Текст книги "Мари Галант. Книга 1"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Похороны

Громко звонили колокола Сен-Пьера. Уже палящее солнце сияло в голубоватом небе, окаймленное серебристыми облаками.

Окончив туалет, Режиналь, натертый душистыми маслами, напудренный и напомаженный, отворил окно и выглянул во двор. Две лошади, привязанные к железным кольцам входной двери, безуспешно тянулись длинными мордами к зелени.

Мобре пробыл у тела генерала до самого утра и покинул его комнату лишь после прихода обоих Пьеротенов, которые принесли гроб. Тогда он направился к Мари предупредить о том, что настала пора положить покойного в гроб. Наконец вернулся к себе и немного привел себя в порядок после беспокойной ночи.

Лошади принадлежали тем, кто сейчас закрывал гроб. Было очевидно, что лошади подобной породы не предназначались для военных, судя по широким бабкам, широким спинам и крепким ногам, мощным и прямым, словно колонны. Животные были настолько тяжелы и неуклюжи, что шевалье улыбнулся своей мысли: пожалуй, наездники верхом на такой кляче чувствуют себя не хуже, чем в собственной постели.

Он был готов и вышел, подумав, что, может быть, понадобится Мари и в любом случае его присутствие рядом с ней в эту важную минуту просто необходимо.

Когда он вошел, гроб уже заколотили.

Это был массивный ящик, сбитый из досок красного дерева, настолько свежего, что, пока гроб перевозили из Сен-Пьера в замок Монтань по залитой солнцем дороге, словно оцепеневшей и обезлюдевшей в это время, на свежеоструганных досках выступила смола. Гроб был сколочен наскоро, так как в тропиках принято хоронить умерших в день смерти.

Мари была здесь; она застыла, наблюдая, как двое мужчин вгоняют в дерево последние гвозди. Она даже не повернула головы, когда Мобре вошел и стал рядом с ней, скрестив руки на груди; он принял то же положение, что и вдова, и не произносил ни слова.

Свечи еще горели. В комнате были только приоткрыты ставни, чтобы рабочим легче работалось; теперь они уже сделали свое дело и приготовились уйти.

Яркие блики играли на медных орнаментах по краям гроба и на ручках.

Двое мужчин сдержанно поклонились и пошли к двери. В это мгновение на пороге появилась Луиза де Франсийон. Она обвела комнату взглядом и сказала:

– Здравствуйте, кузина.

– Здравствуйте, Луиза, – недрогнувшим голосом отвечала Мари.

Режиналь успел перехватить красноречивый взгляд, который вместо приветствия ему бросила девушка. Однако он остался невозмутим; в ответ у него лишь едва заметно дрогнули веки да шевельнулись губы, но он так ничего и не произнес. Однако его настолько поразило самообладание Мари, что он обратил все свое внимание на женщину, решив за ней понаблюдать.

Вдова генерала была бледна, но во всем ее облике читалась решимость. Она уже не обращала внимания ни на Луизу, ни на шотландца. Должно быть, она горячо и проникновенно молилась, не сводя глаз с гроба красного дерева, навсегда скрывшего от нее любимое лицо. Мари перекрестилась, после чего полуобернулась и взглянула на присутствующих.

Она заметила, что Луиза выглядит измученной:

– Вы устали, кузина. Вам бы тоже не мешало хорошенько отдохнуть. От всей души благодарю за заботу в эти тяжелые для меня минуты; и вам спасибо, шевалье… К сожалению, бедные мои друзья, на этом ваши мучения не кончаются!..

Она вздохнула.

– Мадам! – заговорил Режиналь. – Вы знаете, что можете на меня положиться, как на родственника, на брата; так было всегда и при любых обстоятельствах.

– Мне это известно. Еще раз спасибо. Она обратилась к кузине:

– Луиза! Прошу вас принять вместо меня всех посетителей.

Девушка кивнула, и Мари продолжала:

– Пойду приготовлю траурное платье…

Не прибавив больше ни слова, она твердой походкой вышла из комнаты.

Режиналь и сильно взволнованная Луиза остались стоять лицом друг к другу. Шотландец решал про себя, чем объясняется ее волнение: тем, что ее переполняет связывающая их отныне тайна, или торжественность минуты, которую она переживает в тени усопшего.

Луиза сделала шаг навстречу шевалье и пролепетала:

– Режиналь, я разбита, я сама не своя. Думаю, что не смогу присутствовать на похоронах. А вы?

– Я? – холодно переспросил он. – По многим причинам мое присутствие может кое-кому не понравиться, как я полагаю.

