Текст книги "Мюнхен"

3

Принцрегентенплац почти не изменилась за те шесть лет, что Хартманн здесь не был. Когда они поднялись на холм и повернули, его взгляд сразу упал на то место в северо-восточном углу, где стояли тогда он, Хью и Лейна, – на мостовой под сенью большого белокаменного здания с высокой кровлей из красной черепицы. Сегодня на том же самом месте собралась примерно таких же размеров толпа, как в тот день, в той же надежде увидеть фюрера.

«Мерседес» остановился у дома номер шестнадцать. Вход охраняли двое эсэсовцев. Увидев их, Хартманн вспомнил, что так и ходит с пистолетом. Он так привык к его приятной тяжести, что перестал ее замечать. Надо было за ночь избавиться от оружия. Раз взяли фрау Винтер, он следующий в очереди. Интересно, где ее арестовали – на службе или дома – и как с ней обращаются? Выходя вслед за Шмидтом из машины, Пауль чувствовал, как под рубашкой бегут ручейки пота.

Караульные узнали Шмидта и сделали знак проходить. Хартманн юркнул следом. У него даже не спросили имени.

Они прошли мимо еще одной пары эсэсовцев, расположившихся в комнатке консьержа, и поднялись по общей для подъезда лестнице – сначала каменной, потом из полированного дерева. Стены были выложены унылой серой и зеленой плиткой, как в метро. Горели тусклые электрические лампочки, но по большей части свет поступал через окна на площадках, выходящие на небольшой садик с елями и серебристыми березами. Посетители громко протопали мимо квартир на первом и втором этажах. По утверждениям Министерства пропаганды, у фюрера были те же самые соседи, как и до времени канцлерства, – это доказывало то, что он остается обычным представителем народа. Возможно, так и есть, думал Хартманн. В таком случае этим людям довелось стать свидетелями примечательных событий: от смерти племянницы Гитлера в 1931 году до вчерашнего званого обеда с Муссолини. Подъем продолжался. Пауль чувствовал себя пойманным, как если бы его без устали влекла некая магнетическая сила. Он замедлил шаг.

– Ну же, – подогнал его Шмидт. – Шагайте!

Расположенная на третьем этаже массивная двойная дверь ничем не отличалась от прочих. Шмидт постучал, и адъютант-эсэсовец препроводил гостей в длинный узкий вестибюль, уходивший вправо и влево от входа. Паркетный пол, устланный коврами, картины, скульптуры. Атмосфера тут была молчаливая, неуютная, нежилая. Адъютант предложил им присесть.

– Фюрер пока не готов, – бросил он, удаляясь.

– Он встает поздно, – доверительно зашептал Шмидт. – Зачастую до полудня не выходит из спальни.

– Вы хотите сказать, что нам тут еще целый час просидеть придется?

– Не сегодня. Чемберлена ждут к одиннадцати.

Хартманн удивленно воззрился на него. Так он впервые узнал о предстоящей встрече Гитлера с английским премьер-министром.

Машине Чемберлена потребовалось несколько минут, чтобы вырваться из цепких объятий толпы, окружившей вход в гостиницу. Премьер-министр расположился вместе с Данглассом на заднем сиденье, Легат сидел рядом с водителем. За ними ехал второй «мерседес» с телохранителями главы правительства. Кортеж частично обогнул площадь, затем пересек Одеонсплац и въехал в квартал с изысканными королевскими дворцами и величественными общественными зданиями, которые смутно помнились Легату с тридцать второго года. Хью наблюдал за Чемберленом через зеркало на крыле. Тот смотрел прямо перед собой. Люди выкрикивали его имя, махали. Он же мчался вперед, отрешенный от всего земного. Чемберлен перестал быть педантичным администратором, каким рисовала его молва, и стал древним пророком – мессией мира, облаченным в невзрачный костюм престарелого бухгалтера.

Они въехали на мост с каменными перилами. Река была широкая, с зеленой водой, на другом берегу полыхала полоса огня – красного, золотого, оранжевого. Освещенная солнцем позолоченная фигура Ангела Мира склонялась с вершины высокой колонны. За монументом дорога описывала петлю через парк. Вынырнув из него, автомобиль начал подниматься по Принцрегентштрассе. Легату этот подъем всегда казался крутым – так иногда сохраняются искаженные воспоминания с детства, – но для мощной машины это был не более чем пологий склон. Оставив справа театр, кортеж вдруг оказался прямо перед домом Гитлера. И уж хотя бы он в точности совпадал с сохранившимися в памяти образом, так же как и толпа на мостовой перед ним. Узнав Чемберлена, люди разразились криками. И опять премьер-министр, словно пребывая в некоем мистическом трансе, даже не глядел на них. Караульные взяли под козырек, адъютант подскочил открыть дверцу автомобиля.

Легат выбрался сам и двинулся за Чемберленом и Данглассом через вход и вверх по ступеням в полумрак дома.

Адъютант проводил премьера в тесную кабинку лифта и нажал кнопку, но лифт не поехал. Эсэсовец пытался еще с полминуты, его юное лицо пошло от смущения пятнами. Наконец ему пришлось открыть дверь и жестом предложить подняться своим ходом. Чемберлен шел по лестнице впереди, а Легат поравнялся с Данглассом.

– Вчера чернил не оказалось, исправный телефон не скоро найдешь, – прошептал сэр Алек. – Сдается мне, не такие уж эти парни умелые организаторы, какими хотят казаться.

