Текст книги "Воровское небо"

Было что-то в этом человеке… Он был так похож на Риддлера…

– Иди к Рэндалу, – сказал Пастух, а когда Крит повернулся и хотел было вернуться в конюшню, тот удержал его, схватив за руку. – Наверное, ты удивишься… Твое время здесь истекает.

– Проклятье! – сделав еще несколько шагов по направлению к конюшне, Критиас резко остановился. – Чье время? Откуда ты знаешь? А что будет со Стратом, черт тебя побери?!

Но Пастух исчез.

***

Ишад вышла из своего одинокого дома на берегу реки и пошла куда глаза глядят по городским улицам, окутанным предрассветной мглой. Она раздумывала о Крите, думала о том, что же связывает этих двоих, и о том, каким глупцом был Страт…

Она могла бы сделать его властителем всего Санктуария – и так и сделала бы, если бы Темпус не пришел в город за своими людьми и не поставил бы командиром Критиаса – вместо Страта.

Она могла бы сделать для него и больше, она сделала бы его больше чем просто владыкой Ранканской империи – если бы не случилось того, что случилось. Если бы не было войны, и в город не пришел Темпус, и если бы оставалась хоть какая-то надежда, что Страт по-прежнему будет для Ишад тем, кем был…

Но все эти намерения стали опасными, а то и просто невозможными. И вот, пожалуйста – сегодня ночью она отвергла отчаянное предложение Критиаса, выгнала из своего дома юного вора, и бредет теперь одна по грязной улочке среди речных складов – к верхнему городу, к холму…

И думает о том, что могло бы случиться – в эти странные дни мира на разрушенных улицах Санктуария.., в эти странные дни войны в самом сердце империи.

Тем временем Ишад уже дошла до вполне добропорядочных районов, где на окнах домов были крепкие ставни, а на дверях – мощные засовы…

Теперь – еще через одну-две улицы, к подножию холма – в район не очень богатый, не очень бедный… К такому знакомому дому…

***

– Что такое? – спросила Мория, когда Стилчо внезапно проснулся и заворочался в кровати. В их собственной кровати, в таком славном домике, который они могут себе теперь позволить. Она прижалась к Стилчо, но дело было в том… Ему не хотелось. Иногда он просто не хотел, а иногда не мог.

– Да что с тобой такое?

Стилчо уже сидел на краю кровати, дрожа мелкой дрожью, и невидящими глазами смотрел в темноту, прямо перед собой.

– Зажги лампу, – попросил он. – Зажги лампу!

И Мория, чистокровная дочь илсигов, прирожденная воровка и дочь вора, бросилась за лучиной и лампой и за угольком к камину – и вот язычок пламени уже лизнул промасленный фитиль, скромная комната осветилась, растаяли адские видения…

Ее муж (так она его называла) уже умер однажды – от рук нищих попрошаек в Низовье. Но ведьма его собрала и вернула обратно – кроме одного глаза, потому на лице и на теле Стилчо было полно шрамов.

А глаз его остался в адской бездне, где пребывал и сам Стилчо, пока Она не вызвала его оттуда… И теперь, когда вокруг бывает совсем темно и живой глаз ничего не видит, Стилчо начинает видеть тем, другим глазом. Видеть Ад…

Он видел мучения погибших душ, видел адских демонов и видел демона, который затаился в Санктуарии, – демона всех грешных страстей, которые когда-либо гнездились в человеческих сердцах…

– Стилчо!

Мория обняла его, заботливо укутала одеялом, чтобы он не замерз от предрассветной прохлады, поцеловала – но он не отзывался…

Потому что Она использовала его как своего лазутчика в Аду – такое бывало уже не раз. Стилчо был когда-то ее любовником и умер, как умирали все ее любовники. Но между ним и Ею осталась мистическая связь – и Она вытащила его обратно, к жизни…

– Она зовет меня, – прошептал Стилчо, цепляясь за теплую, нежную руку Мории. Ему так не хватало тепла, когда накатывал могильный холод…

Мория прижалась к нему всем телом. Все это время они жили, балансируя на лезвии ножа – сбежавший любовник Ишад и ее беглая служанка, жили на украденное у Ишад золото. И вот – и вот Стилчо просыпается в холодном поту и слышит Ее зов, слышит так ясно:

«Ты нужен мне. Приди ко мне…»

– Я тоже ее слышу, – прошептала Мория. – О боги, нет, нет! Не уходи!

