Текст книги "Боги Бал-Сагота (сборник)"

Человек на земле

Кэл Рейнольдс переместил кусок жевательного табака в другой угол рта, косясь вдоль сизого ствола своего винчестера. Его размеренно работавшие челюсти прекратили движение, когда он нашел цель. Кэл замер неподвижно, его палец подцепил спусковой крючок. Треск выстрела раскатился грохочущим эхом среди холмов, и еще громче прозвучал ответный. Рейнольдс рухнул, распластавшись по земле и тихо ругаясь. От одного из камней недалеко от его головы откололась серая чешуйка; отрикошетившая пуля ушла в сторону. Рейнольдс невольно содрогнулся. Звук был смертоносным, как пение невидимой гремучей змеи.

Кэл осторожно приподнялся и выглянул между камней перед собой. На другой стороне заросшего мескитом и опунцией ровного пространства высилась куча валунов вроде той, за которой скорчился он. Над булыжниками вилась тонкая струйка белесого дыма. Острый взгляд Рейнольдса, привыкший к выжженным солнцем просторам, обнаружил среди камней тускло мерцающий кружок вороненой стали – дуло винтовки. И Кэл хорошо знал, кто держит ее в руках.

По меркам техасской вражды противостояние Кэла Рейнольдса и Исава Брилла было долгим. В горах Кентукки семейные войны могли растягиваться на поколения, но природные условия и нравы юго-запада не способствовали затяжным военным действиям. Здесь междоусобицы обычно заканчивались с пугающей быстротой и бесповоротностью. Местом действия были салуны, маленькие ковбойские городки или открытые пространства. Вместо того чтобы прятаться по кустам, тут предпочитали палить в упор из револьверов или обрезов, быстро разрешавших конфликт в пользу той или иной стороны.

Случай Кэла Рейнольдса и Исава Брилла был несколько необычен. Во-первых, вражда касалась только их самих, и ни друзья, ни родственники не имели к ней отношения. Никто, включая самих участников, не помнил, как началось это противостояние. Просто Рейнольдс знал, что ненавидел Брилла большую часть своей жизни, и тот отвечал взаимностью. Однажды по молодости они сшиблись с жестокостью и агрессией горных львов. Из той стычки Рейнольдс вышел со шрамом от удара ножа по ребрам, а Брилл – с поврежденным глазом. Но поединок ничего не решил. Вражда загнала их в патовую ситуацию, кровавую и безнадежную, и ни один не хотел обменяться рукопожатиями. Это было бы лицемерием, рожденным от цивилизованности, у которой кишка тонка драться до последнего. Мужчина, чувствовавший скользящее по ребрам лезвие вражеского ножа, или выцарапывающие глаза вражеские пальцы, или впечатывающийся в губы вражеский каблук, едва ли способен простить и забыть, вне зависимости от важности первоначального спора.

Так что Рейнольдс и Брилл до зрелых лет сохранили взаимную вражду, а так как они стали скотогонами на соперничающих фермах, всегда выходило так, что у них находились возможности продолжать свою междоусобицу. Рейнольдс крал скот у босса Брилла, и Брилл отвечал любезностью на любезность. Оба приходили в возмущение от применяемых противником уловок, но при этом каждый считал, что вправе уничтожить недруга любым возможным способом.

Однажды ночью Брилл застал Рейнольдса безоружным в салуне в Кау-Уэллс, и только позорное бегство через заднюю дверь, в то время как пули буквально кусали его за пятки, спасло скальп последнего.

В другой раз Рейнольдс, притаившийся в чапаррели, сумел с пятисот футов вышибить противника из седла, и если бы не появление обходчика, на этом их противостояние и завершилось бы. Но, опасаясь свидетеля, стрелок решил отказаться от намерения покинуть укрытие и прикладом винтовки вышибить раненому мозги. Брилл, обладавший такой же выдубленной солнцем кожей и железными мускулами, как и лонгхорны, которых он пас, оправился от ран и, едва став на ноги, отправился на охоту за тем, кто его подстрелил.

