Текст книги "Холодная рука в моей руке"

Роберт Эйкман
Холодная рука в моей руке
Сборник

Посвящается Мэри Джордж и Энн Пим за то, что предоставили мне прекрасную квартиру, без которой эта книга никоим образом не была бы написана

В конце всего – тайна, которая не имеет ни конца, ни объяснения.

Сашеверелл Ситуэлл. В поисках Золотого города

Robert Aickman

Cold Hand in Mine

* * *

© The Estate of Robert Aickman, 2021

© Екатерина Большелапова, перевод, 2021

© Сергей Неживясов, иллюстрация, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Мечи

 
Corazón malherido
Por cinco espadas[1]1
О, гитара,Бедная жертваПяти проворных кинжалов!  (Пер. с исп.: Марины Цветаевой.)


[Закрыть].
 

Федерико Гарсиа Лорка

Что сказать о моем первом опыте?

Мой первый опыт куда больше напоминал испытание, чем все, что случилось со мной впоследствии. Этот опыт оказался не слишком приятным и, несомненно, был проверкой. Я не раз замечал, что с новичками – иногда кажется, что только с новичками, – зачастую происходят странные вещи. Когда вы хорошо знакомы с предметом, не происходит ровным счетом ничего. Понятие «предмет» в данном случае надо понимать весьма расширительно. После того как у вас было, скажем, шесть, семь или восемь женщин, все остальные покажутся более или менее одинаковыми.

Так вот, я, бесспорно, был новичком, свежим, как весенний лук. Более того, я был самым настоящим маменькиным сынком, абсолютно не знал жизни и испытывал трепет перед ее грубостью. Впрочем, у меня нет ни малейшего желания упрекать хоть в чем-то свою старенькую матушку. Для матери она очень даже неплоха, и мне по-прежнему удается ладить с ней лучше, чем с большинством других женщин.

У нее имелся брат, мой дядя Элайас. Нелишним будет упомянуть, что мы считались потомками семейства, представители которого из поколения в поколение занимались гончарным делом; не знаю, впрочем, насколько это соответствует истине. Помню, бабушка показывала мне какие-то черепки в качестве доказательства, но это меня не слишком убедило. Так вот, после того как мой отец погиб в результате несчастного случая, мама упросила дядю Элайаса взять меня на работу. У него была бакалейная лавка, где он вел торговлю без особого размаха, отдавая предпочтение дешевым товарам. Он заявил, что на первых порах будет использовать меня главным образом для деловых поездок – это, мол, поможет мне быстрее войти в курс дела. Мама была очень расстроена, так как отец мой погиб в автомобильной катастрофе; кроме того, она полагала, что частые путешествия опасны для моей нравственности. Но дядя непреклонно стоял на своем, и мне пришлось проводить время в бесконечных разъездах.

Должен признать, над моей нравственностью действительно постоянно нависала угроза, но я был таким простаком и трусом, что сумел благополучно избежать всех этих угроз. Насколько это было возможно, я старался держаться подальше от парней, с которыми знакомился во время путешествий. Я не сомневался в том, что они окажут на меня дурное влияние, и среди них чувствовал себя ребенком, попавшим на взрослую вечеринку. В торговле я не смыслил ровным счетом ничего, к тому же был ужасающе одинок, и это не просто слова. Жизненные перспективы, которые обещал дядя Элайас, внушали мне отвращение, но я не представлял, чем еще могу заниматься. Протаскавшись по дорогам более двух лет, я узнал о своей нынешней работе в строительном обществе – если быть точным, прочел о ней в местной газете – и заявил дяде Элайасу, что отныне он будет заниматься бакалейной торговлей без моей помощи.

