Текст книги "Воровское небо"

– Мне что-то не нравится такой вариант – чтобы эти продажные парни снова прибрали к рукам силу вроде этой! – сказал принц. – Мы только-только более-менее с ними совладали… – Все взгляды вернулись к сверкающему шарику, который, как ртуть, переливался в пальцах художника.

– Может быть, есть и другой выход… – медленно сказал Лало.

***

– Это ты во всем виноват, не отпирайся! – говорил Молин Факельщик. Лало отнял кисть, которой он заливал на фреске мантию принца Кадакитиса, и повернулся к жрецу.

– Мы проследили, откуда взялся этот чертов шарик – от служанки Бейсы к гвардейцу, который выиграл безделушку в кости у другого солдата, а тот, в свою очередь, получил эту штуковину в подарок от одной из девиц Дома Сладострастия. А этой девице шарик достался от некоего Аглона, тоже в подарок. А этот Аглон нашел шарик, когда помогал твоему, заметь, сыну откапывать из-под развалин здания Гильдии Магов твоего, заметь, ученичка – причем совсем недавно! – Выражение лица Факельщика было трудно рассмотреть из-за густой тени зонтика.

– Но ведь это я помог вам найти способ избавиться от этой штуки, разве нет? – спокойно заметил Лало.

– А с чего это ты взял, что, если все мы дружно закроем глаза и вообразим, что усилитель исчез, он действительно растворится в воздухе? – спросил жрец с нескрываемым любопытством – У меня самого на это просто не хватило бы сил. А этот шарик, похоже, мог усиливать образы, которые возникают в человеческом воображении, оживлять их. Так почему было не попробовать?

Лало с трудом удалось не выказать своего волнения Его лицо не дрогнуло. Никому нельзя показывать, что он боялся. Боялся, что его план не сработает или при этом случится что-нибудь непредвиденное… Но все уже позади. И мысли его теперь спокойны, как и весь город, который избавился наконец от кошмарных видений и может спать спокойно, не пугаясь никаких потусторонних теней.

– А ты изменился, художник. Девять лет назад ты не отважился бы даже представить себе такое…

– Изменился? – Лало искренне рассмеялся. – А кто из нас не изменился? И ты изменился, жрец. Да только какой от этого прок, если вы так ничему и не научились?

– А чему научился ты, художник? – Молин Факельщик с любопытством разглядывал Лало.

– Тому, что я – не серебристый шарик, который можно использовать, а можно выбросить – как кому вздумается, – ответил Лало. – Я буду рисовать ту истину, о которой ты меня попросишь, Факельщик, но не пытайся заставить мою магию лгать.

Жрец какое-то мгновение разглядывал Лало, будто увидел в первый раз, потом коротко хохотнул, повернулся и ушел.

Лало проследил взглядом, как Факельщик обогнул выступ крепостной стены, направляясь обратно во дворец. Затем художник снова посмотрел на грубую штукатурку стены, которую покрывал фреской. Нижний угол слева показался каким-то пустым, туда обязательно надо добавить какое-нибудь цветовое пятно – какую-нибудь мелочь, чтобы уравновесить тяжелые грозовые облака справа. Внезапно губы художника изогнулись в лукавой улыбке. Он смешал немного белой и черной краски так, чтобы получился серебристо-серый оттенок.

Лало опустился на колени и аккуратно вписал контуры шарика между двумя камешками. Это нужно было сделать сейчас, пока он помнил размеры и вес и ощущение прохладной гладкой поверхности в руке. Пара легких касаний красками других цветов – и поверхность серебристого шарика заиграла, как радуга, с точностью воспроизводя мерцание света на настоящем шарике – таким, каким запомнил его Лало в покоях Бейсы. Дариос сказал, что просто стыдно потерять навсегда такое сокровище. Так где же лучше всего спрятать его, как не здесь?