И вот, после всех нападений и стычек враги встретились среди пустынных холмов, где ничто не могло помешать их перестрелке. Больше часа они пролежали среди камней, стреляя в ответ на любой намек на движение. Ни один не попал в цель, хотя пули свистели в опасной близости.

В висках Рейнольдса бились раздражающие маленькие пульсики. Солнце палило нещадно, и рубашка Кэла пропиталась потом. Вокруг его головы вился гнус, лезший в глаза и заставлявший его злобно сквернословить. Влажные волосы липли к скальпу, от яркого солнца саднило глаза, а ствол винтовки под мозолистой ладонью стал горячим на ощупь. Правая нога Кэла постепенно затекала, и он осторожно переместил ее, выругавшись на звякнувшую шпору, хотя знал, что Брилл его не расслышит. Все эти неудобства только разжигали его гнев. Не рассуждая сознательно, он записывал все свои страдания на счет врага. Солнце нещадно било по его сомбреро, и мысли Рейнольдса немного путались. Среди камней было жарче, чем на сковороде в аду. Сухой язык Кэла пробежался по запекшимся губам.

Несмотря на всю царившую в мозгу Рейнольдса неразбериху, ненависть к Исаву Бриллу прожигала его насквозь. Она стала чем-то большим, чем просто чувство – навязчивой идеей, чудовищным инкубом. Он вздрагивал при треске Брилловой винтовки, но не от страха смерти, а потому что мысль о гибели от рук врага была столь невыносимо ужасающей, что погружала его мозг в пучину алой ярости. Он бы не колеблясь отдал жизнь, если бы смог послать Брилла в вечность хотя бы на три секунды раньше себя.

Кэл не анализировал эти чувства. У людей, живущих трудом своих рук, мало времени для самоанализа. Он осознавал свою ненависть к Исаву Бриллу не более, чем осознавал собственные руки и ноги. Она была его частью; больше, чем частью – она окутывала и поглощала его. Его разум и тело были не более чем ее материальными проявлениями. Он был ненавистью. Ненависть была его душой и телом. Инстинкты Рейнольдса, свободные от бездеятельных и обессиливающих оков искушенности и интеллектуальности, исходили из самого его примитивного естества. И из них кристаллизовалась почти материальная абстракция – ненависть настолько сильная, что ее не могла разрушить даже смерть; ненависть достаточно сильная, чтобы воплотиться сама в себе, без всякой нужды в каком-либо материальном основании.

В течение, быть может, четверти часа обе винтовки молчали. Как смертоносные гремучие змеи, свернувшиеся среди камней и впитывающие яд из солнечных лучей, противники лежали в ожидании возможности, играя в игру выносливости, дожидаясь, когда не выдержат чьи-то натянутые до предела нервы.

Не выдержал Исав Брилл. Его срыв не проявил себя в диком безумии или нервной вспышке – в нем слишком сильны были осторожные инстинкты этих диких земель. Но он внезапно приподнялся на локте и, выкрикнув проклятие, выстрелил в кучу камней, скрывавшую его врага. На мгновение были видны только верхняя часть его руки и плечо в синей рубахе. Но этого было достаточно. В одно краткое мгновение Кэл Рейнольдс нажал на спусковой крючок, и ужасный вопль сообщил, что его пуля нашла цель. И от прозвучавшей в этом крике животной боли разум и врожденные инстинкты были сметены безумным потоком яростной радости. Он не вскрикнул торжествующе и не вскочил на ноги, но его зубы обнажились в волчьей усмешке, и Кэл невольно поднял голову. Пробудившиеся инстинкты заставили снова опустить ее.

Но его сгубила случайность. Как раз когда он нырнул вниз, раздался треск ответного выстрела Брилла.

Кэл Рейнольдс этого не услышал, потому что одновременно со звуком что-то взорвалось внутри его черепа, погрузив его во тьму, на краткое мгновение пронизанную красными искрами.

