Текст книги "Мари Галант. Книга 1"

Байярдель с трудом сглотнул слюну. Вначале он был поражен словами майора. К счастью, он умел быстро собираться с духом, какие бы тяжелые удары ни наносила ему судьба. И теперь он скоро оправился. Мерри Рулз увидел, как у великана расправляется грудь, а лицо наливается кровью: растерянность сменялась гневом.

– Господин майор! – послышался его мощный голос, эхом отозвавшийся в душе Мерри Рулза. – Вы слишком торопитесь и довольно странно истолковали мои слова! Кто говорит о неповиновении? Кто отказывается от поручения?

Он шагнул к столу, и Мерри Рулз инстинктивно закрылся рукой, будто защищаясь от удара.

– Вы решили уничтожить флибустьеров с Мари-Галанта, – продолжал Байярдель, – и я только спросил, исходит ли это решение от губернаторши. Я никогда не стану действовать вопреки приказу или даже просто желанию госпожи Дюпарке. Ее воля для меня так же свята, как ее покойного супруга.

– Солдат не обсуждает приказы, – вставил Мерри Рулз, – он их исполняет.

– Разумеется. И я готов повиноваться госпоже Дюпарке.

– В таком случае вам остается немедленно заняться подготовкой! Такова воля генеральши.

Байярдель не сомневался, что Рулз говорит правду, и замолчал. Майор, воспользовавшись передышкой, встал и стал шарить по столу, заваленному бумагами. Наконец он отыскал под шпагой документ и развернул его.

– Подойдите, капитан, – приказал он.

Байярдель повиновался и с первого взгляда узнал карту острова Мари-Галант, составленную двумя годами раньше, в 1656-м, отцом Фейе.

– Эту копию вы заберете, а карта останется в крепости, – сказал Мерри Рулз.

Майор провел ногтем с севера на юг и с запада на восток.

– Как видите, – пояснил он, – Мари-Галант имеет округлую форму. Две реки делят ее на четыре части. Одна из рек образует огромные горько-соленые озера.

Он провел пальцем вдоль восточного побережья:

– Между бухтой Ветров и Валунами вы видите две прелестные бухты, в том самом месте, где эти реки впадают в океан. Это Железные Зубы и Мабуйя. Вот куда вы отправитесь на трех кораблях, капитан…

Мерри Рулз перевел дух, выпрямился и смело встал перед Байярделем:

– Сведения поступили к судье Дювивье. Согласно полученной им информации, после нападения на Сент-Кристофер часть флибустьеров, оборонявшихся на этом острове, отошла в поисках прибежища на остров Тортю. Эти люди нас не интересуют. По всей видимости, они находятся там, чтобы преграждать путь галионам совершать набеги на испанские колонии. Однако другая часть флибустьеров разместилась в окрестностях Мари-Галанта, между Железными Зубами и Мабуйя. Присутствие этих негодяев всего в нескольких часах хода от наших берегов представляет для Мартиники постоянную и серьезную угрозу. Голод породит волка. Скоро у флибустьеров Мари-Галанта останется только вода. Тогда они устремятся к нам, хотя бы для того, чтобы обеспечить себя провиантом… Если форт Сен-Пьер в состоянии отбить любую атаку, то о Королевском форте этого не скажешь: он недостаточно вооружен, гарнизон там малочисленный. Мне ли вам говорить, капитан, что такие селения, как Ле-Карбе, Фон-Капо, Анс-де-Реле или Ле-Диаман, не смогут оказать никакого сопротивления этим разбойникам? Уничтожение последних стало, таким образом, насущной необходимостью… И потом…

Он замолчал и заглянул в глаза великану, чтобы придать вес своим словам.

– И потом, – с нажимом продолжил он, – это приказ короля: флибустьеры – разбойники и заслуживают соответствующего наказания, то есть должны быть повешены…

Байярдель и бровью не повел, хотя ему казалось, что все происходящее – страшный сон. Он видел, как майор развернулся, отошел от своего стола, прошелся по кабинету, наклонив голову вперед и словно размышляя. Наконец Рулз снова приблизился к нему.