– То есть как? Вы были другом генерала и его жены!..

– Разумеется. Если бы генерал не занимал столь высоких постов на острове, я не колебался бы ни секунды. Но надобно взглянуть на вещи прямо, надлежит быть откровенным. Не сочтите мои слова циничными, дорогая Луиза, но на похоронах всех будет волновать вопрос не столько о том, кого провожают в последний путь, сколько о преемнике губернатора Мартиники… Подумали ли вы о том, какие будут строиться догадки, какие будут составляться комбинации? Задавались ли вы вопросом, сколько честолюбивых мечтаний пробудила и даже породила эта смерть?

– Верно… Но вы-то здесь ни при чем, Режиналь…

– Я – иностранец, – величаво произнес он в ответ, – и не должен об этом забывать. Меня ненавидят именно потому, что я другой национальности. Приди я на похороны генерала Дюпарке, меня не преминут обвинить в тайной подготовке дворцового переворота!

Она опустила голову.

– Зато вы, Луиза, обязаны сделать над собой усилие, вы должны взять себя в руки и присутствовать там непременно!

Она с трудом сглотнула слюну, всем своим видом словно желая показать: «Какая жалость! Я бы предпочла остаться с вами!»

Он схватил ее за запястье и зашептал с таинственным видом:

– Луиза! Отныне мы не можем себе позволить ни малейшей оплошности или неосторожности.

Он выпустил ее руку и подошел к окну: его внимание привлек какой-то шум. Подавшись вперед, через приотворенные ставни увидел, как несколько всадников въезжают через железные ворота.

– А вот и те, кого вы ждете и должны принимать, – презрительно процедил он. – Поторопитесь, Луиза!

Он вернулся к ней и буквально вытолкнул ее в коридор, словно подозревал, что она способна на нежелательный шаг.

Режиналь де Мобре с удовлетворением наблюдал сквозь щели в ставнях, как выезжает небольшая процессия, увозя к форту Сен-Пьер на лафете пушки, запряженной тремя лошадьми, тело генерала.

Шнуры покрова на гробе поддерживали капитан Байярдель, капитан Летибудуа де Лавале, господин Левассер и колонист Лафонтен.

Шотландец ни с кем не хотел встречаться. Заперся в своей комнате и оттуда следил за происходящим. Он видел, как Мари в сопровождении отца Шевийяра и отца Бонена вышла во двор, закутавшись в длинную траурную вуаль. Мари держалась молодцом. Шевалье с восхищением про себя отметил, как мужественно она переживает огромное горе, какую силу духа проявляет в тяжелых для нее условиях.

Потом конский топот стал затихать; смолкли заупокойные гимны, распеваемые обступившими гроб миссионерами, и солнечное утро, подходившее больше для праздника, нежели для траура, вступило в свои права.

Процессия была уже далеко, когда Режиналь не спеша спустился по лестнице в большую гостиную.

В Сен-Пьере продолжали звонить колокола. Шотландец отворил дверь в буфетную и застал там Сефизу и Клематиту; обнявшись, обе рыдали с подвываниями. Заметив шевалье, они разом пронзительно вскрикнули и хотели было убежать, словно застигнутые врасплох. По правде говоря, чернокожие рабыни были потрясены более атмосферой торжественности, в которой прошла недолгая и простая церемония прощания в замке Монтань, нежели самой смертью повелителя Мартиники.

Режиналь взглянул на них с раздражением и довольно грубо спросил:

– Где Жюли?

Он держался сухо и властно, и негритянки замерли как завороженные. Однако они так и не ответили, Режиналю пришлось повторить вопрос. Наконец Сефиза решилась:

– Моя видеть, как она искать…

Она вопросительно посмотрела на Клематиту.

– Вина или как? – спросила та.

Режиналь не стал настаивать. Он громко хлопнул дверью и направился в комнату субретки. Но едва он миновал гостиную, как столкнулся с Демаре.

Лакей отличался высоким ростом и крепким сложением. Однако он сутулился, словно крестьянин, привыкший копаться в земле; на низкий лоб спадали нечесаные волосы, а плутоватые глаза глубоко запали. Неспешной походкой он направлялся во двор, куда его призывало какое-то дело. Было мгновение, когда Режиналь едва не бросился на него, чтобы потребовать объяснений. К несчастью, он позабыл шпагу в комнате, а в руках у него не было ни палки, ни дубины, как говорят негры, чтобы отходить плута по заслугам. Шевалье следил за тем, как лакей удаляется. Тот, внешне забитый и неотесанный, шел, глядя прямо перед собой, даже не повернув голову и, казалось, не заметив шевалье. Режиналь усомнился, не ошибся ли он накануне, приняв лакея за злоумышленника, скатывавшегося вниз по лестнице. Конечно, в темноте немудрено было и ошибиться, однако он отчетливо разглядел мужчину, а в замке Монтань, кроме него и Демаре, мужчин не было, что и показалось ему весьма убедительным доводом.