Чернота длилась лишь мгновение. Кэл Рейнольдс свирепо огляделся вокруг, с лихорадочным изумлением понимая, что лежит на открытом пространстве. Выстрел заставил его выкатиться из-за булыжников, и в тот миг он понял, что попадание не было прямым. По случайности пуля отрикошетила от камня и, по-видимому, мимоходом оцарапала ему скальп. Это было не так важно. Важным было то, что он лежал на виду, где Исав Брилл мог нашпиговать его свинцом. Дикий взгляд Рейнольдса отыскал лежавшую рядом винтовку. Она упала на камень, упершись прикладом в землю и направив дуло вверх. Другой взгляд – и он увидел врага, стоявшего среди скрывавших его прежде камней.

Этим единственным взором Кэл Рейнольдс успел окинуть высокую мускулистую фигуру, разглядев ее во всех деталях: запятнанные брюки, провисшие от тяжести убранного в кобуру шестизарядника, ноги в поношенных кожаных сапогах; красная полоса на плече синей рубашки, по́том прилепленной к телу владельца; взъерошенные черные волосы, с которых на небритое лицо стекала испарина. Он уловил отблеск желтых, запятнанных табаком зубов, ощеренных в дикой усмешке. От винтовки в руках Брилла все еще поднимался дым.

Эти знакомые и ненавистные ему подробности выступили с потрясающей ясностью в то краткое мгновение, что Рейнольдс яростно боролся с невидимыми цепями, как будто приковавшими его к земле. Но стоило возникнуть мысли о параличе, который мог быть вызван скользящим ударом по голове, как стрелок, освободившись от неподвижности, откатился в сторону. Впрочем, «откатился» – неподходящее слово: Кэл будто моментально переместился к лежавшей на камне винтовке, не чувствуя даже собственных конечностей.

Упав за камень, он схватил оружие. Ему даже не пришлось его поднимать: винтовка легла таким образом, что была направлена прямо на приближавшегося человека.

Но странное поведение Исава Брилла заставило Рейнольдса остановиться. Вместо того чтобы выстрелить или прыгнуть обратно в укрытие, тот шел прямо на него, положив винтовку на сгиб локтя, со все той же мерзкой ухмылкой на небритой физиономии. Он что, спятил? Разве он не видит, что его противник снова поднялся, полный жизни, и целится из винтовки ему прямо в сердце? Брилл, казалось, смотрел не на Рейнольдса, но в сторону, на то место, где тот только что лежал.

Не пытаясь больше найти объяснения действиям своего врага, Кэл Рейнольдс нажал на спусковой крючок. Следом за сердитым рявканьем винтовки синий лоскут был вырван из широкой груди Брилла. Тот отшатнулся, разинув рот, и при взгляде на его лицо Рейнольдс вновь замер. Исав Брилл был из той породы, что сражается до последнего вздоха. Не приходилось сомневаться, что он погибнет, продолжая слепо жать на спусковой крючок, пока его не покинет последняя красная капля жизни. И все же свирепое торжество пропало с его лица вместе с треском выстрела, сменившись диким выражением ошеломленного удивления. Он не попытался поднять выскользнувшую из его рук винтовку или схватиться за рану. Необычным, ошеломленным и беспомощным движением вскинув руки, Брилл качнулся назад на медленно подгибавшихся ногах. На его лице застыло выражение глупого изумления, от всеобъемлющего ужаса которого Кэл содрогнулся.

Окрашивая влажную рубашку, меж открытыми губами хлынула кровь. И как дерево, качнувшись, рушится на землю, Исав Брилл грохнулся среди мескитовой травы и замер неподвижно.

Рейнольдс поднялся, оставив винтовку. Округлые, поросшие травами холмы поплыли в тумане у него перед глазами. Даже небо и сияющее солнце стали смутны и нереальны. Но его душа исполнилась дикого удовлетворения. Долгая вражда наконец закончилась, и неважно, был ли он сам смертельно ранен. Он отправил Исава Брилла в ад прежде себя.

