это присоединиться ко мне тут и ждать, пока оно само к нам придет.

– Это было совсем рядом с пещерой, – дрожащим голосом сообщил я, – прямо за валунами. Он не хотел рисковать. Оно было очень близко, сэр, и доктора уже слишком долго нет. Я боюсь…

– Ты боишься? – переспросил он. – Боишься?

Он покинул свой насест, медленно подошел и встал передо мной.

– Ты боишься? – спросил он еще раз. Его серые глаза холодно сияли в свете костра, а лицо было необычно серьезно.

– Можно мы пойдем поищем его, пожалуйста? – прохныкал я. В груди у меня знакомо стиснуло: силой, что могла бы разломить мир надвое, и голосом доктора в Адене, произносящим: «Мы должны быть незаменимы друг для друга».

– Что ж, само собой. Пойдем вместе, Уилл. Задавим числом, ага?

Он расплылся в своей обычной ухмылке, переложил винтовку на сгиб руки и добродушно похлопал меня по голове, как дядюшка – любимого племянника.

– Не надо бояться, – сказал он.

Я поднял глаза – Oculus Dei, так называл их Кернс – и посмотрел прямо в его собственные, и он узнал свои глаза в моих, но слишком поздно, и прежде, чем он успел вскинуть ружье или отшатнуться, длинный нож Аваале со свистом взлетел и погрузился ему в шею.

Кернс осел на колени, широко раскрыв глаза от удивления, и начал было поднимать винтовку. Я пинком вышиб ее у него из рук. Он вскинул руки к фонтанирующей кровью ране в шее – кровь пульсировала в такт его угасающему сердцу – и рухнул навзничь, протягивая ко мне окровавленные пальцы, но я был слишком далеко. Ему было меня не достать.

Я подошел к винтовке, поднял ее, принес обратно – туда, где лежало тело – и запихал ее под труп. Затем я поднял правую руку Кернса, пропустил палец через пусковую скобу и отступил осмотреть дело рук своих.

«Нет никаких чудовищ. Есть только люди».

Я подобрал нож и побежал за доктором.

Часть сорок четвертая
«Упавшая звезда»

– Расскажи мне еще раз, – велел Уортроп.

Я рассказал – без колебаний, глядя все так же твердо. Кернс в самом деле почуял неладное и не оставил мне выбора, кроме как защищаться.

– Он собирался застрелить тебя в упор, – с сомнением протянул монстролог. – Из «винчестера».

– Да, доктор. Он прицелился прямо мне в грудь и сказал, что ему жаль, но выбора у него нет.

– Как у тебя. Выбора нет.

– Да, сэр.

– И ты зарезал его в шею. Пока он целил тебе в грудь из винтовки.

– Да, сэр.

– И как тебе это удалось? Подобраться достаточно близко, минуя разделяющий вас ствол «винчестера»? – Он явно с трудом мог себе это вообразить.

– Я выбил ствол левой рукой и ударил правой.

– Ты его выбил?

– Я имею в виду отбил в сторону. Он так его и не отпустил.

– И все это время он не замечал, что у тебя нож?

– Я прятал нож за спиной.

– Итак, когда он вскинул винтовку, чтобы тебя застрелить, – медленно проговорил он, – ты выдернул правую руку из-за спины, сбил винтовку в сторону левой и в то же мгновение выхватил нож другой рукой и замахнулся им, чтобы зарезать его ударом в шею?

– Да.

– Да?

– Да, сэр.

Он задумчиво почесал себя под подбородком.

– Это ты быстро сообразил.

– Да, сэр. Я имею в виду, спасибо, сэр.

– А рефлексы еще быстрее. Ты должен как-нибудь мне продемонстрировать.

– Мне пришлось его убить, доктор Уортроп.

– Хм-м. Да. Полагаю, что так. Самосохранение – твое неотъемлемое право.

– Мне пришлось, – настаивал я. – Ради нас обоих.

– Мне больше нравился тот план, когда ты заманивал его вниз, на тропу, чтобы я мог треснуть его по голове.

– Я это не планировал. Оно просто… так вышло.

– Разве я сказал, что ты это спланировал, Уилл Генри? Тогда это был бы совсем другой коленкор. Это не то же самое, что случилось в Адене. Убивать Джона Кернса не было необходимости.

– Но что он умер, это, однако, к лучшему.

Он поморщился, пристально посмотрел мне в глаза, и даже тогда я не отвел взгляда.

– Как так, Уилл Генри?

– Если бы мы просто бросили его тут, он бы мог как-то выбраться с острова. Я думаю, что как-то выбрался бы, потому что он… он Джон Кернс.

– И? Какое это имеет значение, если мы сами выберемся?

– Имеет, сэр, потому что вы все равно были бы для него угрозой. Вы слишком много знаете и слишком много видели.

Между нами воцарилось молчание. Он поглядел на меня, и я поглядел на него в ответ, и звезды медленно истаивали с неба.

– Думаю, это к нам обоим относится, Уилл, – сказал он, нарушив тишину – но не то, что лежало в ней между нами.