По большей части во время поездок мы останавливались в маленьких отелях – некоторые из них были не так уж плохи и в отношении комнат, и в отношении еды. Но в нескольких городах мы – я и постоянный сотрудник дяди Элайаса, унылый тип по фамилии Бэнток, – останавливались только в меблированных комнатах, которые нам настойчиво рекомендовал дядя Элайас. До сих пор не могу понять, почему он настаивал, чтобы мы ночевали именно там. Скорее всего, дядя получал за это откат – подобное предположение, что называется, лежит на поверхности. Но иногда мне приходит в голову: а что, если старые девы, содержательницы этих комнат, в более или менее отдаленном прошлом были возлюбленными дяди Элайаса? Как-то раз я даже заговорил об этом с Бэнтоком, но тот заявил, что ему ровным счетом ничего не известно. Он вообще редко признавался, что ему что-либо известно – разумеется, если речь не шла о ценах на стиральный порошок и виски. Проработав на дядю сорок два года, он умер от тромбоза в Рочдейле. Что касается миссис Бэнток, она в течение многих лет была дядиной любовницей, с которой он то сходился, то расходился. Об этом все знали.

Что же до содержательниц меблированных комнат, то они обычно вели себя так, словно мое предположение соответствовало истине. Вы даже не представляете, какой кошмар творился в их заведениях. Шум по ночам стоял такой, что выспаться было невозможно; то и дело какая-нибудь полуодетая шлюха принималась колотить в дверь и орать, что клиент собирается ее задушить или уйти, не заплатив. Некоторые постояльцы даже приводили к себе мальчиков, что до сих пор остается за пределами моего понимания. О подобных вещах мне доводилось и читать, и слышать, но понять их я не в состоянии.

В такой-то обстановке я вынужден был находиться во всем блеске своей незапятнанной чистоты. Над этой самой чистотой содержательницы притонов постоянно потешались. Не знаю, как мирился с этим старина Бэнток. Мы с ним никогда не жили в подобных местах одновременно. Самое смешное состоит в том, что мама была уверена – в этих меблированных комнатах я в полной безопасности, ведь их посоветовал нам с Бэнтоком дядя, неустанно пекущийся о нашем благе.

Разумеется, ночевать в подобных притонах мне приходилось не всегда. Но это неизменно случалось, когда я путешествовал один. Я заметил – в тех случаях, когда Бэнток снабжал меня какими-то контактами и наводками, все они находились в городах, где у нас была возможность остановиться в нормальном отеле. Тем не менее Бэнток, как и я, порой был вынужден ночевать в этих пресловутых меблирашках, но никогда не обсуждал их.

Одним из городов, где находились заведения из списка дяди Элайаса, был Вулверхэмптон. В первый раз я оказался там, проработав всего около четырех или пяти месяцев. Останавливаться в подобных местах мне уже приходилось, и именно по этой причине сердце мое сжалось от дурных предчувствий, когда мутноглазая корова в бигудях и грязном комбинезоне распахнула передо мной дверь.

Заняться в этих меблирашках было абсолютно нечем. Негде даже посидеть и посмотреть телик. Все, что оставалось – отправиться в какой-нибудь бар и напиться или же выбрать шлюху по фотографии и пригласить ее в номер. Ни одна из этих идей меня не привлекала, и в результате я пошел прогуляться по городу. Полагаю, дело было в конце весны или в начале лета, потому что на улице было тепло, но не слишком жарко. Когда я допил чай – для этого мне пришлось зайти в кафе, ибо в меблированных комнатах было невозможно даже выпить чаю, – сумерки только начали сгущаться.

Шатаясь по улицам Вулверхэмптона, где все встречные девушки, завидев меня, хихикали – или же так мне казалось, – я наткнулся на небольшую ярмарку. Города я совершенно не знал и, бредя по берегу старого канала, оказался в каком-то обветшалом районе. Главные его улицы были довольно широки, но теперь, вечером, тихи и почти пустынны – лишь время от времени по мостовой с грохотом проезжал грузовик, да иногда встречалась стайка играющих детей. Вдоль узеньких переулков, отходивших в сторону от главных улиц, тянулись ряды невысоких домов; судя по заколоченным или же выбитым окнам и продырявленным крышам, многие из них пустовали. Заслышав звуки, долетающие с ярмарки, я пошел в ту сторону; то была не гремящая через усилители попса, не уханье старых паровых оргáнов, но нежный звон, странным образом соответствующий теплому вечеру и розоватым сумеркам. Звук этот меня заинтересовал, к тому же у меня не было ровным счетом никаких дел, и я брел по пустынным улицам, пока не выяснил, что происходит.