И тут, когда его взгляд достиг места, куда он откатился после того, как в него попала пуля, Рейнольдс вздрогнул и выпучил глаза. Не чудится ли ему? Вон там в траве лежит мертвый Исав Брилл, но в нескольких футах от него распростерлось другое тело.

Окаменев от изумления, Рейнольдс впился глазами в мускулистую фигуру, нелепо раскинувшуюся возле камней. Тело лежало почти на боку, словно отброшенное судорогой, вытянув руки с согнутыми пальцами, будто слепо за что-то цепляясь. Коротко остриженные песчаного цвета волосы были заляпаны кровью, и из ужасной дыры в виске сочились мозги. Из угла рта тянулась тонкая струйка табачной слюны, пятнавшей пыльный шейный платок.

И пока он смотрел, кошмарное сходство стало очевидным. Он помнил ощущение от этих блестящих кожаных браслетов. С ужасающей уверенностью знал, чьи руки застегивали этот оружейный ремень. У него во рту все еще оставался резкий привкус табака.

В одно краткое мгновение он понял, что смотрит на собственное тело. И с осознанием пришло забвение.

Мертвые помнят

Додж-Сити, штат Канзас

3 ноября 1877 года

Мистеру Уильяму Д. Гордону

Антиок, штат Техас

Дорогой Билл!

Пишу тебе, потому что мне, чувствую, недолго осталось. Ты вряд ли в это поверишь, ведь я был совершенно здоров, когда уезжал, да и сейчас никакой болезни не подхватил, но все-таки точно знаю, что мне уже не жить.

Прежде чем рассказать, почему я в этом уверен, нужно обговорить вот что: всё в порядке, мы пригнали стадо в три тысячи четыреста голов в Додж-Сити, и главный погонщик, Джон Элстон, взял с мистера Р. Дж. Блейна по двадцать долларов за каждую голову, одно скверно – у переправы через реку Канэйдиан один из наших, Джо Ричардс, был убит быком. Его сестра, миссис Дик Уэстфолл, живет возле Сегина, и я прошу тебя съездить и сообщить ей про брата. Джон Элстон посылает ей седло, уздечку, оружие и деньги Джо.

А теперь, Билл, попробую объяснить, с чего я взял, что мне конец. Если помнишь, в августе, перед тем как я двинулся со стадом в Канзас, были найдены два мертвеца: бывший раб полковника Генри, Старый Джоэл, и его бабенка – они жили в дубраве по ручью Савалья. Женщину, как ты знаешь, звали Джезебел, и ходили слухи, что она ведьма. Квартеронка, намного моложе Джоэла. Она предсказывала судьбу, и ее побаивался даже кое-кто из белых. А я от всех сплетен отмахивался.

В общем, перед отправкой в дорогу мы собирали скот, и незадолго до заката я оказался у ручья Савалья, а так как лошадь устала и меня терзал голод, я решил заглянуть к Джоэлу и попросить его бабенку что-нибудь мне сготовить. Когда я заехал в глубь дубовой рощи, к их хижине, Джоэл рубил дрова, а Джезебел тушила говядину на открытом огне. Помню, на ней было платье в красно-зеленую клетку. Забыть не получается.

Они предложили спешиться, упрямиться я не стал, мы на славу поужинали, а потом Джоэл выставил бутылку текилы, и после глотка-другого я ляпнул, что играю в кости лучше него. Он спросил, не взял ли я игральные кости с собой, и на мой отрицательный ответ сказал, что у него есть свои, и он ставит на кон пять центов.

Мы бросали кости, хлестали текилу, я надрался под завязку, пора было в путь, но Джоэл вытянул у меня все деньги – кажется, пять долларов семьдесят пять центов. Я разозлился и решил, что еще один глоток, а потом сажусь на лошадь и уезжаю. Ответ, что бутылка пуста, меня не устроил – доставай другую, и все тут. Но Джоэл сказал, что у него больше нет, и тут я совсем рассвирепел, а так как был изрядно пьян, начал костерить его почем зря. Джезебел распахнула дверь хижины и стала меня выгонять, но я заявил, что человек я свободный, белый, двадцать один год есть, и такие ушлые квартеронки мне по нраву, так что пусть ходит с оглядкой.