Он пошел прочь и постучал в комнату Жюли. Не дожидаясь ответа, потянул задвижку и еще раз оглянулся на лакея. Тот заглядывал с улицы в окно, прильнув лицом к стеклу, как если бы снова за ним следил. Режиналь почувствовал, что его охватывает необузданный гнев. Он, несомненно, бросился бы в погоню за Демаре, но в эту минуту подошла Жюли и воскликнула:

– Шевалье! Здравствуйте… Вам что-нибудь угодно?

– Да, черт возьми! – вскричал он. – Мне бы хорошую шпагу или палку в руки! Уж я бы проучил наглеца, что подслушивает под дверьми и шпионит за мной!

– О ком это вы? – звонко рассмеялась субретка.

– О Демаре!

Жюли еще пуще захохотала, грациозно покачивая головкой, отчего задрожали колечки ее волос.

– Да на что вам Демаре? Как это он умудрился так вас рассердить?

Режиналь смотрел на девушку, и ее изящество, красота, веселость заставили его позабыть о своем гневе. Он ничего не ответил, только улыбнулся и сказал:

– Ах, плутовка! Полагаю, вы можете сообщить мне об этом человеке такое, чего мне самому и не придумать!

– Вот я бы удивилась!

– Но не я! Не настолько я глуп или слеп, чтобы не догадаться: Демаре был вашим любовником!

– Моим любовником?! Скажете тоже!

– Ах, черт!.. Если память мне не изменяет, однажды вечером вы дали мне это понять. Не хотели оставаться со мной, как вы говорили, потому что в постели вас ждал Демаре.

– В конце концов это возможно, – с равнодушным видом признала Жюли.

Мобре окинул субретку строгим взглядом; он почувствовал в душе укол ревности.

– В таком случае знайте, что мне это совсем не нравится, – обронил он. – Надеюсь, вы не придаете этому типу большого значения, однако он повел себя со мной настолько нагло, что впредь я не потерплю, чтобы он вокруг вас крутился.

– Если я правильно вас понимаю, шевалье, – не моргнув глазом, возразила девушка, продолжая усмехаться все более вызывающе, – мне запрещается принимать его в своей комнате?

– С нынешнего дня я обязан следить в этом доме за порядком, – заявил он. – И я ни под каким видом не допущу осуждаемого моралью распутства, которое порождает самые низменные и подлые сплетни, направленные против тех, кто живет под этой крышей. Это особенно важно теперь, когда не стало генерала.

– Стало быть, вы берете на себя заботу о моей личной жизни. Так я стану свободнее?

– Вот именно! Вы прозорливы.

Жюли хохотнула:

– Итак, распутничать отныне можно вам, но не Демаре и не мне!

– Я говорю исключительно о Демаре, – уточнил он. – Если понадобится, я его прогоню.

Жюли задумалась, потом с лукавым видом продолжала:

– А вы, может, и правы, шевалье. Я непременно поговорю об этом с госпожой Дюпарке. Приведу ей ваши доводы и попрошу переселить Демаре подальше от моей комнаты. – И, помолчав, насмешливо прибавила: – Может, вам тоже сменить комнату?

– Напрасно, дорогая Жюли, шутите! Вопрос-то серьезный. Откуда взялся этот Демаре?

– Его привез из Франции генерал в одно время с мадемуазель де Франсийон.

– И чем он занимается?

– Да всем. Не гнушается ни самой черной работы, ни деликатнейших поручений. Безотказен, неутомим… Это говорю вам я, а вы знаете: кое-что и мне известно!

– Хватит! Довольно, Жюли!

Он прошелся по комнате, прежде чем продолжил:

– Я, кстати, пришел к вам совсем не с этим. Не угодно ли вам прогуляться со мной по окрестностям?

Она разинула рот от изумления, потом, прикинувшись полной дурой, – это свидетельствовало о том, что шевалье имеет дело с хваткой девицей, – удивленно спросила:

– А как же мои обязанности, шевалье? Обязанности!.. Не кажется ли вам, что после похорон госпожа Дюпарке привезет сюда много народу из Сен-Пьера? Всем им сильно захочется есть и пить, и их придется принять достойнейшим образом, а?