– Капитан! – произнес он. – Не буду говорить, как опасна эта экспедиция. Разбойники хорошо вооружены, у них есть пушки и порох. Но у вас они тоже есть. Вам также известно, что они не отступят и предпочтут скорее умереть, чем сдаться. Их методы ведения боя, то есть абсолютное отсутствие совести, презрительное отношение к вопросам чести и данному слову, жестокое обращение с пленными – все это делает их сущими демонами, еще более страшными, чем карибские дикари. Ваша задача – их истребить. Тем не менее постарайтесь захватить как можно больше этих негодяев живыми. Если по приказу короля они должны быть повешены, пусть это произойдет здесь. Мы обязаны свершить казнь в назидание и устрашение тем, кто испытывает хотя бы робкое поползновение стать пиратом, а также пусть трепещут и те, кому удастся от вас улизнуть: надо отбить всякую охоту подходить к нашим берегам!

Мерри Рулз снова пристально посмотрел на капитана. Тот выслушал его, не моргнув глазом. Майор счел необходимым спросить:

– Вы все поняли?

– Да, господин майор, – твердо отвечал Байярдель.

Лицо Рулза приняло довольное выражение, затем он усмехнулся.

– Я знаю, капитан, – произнес он проникновенно, – что среди флибустьеров у вас есть друзья. Я бы даже сказал, что один из них вам особенно дорог, и это известно всем. Вы догадываетесь, о ком я говорю: об Иве Лефоре, на мой взгляд, печально известном всякого рода действиями, некоторые из которых могут рассматриваться как спасительные для Мартиники. Однако этого недостаточно, чтобы забыть: в конечном счете Лефор такой же разбойник, как и другие, вор, убийца, дезертир и предатель. Вы солдат. Вы обязаны повиноваться своему королю. Стало быть, забудьте о дружеских чувствах к этому человеку, если случайно встретитесь с ним в бою. Лефор заслуживает даже более сурового наказания, чем кто бы то ни был из этих морских пиратов!

Байярдель побледнел, но не шевельнулся.

– Спешу сообщить, – прибавил майор, – что вы, вполне вероятно, столкнетесь с Лефором и его людьми. Сведения, полученные судьей Дювивье, не указывают, правда, на то, что «Атланту» видели в окрестностях Мари-Галанта. Но поскольку Лефор – разбойник и безумец, он, возможно, придет, рискуя жизнью, вместе со своей командой на выручку друзей-пиратов!

Несмотря на сильное волнение, Байярдель легким кивком головы показал, что все понял и исполнит свой долг, как бы тяжел он ни был.

– Еще минуту! – задержал его майор. – Для вашего сопровождения я назначил старшего бомбардира лейтенанта Белграно, опытного моряка Шарля де Шансене, а также молодого и энергичного Жильбера д'Отремона. Кроме того, я придаю вам смельчаков, которым сам черт не страшен: колонистов Лашикота и Эрнеста де Ложона. Как вы знаете, это все народ бывалый; они сражались бок о бок с генералом Дюпарке во время штурма Гренады и битвы с карибскими индейцами. Весь цвет острова отправляется вместе с вами. Вы непременно победите! Помолчав, майор повторил:

– Вы непременно победите, в противном случае будет основание заподозрить, что вы проявили известную слабость, известное благодушие по отношению к бандитам. Невозможно допустить, чтобы ваша репутация оказалась запятнана.

Помертвевший Байярдель снова кивнул, не говоря ни слова.

– Вот так! – заключил Рулз. – Готовьтесь. С этими людьми встретитесь позднее.

Разговор был окончен. Мерри Рулз вернулся к своему креслу, упал в него и, не глядя на капитана береговой охраны, протянул ему карту. Байярдель взял ее и развернулся. Стуча сапогами, он зашагал к массивной двери.

Спустя несколько мгновений капитан, насупившись, миновал лестничную площадку. Он был бледен, но держался молодцом и едва удостоил взглядом колониста Пленвиля, которого в это мгновение дежурный пригласил к майору.