Джоэл крикнул со злобой, что текила у него еще осталась, но он не нальет мне, даже если я буду подыхать от жажды. Тут уж я не стерпел и говорю: «Черт побери, ты меня подпоил, пилеными своими костями обобрал до нитки, да еще и оскорбляешь? Видел я, как ниггеров отправляли в петлю и за меньшее!»

Он в ответ: «Ты ел мое мясо, глушил мою выпивку, а после говоришь, что я держу пиленые игральные кости? Да ни один белый такого себе не позволит! Я ведь тоже парень не промах, учти это».

Я говорю: «Будь проклята черная твоя душа, я размажу тебя по всей этой лачуге».

«Никого ты не размажешь, белый», – отвечает он, хватает нож, которым резал мясо, и бежит ко мне.

В общем, вытащил я револьвер и всадил ему две пули в живот. Он упал, и я выстрелил в него еще раз – в голову.

Тут с криками и проклятиями выскочила Джезебел, в руках у нее был старинный дульнозарядный мушкет. Квартеронка направила его на меня, спустила курок, но взрыв капсюля не воспламенил порох, и я заорал, чтобы она убиралась, иначе убью. Так ведь нет, подбежала и замахнулась мушкетом, как дубиной. Пришлось уклоняться. Удар пришелся вскользь и ободрал мне кожу на голове, мой револьвер ткнулся в грудь Джезебел, и я дернул спусковой крючок. Выстрел заставил ее отступить на несколько шагов, она закачалась и упала на пол. Рука была прижата к груди, и кровь бежала между пальцев.

Я подошел к ней, как был, с револьвером в руке, и начал ругательски ее ругать, а она подняла взгляд и сказала:

– Ты убил Джоэла и убил меня, но видит бог, недолго тебе этим хвастаться. Проклинаю тебя большой змеей, черной трясиной и белым петухом. Не пройдет и года, как ты будешь клеймить коров у дьявола в аду. Вот увидишь, когда пробьет час, я приду за тобой.

Затем у нее изо рта хлынула кровь, тело обмякло, и стало ясно, что квартеронка мертва. Я испугался, вмиг протрезвел, вскочил на лошадь и ускакал. Никто меня не видел, а парням я назавтра сказал, что ссадину на голове мне оставила ветка, когда я проезжал под деревом. В смерти тех двоих меня не заподозрили, да и тебе бы я не стал говорить, если бы не знал, что жить мне осталось недолго.

Проклятие преследует меня, и увильнуть невозможно. Пока шел перегон, все время было чувство, что за мной охотятся. Однажды поутру, когда мы еще не добрались и до Ред-Ривер, я нашел в своем сапоге гремучую змею, так что с тех пор перед сном не разуваюсь. При переправе через Канейдиан[56]56
   Река в США, правый приток Арканзаса. – Примеч. редактора.


[Закрыть] был небольшой паводок, я вел стадо, и вдруг ни с того ни с сего оно закружилось на месте и зажало меня, как в тисках. Лошадь моя утонула, с ней бы сгинул и я, если бы не Стив Кирби, который заарканил меня и вытащил из кольца шалых быков. Потом одной ночью кто-то чистил «бизонье ружье»[57]57
   Собирательное название крупнокалиберных (как правило – однозарядных) винтовок, использовавшихся охотниками на бизонов. Наибольшей популярностью за убойную мощь и точность на больших расстояниях пользовался т. н. «Большой пятидесятник» Шарпа калибра.50 (12,7 мм). – Примеч. редактора.


[Закрыть], оно выстрелило в его руках и продырявило мою шляпу. Парни уже вовсю шутили, что я, мол, ходячее несчастье.