Да, то была ярмарка, хотя и совсем маленькая; с десяток прилавков, где несколько детей развлекались, бросая кольца или паля из игрушечных винтовок, пара-тройка крытых палаток, а посередине – небольшая карусель. Выглядела карусель очень мило; в центре – снежная королева в окружении кристаллов льда, вокруг нее – разноцветные санки, рассчитанные на двоих седоков, над ними – множество ярких фонариков. Около карусели стояла белокурая девушка в костюме Пьеретты, очень красивая. По крайней мере, мне она тогда показалась настоящей красавицей. Несомненно, в ее обязанности входило собирать деньги с желающих покататься на карусели; проблема заключалась в том, что таковых не имелось. Ни единого. Да и вообще, народу вокруг было немного; неудивительно, что взгляд девушки упал на меня. Чувствуя неловкость за то, что мне не с кем прокатиться, я торопливо отвернулся. Попросить девушку сесть вместе со мной у меня не хватило смелости; к тому же я полагал, что кататься ей категорически запрещено. Если только она сама не являлась владелицей карусели.

Ярмарка находилась на небольшом пустыре; вероятно, дома, стоявшие там когда-то, были снесены или просто развалились. С двух сторон возвышались глухие высокие стены какого-то завода, и земля была такой неровной и ухабистой, что порой казалось, будто под ногами у меня каменистый морской берег. Ясно было, что ярмарка – явление временное. Сегодня она здесь, а завтра исчезнет. Я ничуть не удивился бы, узнав, что ярмарка раскинулась на этом участке без всяких законных оснований. Вряд ли ее устроители заручились каким-нибудь официальным разрешением использовать землю. Скорее всего, дела у них идут не лучшим образом, подумал я. Ярмарки вроде этой обречены на вымирание; времена сейчас не те, что прежде, в дни детства моей бабушки, которая частенько вспоминала о чудесных ярмарках и цирках, где веселилась маленькой девочкой. Бо́льшую часть посетителей составляла детвора; впрочем, у детей сегодня водятся немалые деньги. Эти самые деньги они тратили, столпившись у крошечного прилавка, за которым женщина весьма унылого вида продавала мороженое и яблоки в карамели. Мне пришло в голову, что было бы намного проще и выгоднее сконцентрироваться именно на жратве и без затей торговать всякими лакомствами, оставив обреченные попытки развлекать людей, которые предпочитают развлекаться у себя дома. Но, вероятно, в тот вечер я пребывал в мрачном расположении духа. Ярмарка была очаровательна в своей старомодности, но вряд ли способна поднять настроение хоть кому-нибудь.

Девушка у карусели по-прежнему смотрела на меня, и я был уверен, что взгляд ее полон упрека – и, возможно, даже презрения. Она была частью этой карусели и не могла с ней расстаться. Я не двигался с места, пока дети, спешившие к прилавкам, не заорали, что я торчу у них на дороге; то обстоятельство, что я был здесь единственным взрослым, не внушало им ни малейшего почтения. Оглядевшись по сторонам, я заметил вдалеке, там, где фабричные стены образовывали угол, нечто вроде брезентового шатра в красную и белую полоску. Над входом висела доска, на которой облупившимися золотыми буквами была выведена надпись: «Мечи». И более ничего. Темнота быстро сгущалась, но около палатки не горело ни единого фонаря, да и изнутри не пробивался даже слабый свет. Можно было предположить, что она служит чем-то вроде склада.

Сам не знаю зачем, я подошел ближе и коснулся грязного брезентового лоскута, закрывающего вход в шатер. Уверен, у меня никогда не хватило бы смелости отдернуть его и заглянуть внутрь. Но даже робкого прикосновения оказалось достаточно. Лоскут отодвинулся, и передо мной возник молодой человек, судя по выражению лица, имевший намерение зазвать меня внутрь. В тот же момент я заметил, что внутри шатра происходит какое-то представление. Смотреть его у меня не было ни малейшего желания, но я сознавал, что, улепетывая прочь, буду выглядеть полным идиотом.