***

Хаут, бывший раб, танцор и чародей, тоже проснулся среди ночи, не поняв сразу, отчего, – проснулся рядом с созданием, с которым обречен был делить свою ссылку. Он встал с кровати и добрел до окна, чувствуя.., чувствуя что-то такое, что почему-то напоминало только об Аде и смерти…

Он выглянул из окна и увидел закутанную в черный плащ фигуру, которая затаилась в тени на той стороне улицы – и странно, конечно, – но Хауту внезапно стало страшно…

Странная черная тень, некто в плаще – стоял и смотрел на нега. Хауту показалось, что этот взгляд проникает в самую глубину души. Хаут ни на мгновение не сомневался, что это Она сейчас на него смотрит.

– Госпожа моя… – прошептал он в робкой надежде, что она не причинит зла своему ученику.., своему самому непослушному ученику. Он понял, что дрожит – может быть, все же от холода?

Тело внезапно ослабело – но, может быть, это от голода? В этом доме он держался только за счет магии.

Ему казалось – хотя он старался не признаваться в этом даже самому себе и дрожал все сильнее и сильнее от предрассветного холода – ему казалось, он слышал ее голос, слышал, как она приказывает снова вернуться к ней на службу. Она говорила, что если он еще раз послужит ей – то, может быть, будет свободен.

Хоть Хаут и был чародеем, и умел творить заклятия – сейчас он был всего лишь пленником, если не сказать хуже. Здесь, в этой комнате, его удерживали не кованые решетки на окнах, и не тяжелые запоры – а могущественные заклинания. Это были не заклятия Тасфалена, с которым Хаут делил эту комнату. Здесь поселилось еще нечто – более похожее на ведьму Роксану. И оно все настойчивей и настойчивей требовало от Хаута совершенно невозможного, ужасного… Ему, казалось, удалось усыпить Это.

Нет, не то чтобы совсем усыпить… Не усыпить. Он засыпал Это пылью, которую удалось наскрести – пылью, которая осталась от его разбитой вдребезги Сферы Могущества. Но Это стало еще сильнее, еще настойчивей и неумолимей, еще злее и опаснее.

Он страстно желал попасть в дом Ишад. Желал всем сердцем.

«Я здесь, госпожа! – молил он, глядя на улицу из-за ставней и надеясь, что она сумеет услышать его мысли, узнать о них, точно так же как узнает почти все, что происходит в Санктуарии. – Я готов совершить ради тебя что угодно, госпожа моя Только прости меня, госпожа, прости, я никогда больше не сделаю такой ошибки…»

Хаут перевел дыхание. Но впечатление по-прежнему оставалось слишком отчетливым – этот гнев и неумолимый призыв…

Он затрепетал и начал, сам того не сознавая, прикидывать, какие окна и двери можно попробовать открыть, чтобы впустить сюда – хотя прекрасно знал, что ничего не получится. Только бы увидеться с ней!.. Впустить ее…

Впустить саму Смерть – или, может быть, уйти к Ней…

Зип окропил теплой кровью камни алтаря, алтаря, который сам и установил. Кровь лилась из его собственных вен – ничего лучше под рукой не оказалось. Он служил Революции и пролил реки крови – крови ранканских лордов, которых за свою жизнь перебил столько, что и не упомнить. Да только кровь ранканских свиней не смогла придать сил его богу, богу, который собирался освободить город. Революция провалилась – или победила, а может быть, просто все слишком переменилось – во благо Революции или ради ее успеха. Для Зипа все как-то перевернулось с ног на голову, потому что он даже стал спать с женщиной из вражеского лагеря – Камой, дочерью Темпуса, порвавшей с отцом и тем не менее одной из врагов-иноземцев…

Может быть, из-за этого его бог не откликался на призывы.