Пленвиль бросил на капитана игривый взгляд. Он больше не боялся, зная, что одержал сейчас над врагом свою первую победу. Теперь он спешил к Мерри Рулзу, чтобы быть уверенным и получить подтверждение: Байярдель послан на смерть или бесчестье, но даже если он одержит победу, жизнь навсегда будет ею же и отравлена…

Колонист поднялся, его примеру сейчас же последовал его товарищ, молодой неприятный дворянин, которого Байярдель приметил еще раньше. Колонист и дворянин ждали, стоя бок о бок и усмехаясь, пока капитан береговой охраны уйдет.

Наконец солдат с алебардой назвал колониста Пленвиля; тот попросил друга подождать и вошел к майору.

– Ну здравствуйте же, Пленвиль! – воскликнул Мерри Рулз, не вставая из-за стола.

– Здравствуйте, майор. Глядя на капитана, я сразу догадался, что вы славно его отделали.

– Так и есть, Пленвиль. Жребий брошен. Колонист потер руки, посмотрел на стул и сел.

– Со мной пришел шевалье де Виллер, – помолчав, сообщил он. – Он без ума от вас! Вы для него – величайший человек в поднебесной, и, как мне кажется, это хорошо: похоже, у него мощные связи при дворе.

– Так он, во всяком случае, утверждает…

– Это правда!.. Могу поклясться!.. Король оказывает его семье покровительство. Можно не сомневаться, что этот человек нам пригодится…

– Ничего не имею против, – кивнул Рулз. – Я его приму. Бог мой! Он совсем не требователен. Что мне стоит посулить ему клочок земли в случае успеха!.. Да, если он преуспеет, удовлетворить его будет проще простого. А если он провалит дело, я ничем ему не буду обязан!

– Он преуспеет, – пообещал Пленвиль. – Этот человек не отступит ни перед чем ради удовлетворения собственного честолюбия. Он умен и хитер. Да вы сейчас сами в этом убедитесь.

– Когда он отправляется?

– Как можно раньше. Он намерен последовать за отцом Фейе. И я признаю его правоту. Я бы чертовски удивился, если б ему не удалось заткнуть за пояс этого достославного священника!

– Ну что ж, – заключил Рулз. – Пусть войдет. Ступайте за ним, и посмотрим вместе, что можно предпринять.

* * *

Едва очутившись во дворе форта, Байярдель протяжно вздохнул. Он был совершенно ошеломлен и шатался как пьяный. Слова Мерри Рулза еще звучали у него в ушах, но он не смел поверить в реальность полученного задания… Однако, потребовав своего коня, он буквально вырвал узду из рук лакея и вскочил в седло, даже не взглянув на часового.

Он поскакал в таверну.

Когда Байярдель прибыл в «Дылду Нонен и Гуся», он застал там Лагарена: тот не двинулся с места, ожидая капитана, как обещал. Лагарену хватило одного взгляда, чтобы понять: произошло или готовится нечто очень серьезное.

Байярдель сел напротив него, поставив между ног длинную шпагу.

– Глупцы! – вскричал он. – Жертвуют островом ради удовлетворения собственных безумных страстей!

Он задохнулся от возмущения, но спустя некоторое время сердито прибавил:

– И губернаторша согласна! Недолго думая, жертвует единственной надежной, хоть и незаконной защитой, которую мы имеем! Уничтожение флибустьеров – дело решенное, а поручено оно, милейший, человеку, которого вы видите перед собой!

В нескольких словах он пересказал свой разговор с майором. Лагарен тоже был сильно подавлен. Он сказал:

– Уничтожить флибустьеров! Да это значит обречь остров на голод!

– Да, – решительно произнес Байярдель. – Наступит голод, потому что все английские пираты только этого и ждут! Отныне ни одно французское судно с продовольствием не сможет зайти в тропики! Никто не помешает англичанам их грабить.

– Кроме того, – прибавил Лагарен, – они смогут беспрепятственно высадиться на острове. Разве форт Сен-Пьер сможет противостоять английской эскадре?!

Капитан береговой охраны думал о Мари, о ее непостижимом решении и в особенности о ее предательстве по отношению к Лефору, так как Лефор оказывался под ударом.