– Два шиллинга, – буркнул молодой человек, задергивая грязный полог и протягивая не менее грязную руку. На нем был зеленый свитер, в нескольких местах заштопанный, но все равно дырявый, грязные серые брюки и еще более грязные сандалии. Явный избыток грязи – вот мое первое впечатление от этого места; мне отчаянно хотелось сбежать, но я чувствовал, что это невозможно. Вся остальная ярмарка вовсе не казалась мне столь ужасающе грязной.

В любом случае спасаться бегством было поздно. Людей внутри шатра было совсем мало. На ухабистом земляном полу, усеянном осколками стекла и обломками кирпича, стояло штук двадцать-тридцать разрозненных деревянных стульев, в большинстве своем сломанных, облезлых и обшарпанных. На этих жалких стульях сидели зрители – ровным счетом семь человек. Называю точную цифру, потому что сосчитать их не составило труда, а также потому, что, как вы поймете вскоре, число это имело значение. Я, таким образом, стал восьмым. Все зрители, судя по всему, были незнакомы между собой; все они были мужчинами, именно зрелыми мужчинами, а не юношами. Пожалуй, я значительно моложе всех остальных, отметил я про себя.

Что касается самого шоу, я никогда не видел ничего подобного. Никогда не слышал ни о чем подобном. Даже не читал о таком. Ни о чем, даже отдаленно напоминающем то, что происходило здесь.

В задней части шатра, возможно прямо у фабричной стены, находился невысокий дощатый помост, выкрашенный темной краской. На этом помосте стоял здоровенный детина, который о чем-то трепался, но смысл этого трепа от меня ускользал. Его курчавые волосы, цвета дешевого лимонада, уже начали седеть, на широком багровом лице красовался перебитый нос и удивительно красные губы. Глаза у него были маленькие, уши тоже, причем уши располагались на голове как-то несимметрично, если вы понимаете, что я имею в виду. Красотой он не отличался, хотя, несомненно, был так силен, что смог бы одной левой уложить всех зрителей, собравшихся в шатре. Я не смог определить, сколько ему лет – ни тогда, ни потом (забегая вперед, скажу, что нам предстояла еще одна встреча). Думаю, возраст его приближался к пятидесяти, и нельзя было сказать, что он хорошо сохранился. Однако создавалось впечатление, что мускулов у него значительно больше, чем у обычных людей. Одет он был почти в точности так, как и парень у входа, с той лишь разницей, что свитер на нем был не зеленый, а синий, вроде тех, что носят моряки. Что касается грязных серых штанов и сандалий, они были такими же, как у встретившего меня юнца. В общем, мужик на помосте здорово походил на боксера.

Но происходившее на сцене ничуть не напоминало боксерский поединок. Слева от здоровяка (и в точности напротив того места в заднем ряду, где уселся я), в брезентовом шезлонге, таком же потрепанном и жалком, как и вся здешняя обстановка, сидела девушка. На ней был наряд французской шлюхи: черное блестящее мини-платье с глубоким вырезом, черные чулки в сеточку и лакированные туфли на высоченном каблуке, из тех, что большинству мужчин кажутся неотразимо привлекательными. И все же общее впечатление было не слишком сексуальным. И платье, и туфли знавали лучшие времена; что касается девушки, она выглядела слишком усталой, чтобы казаться соблазнительной. Должен сказать, она была бы красива, если бы не зеленая пудра, покрывавшая ее щеки (не знаю, выбрала ли она этот жуткий оттенок сама, или его выбрал для нее кто-то другой), и не тускло-серый мышиный оттенок волос, стянутых на затылке в тугой пучок, как у балерины. В довершение всего, она не сидела, а почти лежала в шезлонге, словно чувствовала себя больной или же совсем обессиленной. Несомненно, она не делала ровным счетом ничего, чтобы распалить зрителей. Да я вовсе и не хотел распаляться. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Напротив девушки, у края помоста, стоял низенький черный столик, из тех, что обычно продают, выдавая за японские; этот экземпляр, весьма скромный и лишенный украшений, как и все здесь, отличался изрядной обшарпанностью. На столике крест-накрест, как сырные палочки, были сложены мечи. Полагаю, их было тридцать, а то и сорок, они лежали правильной четырехугольной стопкой, так что каждый легко было выхватить, потянув за рукоять. Позднее до меня дошло, что мечей было в точности столько, сколько стульев в палатке, – на тот случай, если будет аншлаг.