Зип разыскал эти старые камни на берегу реки и во время войны ведьм построил из них алтарь и не забывал его во время Революции. Он перенес камни своего алтаря на эту сокровенную улочку – носил камень за камнем, пока не собрал все и не возвел алтарь заново на Дороге Храмов. Ну, скажем честно, не прямо на самой улице, а на боковой аллее, совсем рядом с величайшими святилищами империи и коварных богов илсигов, оставивших свой народ…

Сперва у него ничего не вышло – собрать старинный алтарь никак не получалось. Зип складывал камни – но они рассыпались, иногда разбиваясь на части.

И когда он совсем уже отчаялся – откуда-то появился странный незнакомец и подсказал, какой камень надо класть на какой, – сказал, не колеблясь, совершенно уверенный в своих словах.

И что же?! Камни алтаря сложились вместе прочнее прочного!..

Зип знал, что это наверняка был очень необычный незнакомец – на лошади глинисто-грязного цвета, с поводьями, сплетенными из болотной травы, незнакомец, одетый в старинные, странные на вид воинские доспехи. Очень необычный – потому что у Зипа до сих пор волосы на голове вставали дыбом, когда он вспоминал о нем. И все же Зип священнодействовал над алтарем, втайне надеясь на еще одну такую встречу…

Этот странный незнакомец, как оказалось, появляется сейчас где угодно, в любом районе города. Зип видел его среди бела дня – тот как раз въезжал верхом на своей желто-серой лошади в Южные ворота Это было сразу после обеда. Его видели и ночью, при лунном свете – неподалеку от гвардейских казарм. Иногда видели, как он едет ночью вдоль берега реки – как будто разыскивая что-то, что потерял по дороге…

Если верить городским сплетням, звали странного незнакомца Пастухом, и однажды Зип сам видел, как Пастух остановился напротив развалин, в которых устроились пасынки, а потом проехал во двор…

Во двор с ветхой, полуразвалившейся конюшней, где пасынки держали своих лошадей.

Это не давало Зипу покоя, глодало его изнутри.

И он пролил свою кровь на древние камни алтаря, надеясь, что бог илсигов примет жертву и ответит ему. Да какая теперь разница – пусть это будет хоть дьявол илсигов, – только пусть это будет бог или дьявол коренного народа Санктуария, а не каких-нибудь гнусных иноземных захватчиков!

И вот, наконец, что-то засветилось в трещинах между камнями – засветилось, и почти сразу вновь погасло, исчезло.

– Чего ты хочешь? – вскричал Зип, упав коленями на грязный булыжник двора и ударив по коленям кулаками. – Что я должен сделать, чтобы меня услышали?!

До рассвета оставалось около часа. Было очень тихо. И в этой тишине Зип услышал медленный, гулкий перестук подков по каменистой мостовой на Дороге Храмов. Непонятно почему, но этот неторопливый стук подков показался Зипу зловещим, пугающим, таящим неведомую опасность. Ему казалось, надвигается самое ужасное, что только существует в этом мире. Зип знал, что за всадник соскочил с лошади, которая остановилась у поворота в его потайную аллею. Он знал, что за тень загородила узкий проход и кому принадлежит этот низкий, звучный голос:

– Ну, и чего же ты хочешь от богов?

– Н-не знаю… – признался Зип. Он стоял на коленях перед громадной тенью и чувствовал, как его пронзает ледяной холод и сам он становится холодным, словно утопленник, выловленный в Белой Лошади.

– Малыш, о чем ты молился?

– Я…

Нет, он молился не об отмщении. Кроме того, это опасно – ответить слишком быстро или, не дай бог, ответить как-то не так.

Зип чувствовал это. И еще он чувствовал, что влип в самую крупную неприятность за всю свою жизнь и жизнь его сейчас висит на волоске, и что…

О боже, он спал с ранканской женщиной и перестал жаждать мести, перестал спать с ней только ради того, чтобы попрать честь ранканки. Подумать только – теперь он спит с ней только потому, что она ему нравится, потому, что она совсем не такая, как остальные женщины ее народа, она добрая и хорошая, она может быть грубой, как портовая шлюха, и нежной, как сладчайшие мечты… Он привык к ней, к ее непредсказуемости, он никогда не мог сказать заранее, какой она будет, как не мог сказать, почему он чувствует именно то, что чувствует. Но Зипу было с ней необычайно хорошо, и он не смог бы с ней расстаться…

Он думал о разврате, стоя лицом к лицу со своим богом. Но по-другому просто не получалось, и вопросы поражали его прямо в сердце.