Здесь оно будет в безопасности. Будем надеяться, никто даже внимания не обратит на маленький шарик, застрявший между камнями, и не сможет им воспользоваться. Никто, кроме него самого. «Надеюсь, мне никогда не придется снова вдохнуть жизнь в эту вещь. Но если будет нужно – я сделаю это, – думал Лало-Живописец, последним мазком белой краски добавляя серебристый отблеск на округлом боку маленького шарика. – Молин Факельщик хотел знать, чему я научился… Я и сам только сейчас начинаю это понимать…»

К. Дж. ЧЕРРИ
ВЕТРЫ СУДЬБЫ

Клубы пара. Лошадь стояла спокойно, пока Страт мыл ее и обтирал ветошью, расплескивая воду на грязный пол конюшни.

Самая обыкновенная, ничем не примечательная лошадь, если не считать небольшого пятна не правильной формы на крупе. А так – ничего особенного. Крит злился из-за того, что Страт столько возится с этой тварью. Критиас фактически был сейчас главой клана пасынков, соратником Бога. Но, в отличие от своего напарника Стратона, он немного опасался нежити.

Эта лошадь однажды уже погибла под Стратоном, но вернулась к нему из адской бездны. И спасла его от смерти. А Стратон теперь платил своей лошади преданностью, которую она заслужила.

А то небольшое пятнышко на крупе – это особая метка, такая непременно есть у всех созданий, которые Ад выпустил обратно.

И эта метка никоим образом не приуменьшала ни отваги, ни верности. Так, во всяком случае, считал Страт.

«Лошадь лучше человека, – думал Страт. – Лучше любящей женщины – которая в конце концов может оказаться вероломной обманщицей».

Критиас тоже не раз спасал ему жизнь, и Страт, как мог, старался выразить ему свою благодарность. Но Крит есть Крит – его мало занимали разные там тонкие чувства. Одному-единственному существу во всем этом мире можно было безгранично верить, доверять – как самому себе. Лошадь стояла, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом жизни…

После смертельного холода Ада.

Стратон подумал, что он и сам слишком хорошо знает, что такое холод. Не зря же он, если это только было возможно, старался не выходить в холодные дни.

И, кроме всего прочего, была еще женщина – колдунья, которая часто являлась ему в снах.

Крит сказал: «Выкинь ее из головы!»

Но разве можно забыть свои сны…

Раздалось негромкое размеренное чавканье грязи – кто-то тихо подошел и остановился у Стратона за спиной. Страт обернулся – рядом стоял Критиас, немного наклонившись и упираясь ладонями в бедра.

– У тебя же дежурство! – сказал Крит. – Черт тебя побери, Туз!..

Страт только сейчас вспомнил, что утром обещал подменить Гейла на ночном дежурстве в верхнем городе. У них еще тогда все пошло как-то наперекосяк. Страт уронил губку в ведро и покачал головой, глянув Криту в лицо:

– Прости… Сейчас иду.

Крит подошел поближе, загородив Стратону все пути к отступлению.

– Страт…

– Я забыл, просто забыл, понятно?

Критиас толкнул его в плечо, потом схватил за то же плечо и встряхнул, чтобы привлечь к себе внимание напарника.

– Забыл, Страт?..

– Я же сказал, что забыл. Извини…

Он повернулся было, стараясь высвободиться, но Крит только сильнее сжал его плечо и, рывком развернув к себе лицом, заглянул прямо в глаза.

Страт опустил взгляд. Он сам не понимал, почему, но выдержать взгляд Критиаса Страт не мог – и не важно, что Крит вытаскивал его из таких переделок, в которых у любого нормального человека поехала бы крыша, не важно, что Страт был в долгу у своего напарника, который был ему ближе родного брата. Этот взгляд Крита требовал от него больше, чем он мог дать, больше души, чем было у Страта в этой жизни. И, хотя Крит все прекрасно понимал, он просто не мог с этим смириться.

– Это больное плечо, – нарочито жалобно сказал Страт и, мотнув головой, попытался снова вырваться и уйти. Драться с Критом ему совсем не хотелось.

Но Крит развернул Страта и приложил спиной о стену конюшни, а потом прижал, не отрывая взгляда от его лица.

– Где, черт возьми, была твоя голова?

Ах, вон оно что! Крит просто решил немного помахать кулаками и выбрал в противники его. Вот невезуха! Но Страт был слишком многим обязан Криту, и потому будет позволять приятелю слишком многое – слишком многое, что хочется Криту и что совсем не нужно ему самому.