Если бы не вывеска над входом, думаю, я не догадался бы, что это мечи, или, по крайней мере, догадался бы не сразу. Не было ни одной блестящей детали, ни одного украшения. Тускло-серые клинки, рукояти, сделанные из какого-то черного материала, возможно даже пластика. В общем, они выглядели, как массовые промышленные поделки, но я понимал, что таковыми они быть не могут. Мечи, несомненно, были более массивными и тяжелыми, чем фехтовальные рапиры; а в наши дни спрос на настоящие мечи, мягко говоря, невелик, и даже в ритуальных целях они используются все реже и реже, так что производить их в промышленном масштабе вряд ли имеет смысл. Возможно, мечи были театральным реквизитом, но это предположение тоже казалось мне не слишком убедительным. В общем, то были мечи весьма сомнительного качества, совершенно не походившие на боевое оружие.

Не знаю, задолго ли до моего появления все началось, ибо моряк в синем свитере не дал на этот счет никаких объяснений. Он без всяких предисловий объявил:

– Итак, джентльмены, кто из вас готов стать первым?

В ответ – ни слова, ни даже малейшего движения. Как и всегда в подобных случаях.

– Ну что же вы! – продолжал ведущий не слишком любезным тоном. Чувствовалось, он настолько привык к пассивности своей аудитории, что не собирается с ней церемониться. Хотя работать ему приходилось языком, словарный его запас, судя по всему, не отличался разнообразием. Говорил он с сильным акцентом, который, по моему предположению, напоминал говор Блэк-Кантри; впрочем, будучи жителем Лондона и находясь в той жизненной поре, в которой я находился тогда, я не мог судить об этом с уверенностью.

Ничего не происходило.

– За что же вы тогда заплатили деньги? – возопил моряк, как мне показалось, скорее с вызовом, чем с сарказмом.

– Вот вы нам и объясните, – крикнул один из зрителей. Сидел он неподалеку от меня, как раз напротив.

Подавать голос было опрометчиво, и ведущий моментально воспользовался этой оплошностью.

– Вы! – заорал он, наставив толстый красный палец на моего соседа. – Идите-ка сюда. Должны же мы хоть как-то начать.

Мужчина не двинулся с места. Находясь в опасной близости от него, я внутренне сжался. Ведущий мог избрать меня следующей жертвой, а я понятия не имел, что от меня потребуется.

Ситуацию спасло появление добровольца. Какой-то парень, сидевший на другой стороне, встал и заявил:

– Пожалуй, я попробую.

Единственным источником света в палатке была лампа Тилли, громко шипевшая на деревянной крестовине под потолком. В ее тусклом свете трудно было как следует разглядеть добровольца, но, похоже, он ничем не отличался от всех прочих зрителей.

– Наконец-то, – пробурчал ведущий, по-прежнему нелюбезно. – Идите сюда!

Доброволец неспешно пересек палатку, взобрался на помост и встал рядом с девушкой. Она не двигалась, голова ее была так запрокинута назад, что я не видел ее глаз. Не знал даже, открыты они или закрыты.

– Возьмите меч, – скомандовал моряк.

Доброволец выполнил приказ, осторожно потянув за рукоять. Судя по всему, до этого он ни разу в жизни не держал в руках ничего подобного; то же самое могу сказать и про себя. Стоя с мечом в руках, парень выглядел совершенным придурком. В тусклом свете лампы кожа его казалось серой, он был очень худ, с большими залысинами.