– Ах, приятель, ничего нет страшнее, когда женщины хотят командовать мужчинами! – вскричал Байярдель. – Память у них короче, чем у комара. Для них нет ничего святого, а когда попадают в руки фата, становятся тряпичными куклами!

– А как же вы? – спросил Лагарен. – Подчинитесь?

– Разве я могу поступить иначе? Ведь я клялся в верности генеральше и состою на службе у короля!

– Разумеется, – смутился его собеседник.

– Но с каким удовольствием я проткнул бы этого майора! – закончил Байярдель. – Попросим Бога, друг мой, чтобы когда-нибудь мне представился удобный случай, и, клянусь, я не заставлю его ждать!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Флибустьеры с острова Мари-Галант

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Железные Зубы

С раннего рассвета собачий лай доносился со склона холма, поросшего кокосовыми пальмами, тяжелые светлые растопыренные листья которых клонились к земле. Время от времени раздавался оглушительный ружейный выстрел. Тогда люди, копошившиеся неподалеку от устья Арси, останавливались, поднимали головы в ожидании победного клича, но все было напрасно.

Вооруженные мачете, своим любимым оружием во время абордажа, они с воодушевлением набрасывались на пальмы со спелыми золотисто-желтыми плодами, будто не замечая палящего солнца, сжигавшего их до костей. Кое-кто строгал бамбук, другие плели косички из высушенных листьев алоэ. Несколько хижин на сваях уже стояли, глядя окошками в море. Из некоторых хижин коптильни, потрескивая, выбрасывали в небо сноп искр и густой серый дым. Мало-помалу лагерь обустраивался.

Отец Фовель в приподнятой сутане, отчего заголились его худые ноги, густо поросшие рыжими жесткими волосками, стоял лицом к морю и с набожным видом читал требник.

С этой стороны Мари-Галант омывал океан, более зеленый и темный, чем Карибское море.

Франсуа де Шерпре, помощник капитана с «Атланты», в задумчивости расхаживал по берегу, поросшему красным виноградом с яркими смарагдовыми листьями размером с большую тарелку.

Манцениллы, густо поросшие тяжелой листвой, в тени которой гибнет все живое, росли совершенно беспорядочно. Избегая страшнейших ожогов ядовитого сока, их пришлось поджигать, чтобы беспрепятственно причалить и проникнуть в селение.

В том месте, где на горизонте сходились небо и море, проходила четкая грань, расцвеченная, правда, всеми цветами радуги. Ниже этой границы раскинулась зеленоватая гладь, похожая на малахит с прожилками и светлевшая по мере удаления от берега, а посредине маячило судно.

Опять послышался глухой яростный лай, а спустя несколько мгновений – новый выстрел.

Отец Фовель, перебиравший четки, так и подскочил: вслед за выстрелом оглушительный крик прокатился по склонам холма.

Шерпре обернулся, посмотрел на монаха и с усмешкой, похожей более на угрозу, глухо пробормотал:

– На сей раз попал!

– Надеюсь, с Божьей помощью он убил его! – одобрительно кивнул святой отец. – Знаю я этих зверей! Они пожирают христианина, да еще изгаляются при этом. Хватают его за ноги, тащат в воду, трижды поднимают на поверхность, заставляя полюбоваться солнцем. После этого закапывают в тину, чтобы слопать, когда его мясо станет помягче.

– Все это нам известно, – вмешался помощник капитана с «Атланты». – Но наш капитан, должно быть, прикончил его на сей раз!

– А я не уверен! – возразил отец Фовель. – Этим тварям пули шестнадцатого калибра нипочем, все равно что мне – ягоды рябины. И даже получив смертельную рану, они убираются в свое логово, чтобы спокойно там сдохнуть и всплыть кверху брюхом три дня спустя… Скорее капитан Лефор лишится голоса, подражая лаю собак, на которых охочи эти твари, чем убьет настоящего крокодила.

Шерпре пожал плечами в ответ и насмешливо процедил:

– Еще два слова такой проповеди, монах, и я соберу милостыню среди паствы!