– Ты виделся с ней? – выкрикнул Крит ему в лицо.

– Нет! Ты сам знаешь, что нет, – ответил Страт. – Я все ночи провожу с тобой в казарме!

Крит схватил его за горло. Может, Крит все-таки задушит его?

Ну и пусть. Какая разница? Но ведь именно это так бесит Крита…

Крит встряхнул его и еще раз приложил спиной о стенку сарая. Страт только глянул ему в глаза, коротко вздохнул и сказал:

– Лучше бы ты не вытаскивал меня из того подземелья…

Лучше бы ты бросил меня там.

Страт еще надеялся, что Критиас в конце концов оставит его в покое, одного, позволит забыться.

Или ударит его – и даст повод, не важно, что только повод, – броситься в драку…

Но Крит, который на своем веку убил столько людей, что всех и не запомнить, а кое-кого даже медленно резал кусок за куском, Крит смотрел на Стратона так, будто сам ощущал эту боль – как будто кто-то мучил его самого, сводил его с ума, а он слишком сильно любил этого некто, а потому не мог поступить с ним так, как поступил бы с любым другим человеком на свете, если бы тот разозлил его так, как злил Стратон.

– Да что с тобой творится? – как мог спокойно спросил Крит. – Черт побери, что же такое с тобой творится, а?

«Это всего лишь сны, мечты – вот и все…» – подумал Страт.

– Я убью ее! – сказал Крит.

Страт схватил его за рукав и крепко сжал пальцы. Наверное, это показательно – до чего он дошел, ведь больше всего Страта беспокоила сейчас опасность, нависшая над Критом. С ним самим ничего страшного больше не случится, да и какая разница, если бы и случилось? Он – ничто, он ничего не значит. Но Крит, Крит, который выбрался живым изо всех переделок, который пережил стычки, битвы, покушения, Крит ничего не смог бы противопоставить Ей!

– Крит, – сказал Стратон. – Я пойду в этот чертов дворец, слышишь? Я буду там. Я буду там, хорошо?

Крит ничего не ответил. Страту было от этого больно и обидно, как ни от чего другого во всем мире.

– Мне пора на это чертово дежурство. Крит, я порвал с ней, слышишь? Я порвал с ней и никогда к ней не вернусь, клянусь всем чем угодно!

Крит молчал.

Страту от этого стало невыносимо больно – больнее, чем от любых пыток, каким Крит мог бы его подвергнуть.

***

Ночь, темная ночь, после долгого дня, заполненного работой… Странная, не по сезону, погода… Усталый город… В этот час даже из кабаков, и даже в Санктуарии, начинали выпроваживать последних завсегдатаев, вышибалы выставляли на улицу безнадежно упившихся клиентов, и те ковыляли домой – кто с подружкой или приятелем, а кто и один…

На темной улочке рядом с «Распутным Единорогом» закричала женщина – коротко и пронзительно. Крик почти сразу же оборвался, и кто-то хрюкнул от боли – служанка из «Единорога» знала, куда надо двинуть локтем, а куда – коленом. Но мужчина был огромный и изрядно на взводе. Послышались беспорядочные тупые удары, легкое тело девушки отлетело к стене и безвольно сползло на землю.

Насильника это, как видно, позабавило и раззадорило еще больше. Это так ему понравилось, что он запустил пятерню в растрепавшиеся волосы девушки, поднял ее и начал пинать ногами.

Это удовольствие оказалось получше выпивки, на которую он последнее время весьма сильно налегал. Мужик совсем разошелся.

Как вдруг, в промежутке между пинком и ударом о стену, насильник услышал чьи-то легкие шаги. Кто-то тихо, осторожно подкрадывался к нему сзади по пыльной каменистой дорожке.

Камешки шуршали под ногами.

Насильник бросил свою жертву на землю, повернулся и увидел – то, что он увидел, показалось совершенно невероятным – изысканно одетую даму в плаще… Здесь, на этой грязной улочке, и в такой час!