Ведущий позволил бедолаге постоять так несколько секунд, как видно из вредности. Судя по всему, способ, которым приходилось зарабатывать на жизнь, внушал ему изрядное отвращение. Я чувствовал, что атмосфера в грязной палатке становится все более тяжелой и гнетущей. Но все остальные зрители, развалившиеся на своих неудобных стульях, судя по выражению их лиц, всего лишь скучали.

Через некоторое время ведущий, который стоял лицом к зрителям и разговаривал с добровольцем уголком рта, повернулся вполоборота и, по-прежнему не глядя на парня, процедил:

– Ну и чего вы ждете? Кроме вас, тут есть еще люди, которым тоже хочется попробовать.

Кто-то из зрителей засвистел и крикнул:

– Хватит тянуть, надоело!

Чувствовалось, что недовольство его направлено в первую очередь на шоумена, а не на добровольца.

– Давайте действуйте! – рявкнул ведущий тоном сержанта, натаскивающего новобранца. – Наносите удар.

И тут произошло нечто невероятное.

Доброволец, сотрясаясь всем телом, вонзил меч в девушку, распростертую в кресле. Так как он закрывал ее от меня, я не видел, куда вонзился меч; но, полагаю, он вошел глубоко, так как клинок исчез почти полностью. Как ни странно, звук, произведенный мечом, показался мне хорошо знакомым. Мы все прекрасно знаем, что мечом можно проткнуть человека насквозь, и, хотя прежде я не видел ничего подобного, у меня не было никаких сомнений – сейчас произошло именно это. Повторяю, звук, произведенный мечом, рассекающим плоть, оказался в точности таким, как я ожидал. Несмотря на шипение лампы, слышался он чрезвычайно отчетливо. Этот звук был продолжителен и ужасен.

Я почувствовал, как все зрители одновременно затаили дыхание и одновременно выдохнули. То, что происходило на сцене, я по-прежнему видел плохо.

– Вытаскивайте! – распорядился моряк, властно, точно разговаривал с дебилом, но при этом совершенно спокойно. Он все так же стоял вполоборота к добровольцу и смотрел на зрителей; вид у него был невозмутимый, как у человека, который занимается привычным делом.

Доброволец по-прежнему загораживал от меня девушку, но я смог разглядеть, что он вытащил меч и теперь стоит, опираясь клинком на помост. Крови не было видно. Наверняка все это какое-то надувательство, решил я; меня одурачили, как ребенка. Фокус, и ничего больше.

– Если хотите, можете ее поцеловать, – позволил моряк. – За это вы тоже заплатили.

Парень воспользовался разрешением, в этом не было сомнений, хотя я видел только его спину. Сжимая рукоять меча, он наклонился вперед. Полагаю, то был долгий нежный поцелуй, а вовсе не формальное чмоканье, которым обычно отделываются на публике; впрочем, на этот раз я ничего не слышал.

Но хотя поцелуй длился невероятно долго, моряк и не думал торопить добровольца; по непонятным причинам зрители воздержались от свиста и насмешливых выкриков; наконец парень медленно выпрямился.

– Будьте добры, верните меч на место, – с саркастической любезностью изрек моряк.

Доброволец подошел к лакированному столику, на котором были сложены мечи, и с неуклюжей осторожностью положил на него оружие.

Наконец-то я разглядел девушку. Она сидела неподвижно, прижав руки к левому боку, куда, вероятно, вонзился меч. Ничего похожего на кровь я не увидел, впрочем, при таком тусклом освещении ее можно было и не заметить. Но самое странное обстоятельство заключалось в том, что девушка, чьи глаза были широко открыты, а на губах играла улыбка, выглядела сейчас не только счастливой, но и красивой, несмотря на зеленую пудру, которая так испортила первое впечатление.

Доброволец, возвращаясь на свое место, прошел мимо меня. Хотя шатер был почти пуст, он уселся в точности там, где сидел прежде. Я не преминул рассмотреть его получше. Как и прежде, вид у него был самый заурядный.

– Следующий! – гаркнул шоумен, вновь превращаясь в сержанта.

На этот раз долго ждать не пришлось. Трое зрителей встали одновременно, и ведущему пришлось выбирать.