Незнакомец во второй раз спросил:

– О чем ты молился?

Это в самом деле был Пастух, собственной персоной. От него веяло ледяным холодом и сыростью.

– Не знаю, – признал Зип. И склонил голову, запустив пальцы в растрепавшиеся волосы. – Я больше ничего не знаю…

Пастух сказал:

– Никогда, слышишь, никогда не относись к богам с предубеждением.

– Пре… Пре… – что? – Зип рискнул поднять голову, глянул на огромную тень и увидел, как блеснули огненно-красным узкие глаза на тигриной голове, выраставшей из лошадиного торса.

– Сейчас объясню, – как ни в чем не бывало продолжал Пастух. – Не правильное стало правильным. Неприятности закончились. Жизнь понемногу наладилась, стала спокойной. Но этого ли тебе хотелось? Пойди на Базар – гадалки-предсказательницы за ломаный медяк наобещают тебе того же. Кровь стоит дороже.

Да этот незнакомец над ним просто смеется! Зип вскочил, схватившись за нож. В его душе клокотал безрассудный гнев. Человек может снести многое, но только не насмешки над его жертвой.

– Не правильное стало правильным, – не обращая внимания на его гнев, спокойно и веско повторил незнакомец. – А что, если ты тоже – не правильный? Что, если не было ранканцев, чтобы излить на них твой гнев и ненависть? Можешь ты представить свою жизнь без этого, а?

Зип не мог. Он не мог представить, где бы он сейчас оказался и как бы сложилась его жизнь, если бы не было Рэнке. Но Рэнке пал сам собой, и он, Зип, для этого совсем не понадобился.

– Ты спишь с ранканкой, – продолжал Пастух. – Тебе нужен Рэнке, парень, тебе нужна она – для того чтобы любить. Потому что, если ее не станет, у тебя вообще ничего не останется. Вот тебе и ответ. Ответ на твою молитву.

Зип опустил руки. Его била мелкая дрожь – он понимал, что все, сказанное Пастухом, правда.

Всадник на огромной лошади глинистого цвета проехал мимо. Подковы неспешно цокали по камням мостовой, все дальше и дальше в темноту, к святилищам богов, которые выстроились по обеим сторонам Дороги Храмов.

Свет на алтаре угас. Только воздух по-прежнему был очень холодным. И вдруг камни алтаря разлетелись во все стороны и покатились по булыжной мостовой.

***

На рассвете Тасс-вор стоял на углу набережной, угрюмый и мрачный, как грозовая туча, и следил за домом. Он видел, как Ишад вышла и как вернулась в сопровождении мужчины – хорошо одетого мужчины, надо сказать – и еще с ними были женщина и оборванный попрошайка-нищий. Тасс не мог понять, что тут затевается, но любопытство придало ему храбрости, и перед самым рассветом он, видя, что Ишад все не идет, подобрался к самой железной ограде и дотронулся до кованых ворот.

И вскрикнул от боли – руку обожгло ужасным холодом.

На воротах, которые светились в предрассветной мгле призрачным голубым светом, сам собой вдруг лязгнул засов – и они открылись, словно приглашая войти. Тасс застыл на месте, испугавшись до полусмерти и в то же время испытывая нестерпимое желание войти. Что-то настойчиво нашептывало ему – с истинно воровским пренебрежением к греху и благоразумию, – что надо бы получше ознакомиться с этим местечком. На нем сейчас была прекрасная одежда, которую подарила Она, так почему бы ему не присоединиться к тем, другим людям в красивой одежде – разве он не один из них? Зачем же лишать себя удовольствия, оставаясь в стороне?

«Вперед! – шепнул внутренний голос. – Ну, давай же, вперед! Вперед!»

И Тасс шагнул раз, другой – не то чтобы ему этого в самом деле очень хотелось… Но вот он уже ощутил под рукой гладкий металл ворот, вот уже ворота остались позади…

Он прошел по дорожке и углубился в буйные заросли кустарника, туда, куда падал косой луч света, пробившийся сквозь щель в ставне. Тасс продвигался по кустам очень осторожно, стараясь не шуметь, и выбрался из зарослей у самого дома, прямо под окном.