Он слышал, как его прежняя жертва тихо скулила в сторонке, стараясь отползти куда-нибудь, спрятаться, но эта невероятно изящная потаскуха в дорогом плаще с капюшоном.., она поразила его воображение…

Поразила его воображение настолько, что он даже не заметил, как кто-то двинул его кирпичом по затылку…

***

Ишад окинула взглядом избитую, окровавленную служанку из таверны, очень надеясь, что темнота и растерянность девчонки сделают свое дело.

– Ну, спасибо, – с усмешкой сказала Ишад и поплотнее завернулась в плащ. Тяжелая и мягкая ткань приятно облегла тело, так что Ишад даже вздрогнула от возбуждения. – Ты что же, живешь в этом закоулке? Я бы на твоем месте подыскала комнатку поближе к «Единорогу». Сюда идти слишком далеко, особенно в такое время.

– Кто вы такая?! – спросила служанка. Ее не удивило, что столь представительная дама в шелках и бархате знает дорогу к ее дому. Скорее уж напугало. Девушке на мгновение показалось, что она ускользнула от крысы только для того, чтобы попасть прямиком в холодные скользкие кольца змеи…

Но Ишад сказала:

– Давай, иди домой! Нечего тут топтаться. Ну, мало ли – еще один мертвяк, для Санктуария это обычное дело.

Девушка-служанка перевела дыхание и долго, слишком долго смотрела в глаза Ишад – как будто заклятие коснулось и ее…

Что ж, вполне возможно. Такого рода проклятия не очень прицельны. В мире, где никому ни до чего нет дела, где люди так редко помогают друг другу, имело значение только желание самой Ишад. А Ишад сейчас чувствовала только раздражение и нарастающую злость, от того только, что так не вовремя подвернулась эта девчонка, и оттого, что маленькая мерзавка оказалась такой храброй… А может, она сумела увидеть, что такое Ишад?

Вряд ли. Такое под силу очень немногим. Мало кто понимает, что она такое – и то только те, кто о ней наслышан. Людей пугает непонятное.

– Иди! – прошептала Ишад. Служанка повернулась и побежала, прихрамывая, по улочке.

Ишад проводила ее, перепрыгивая с камня на камень – на случай, если девчонка вляпается еще в какую-нибудь неприятность. Неприятности обычно приходят не по одной, они наваливаются скопом, как акулы на раненую рыбу. Ишад видела, как служанка, стуча башмаками, взлетела вверх по лестнице дома в конце улочки, слышала, как захлопнулась дверь, и вскоре увидела неяркий свет, пробивающийся сквозь неплотно прикрытые ставни. Ишад подумала, что девчонке удалось все же, хоть и с трудом, зажечь свет. Ей нужен был свет.

Ишад помнила, каково это – нуждаться в свете. Смутно помнила. Это было так давно…

У самой Ишад были другие желания, она нуждалась совсем в ином – и нуждалась остро. С тех пор как ушел Страт – с тех пор как Ишад разорвала узы, которые приковывали его к ней, Ишад жила охотой для поддержания своего естества. И могла выбирать жертвы по собственному усмотрению.

Она пошла дальше – в самые трущобы Санктуария, в сторону гавани, к югу от «Единорога». Наконец Ишад повезло – какой-то грабитель обратил внимание на роскошное платье.

– Мне нечего тебе дать, – сказала она, чувствуя себя немного виноватой или, по крайней мере, делая вид, что испытывает угрызения совести. Грабитель был совсем молоденький и не казался злобным или жестоким. И, наверное, что-то в том, как держалась Ишад, насторожило его и встревожило. Парень несколько раз оглянулся по сторонам, как будто ожидал какой-нибудь засады, в которой эта женщина могла играть роль приманки – уж слишком не на месте она казалась здесь, на этой грязной темной улочке.

Однако он все же решил настоять на своем. Он выхватил нож и отступил на пару шагов – на случай, если женщина решит на него наброситься или кто-нибудь еще вдруг явится из ночного мрака ей на помощь. Парень потребовал денег.

Этот нож и решил его судьбу. Ишад распахнула плащ, поймала взгляд парня и сказала низким, глубоким голосом:

– Ты вправду хочешь получить то, что я могу тебе дать?

Грабитель нерешительно замялся… Лезвие ножа тускло поблескивало в темноте.

– Шлюха! Чертова шлюха!