Он прокашлялся:

– Лучше бы принять этих людей так, чтобы им навсегда расхотелось сюда возвращаться. Вижу, Жюли, вы не устаете удивляться. А ведь, кажется, не трудно понять: теперь, когда такого сильного и волевого человека, как генерал, не стало в доме, могу поспорить, что у мадам появится много поклонников… Если мадам попадется на эту удочку, вполне вероятно, что в один прекрасный день она вдруг обнаружит змею, пригревшуюся у нее на груди…

– Неважно, – с вызовом заметила Жюли, – что в эту минуту хоронят нашего несчастного генерала и что я, кажется, разгадала ваши намерения. Может, вы наберетесь терпения и подождете до вечера?

Он не сдержал улыбки при воспоминании о свидании в его комнате. Так она его не забыла? Несмотря на плохое настроение, она, стало быть, готова прийти.

– Будь вы паинькой, вы не отказались бы отправиться со мной за город, – объявил он. – Мне многое нужно вам сказать, но с тех пор как этот олух-лакей подслушивал у меня под дверью, я стал подозрителен. Опасаюсь разговаривать здесь.

– У нас много времени впереди, шевалье, поверьте! Но вы должны понять: сегодня в доме много дел и нам не до шуток.

Говорила она вполне серьезно, и он это увидел. Про себя же подумал, что его затея с искренней и прямодушной Жюли обречена на провал, и благоразумно отступил.

– Может показаться, – вздохнул он, – что я ненавижу Демаре. Правда, он сильно меня разозлил, когда стал за мной шпионить. Я бы хотел знать одно. Говорит ли этот человек на каком-нибудь языке, кроме родного, то есть французского?.. – А на диалекте прибавил в виде восклицания: – «И Бог знает на каком французском!»

– Конечно! – отозвалась Жюли. – Начинает осваивать и другой, как все здесь…

– Ну да? – внезапно заинтересовался Режиналь. – Что же это за язык?

Она потомила его немножко, потом рассмеялась:

– На креольском!

Иными словами, тарабарщина – французские слова или, вернее, нормандские, пикардийские, гасконские, пуатвинские, изуродованные в устах грубых негров, – на которой говорят рабы. Они изобрели собственный синтаксис, по виду упрощенный, но на самом деле такой же сложный, как их изуродованные мозги.

– Вы не поймете ни слова, шевалье! – заверила Жюли; она была рада возможности его задеть. Но Режиналь самоуверенно улыбнулся и возразил:

– Вот тут вы ошибаетесь, прекрасное дитя. Не забывайте, я провел на этом острове многие годы…

Со значением взглянув на ее мощную грудь, выпиравшую из пестрого корсажа, он, исподтишка усмехнувшись, выговорил совершенно невообразимую фразу, имевшую следующий смысл:

– Когда женщина не спешит, она поддерживает груди; когда же несется на всех парусах, она их выставляет наружу.

– О, шевалье! – в притворном смущении воскликнула Жюли; она прекрасно все поняла, но почувствовала в его словах намек. – Так вот почему вы приглашали меня за город?

Режиналь отрицательно покачал головой. Он был доволен тем, что сейчас узнал. Нет, Демаре ни у кого не состоял на службе и не был шпионом! Да, кстати, кто бы мог подозревать Режиналя и нанять для слежки за ним этого лакея?

Мобре пытался убедить себя в том, что его опасения напрасны, что у Демаре слишком тупое выражение лица, он ограничен и не способен быть проворной и сообразительной ищейкой!

– А не знаете ли, Жюли, – на всякий случай спросил он, напустив на себя равнодушный вид, – чем занимался Демаре до того, как приехал на Мартинику?

– Был лакеем в семействе Дюпарке. У господина де Миромениля, если не ошибаюсь…

Он почувствовал, как рассеиваются последние его сомнения. Но, как он и сказал, Демаре своего дождется! Опасен он или нет, а проучить его как следует не помешает, и при первой же возможности. Режиналь наберется терпения, пускай и Демаре подождет… Недолго осталось!

– Прелестница Жюли! – продолжал шевалье. – Раз уж вы не желаете отправиться со мною за город, подарите мне хотя бы дружеский поцелуй, и забудем наши разногласия двух влюбленных голубков.

– А ваша лошадь по-прежнему спотыкается?

– Почему вы спрашиваете?

– Да так… Вспомнила, как мы с вами ездили кататься на хромой лошади и вам приходилось время от времени давать ей отдохнуть…

У него перед глазами сейчас же всплыло его первое путешествие на Мартинику; он вспомнил, как, покинув Мари после приятно проведенной ночи, вдруг на обратном пути почувствовал неодолимую тягу к субретке.