А на другом берегу Канейдиана, когда стояла самая погожая на моей памяти ночь, скот в панике разбежался. Я как раз объезжал стадо и не заметил ничего, что могло бы напугать животных, но один из ребят сказал, что перед тем, как возник переполох, в тополиной роще раздался низкий протяжный вой и замерцал странный синий свет. Что бы там ни было, быки рванули так быстро и внезапно, что чуть не задавили меня, и пришлось скакать во весь опор. Они неслись и позади, и с обоих боков, и оставили бы от меня мокрое место, если бы лошадь подо мной не была самой резвой из всех, что выращены в Южном Техасе.

В общем, в конце концов я от них оторвался, и весь следующий день мы собирали скот по оврагам. Тогда-то и погиб Джо Ричардс. Мы с ним были между оврагами, гнали нескольких быков, и неожиданно, даже не знаю, почему, моя лошадь ужасно заржала, встала на дыбы и опрокинулась на спину вместе со мной. Едва я спрыгнул, чтобы не стать кровавым месивом, как взревел и пошел на меня старый крупный бык.

Деревьев поблизости не было, лишь кусты, и я потянулся за револьвером, но курок зацепился за пояс, и вытащить оружие никак не получалось. Когда бешеный бык был от меня едва ли в десяти прыжках, его заарканил Джо Ричардс, после чего жеребец-малолеток под ним стал заваливаться. Джо пытался вывернуться в падении, но угодил шпорой под заднюю подпругу, и через мгновение бык воткнул в него рога. Страшное зрелище.

Мне все же удалось достать револьвер и застрелить быка, но Джо не выжил. Тело было жутко растерзано. Мы похоронили его там же, на месте гибели, и поставили деревянный крест, а Джон Элстон своим ножом Боуи[58]58
   Популярный в США боевой, охотничий и рабочий нож-тесак с широким и длинным лезвием, имеющим на обухе характерный скос в форме вогнутой дуги. Назван по имени изобретателя, героя Техасской революции Джеймса Боуи. – Примеч. редактора.


[Закрыть] вырезал имя и дату смерти.

После этого ребята бросили шутить про ходячее несчастье. Со мной почти прекратили разговаривать, и я замкнулся в себе, хотя, бог свидетель, никакой вины за собой не чувствую.

Мы прибыли в Додж-Сити и продали быков. А вчера ночью мне приснилась Джезебел – я видел ее так же ясно, как вижу сейчас револьвер на бедре. Она улыбнулась, будто сам дьявол, и что-то произнесла, а потом указала на меня, и я вроде бы понял, что это значит.

Билл, мы с тобой больше не увидимся. Я покойник. Как именно умру – не знаю, но до рассвета вряд ли протяну. Так что пишу тебе письмо, чтобы рассказать о том, что со мной стало, и о том, что я был дурак дураком, – впрочем, человек, похоже, обречен блуждать в потемках, и никаких изведанных путей не существует.

Но кто бы ко мне ни явился, я буду стоять во весь рост и с револьвером в руке. Ни перед кем из живых я не склонялся, не сделаю этого и перед мертвыми. Кто бы ни пришел, я готов к бою. Низ кобуры привязан к ноге, револьвер чищу и смазываю каждый день. Временами кажется, Билл, что я схожу с ума, но это, как и сон, наверняка из-за слишком частых мыслей о Джезебел. Знаешь, я ведь пустил на тряпки твою старую рубашку – помнишь, ты на прошлое Рождество купил в Сан-Антонио рубашку в черно-белую клетку? – и когда я чищу этими тряпками револьвер, порой мерещится, что они не черно-белые. Они выглядят красно-зелеными, в точности как то платье, что было на Джезебел, когда я убил ее.

Твой брат

Джим.

Показания Джона Элстона,

4 ноября 1877 года

Мое имя – Джон Элстон. Я старший над ковбоями на ранчо мистера Дж. Дж. Коннолли – это в округе Гонзалес, штат Техас. Я руководил перегоном, на который нанялся Джим Гордон. Мы проживали с ним в одном гостиничном номере. Утром третьего ноября он был не в духе и почти не говорил. Никуда идти со мной не захотел, сказал, что собирается писать письмо.