– Я знаю одно местечко… – сказала Ишад, потому как, присмотревшись, разглядела, что парень был бы очень даже ничего, если его как следует отмыть. И достаточно умен – а значит, сможет остаться в живых, по крайней мере, на несколько дней.

И даже дольше – если будет послушным.

Он пошел с нею в дом на речной набережной – в тот дом, на который прохожие старались не смотреть, а если и смотрели, то старались не замечать. В дом, спрятанный за густой живой изгородью и низенькими коваными воротами, затерянный среди буйно разросшихся кустов и полузасохших деревьев…

Ей захотелось света – и пламя вспыхнуло на фитилях свечей и в светильниках – яркое, такое яркое, что юный грабитель выругался и прикрыл глаза, вскинув к лицу руку, в которой сжимал нож – он никогда не выпускал оружия из рук.

Тасс выругался еще раз, когда глаза привыкли к свету и он смог как следует осмотреться. В доме, который изнутри оказался гораздо просторнее, чем казалось снаружи, в жутком беспорядке были навалены шелка и бархат, сверкающая парча, дорогая мебель и всякие драгоценные безделушки.

Прежде всего в глаза бросалась роскошная кровать под балдахином, с шелковым бельем. Ишад никогда не застилала кровать, только поправляла время от времени. Она сбросила плащ на пол – темно-синий бархат разлился посреди ярко расцвеченного ковра, как чернильная клякса. Ишад была вся в черном, только ожерелье на шее сверкало, как капли крови. Смуглая кожа, черные, как ночь, прямые волосы, глаза…

Он забыл обо всем на свете. Забыл о грабеже. Забыл обо всем, кроме этой женщины. Он не обратил внимания даже на то, что она заставила его пройти в заднюю комнату и помыться. Он не помнил, как она дала ему богатую одежду и дорогое душистое мыло, каким пользуются вельможи… Ее пальчик скользнул вдоль его шеи… Она сказала – нежно, мягко, окутав его ароматами нездешних благовоний и мускуса:

– Делай все, что я тебе скажу, и останешься здесь не на одну только ночь. Ты сможешь пробыть здесь много, много дней и ночей – ну, как, ты не против? Тебе не придется больше воровать. У тебя будет все, что только ты пожелаешь. Понимаешь?

Ему не верилось, что это происходит с ним на самом деле. Он мог только смотреть на нее, зажав в руке кусок мыла… Потом спросил:

– Ты – ведьма?

– А ты как думаешь?.. И – как тебя зовут?

Говорить свое имя ведьмам – опасно. Он слышал об этом краем уха. Он заглянул ей в глаза и, сам себе удивляясь, понял, что отвечает правдиво:

– Тасс. Тасс Чанди.

Ее палец скользнул по его подбородку.

– Сколько тебе лет, Тасс?

Он соврал, зная, что она все равно наверняка его старше, хотя он понятия не имел, на сколько:

– Двадцать два.

– Девятнадцать, – сказала она, и Тасс понял, что обманывать ее – чертовски глупо и опасно. И тогда он испугался. Но она поцеловала его в губы – так нежно и сладко и оставила одного – принимать ванну в предвкушении того, что будет дальше…

Юношу переполняли сладостные мечты и надежды, голова шла кругом от возбуждения – такого не случалось с ним с тех пор, как ему исполнилось двенадцать лет…

Едва он успел помыться, как снаружи донесся лязг захлопнувшейся железной калитки. Одолеваемый тревожными мыслями о не вовремя вернувшихся мужьях, или великанах-людоедах, или еще один Шальпа знает о чем, что могло помешать его любовным намерениям, юноша поспешно натянул на себя одежду, которую оставила ему женщина.

***

Крит осторожно миновал запущенный сад, не сводя глаз с входной двери. Он был уверен – вампирша уже знает, что он здесь.

Сжимая рукоять меча, чтобы придать себе уверенности – хотя кто знает, пригодится ли ему на этот раз верный клинок? – Крит пробирался сквозь заросли, проходил под засохшими деревьями, поднимался вверх по шатким ступеням крыльца.

Как Критиас и ожидал, дверь распахнулась, едва он поднялся на последнюю ступеньку – магия этого места обнаружила его присутствие. Дверь распахнулась, и она вышла – вся затянутая в черное, и посмотрела ему в глаза. Взгляд ее был полон такой же теплотой и лаской, как взгляд скользкой гадюки.