Он очень, очень осторожно приник к щели в ставнях, заглянул внутрь…

Заглянул в комнату, где в окружении множества ослепительно сиявших свечей сидела ведьма. Сидела прямо на полу, посреди груды ярких шелковых нарядов. Бледная, с закрытыми глазами, ведьма странным образом водила руками – и тени на заваленном вещами полу превращались в какие-то фигуры.

Тасс был уверен, что это колдовство – то, за чем он сейчас подсматривал. Самое настоящее опасное колдовство – такое же, какое он видел в небе и на улицах Санктуария в былые годы, когда повсюду бродили живые мертвецы, а в гавани бушевали молнии и чудовищные водовороты…

Кому, как не вору, знать, когда он переходит границу дозволенного? И Тасс осторожно двинулся было обратно, в заросли, когда вдруг захлопали крылья, налетел порыв ветра, хрипло закаркал ворон…

И створки ставен резко распахнулись, хлестнув вора по лицу, – Тасс оказался лицом к лицу с мужчиной, который выглядывал из окна. Мужчина выругался, Тасс вскрикнул и бросился бежать, напролом через заросли, по единственной известной ему дороге – к железным воротам…

Но ворота с леденящим душу лязгом захлопнулись у него перед носом и вспыхнули, охваченные бледно-голубым, сиянием. Тасс резко развернулся – на скрип открывшейся входной двери дома.

И пошел к двери, против воли, но пошел – его тело двигалось само собой, и расстояние до шатких ступеней крыльца становилось все меньше и меньше…

В дверном проеме стоял одноглазый мужчина, он встретил Тасса, когда тот поднялся на верхнюю ступеньку, положил руку юноше на плечо и сказал немного мрачно:

– Надо было бежать, когда тебя отпускали, мальчик!

И они вошли внутрь Тасс не хотел входить – но не смог противиться внутреннему желанию. И занял свое место среди прочих – бородатого мужчины нездешнего вида, оборванного нищего, лицо которого еще сохранило жалкие остатки былой красоты, ранканской леди и бледного одноглазого мужчины, который встречал его на крыльце.

Она так и не пошевелилась. Она сидела в центре комнаты, спокойно положив руки на обтянутые черным шелком колени раскрытыми ладонями вверх и закрыв глаза… Губы Ее непрестанно шевелились, хотя различить, что она говорит, было невозможно.

***

– Рэндал!

Страту было очень не по себе, когда он шел к жилищу чародея из пасынков. Ему было не по себе – в первую очередь уже из-за того, что он попал в район, где жили в основном маги и где к сторонникам ранканцев относились, мягко говоря, весьма прохладно. Особенно в последнее время.

Во-вторых, ему было не по себе оттого, что он понятия не имел, какого рода ловушки и колдовские преграды мог выставить на подходах к своему обиталищу подозрительный чародей. А у Рэндала, из-за его многочисленных врагов, были все основания к тому, чтобы быть крайне подозрительным.

И, в-третьих, Страту было не по себе потому, что за свою жизнь он слишком часто сталкивался с чародейством в самых разных его проявлениях. А потому теперь, стоя на втором этаже, у двери в апартаменты Рэндала, Страт с отвращением заметил, что у него дрожат и подгибаются колени. Над головой чернело ночное небо, завывал ветер, а Страт молотил кулаком в дверь – грохот был таким, что любой нормальный чародей давно бы проснулся.

– Рэндал, черт тебя побери, просыпайся!

Залаяла собака. Страт перегнулся через перила и глянул вниз.

Возле его лошади вертелась какая-то черная шавка и лаяла, лаяла…

Кто-то чихнул, и вдруг на том месте, где стояла дворняжка, появился Рэндал, босой, в ночной рубашке, с измятым, мокрым носовым платком в руке.

– Чертова аллергия!.. – сказал Рэндал. – Я думал…

– Что ты думал? – Страт быстро спустился по ступенькам, ничуть не разозлившись из-за столь картинного появления чародея.