Мы не виделись до самого вечера. Я зашел в номер что-то забрать, а он как раз чистил свой «кольт» сорок пятого калибра. Я рассмеялся и пошутил: уж не Бэт ли Мастерсон[59]59
   Уильям Барклай «Бэт» Мастерсон (1856–1921) – герой американского Дикого Запада, участник Индейских войн, «законник», убивший множество бандитов. Удивительно меткий стрелок. – Примеч. редактора.


[Закрыть] нагнал на него страху? – а он сказал: «Джон, не человек меня пугает, но я постараюсь застрелить эту тварь». Я спросил со смехом, кого он боится, и Джим ответил: «Квартеронку, которая мертва уже четыре месяца». Стало ясно, что он пьян, и я ушел. Который был час, не знаю, но уже стемнело.

Живым я его больше не видел. Около полуночи, когда я проходил мимо салуна «Великий вождь», раздался выстрел, и в салун побежала толпа народа. Кто-то сказал: «Человека убили». Я двинулся за остальными и прошел в заднюю часть салуна. На выходе поперек дверного проема лежал мужчина: ноги снаружи, тело внутри. Весь в крови, но по телосложению и одежде я узнал Джима Гордона. Он был мертв. Я не видел, как его убили, и знаю об этом только то, что уже сказал.

Показания Майка О’Доннелла

Мое имя – Майкл Джозеф О’Доннелл. Работаю по ночам барменом в салуне «Великий вождь». Незадолго до полуночи я увидел, что возле салуна стоят Сэм Граймс и какой-то ковбой. Они, похоже, спорили. Потом ковбой вошел в салун и выпил порцию виски. Он не прятал револьвер и потому привлекал внимание, ведь оружие никто напоказ не выставляет, к тому же бросался в глаза его нервный и бледный вид. Он казался пьяным, но думаю, все же был трезв. Я таких, как он, еще никогда не видел.

Долго наблюдать я за ним не мог, потому что навалилась работа за стойкой. Наверно, он прошел в заднюю комнату. Около полуночи там раздался выстрел, потом выбежал Том Эллисон и крикнул, что убит человек. Возле тела я был первым. Оно лежало в дверях и было наполовину на улице. По оружейному ремню и мексиканской кобуре с тиснением я понял, что это и есть тот ковбой, который привлек мое внимание чуть раньше. От кисти его правой руки мало что осталось, лишь куча кровавых ошметков. А чтобы выстрел настолько разворотил голову – такого я никогда не видел. Когда я склонился над ним, он был мертв, и, по-моему, он вообще скончался мгновенно. Пока мы стояли вокруг тела, сквозь толпу пробрался человек, известный мне как Джон Элстон, и сказал: «Боже, это ведь Джим Гордон!».

Показания помощника шерифа Граймса

Мое имя – Сэм Граймс. Я помощник шерифа округа Форд, штат Канзас. Третьего ноября, примерно без двадцати двенадцать, я встретил покойного Джима Гордона у салуна «Великий вождь». На боку у него был револьвер, я остановил его и спросил, почему он носит оружие – неужели не знает, что это противозаконно? Он ответил, что револьвер ему нужен, чтобы защищаться. Я сказал, что если есть угроза, то спасти его – моя забота, а ему следует отнести оружие в свою гостиницу и хранить там до самого отъезда: по одежде было видно, что это ковбой из Техаса. Он рассмеялся: «Помощник шерифа, даже Уайетт Эрп[60]60
   Уайетт Берри Стэпп Эрп (1848–1929) – легенда Дикого Запада, профессиональный стрелок и карточный игрок, позднее – «законник». – Примеч. редактора.


[Закрыть] не спасет меня от моей судьбы!» И зашел в салун.