– А тебе здесь чего надо? – спросила Ишад. – Я не имею дел с пасынками!

Крит сжимал рукоятку меча, словно какой-то священный талисман. Он сказал:

– Похоже, ты все-таки не отвязалась от моего друга. Я пришел просить тебя – оставь его в покое!

Критиасу всегда было трудно о чем-то просить, и не было ничего удивительного в том, что его слова прозвучали похоже на жалобный скулеж нищего, который тянет руку за подаянием.

Криту нечего было предложить взамен этой сучке, и он ничего не смог бы с ней сделать, он не смог бы даже спасти свою жизнь, если бы ей взбрело в голову учинить над ним то, что она сделала со Стратом и со многими, с очень многими другими мужчинами.

В глубине души он сознавал, что выкинул жуткую глупость, припершись сюда, но раньше ему не раз приходилось прикрывать от удара своего друга, и, что еще важнее, Страт не раз выручал его самого. Иногда Криту хотелось избить Стратона до бесчувствия за эту глупость – и однажды он уже так и сделал. Тогда ему казалось, что хорошая встряска приведет Стратона в чувство, заставит образумиться. Но Санктуарий круто обошелся с ними обоими – как и со всеми остальными, кто сюда попадал. Эта клоака засасывает людские жизни без остатка. И Страт – это, похоже, цена, которую Санктуарий требует на этот раз.

Потому он и пришел сюда, безоружный – конечно, в том смысле, который вкладывают в это понятие ведьмы и колдуны, – посмотрел ведьме в лицо и сказал единственное, что ему оставалось:

– Оставь его.

Ишад стояла на пороге, придерживая дверь рукой. Свет, падавший из-за спины, обрисовывал ее фигуру и отражался от гладких досок пола. Она сказала:

– Я оставила его.

– Черт! Хватит играть со мной в дурацкие игры! – Крит сделал последний шаг, поднялся на верхнюю ступеньку и возвышался теперь, как башня, над хрупкой фигуркой ведьмы.

– Можешь мне верить.

Она отпустила дверь, которая осталась полуоткрытой, и придвинулась ближе… Мягкий черный бархат плаща окутывал ее обнаженные плечи. Шорох шелка, призрачный аромат мускуса…

Крит был почти уверен, что под плащом на ней ничего нет – еще одно свидание, еще одна погубленная душа…

– Уходи! Прямо сейчас!

– Назови свою цену. Какая-нибудь услуга? Чье-нибудь исчезновение? Я не особенно разборчив в средствах. Если тебе нужен смазливый мальчик – черт возьми, я куплю тебе мальчика! Только оставь, пожалуйста, в покое моего друга!

Точеный подбородок выдвинулся вперед, глаза сузились, как у змеи.

– А как насчет тебя самого, Крит?

Крит быстро отвел глаза, но недостаточно быстро.

– Посмотри на меня… – сказала она, и он невольно повиновался, прекрасно понимая, что падает в пропасть и назад дороги не будет. Ее глаза, в которых полыхало адское пламя, бездонные, как сама адская бездна, – от них невозможно было отвести взгляд.

Но Крит все еще хотел оказаться вдалеке от этого крыльца, на дорожке, за воротами, хоть это и было плохо – он хотел сбежать.

– Сделка? – спросил он. Может, он знал об этом еще тогда, когда только начал задумываться о ней. Может, как раз поэтому он так донимал Страта и пришел сюда, ослепленный собственной глупостью, не видя ответов на свои вопросы. Он снова о чем-то заботился, ненавидя собственную беспомощность.

– Уходи отсюда, – сказала она и оттолкнула его, не прикоснувшись руками. – Пошел отсюда прочь, черт тебя побери!

Крит едва не упал, очутившись вдруг в самом низу крыльца, Я немного отдышался. Все его надежды разлетелись вдребезги – ! она равнодушно отвергла и его самого, и его предложения, и его глупую веру в то, что им обоим – ему и Страту, удастся выбраться из этого дерьма… Будь проклят тот день, когда пала Ранканская империя, а они примчались сюда, где никому не нужны, где у них нет будущего! Страт не может уйти из этого проклятого города.