Монах не успел возразить: снова раздались крики. Обернувшись, собеседники увидели капитана Лефора; он бежал со всех ног, потрясая над головой ружьем. Капитан был полуобнажен, с его мокрых штанов ручьями стекала вода.

Флибустьер вопил:

– Ко мне, ребятки! И захватите нашу самую крепкую сеть – эта тварь размером больше вашего капитана!

– Убили? – удивился монах и порывисто вскочил.

– Ступайте к озеру! – строго проговорил Лефор. – Там увидите, как она молится, воздев кверху все четыре лапы, а спина у нее в воде, словно в купели!

Человек десять бросились к озеру, а Лефор уронил охотничье ружье в песок и устало опустился перед хижиной, неподалеку от монаха.

Он обильно потел; курчавая поросль на его груди в жировых складках была усыпана капельками пота и воды. Ему едва перевалило за сорок; голову он держал высоко, у него были густые брови, крупный нос картошкой с перебитой переносицей, губы – толстые, щеки – мясистые, а в повадках – нечто звериное. Однако светлые живые глаза, подвижные, словно у рептилии, свидетельствовали о необыкновенной воле и переживаемых им сложных чувствах; глядя на него, становилось понятно, что этот человек способен на все, как на прекрасный поступок, так и на низость.

Франсуа де Шерпре смерил капитана долгим взглядом и заметил, что великан дымится под солнцем, как костер, который никак не хочет разгораться.

Помощник капитана неторопливо приблизился к нему, так как все его движения отличались грациозностью, даже когда он обнажал шпагу или стрелял из пушки.

– Как только монах покончит с требником, – сказал он, – пусть займется коптильней, да?

– Конечно! – воскликнул Лефор. – Давно пора! Я так проголодался – крокодила съесть готов, а вместе с ним и весь экипаж «Атланты»!

– Прошу прощения, – вежливо заметил Шерп-ре, – но вы же знаете: «Атланты» больше нет! Со времени стычки с этим чертовым голландцем, унесшей пятерых наших матросов, существует лишь корабль под названием «Пресвятая Троица»…

– Черт побери! Такое не забывается! – подтвердил Лефор. – Однако это не должно мешать проклятому монаху заниматься коптильней.

Монах захлопнул ветхий требник, которым он довольствовался за неимением другого, и, поднимаясь, закричал:

– Иду, иду! И горе матросам, если они не приготовили пекари[2]2
  Пекари – американская дикая свинья.


[Закрыть] и черепаху, как я приказывал!

Подпрыгивая на ходу, так как его ноги путались в сутане, он направился в конец пляжа, где трое или четверо человек, стоя на коленях перед дюной, играли в ножички…

Лефор проводил монаха глазами, потом перевел взгляд на море. Почти тотчас Шерпре увидал, как капитан резко вскочил на ноги и отступил на два шага назад, словно обнаружил, что сидел на бочке с порохом.

– Тысяча чертей! – выругался Лефор. – Вы видели?

Огромным указательным пальцем, изогнутым и похожим на зрелый банан, он указывал в море.

Франсуа де Шерпре не торопясь приставил козырьком руки к глазам и долго стоял не шелохнувшись.

Лефор то и дело менялся в лице. Он первым заметил медленно приближавшийся корабль, подгоняемый восточным ветром. Судно двигалось не спеша, будто скользило по льду, абсолютно плавно. С земли оно выглядело не больше чайки, которая, сложив крылья, падает в воду за добычей.

Шерпре пролепетал несколько слов, которые мог разобрать один Лефор, так как легкий ветерок приглушал голос помощника; кроме того, он сложил руки рупором, будто отдавал приказания в море.

– Черт возьми! Шерпре, кажется, впервые с ваших губ слетает нечто приятное, – произнес Лефор.

– Господин капитан, – возразил Шерпре глухим голосом, – позволю себе заметить со всею почтительностью, какую к вам питаю, что после такого упрека я был бы способен потерять галс, не будь я опытным моряком. Это, доложу я вам, французский корабль, что можно определить по форме его носовой части, в точности такой, как бочонок для сельдей. Ну, довольны? Сколько раз в море я докладывал вам то же самое? А в ответ вы неизменно посылаете меня ко всем чертям!