– Давайте вы! – изрек он, указав толстым пальцем в центр шатра.

Выбор пал на пожилого мужчину, дородного и лысого. Он был в темном костюме, что делало его наружность весьма респектабельной, и походил на удалившегося на покой начальника вокзала или же инспектора по электроснабжению. При ходьбе он слегка прихрамывал, и мне пришло в голову, что это, вероятно, связано с его бывшей работой.

События разворачивались в точности так же, как и в предыдущий раз, с тем лишь исключением, что второй участник оказался решительнее и не нуждался в понуканиях. Это относилось и к поцелую, который длился так же долго, как и у первого участника; но, возможно, на этот раз в нем было нечто отцовское. Когда толстяк отошел в сторону, я увидел, что девушка обеими руками держится за середину живота. Смотреть на это было мучительно.

Потом настала очередь третьего. Когда он вернулся на свое место, руки девушки зажимали горло.

Четвертый участник, простоватого вида парень в матерчатой кепке (которую он и не подумал снять, поднявшись на сцену) и спортивной куртке, такой же грязной и потрепанной, как шатер, в котором все мы находились, вонзил меч девушке в левое бедро, обтянутое чулком в сеточку. Когда он спустился, она держалась за ногу, но вид у нее был такой довольный, словно ей доставили великое наслаждение. И по-прежнему нигде ни капли крови.

Я сам не мог понять, хочу ли я видеть все подробности. Я был слишком ошарашен, чтобы разбираться в собственных желаниях.

Впрочем, разбираться в них не было ни малейшего смысла, так как я все равно не осмелился бы встать и пересесть на другое место, откуда открывался лучший обзор. Казалось, стоит мне пошевелиться, это сразу привлечет внимание ведущего, и он вызовет меня на сцену. А я был твердо уверен лишь в одном – что бы там ни происходило в действительности, участвовать в этом у меня нет ни малейшего желания. Возможно, это был фокус, возможно, нечто другое, совершенно для меня непостижимое; так или иначе, я не хотел, чтобы меня в это втягивали.

Но я осознавал: если я здесь останусь, рано или поздно наступит мой черед.

Однако пятым участником, вызванным на сцену, оказался не я. То был высокий, тощий, абсолютно черный негр. До сих пор я его не замечал. Несмотря на свою худобу, он вонзил меч с силой, которую принято ожидать от негра, и, выдернув, с грохотом швырнул оружие на сцену; до него никто так не поступал. Когда дошло до поцелуя, он приподнял девушку с шезлонга, заставив встать на ноги. Отойдя, задел ногой валявшийся на сцене меч, помедлил, пожирая девушку взглядом, и аккуратно положил оружие на столик.

Девушка по-прежнему стояла. Возможно, сейчас негр попытается поцеловать ее во второй раз, пронеслось у меня в голове. Однако он этого не сделал. Как видно, у этого немыслимого шоу – если только это было шоу – имелись свои правила, о которых были осведомлены все участники. Все они вели себя так, словно были здесь завсегдатаями.

Вновь опустившись в свой ветхий шезлонг, девушка устремила взгляд на меня. Я не мог определить, какого цвета у нее глаза, однако точно знал, что у меня от их взгляда сжимается сердце. Никогда прежде оно так не сжималось; как я уже сказал, в ту пору я был до крайности наивен и неопытен. Жуткая зеленая пудра не имела никакого значения. Все, что только что здесь произошло, не имело никакого значения. Я хотел эту девушку так, как никогда ничего не хотел. Не подумайте, что я вожделел исключительно ее тела. Подобные желания пришли ко мне позднее, с возрастом. Но в тот памятный момент я хотел любить ее, ласкать ее, холить и лелеять; в общем, делать все те прекрасные вещи, о которых мы мечтаем, пока не приходит время понять, что всем этим чудным мечтам не суждено воплотиться в реальности.

Но, справедливости ради, следует отметить, что у меня не было ни малейшего желания занять место в очереди.