– Думал.., принюхивался к тому, что связано с тобой… Очень тесно связано.

Совсем не это Страт хотел сейчас услышать. Нет. Он схватил Рэндала за руку, затащил в укромный уголок, поближе к лошади, и сказал:

– Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я хочу, чтобы ты поговорил с ней…

Рэндал еще раз чихнул и утер нос тыльной стороной ладони.

– Зачем? Что хорошего может из этого выйти? Эта женщина ничем не погрешила против законов Гильдии, и сама…

– Поговори с ней. – Страт посмотрел Рэндалу в глаза и так сильно стиснул его ладонь, что чародей дернулся от боли и попросил отпустить его. Страт сообразил, что к чему, отпустил руку Рэндала, но тут же взял чародея за плечи и снова стиснул, уже полегче, без фанатизма.

– Я не могу спать, не могу есть, я не знаю покоя…

– Знаешь, по-моему, магия тут ни при чем, – заметил Рэндал.

– Да ты что – «магия ни при чем»?! – И снова Страт с усилием удержался от крика и немного ослабил хватку. – Парень, я стал терять вещи, я забываю, где меня носило по полдня, я постоянно думаю о ней – как какой-нибудь прыщавый сопляк о своей первой-девчонке!..

– Это не магия.

– Черта с два! А что же еще?

– Если ты еще не понял. Туз, – все, о чем ты рассказал, объясняется очень просто. Это вполне естественно для мужчины, когда он влюблен!

Страт притянул чародея к себе и заглянул ему в глаза, не говоря ни слова. Потом оттолкнул, ударив спиной о лошадиный бок.

– Я пришел к тебе за помощью, пасынок!

– Я уже все тебе объяснил. Я знаю, что такое заклятия. Я могу распознать заколдованного. На тебя было наложено заклятие, но теперь его нет. На вот этой лошади – есть, а на тебе – нет! – Рэндал снова чихнул. – Она разорвала магические путы, которыми ты был привязан. Их больше нет, понимаешь? Но ты по-прежнему думаешь о ней. Не можешь спать. Не можешь есть. Просыпаешься среди ночи, и думаешь о ней, гадаешь, с кем она сейчас…

– Проклятье!

– Так что же это еще, по-твоему, если не любовь?

– Ты ни на что не годен! – сказал Страт, поймал поводья своей лошади и взлетел в седло. – Я сам поеду к ней и выясню все до конца!

– Не вздумай! – Рэндал схватился за повод, пытаясь удержать лошадь. – Страт!

Но Страт не слушал. Он ударил коня поводьями, заставив рвануть с места в галоп – а следом за лошадью метнулась маленькая черная собачонка. Страт заметил ее, когда поворачивал за угол – дворняга забежала вперед и бросилась чуть ли не под копыта коню.

Лошадь захрапела, отшатнулась в сторону, а собачонка прыгнула, метя вцепиться коню в глотку… И Страт почувствовал…

…почувствовал, что под ним ничего нет. Совершенно ничего не помешало ему пролететь с разгона вперед и вниз, на землю.

Страт упал и покатился, больно ударившись о булыжную мостовую.

Страт поднялся на колени. Раненое плечо снова болело, колени и бедро онемели от удара… Он снова упал, лицом вниз – боль отодвинулась куда-то на задний план, накатило какое-то отупение. Страту стало совершенно безразлично, жив он еще или нет, – потому что его лошади не стало. И во всем мире не осталось больше ничего, кроме Рэндала, который сидел рядом на пыльных камнях и говорил кому-то:

– Я отослал ее обратно. Я не знал, получится у меня или нет…

В ответ раздался голос Крита:

– Дурак чертов!

И кто-то приподнял его с холодных камней, положил его голову себе на колени – кто-то знакомый, кого он не видел уже много лет, кто всегда говорил: «Туз, дорогой, мне так жаль!»

Лошади не стало – она растворилась под ним в воздухе. Ее последний дар. Теперь и этого больше нет. Его друзья отняли ее у него. Или Она. Остался только вкус крови на разбитых губах.