Лефор потер шею.

– Разрази меня гром, Шерпре! – вскричал он. – Ничего вы не смыслите в нашем деле и никогда не поймете! Вы говорите: в море! Да, черт возьми! А что мне может сделать на море французский корабль? Разве мы воюем с соотечественниками? Вы видели, чтобы я нападал на кого-нибудь, кроме испанцев или англичан?

– Так точно, господин капитан! Во мне еще живо воспоминание о наглом голландце, из-за которого мы потеряли пять человек! И вот доказательство: на мне сапоги боцмана, а на вас – камзол помощника капитана; а стоит вам приподнять сутану отца Фовеля, и вы увидите у него на поясе пистолет главного бомбардира!..

– Вот еще! – взревел флибустьер, злясь на самого себя за промах. – Если я и надел этот камзол, то потому что он мне подходит, как удар ножом по горлу такому негодяю, как вы. А сапоги, которые на вас, случаем, вас не беспокоят, как острая приправа желудок? Ну, а об отце Фовеле и вовсе помалкивайте, лейтенант: он стреляет из пистолета как Бог, а сейчас готовит нам, надеюсь, такую похлебку, которую я не отдал бы за все каронады «Атланты»!

– «Пресвятой Троицы», – не повышая голоса, снова поправил Шерпре.

Лефор пожал плечами и опять посмотрел в море, в то время как помощник капитана многозначительно покашливал.

– В конце концов мы, может, напрасно захватили это голландское судно, – продолжал Лефор вкрадчиво, будто внезапно охваченный смутными угрызениями совести. Бог свидетель, я в принципе не желаю зла голландцам, у меня среди них много друзей… Конечно, это была зрительная ошибка! Несчастный случай, Шерпре! Тропическое солнце дурно влияет на зрение: из-за него мы спутали флаги!.. Во всяком случае, – сердито прибавил он, – из-за этого проклятого голландца мы лишились пятерых человек, так что акулам досталось на сей раз освященное угощение!

Помощник с серьезным видом кивнул. Лефор мог видеть, как на его горле ходит вверх-вниз кадык.

– Все же я счастлив, – пояснил флибустьер, что вы доложили мне о французском судне. Клянусь всеми святыми, мне сейчас больше хочется есть, чем сражаться; у меня живот к спине прирос, а когда человек покрыл себя славой, как мы с вами, вполне справедливо, если он подумает немного и о своем желудке.

Он обернулся в сторону отца Фовеля, занятого жаровней, и сказал:

– Лопни моя селезенка! Если наш монах не закончил свою стряпню, я съем его самого!

Святой отец был очень занят и не обращал внимания ни на насмешки, ни на угрозы капитана. Он не спускал глаз с двух котлов, одного – с мясом пекари, другого – черепахи, и хлопот у него было хоть отбавляй.

Палящее тропическое солнце отполировало его череп, как старую кость, и тонзура уже была неразличима. Зато длинная бороденка, жидкая и неухоженная, украшала его подбородок, не скрывая, впрочем, острые зубы старого волка. Монах задрал серую сутану, заткнув ее полы за тугой кожаный пояс рыжего цвета. Под стать густой рыжей шерсти, покрывавшей костлявые ноги, монах уселся поудобнее, разложив неподалеку от костра, где поджаривались кабанина и черепашье мясо, пару пистолетов с медными рукоятями, украшенными дерущимися львами.

В настоящий момент он орошал кабана малагой из бочонка, в котором до того хранился порох.

Перед приготовлением кабаньей туше отрезали ноги, выпотрошили, вычистили, затем насадили на четыре колышка на высоте примерно в полтуазы[3]3
  Туаза – старинная французская мера длины, равная приблизительно двум метрам.


[Закрыть] от земли. Под белой жирной тушей развели костер, весело потрескивавший, а порой выстреливавший огнем.

Из подвешенной вверх животом пекари вынули все кишки, а на их место аккуратно разложили рядком всех островных птиц, каких только матросы «Пресвятой Троицы» сумели подстрелить в окрестностях: вяхирей, коричневых овсянок, черных горлиц… Птички тушились в утробе кабана, как в горшке.