Более того, этого мне хотелось меньше всего на свете. Однако же существовал один шанс из трех, что следующим на сцене окажусь именно я. Испустив глубокий вздох, я попытался пробраться к выходу. Не буду кривить душой и утверждать, что это было трудно. Я сидел в задней части шатра, и никто не пытался меня остановить. Парень у входа, завидев меня, молча разинул рот, как рыба. Как видно, он привык к тому, что некоторые слабонервные зрители покидают шоу, не дождавшись окончания. Когда я встал, мне показалось, что хамоватый моряк собирается меня окликнуть, но, разумеется, все это была лишь игра моего воображения. Скорее всего, ни он, ни кто-либо другой не обратил на мое бегство ни малейшего внимания. Как правило, посетители подобных представлений предпочитают вести себя так, словно они невидимы, и все, кто находится вокруг, соответственно, невидимы тоже. Я слегка запутался в грязном брезентовом пологе у входа, но парень в зеленом свитере и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Вырвавшись на свободу, я оказался на ярмарке, по-прежнему почти пустынной. Карусель все еще испускала мелодичный звон, бессильный привлечь клиентов, но приятный. Вернувшись в свою ужасную комнату, я заперся на ключ.

По обыкновению, всю ночь в доме стоял шум и гам. Могу утверждать это с уверенностью, так как не сомкнул глаз. Впрочем, в ту ночь я не заснул бы, даже оказавшись в лучшем номере отеля «Хилтон», на шелковых простынях роскошной кровати. Зеленолицая девушка из шатра вошла в мою плоть и кровь, как и невероятное шоу, в котором она участвовала. Думаю, не будет преувеличением сказать: то, что я испытал в тот вечер, изменило траекторию моей жизни. Сна меня лишили отнюдь не вопли, доносившиеся из соседних комнат, не разборки и драки, то и дело вспыхивавшие на лестнице, и не постоянное бурчание унитаза – несомненно, самого шумного унитаза в Мидленде, и к тому же требующего, чтобы для каждого смыва ручку дернули несколько раз. В ту ночь я осознал одну важную вещь: зачастую мы не имеем даже отдаленного понятия о своих истинных желаниях или же упускаем их из виду. Еще более важное обстоятельство состоит в том, что наши истинные желания несовместимы с реальной жизнью или же совместимы с ней чрезвычайно редко. В большинстве своем люди постигают эту истину весьма медленно и никогда не принимают ее до конца. На меня озарение снизошло сразу.

Но, возможно, не полностью, ибо еще многому суждено было случиться.

На следующий день мне предстояло сделать несколько деловых визитов, но задолго до того, как настало время первого из них, я оказался на маленькой, жалкой, пустынной ярмарке. Завтрак я пропустил – впрочем, завтраки в излюбленных меблированных комнатах дяди Элайаса были крайне скудны, и оставалось лишь удивляться, что на них собирается такая пропасть народу. У меня всегда возникал вопрос, где все эти люди прятались ночью. Что касается ярмарки, сам не знаю, зачем я туда потащился и что ожидал там увидеть. Честно говоря, я вообще не был уверен, что она существует не только в моем воображении.

Однако ярмарка существовала. При свете дня она выглядела еще более жалкой, печальной и обреченной, чем вечером. Погода стояла прекрасная, но здесь, в квартале пустующих домов и заброшенных фабрик, люди встречались редко. Ярмарка была совершенно пуста, что меня удивило. Я ожидал, что работники ярмарки ночуют здесь же, и лишь теперь осознал, что для ночлега здесь совершенно нет места. Как видно, все, кто здесь работал, подобно обычным людям, ночевали дома, в своих постелях. Участок окружала проволочная изгородь, которая, по мысли владельцев, должна была преградить доступ на ярмарку пьяницам и бродягам. Однако изгородь была не слишком высока, и, оглядевшись вокруг, я обнаружил в ней изрядную дыру, которую местная ребятня проделала ради забавы или же от нечего делать. Без труда протиснувшись в это отверстие, я направился прямиком к грязному шатру в дальнем углу ярмарки и, подойдя, попытался отдернуть полог у входа.