Он ласково улыбнулся. Потом неожиданно схватил Жюли за запястья и стал искать ее поцелуя.

Несомненно, эта игра нравилась Жюли, потому что поймать ее оказалось несложно; кроме того, поединок с шевалье ее утомил. Тем не менее она довольно ловко увернулась, что свидетельствовало об опыте Жюли в общении со слишком предприимчивыми соблазнителями.

Мобре мужественно перенес свое поражение, проговорив:

– Вы мне напомнили о том, что произошло с Анной Австрийской несколько лет назад в епископском саду в Амьене; безумно влюбленная в герцога Букингемского, она, очутившись в его объятиях, закричала, когда он зашел слишком далеко.

– Ну что же, – возразила Жюли, – этот крик королевы является для меня доказательством того, что она совсем не любила герцога!

– Или закричала потому, что герцог слишком медлил, перед тем как далеко зайти… – подытожил Режиналь.

Тем временем он выпустил Жюли, но потом снова повел наступление. На сей раз он, возможно, и одержал бы победу, однако неожиданно раздался громовой раскат, от залпа сотни пушек дрогнула земля, а вместе с ней и замок Монтань.

С Режиналя слетела самоуверенность, он вздрогнул и думать позабыл о Жюли. Та тоже вздрогнула, однако почти сейчас же взяла себя в руки.

– Шевалье! – рассмеялась она. – Вы испугались!.. А ведь это форт прощается с нашим генералом.

Не успела она договорить, как он уже и сам догадался о том, что произошло, и опять заулыбался.

– Идемте ко мне, Жюли, – пригласил он. – У меня в комнате есть морская подзорная труба, и с террасы замка мы увидим все, что происходит в Сен-Пьере.

* * *

Открывшееся зрелище заставило их забыть о размолвке. Они смотрели на лафеты пушек, молчавшие со времен взятия Карибских островов и уже зараставшие травой.

Вооружившись подзорной трубой, Мобре наблюдал за рейдом, за разыгрывавшимися в форте сценами, за всем происходившим там, время от времени у него вырывались восклицания. Субретка в нетерпении топнула ногой:

– Шевалье, дайте же взглянуть!.. Прошу вас, дайте трубу…

Он охотно подчинялся. Сам же вставал у Жюли за спиной и, пока она смотрела в подзорную трубу, прижимался к ней, положив руки ей на плечи, и указывал, куда смотреть.

Жюли тоже роняла восклицания. Она узнавала и называла знакомых жителей Сен-Пьера, оплакивавших генерала и утиравших платками слезы, разглядывала пышные костюмы различных родов войск и полиции, необычайно красочных на сине-зеленом фоне. Мобре занимало совсем другое. Он выпустил плечи субретки, и его руки заскользили по ее груди и бедрам, словно он лепил статую. Она не сопротивлялась, оставаясь равнодушной к его ласкам, волновавшим ее, казалось, не больше, чем мраморную мадонну. Мобре подумал, что сила привычки лишила ее чувствительности.

Наконец она вернула ему подзорную трубу и воскликнула:

– А как же мои обязанности, шевалье! Мои обязанности!.. Я тут с вами теряю время, это вы во всем виноваты!..

Он ничего не ответил и в свою очередь взглянул в сторону залива. Увидел там около пятидесяти полуодетых мужчин, с головы до пят раскрашенных в ярко-красный цвет и построившихся в каре у входа на кладбище. Это была делегация с Карибских островов. Неподалеку от них – отряды полиции, возглавляемые офицерами на лошадях.

В знак траура солдаты опустили мушкеты и копья. Тем временем пушки форта и все вооруженные мушкетами солдаты выстрелили, грянувший грохот должен был свидетельствовать о горе жителей, провожавших гроб со своим повелителем или, скорее, горячо любимым отцом здешнего народа.

Вскоре пальба стихла. Провожавшие рассыпались, а затем снова выстроились вдоль дороги, растянувшись на три километра, и двинулись к форту; процессия походила на пеструю змею, которая разворачивает свои кольца и извивается на луговой зелени.

Режиналь де Мобре сложил подзорную трубу, поискал взглядом Жюли и убедился в том, что она исчезла.

Он пожал плечами.

Для него начиналась новая игра. Он выбросил субретку из головы и вернулся в дом ждать Мари, а заодно посетителей с соболезнованиями, непременными при подобных обстоятельствах: одни захотят поддержать ее в горе, другие – посмотреть, как она переносит новое свое положение вдовы.