В десятом часу нашего последнего дня на Кровавом Острове исполинские объятия гор разомкнулись, и мы увидели равнину, простиравшуюся до самого моря. День был ясный, жаркий и почти безветренный, и я заметил нескольких великолепно окрашенных ящериц, греющихся на солнышке на камнях. Бабочка порхнула мимо на переливчатых синих крылышках. Монстролог показал на нее и заявил:

– Ты только посмотри на нее. На мили вокруг ни одного цветка. Она наверняка заблудилась.

Массивный силуэт появился внизу под нами – меж двух валунов, отмечавших конец тропы. Сперва мое сердце подпрыгнуло от радости. Это, должно быть, Аваале, подумал я. Я ускорил шаг; монстролог схватил меня за плечо и оттащил назад. Мы стояли и смотрели, как исполинское нечто мучительно шаркает к нам. Лохмотья свисали с его массивного костяка. Босые ступни были изорваны острыми камнями и оставляли на пути кровавые следы. Челюсть отвисла; глаза были черны и не моргали; крупные кисти рук покрывала корка запекшейся крови. Длинный рог торчал из широкого лба. Мы нашли Минотавра.

Я вскинул винтовку Кернса. За моей спиной монстролог издал негромкий протестующий возглас, вытянул руку и заставил меня опустить ствол.

Дитя Тифея вскинуло тяжелую голову, и его рот скривился в рыке мучительной ярости. Слюна-пуидресер с крапинками крови блестела на утреннем солнце. Шатаясь, оно двинулось к нам, слишком слабое, чтобы бежать, и оступилось. Оно упало. Судорогой могучих плеч чудовище оттолкнулось от каменистой почвы. Слезы из пуидресера лились по его иссохшему лицу, свет пронзал полупрозрачную плоть, и я ясно видел сквозь нее до самых его костей. Чудище встало, покачнулось, упало снова. Голова откинулась назад; черные глаза встретили безоблачное небо и изошли слезами.

– «А станешь искать упавшую звезду, – сказал монстролог, – так найдешь лишь смердящий студень, что, пролетая над горизонтом, на миг принял чарующее обличье».

Слезы жалости сверкали в его глазах. Оба они плакали – чудовище и человек, упавшая звезда и тот, кто ее искал.

«И когда я сойду на берег Кровавого Острова, чтобы водрузить флаг завоевателя, когда покорю вершину бездны и найду то, чего мы все и страшимся, и жаждем, когда обернусь взглянуть в лицо Безликому, чье лицо я увижу?»

Человек опустил ружье до уровня глаз чудовища.

Мы нашли Гишуб таким же, каким оставили: всеми покинутым городом мертвых. Прежде, чем жизнь вернется сюда, должны были пройти годы. Павших сожгут, их пепел вернут в землю, из которой они некогда вышли, дома опустошат и очистят, и новое поколение выйдет в море за жатвой. Жизнь вернется. Она всегда возвращается.

Мы ждали Аваале. Я не сомневался, что он вернется. Все имена что-то да значат, сказал он мне. Мы сидели в удлиняющейся тени «драконьей крови», и солнце, жирея, клонилось к горизонту, а в воздухе был разлит золотой свет. Его лучи плясали на листьях, тихо поющих над моей головой. Я глядел вниз, на море, и видел, как на краю мира балансирует корабль о тысяче парусов. Мой отец нашел способ исполнить свое обещание – через невероятнейшего из людей.

Рука этого человека обняла меня за плечи, и он проговорил мне на ухо:

– Я никогда больше тебя не оставлю, Уилл Генри. Я никогда тебя не брошу. Пока я жив, я буду за тобой присматривать. Как ты вывел меня из тьмы, так и я уберегу тебя от нее. И если прибой захлестнет меня, я подниму тебя на плечах; я не допущу, чтобы ты утонул.

То был миг его триумфа. Миг, когда он обернулся, чтобы взглянуть в лицо тому, чего все мы страшимся – и все мы ищем.

Я почти слышал его – флаг победителя, хлопающий на легком морском ветру.

В сумерках мы спустились на берег. «Дагмара» стояла на якоре между мокрым песком и горизонтом, а от нее прилив мчал шлюпку, чтобы отвезти нас домой.

– Аваале? – произнес я.

– Он может и не приехать, Уилл, – сказал доктор. – Кернс мог оказаться прав.

Я подумал о человеке, высившемся, как колосс в падшем мире, баюкавшем на руках ребенка, говорящем голосом, подобным грому: «Милосердие – это не наивно. Цепляться за последнюю надежду – не сумасшествие и не глупость. Это – сама суть человечности».

– Нет, – сказал я. – Правы оказались вы, доктор.

Я показал на восток, где по линии прибоя вышагивал босоногий человек, великан, чья темная кожа сияла в последних лучах угасающего солнца. Даже издалека я видел его широкую улыбку. Я знал, что означала эта улыбка. И он, жестокий пират, на чьем сердце больше не лежало бремени, поднял руку и помахал нам с ребяческой радостью.