Я решил, что Гордон болен и не в себе, поэтому арестовывать его не стал. Мне подумалось, что он выпьет, а потом выполнит мою просьбу: отправится в гостиницу и оставит оружие там. Я продолжал следить за ним, чтобы убедиться, что он ни к кому в салуне не полезет, но его никто не интересовал, он выпил у стойки и пошел в дальнюю комнату.

Через несколько минут выбежал человек и закричал, что кто-то убит. Я направился в заднюю часть салуна и увидел там, как Майк О’Доннелл склоняется, похоже, именно над тем, к кому я обращался на улице. Ковбой погиб оттого, что у него в руке разорвало револьвер. Не знаю, в кого он стрелял, и было ли в кого стрелять. В переулке за салуном я никого не обнаружил и не установил иных свидетелей гибели, кроме Тома Эллисона. Я разыскал обломки разорвавшегося револьвера, в том числе остатки ствола, и передал все это коронеру.

Показания Тома Эллисона

Мое имя – Томас Эллисон. Работаю возницей в «Макфарлейн и компания». Ночью третьего ноября я сидел в салуне «Великий вождь». Когда пришел покойный, точно не скажу. Народу в салуне было полно. Я малость выпил, но не допьяна. Вдруг вижу, к салуну подходит Гризли Галлинс, охотник на бизонов. У нас с ним бывали стычки, и мне ли не знать, какой он негодяй. Он был пьян, и я не стал играть с огнем. Решил уйти через черный ход.

Я шмыгнул в заднюю комнату, смотрю – за столом сидит кто-то, голову на руки опустил. Но мне-то что, я мимо – и к задней двери. Там хоть и заперто было, но изнутри, на засов. Снимаю засов, открываю дверь – и за порог.

Тут вижу – передо мной женщина. Свет в переулке – только из открытой двери, да и того мало, но мне хватило разглядеть, что это негритянка. Во что была одета, не могу сказать. Кожа у нее не чисто черная, а светло-коричневая или желтая. Так почудилось в том жидком свете. Я от удивления аж остолбенел, а она говорит мне: «Иди скажи Джиму Гордону, что я пришла за ним».

Я ей: «Ты кто такая, черт возьми, и кто такой Джим Гордон?» В ответ слышу: «Он сидит за столом в той комнате – скажи ему, что я пришла!»

У меня враз по всему телу мурашки, сам не знаю почему. Поворачиваю обратно в комнату, спрашиваю: «Ты Джим Гордон?» Человек за столом поднимает голову, лицо у него бледное, щеки ввалились. Говорю: «Тебя там зовут». А он: «Приятель, кто меня хочет видеть?» Отвечаю: «Квартеронка у черного хода».

Он тут же вскакивает и опрокидывает стул вместе со столом. Я к стеночке, подальше от полоумного. А у него глаза – дикие! Что-то невнятно кричит – и бегом к открытой двери. Глянул свирепо наружу, а из темноты вроде как смех. Он снова в крик, выхватывает револьвер и на кого-то наводит, а на кого – мне не видать.

Потом вспышка, я чуть не ослеп, страшный грохот, а когда дым чуток рассеялся, этот ковбой уже валяется в дверях, с головы до ног в крови. Из его черепа ползут мозги, правая рука – кровавый сгусток. Тут уж я с криками к бармену, в зал салуна. Знать не знаю, в женщину стрелял Гордон или нет, и была ли ответная пальба. Я слышал только один выстрел – тот, которым разорвало револьвер.

Отчет коронера

Мы, коронер и присяжные первичного дознания, проведя исследование останков Джеймса Э. Гордона, уроженца города Антиок, штат Техас, пришли к выводу, что смерть наступила в результате неумышленных огнестрельных ранений, вызванных взрывом револьвера покойного, каковой, по-видимому, не извлек ветошь из ствола оружия после завершения чистки. В канале ствола найдены обгоревшие фрагменты ветоши. Вероятно, это был лоскут женского платья в красно-зеленую клетку.

Подписи:

Дж. С. Ордли, коронер

Ричард Донован

Эзра Блейн

Джозеф Т. Деккер

Джек Уилтшоу

Александр В. Уильямс