Отец Фовель, по обычаю флибустьеров, с которым познакомился на острове, то и дело обновлял испарявшийся сок, подливая в живот пекари малагу, захваченную у испанцев.

Как истинный гурман, он приправил дичь ванилью, перцем зеленым и перцем красным, перцем-горошком, кокосовым молоком, и аромат разносился теперь по всему заливу Железные Зубы.

Время от времени на вершине холма хлопал выстрел, усиленный эхом, а немного погодя появлялся заросший щетиной человек, словно выходец из сказочного леса, в коротких штанах и куртке грубого полотна наподобие серой домотканой рубахи, на голове – высокая чалма, в руках – ружье. Человек подходил к монаху и бросал к его ногам свежеподстреленную дичь: куропатку, попугая или взморника – водящегося в здешних местах зверька, которых отец Фовель спешно приказывал ощипать другому пирату, а затем бросал в дымящееся брюхо кабана.

В нескольких туазах отсюда другая жаровня действовала, казалось, сама по себе и безо всякого присмотра. Гигантская черепаха жарилась целиком в собственном панцире. Ее тоже не забыли нафаршировать, но рыбой, которую ловили шляпой на поверхности воды. Предварительно черепахе спилили грудной панцирь и набили ее макрелещукой и всякой мелюзгой, также приправленными перцем-горошком, стручковым перцем и лимоном.

При каждом выстреле монах отпивал большой глоток малаги, потом, схватив вертел, пробовал пекари, стараясь не проткнуть кожу, так как во всем этом пиршестве монах, похоже, отдавал предпочтение соку с вином. Кабанина подрумянивалась, зажаривалась, корочка пузырилась и местами лопалась. Те места, где раньше у пекари были ножки, закруглялись под действием пламени, которое отец Фовель поддерживал, подбрасывая в огонь охапки сухой травы.

Кожа с ног пекари, как и с лап черепахи, пошла на чулки тем охотникам, которые добыли животных.

Когда принесли крокодила, подстреленного Лефором, капитан отклонил предложенные ему крепкие сапоги из крокодиловой кожи, и флибустьеры бросили жребий, чтобы разыграть лапы животного. Потом специалист срезал кожу с его живота, чтобы изготовить из нее ремни или пороховницы.

В лагере флибустьеров царило самое искреннее веселье; каждый трудился на общее благо; все были равны и объединены в священное Береговое Братство.

Солнце, находясь в зените, сияло над головами, словно начищенный котел, и предметы не отбрасывали теней.

Лефор снял штаны и вошел нагишом в теплую зеленоватую воду. Маленькие студенистые кубики с черным остовом во множестве плавали у поверхности. В нескольких туазах от капитана матрос, зажав по пистолету в каждой руке, следил за морем. Он должен был палить в воздух, как только заметит плавник акулы в волнах.

Лефор шумно плескался, забирал ртом воду и выпускал ее через нос наподобие фонтанчика у кита. Недалеко от того места Шерпре стоял на берегу, не спуская глаз с горизонта.

Ветер внезапно стих, и корабль, который помощник капитана определил как французский, замер в том самом месте, где небо сходилось с волнами.

Он перевел взгляд на «Пресвятую Троицу» и вскоре увидел, как от бывшей «Атланты» отваливает шлюпка с семью или восемью человеками на борту. Он немедленно подошел к отцу Фовелю и сказал:

– Сейчас прибудут негритянки, которых вам, отец мой, надлежит окрестить, как того хочет капитан. Однако, мне думается, крестить этих красоток, черных, как мои сапоги, значит искушать дьявола; ведь сегодня у нас копченая пекари и копченая черепаха, а вокруг сотня мужчин, изголодавшихся по женщинам!

– Хотел бы я знать, – возразил монах, – неужели Отец наш Всевышний отправится так далеко, когда речь идет всего-навсего о том, чтобы вырвать заблудшие создания из когтей демона. Главное – привести в лоно единой и истинной веры этих девушек, которые многое повидали еще в Сент-Кристофере!