Если увезти его силой – сбежит и снова вернется сюда. Вот до Чего дошло – Крит знал это, но не стал спорить с Темпусом, когда тот оставлял их со Стратом следить за порядком здесь, в Санктуарии.

Крит надеялся, что сможет это исправить – исцелить Страта и увести его от этой проклятой женщины.

– Во-о-он! – сказала она вроде бы не громко, но голос ее пронзил Крита насквозь.

Уже подходя к воротам, Крит услышал, как захлопнулась входная дверь.

Он собирался убить ее – но эти мысли выветрились из головы, когда она стояла перед ним. Его рука все время сжимала рукоять меча, и только сейчас до Крита дошла вся глупость ситуации – он даже не вспомнил о нем, когда она была рядом.

Крит пинком распахнул железные ворота и вышел. Ворота с лязгом захлопнулись у него за спиной.

***

– Госпожа… – неуверенно окликнул юноша, сжимая в руке нож.

С воровским ножом, в одеждах благородного… На свежевымытом лице – решимость и преданность.

– Госпожа?..

Ишад смотрела на своего юного рыцаря… Свечи в канделябрах разгорались все ярче, все жарче, жар проникал в тело, распаляя желанием кровь, свет становился ослепительно белым.., и в этом свете так ясно был виден молоденький дурачок, с такими глупыми глазами, с этим жалким ножичком, поднятым на защиту их обоих…

– Он мог разделать тебя на куски, не особенно напрягаясь, – злобно сказала она – словно плюнула. – Это был начальник стражи, пасынок. Понимаешь, вор?

«Один из них был моим любовником. Был…»

Ишад опустила глаза, покачала головой. «Боги мои! И я прогнала его! Проклятье, я же разрушила заклинание… Я же отпустила его, он свободен от заклятия, черт побери, свободен!»

Она думала не о Крите.

– Госпожа?..

Мальчик испуган. Свет погас. Ишад взглянула на своего юного вора и увидела растерянное, испуганное лицо – и нож в побелевших от напряжения пальцах.

– Зачем тебе нож? – спросила она.

Юноша смутился еще сильнее, не понимая – зачем, в самом-то деле? Не понимая даже, зачем он здесь оказался. Он протянул руку вперед и ответил:

– На случай, если он все-таки придет сюда, моя госпожа.

– Что? Ты собрался защищать меня?!

Юноша вздрогнул, отвел руку с ножом и в смущении опустил глаза.

«О боги!»

Ишад, не снимая плаща, приблизилась к юноше вплотную и заглянула в лицо, такое непохожее на лицо молоденького грабителя…

«Смазливый мальчик…» Так, кажется, сказал Критиас? Ей нужен был Страт, которого уж никак не назовешь мальчиком, тем более смазливым… Нет, Страт совсем не мальчик…

Ишад оттолкнула его – такой милый, он был ей отвратителен.

Зачем, зачем?..

– Бери одежду, бери деньги, бери все, что нравится, и уходи, – холодно сказала ведьма. – Я позову тебя в другой раз.

Ради тебя самого – сделай, как я говорю.

Юноша стиснул зубы. Начал говорить какие-то глупости, возражать – его мужественность, его неутоленное желание протестовало…

Ишад взмахнула рукой, и дверь открылась. Он побежал. Ворота раскрылись, покорные ее воле, – и лязгнули, закрываясь за ним. Дверь захлопнулась.

После всего, что случилось, ее начала бить дрожь. Ишад закрыла лицо руками, стараясь унять страстное желание – ее проклятие, которое в ночи полнолуния становилось просто невыносимым, становилось сильнее всех доводов рассудка, сильнее любви…

Смертельное желание, которое погубило всех… Всех, кроме Страта. Страт сумел найти лазейку, сумел выжить – и будет жить, пока все не переменится. Пока он не станет мрачным и угрюмым, пока в нем не разгорится гнев, гнев и злоба, которые пробудят проклятие и убьют его.