От Сокотры до Адена, и потом от Адена до Порт-Саида, где Фадиль сдержал обещание, задав пир из фасиха и кюфты и представив меня своим дочерям-двойняшкам, Астарте и Дендере. Он сообщил им, что выйти за Офоиса, подопечного Михоса – стража горизонта, не худшее, что они могут сделать. Возможно, я покинул Порт-Саид помолвленным с одной из них; я не уверен.

Перед тем, как сесть на пароход до Бриндизи, Уортроп отбил в Нью-Йорк телеграмму:

«МАГНИФИКУМ НАШ ТЧК»

– Магнификум наш? – повторил я. Я испугался, что мой наставник утратил рассудок.

– Ну, он точно не у русских! – с улыбкой сказал монстролог. – Мы «вырвали клыки» ужасному чудищу, – он похлопал по своему чемоданчику. – Надеюсь, ты способен оценить иронию этого, Уилл Генри. Здоровая ироничность – лучший способ остаться в своем уме в мире, который чаще всего безумен; настойчиво ее рекомендую. Но все равно нас не встретят как героев, не будет ни наград, ни парадов в нашу честь. Победа над Тифеем останется невоспетой. Провал для Пеллинора Уортропа. Триумф для монстрологии, – затем он поправил себя, – нет. Для человечества.

Через Средиземное море мы добрались в Бриндизи, где сели в поезд до Венеции. Доктор послал меня с особым поручением, которое оказалось весьма непростым для тринадцатилетнего мальчика. «Даже не думай насчет пассажиров первого класса. Ступай сразу в третий. Богатство створаживает молоко человеческой доброты, Уилл Генри». В итоге я сумел одолжить искомый предмет у индуса, эмигрировавшего из Бомбея.

– Вообще-то я не суеверен, но это может принести мне удачу, – признался Уортроп, усаживаясь. Он ослабил воротник сорочки и вздернул подбородок. И не спускал глаз с бритвы, блестевшей у меня в руке. – А теперь аккуратно. Если ты меня порежешь, я очень рассержусь и отправлю тебя в постель без ужина.

Он изучил результат моих трудов в зеркале и объявил его достойно исполненным.

– Поискать мне цирюльника в Венеции? – вопросил монстролог вслух, пропуская между пальцев отросшие до плеч кудри. Затем он пожал плечами. – Не стоит торопиться, правда?

Когда мы прибыли в Венецию, давно уже пробило девять часов вечера. Темные воды каналов сверкали, как бриллиантовые ожерелья, и воздух был влажен от собирающегося дождя. Я узнал в посетителях клуба тех же людей, что и не одну неделю назад, словно они и не уходили, словно время в Венеции застыло.

Может, так оно и было на самом деле. Доктор заказал выпить тому же коротышке-официанту с лицом бассет-хаунда, Бартоломео вышел и уселся за пианино в знакомых черном сюртуке и насквозь пропотевшей белой сорочке; дверь у сцены отворилась, и появилась Вероника Соранцо в вылинявшем алом платье, таком же, как то, что она отдала моему наставнику. Бартоломео энергично играл, Вероника отвратительно пела, а Пеллинор смотрел в восхищении. В конце песни она подошла к нашему столику, поприветствовала его пощечиной по свежевыбритой щеке, обругала bastardo[179]179
  Ублюдком (ит.).


[Закрыть] и idiota[180]180
  Идиотом (ит.).


[Закрыть], и Бартоломео рассмеялся со сцены.

– Ты так и не ответила на мою телеграмму, – сказал ей доктор.

– А на сколько моих писем не ответил ты? – парировала она.

– Я думал, что ты умерла.

– Я боялась, что ты жив.

– Имей терпение.

Вероника против воли рассмеялась.

– Чего тебе нужно, Пеллинор? – спросила она. – За каким чудищем ты на сей раз гоняешься?

Он прошептал ей что-то на ухо. Я заметил, как Вероника вспыхнула под толстым слоем грима.

– Но почему, Пеллинор? – спросила она.

– А почему бы и нет? – со смехом парировал Уортроп. – Пока я здесь – и пока ты здесь – но, что самое важное, пока мы оба еще в состоянии!

Монстролог подхватил ее в объятия. Бартоломео понял и начал играть вальс. Клиенты, сидевшие за столиками, пили и не обращали внимания. Бартоломео тоже не смотрел; он был поглощен музыкой. Я был единственный, кто смотрел, как они танцуют в дымном желтом свете, пока снаружи дождь целовал брусчатку Калле де Каноника. Были женщина в красном и одинокий мужчина, что танцевал с ней, и мальчик, что смотрел на них, как и они, одинок.

Мир велик, и очень просто позабыть, насколько мы малы. Время пожирает нас, как звездная гниль. Монстролог полагал, что эта миссия принесет ему бессмертие: триумф, что переживет его краткий выход на сцену жизни. Он ошибался. Пеллинор Уортроп канет в Лету, его благородный труд не найдет признания, его жертва останется в тени деяний менее значительных людей. Он мог бы купаться в отчаянии, грызть сухие кости горечи и раскаяния.

Вместо этого он приехал в Венецию, и он танцевал.