***

Она сама не знала, зачем делает то, что делает, – просто была ночь, и ветер менялся, и что-то важное ускользало от нее, ускользало безвозвратно. Она пробормотала, хотя никто из окружавших ее людей наверняка ничего не расслышал:

– Все, что я могу сейчас, – это защитить себя. И я это сделаю, и сделаю хорошо.

Ей хотелось сейчас, этой ночью, побыть одной. Из-под опущенных век она видела, как угасают огни на жертвенных алтарях, она слышала, как встревоженные боги цепляются за свои святилища… Она собирала все свои силы этой ночью и творила заклинания, чтобы защитить это место – защитить как только возможно.

Несмотря на все доводы благоразумия, она собрала всех своих слуг, проверила потоки своей силы, которые привязывали их к ней. Ишад собрала их всех, притянула – чтобы защитить их этой ночью. Она чувствовала, как Хаут бессильно бьется в своей камере, словно мошка о стекло, она слышала его мольбы, обращенные к ней…

Но одно лицо вспоминалось ей чаще всех других, одних объятий она жаждала больше всего на свете… Но, погрязнув в тысячах смертей и в тысячах самых страшных смертных грехов, она старалась перестать о нем думать, она говорила себе: «Нет! Пусть он идет своей дорогой. Не злись на него! Не желай его!..»

Если бы он даже умер и попал в Ад – она все равно сумела бы вытащить его, вернуть себе. Ее некромагия была еще сильна – она все еще могла оживлять мертвых, хотя теперь на это уходило столько сил, сколько раньше хватило бы на то, чтобы вызвать из Ада целые легионы мертвецов и заставить их пойти войной на ее врагов…

Она очень многое растеряла… Большую часть ее мощи развеяли переменчивые ветры. Она видела, как остатки разрушенной Сферы Могущества пылью рассеялись по закоулкам Санктуария, наделяя нищих попрошаек магической силой и безвозвратно забирая силу у былых чародеев. Если бы это было не так, она могла бы просто поднять руку и рассыпать вокруг пригоршни молний, завертеть ветры, куда пожелала бы, – и возродить погибшую империю, могла бы сама создать ту силу, от которой содрогнулись бы основы мира.

Но так вышло, что империя пала, величие Рэнке исчезло без следа, мрамор раскрошился в пыль. Минули столетия, появились новые силы, новые чародеи, новая магия… ну все, хватит этих мечтаний о былом могуществе. Пусть Рэнке катится себе под откос, разваливается на куски. Ишад прислушивалась к новому ветру, к завываниям его над пустыми, погасшими алтарями ушедших богов… И наконец сказала – мягко, очень мягко:

– Прощай, Страт…

Она знала, что никогда больше его не увидит, даже в Аду – проклятие сделало ее бессмертной.

***

– Проклятье! – выругался Страт, когда они подняли его на ноги. Но Крит поддержал его, Крит обнимал его крепко и нежно, как брат – в этой промозглой предрассветной мгле, на холодном ветру, который мел пыль по улицам Санктуария…

Его лошадь исчезла без следа. Все тело болело – с головы до ног. Из разбитых локтей и колен сочилась кровь, ссадины жгло.

– Забирайся на моего коня, – сказал Крит. – Потом раздобудем тебе другого.

Занималась заря, серая мгла посветлела. Страт посмотрел на одного, на другого – на Крита и Рэндала. Это было так странно – потеряв все, что у него было, Страт чувствовал себя свободным…

Ему теперь нечего было терять – кроме Крита, который стоял рядом и обнимал его, помогая не упасть, и Рэндала, который осторожно поддерживал его с другой стороны.

Страт не противился, когда друзья помогали ему забраться на коня, не мешал Криту и Рэндалу везти его прочь, по улицам Санктуария, озаренным первыми лучами солнца. Крит рассказывал, и Страт слушал, как Пастух подсказал, где его надо искать, слушал, как Рэндал говорил, что в этом ветре ему чудится что-то странное…

На повороте их поджидал Пастух. Воин в древних доспехах, на неизменной огромной лошади грязно-глинистого цвета, наклонился в седле и сказал:

– Наше дело сделано. Пришло время уходить.

Налетел порыв ветра. Их лица озарила яркая вспышка света.