Вот почему она отпустила его – отпустила обратно, к Криту, подарила ему свободу, избавила от колдовских пут…

А этот дурак Крит приперся сегодня предлагать идиотскую сделку, не зная даже, сдержит ли она слово, – Крит не врал, он не умеет врать… И, если уж на то пошло, он ей по нраву… А этот мальчик, вор – с его глупым ножиком, он ведь и вправду собирался защищать ее, если бы Крит ворвался в дом, высадив двери…

«Чего ради? – спрашивала себя Ишад. – Только из-за мужской твердолобости?»

Ради чего, гори оно все ясным пламенем?! Только ради того, что мужчинам не пристало слышать «Нет»?

Как и этот мальчик, который считал, что ведет себя геройски.

Как Страт – который не знает, каково это – терять, и который не знает, как избавиться от того, что он считает своим правом и ее обязанностью по отношению к нему.

Кто – боги! – был с нею так долго, был так близок ей и так и не понял, что же она на самом деле. Гордец, упрямец, который единственный раз в жизни получил шанс уйти, сбежать – так же, как этот мальчишка-вор.

Но Страт этого так и не понял.

Ишад подняла взгляд к потолку, посмотрела на отсветы пламени, которое бушевало в ее глазах.

И запретила себе думать об этом, захлопнула потайную дверцу в душе – потому что любовь смертоносна, любовь порождает слабость, ранит всех, кого коснется. Потому что когда мужчина, познавший Ишад, начинает делать то, что хочется ему, – тогда его постигает разочарование оттого, что что-то умирает… Умирает удовольствие, и остается злость и гнев на собственную глупость, и боль, и жажда мести – и все это сплетается в единый смертельный клубок…

– Будьте вы прокляты! – закричала Ишад богам, всем, кто мог ее слышать, и трижды проклятому, давным-давно умершему колдуну, который наложил на нее это проклятие. Вокруг нее вспыхнул свет, но свечи не имели к этому никакого отношения…

Как и ее бесконечная, бессмертная жизнь – теперь уже не важно, что это было сто лет назад…

Столько смертей… Столько смертей…

***

Крит тихо прошел в конюшню казарм, взнуздал своего коня и, стараясь не шуметь, вывел его за ворота. Вспомнил мимоходом, что на страже сейчас должен стоять Гейл. Не то чтобы начальнику стражи нужно было как-то объяснять свои ночные отлучки – по какому-нибудь личному делу или по поводу очередных разборок на Улице Красных Фонарей. Все они работают на совесть, и в рапортах за дежурства всегда все чисто. Так что, если Гейл или Кама спят – этот сон они заслужили тяжким трудом.

Крит тихо вывел лошадь из конюшни и внезапно резко обернулся, схватившись за меч, – он заметил в паре шагов от стены конюшни, в темноте, какую-то массивную тень.

Пастух.

Великан сказал:

– Страт ушел не в верхний город. Он пошел повидаться с Рэндалом.

– Зачем? – Крит спросил резко, стараясь скрыть обиду и разочарование. Он легко мог поверить, что Страт куда-то ушел.

Крит вряд ли догадался бы, конечно, что его друг пойдет именно к Рэндалу, но веской причины не доверять нежданному подсказчику не было. Пастух появляется и уходит, как призрак – он сам, в старинных кожаных доспехах, и его огромная лошадь, глинистого цвета, в чепраке из леопардовой шкуры, с поводьями, сплетенными из травы, от которой разило болотом – ну как есть привидение. Пастух появился, когда Риддлер отступал вместе с большей частью войск, и стал говорить о воинской чести и долге, и о таком, чего последним стражам совсем не хотелось слышать в те ужасные гнетущие дни…

Пастух пожал плечами и шагнул к Криту. Его огромная тень двинулась вместе с ним.

– У твоего друга неприятности. И ты это понимаешь. Не заключай с ведьмой никаких сделок.

– Что тебе нужно? – Он не давал Криту покоя. Критиас маялся всякий раз, как этот человек появлялся – его изводило то, какую важность напускает на себя Пастух, и то, как нагло он лезет в чужие дела, и то, что все правила и законы, похоже, для Пастуха совершенно ничего не значат. Но вот почему при всем при этом Критиас всякий раз позволял ему спокойно убраться восвояси – этого не мог понять и он сам.