– Я знаю, – продолжал помощник капитана, – что капитан Лефор только из снисходительности взял их на борт, когда мы покидали Бас-Теру. Испанцы ведь возвратятся, и девушки могли бы попасть к ним в лапы. Так что в конечном счете мы вырвем у них добычу. И все же, когда негритянки находились в Бас-Тере, матросы к ним отправлялись, если испытывали в том нужду. Но держать женщин на судне значит рисковать, очень рисковать с такими парнями, как наши! Я полагаю, дисциплина может разболтаться, так как всегда опасно держать женщин вблизи мужчин, особенно в этих широтах.

Отец Фовель помешивал дичь в животе у пекари. Он замер с деревянным вертелом в поднятой руке и изрек:

– Истинная чистота внутри каждого человека, а совместное проживание мужчин и женщин в нашем положении не имеет никакого значения, особенно после того, как эти негритянки будут обращены в нашу веру!

Успокоенный Шерпре больше не настаивал. Он восхитился кулинарным искусством монаха и в заключение промолвил:

– Вы так ловко крестите эту дичь, отец мой, что, ей-Богу, из ваших благочестивых рук было бы приятно принять и соборование!

– Сын мой! – вскричал монах. – За этим дело не станет; если вы так торопитесь на тот свет, я, мимоходом могу вас и подтолкнуть!

Шерпре ничего не ответил, так как снова стал внимательно вглядываться в море. Шлюпка подходила к берегу. Два матроса, один – на носу, другой – на корме, так налегли на весла, что те свистели при каждом взмахе. В лодке сидели пять негритянок. Казалось, их подобрали нарочно для того, чтобы продемонстрировать различные оттенки кожи, какая может получиться в результате смешения черной и белой рас: от самого темного и тяжелого цвета, так называемого «черного дерева», до нежнейшего персикового; от киновари и до шафрана.

Когда лодка причалила, Лефор как раз выходил из воды. Флибустьер, в обязанности которого входило отпугивать акул выстрелами, заткнул пистолеты за пояс и принялся энергично растирать капитану спину мокрым песком.

Негритянки со смехом направились к коптильне отца Фовеля, громко переговариваясь на ходу. Они были молоденькие, самой старшей – не больше восемнадцати, младшей – около шестнадцати лет. Но под тропическим солнцем они быстро созрели без всякого принуждения, имея перед собой пример окружающей их флоры.

Если бы не цвет кожи, их можно было бы принять за сестер: все пять девушек завернулись или, вернее, были плотно обтянуты кусками хлопковой материи одинаково ярких цветов; их юные упругие груди поддерживались косынками, завязанными на спине. Округлые бедра были обтянуты подобием юбок по колено.

Их ни о чем не просили, но они сами обступили монаха, вооружившись каждая парой очищенных от коры веток, служившими им вилками.

Очень внимательно девушки осмотрели дичь, томившуюся во чреве пекари. Когда они протыкали мясо и оттуда брызгал сок, добыча доставалась той из них, что крикнет и засмеется громче всех.

Впятером они могли бы запросто перекричать сотню самых голосистых попугаев. Отец Фовель оставил коптильню на их попечение и стал командовать флибустьерами, мастерившими соусники, то есть листья кашибу, перехваченные с четырех углов гатирами или завязками, и бутылочные тыквы, в которые в изобилии собирались наливать вино.

Тем временем Лефор успел снова надеть штаны и заявил во всеуслышание, что умирает с голоду.

Однако он заметил, что негритянки, суетившиеся у коптилен, начинали щебетать и кричать еще громче, когда кто-нибудь из матросов, притворившись, что ему позарез необходимо подойти к пекари или черепахе за каким-нибудь делом, шлепал девушек пониже спины своей широкой и плоской ручищей. Лефор почувствовал, как у него в душе закипает дикое веселье и подступает ощущение блаженства. Он потер руки.

В это мгновение над устьем Арси разнесся крик, заставивший всех повернуть головы.

Матрос протягивал руку, указывая на нечто такое вдали, что должно было вскоре поразить всех.