Лошадь Крита испуганно захрапела и отпрянула, прижав уши. Крит и Рэндал схватились за поводья, стали успокаивать коня, а Стратон просто старался удержаться в седле. Вспышка света – и там, где стоял Пастух, появилась мрачная фигура на черном коне.

Взметнулся вихрь, и звонкий мальчишеский голос сказал:

– Идите за Пастухом…

– Абарсис… – Страт так и не понял, кто из них это сказал и в самом ли деле он видел этот силуэт во вспышке света.

Идите за Пастухом…

Пришло время уходить…

***

Ветры из пустыни колотили в закрытые ставни Санктуария, вздымали целые тучи песка и пыли, от которых, казалось, даже безжалостное раскаленное солнце немного померкло.

Чей-то бесплотный стон унесло ветром – развоплощенная душа ведьмы трижды пронзительно вскрикнула, проносясь над домом Ланкотиса, скользнула вдоль реки и улетела, бесформенная, потерянная навсегда, подхваченная порывом штормового ветра.

Об этом рассказал Хаут, когда пришел в дом на набережной реки, измученный борьбой с порывами ветра, засыпанный пылью с головы до ног. А потом Хаут, благородный и прекрасно воспитанный, поцеловал край черного одеяния Ишад и попросил защиты от ужасного ветра.

Ишад благосклонно приняла его раскаяние.

– Не верь ему, – предупредил мрачный Стилчо. Ишад выделяла Стилчо изо всех своих слуг. Естественно, он с подозрением относился к Хауту, возможному конкуренту.

– Не верю, – просто ответила Ишад, взяла плащ и поплотнее в него закуталась. – Все оставайтесь здесь. Здесь вы будете в безопасности, что бы ни случилось.

И Она ушла, отдавшись на волю ветра, и в обличье ворона полетела к городским воротам, где уже собралась плотная толпа.

Через эту толпу Она пробиралась уже в виде закутанной с головы до ног в черное женщины, стараясь, чтобы ее никто не увидел или хотя бы не обратил на нее внимания – чтобы сразу же забыл, что видел. Этот дар все еще был с ней и все еще не ослабел.

Она пришла, чтобы проверить слухи, которые принес Хаут, – чтобы своими глазами увидеть, как через городские ворота уходят последние ранканские солдаты.

Их было так мало, поразительно мало, и в толпе недоумевали – неужели больше никто не придет?

Горстка наемников. Все, что осталось от Третьего ранканского отряда. Они уходили – пасынки, Рэндал-чародей, Критиас.., и рядом с ним – Стратон, на высокой гнедой лошади. Никаких знамен, никакой спешки. Страт даже не повернул голову, проезжая мимо нее – так близко, что можно было дотронуться до него, если протянуть руку Всадники выехали за ворота, в бушующую песчаную бурю.

Тучи песка были такими плотными, что всадники показались призраками – призраками прошлого, окутанными золотистым сиянием.

Вскоре толпа начала расходиться. И только один прошел за ворота, ведя в поводу мула – прошел и быстро растаял в пыльной буре. Кто-то решил, что это был еще один наемник, кто-то другой подумал, что это – повстанец, который еще не утолил свою жажду мести – наверное, последний всплеск злобы, которую Санктуарий'накопил против Рэнке.

Ишад знала этого юношу – почти мужчину – повстанца, которого звали Зип или что-то вроде того. Зип, слуга неведомого ей бога. Когда толпа еще не совсем рассеялась и юноша проходил мимо, Ишад отчетливо ощутила присутствие этого бога.

И осталась только пыль, призрачные очертания зданий в смутном свете того, что должно было быть ясным солнечным днем. Вдоль улиц носились вихри желтого песка, холм потерялся из виду за тучами пыли, заслонившей солнце.

Роксана ушла – на небеса, или в Ад, или к каким-нибудь демонам, возжелавшим ее. Боги Рэнке растеряли свое священное сияние. Санктуарий был потерян для империи. Ушли силы, которые поддерживали здесь имперскую власть. И она могла бы последовать за ними – но не сумела. Она не могла уйти так далеко, как они, не могла уйти туда, куда мог привести их бог. Она уже превратилась в создание, сплетенное из теней и света свечей, – и ей нужны были чужие жизни, чтобы поддержать свою…