Легат молился, чтобы застать здесь Хартманна. Он не знал, что предложить Богу взамен, но поклялся – это будет нечто важное: совсем другая жизнь, новый старт, поступок, достойный века. Они поднялись на третий этаж. Адъютант открыл дверь в квартиру, и там – mirabile dictu[34]34
  Удивительно сказать (лат.).


[Закрыть] – сидел, вытянув свои длинные ноги, Хартманн. В человеке рядом с ним Хью узнал переводчика Гитлера.

При виде Чемберлена оба вскочили. Когда англичане проходили мимо, Хартманн посмотрел на Легата, но обменяться чем-то большим, чем взглядами, не получилось: адъютант решительно проводил Легата вслед за Чемберленом и Данглассом через холл в комнату напротив. Затем велел и Шмидту пройти туда же. Хартманн сделал попытку пристроиться за ним, но эсэсовец мотнул головой:

– Вы ждите здесь.

На несколько секунд Пауль остался один в пустом вестибюле. В коротком взгляде Хью читалось предостережение. Наверняка что-то произошло. Ему пришла мысль, не стоит ли сбежать, пока есть еще шанс. Потом дверь справа отворилась, и, обернувшись, он увидел, как из комнаты в дальнем конце коридора выходит Гитлер. Фюрер пригладил волосы, оправил коричневый партийный френч, проверил повязку на рукаве – суетные приготовления последней минуты, как у актера перед выходом на сцену. Хартманн вскочил на ноги и вскинул руку:

– Хайль Гитлер!

Фюрер посмотрел на него и рассеянно отсалютовал в ответ, но, похоже, не узнал. Потом вошел в комнату, где его ждали гости, и дверь закрылась за его спиной.

Позднее Легат заявлял – не хвастал, это было не в его стиле, – что ему в трех различных случаях довелось находиться в одной с Гитлером комнате: дважды в «Фюрербау» и один раз – у него на квартире. Однако, подобно большинству английских очевидцев событий в Мюнхене, он способен был дать лишь самое общее описание: Гитлер выглядел точно таким, как на фотографиях или в кинохронике, разве что в цвете, и самое сильное впечатление производил лишь сам факт непосредственной близости всемирно известного феномена. Это было как в первый раз увидеть небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг или Красную площадь в Москве. Но одна деталь все-таки обратила на себя его внимание: от фюрера резко пахло потом – Хью уловил его прежде, в кабинете, и ощутил теперь, пока он проходил мимо. От него воняло, как от солдата с передовой или от рабочего, который с неделю не мылся или не менял робу.

Гитлер снова пребывал в дурном настроении и не пытался скрыть этого. Он вошел, поздоровался с Чемберленом и, не удостоив вниманием остальных присутствующих, прошел в дальний угол комнаты и сел, ожидая, когда его посетитель присоединится к нему. Премьер-министр занял кресло справа от фюрера, Шмидт – слева. Адъютант остался стоять у двери. Комната была большая, шла почти через всю квартиру и окнами выходила на противоположную улицу, а обставлена была в современном стиле, напоминая салон роскошного лайнера. В дальнем конце был оборудован альков для библиотеки, с набитыми книгами полками. Там и разместились Гитлер и Чемберлен. Центр помещения занимали диван и кресла, где примостились Легат и Дангласс, а в противоположном конце стоял обеденный стол. Легат сидел достаточно близко, чтобы слышать, но и достаточно далеко, чтобы не мешать разговору. Однако в силу позиции Гитлера в углу Хью не мог полностью выполнить указание премьер-министра и не попадаться фюреру на глаза. Поэтому взгляд этих странно-непрозрачных голубых глаз время от времени останавливался на нем, словно Гитлер пытался понять, что понадобилось двум этим незнакомцам в его квартире. Угощения гостям не предложили.

– Прежде всего, – начал Чемберлен, прочистив горло, – хочу поблагодарить вас, канцлер, за приглашение к себе домой и согласие провести эту заключительную беседу перед моим отлетом в Лондон.

Шмидт все в точности перевел. Гитлер сидел, слегка подавшись вперед на подушках. Выслушав, он вежливо кивнул:

– Ja[35]35
  Да (нем.).


[Закрыть].

– Я полагаю, мы могли бы обсудить вкратце некоторые вопросы, затрагивающие обе наши страны, по которым мы могли бы взаимодействовать в будущем.

– Ja. – Еще один кивок.

Премьер-министр залез во внутренний карман пиджака и вытащил маленький блокнот. Оттуда же появилась авторучка. Гитлер настороженно наблюдал за ним. Чемберлен открыл первую страницу:

– Возможно, нам стоит начать с этой ужасной гражданской войны в Испании…

Говорил почти исключительно Чемберлен. Испания, Восточная Европа, торговля, разоружение – он озвучивал заготовленный заранее список тем, и в каждом случае Гитлер отвечал кратко, не вдаваясь в подробности. «Это вопрос жизненной важности для Германии» – таков в большинстве случаев был его ответ. Или: «Наши эксперты внимательно изучат предмет». Он ерзал в кресле, то складывал, то снова опускал руки и поглядывал на адъютанта. Легату подумалось, что фюрер походит на домовладельца, который в минуту слабости впустил на порог коммивояжера или религиозного проповедника, но вскоре пожалел об этом и теперь ищет повода выставить гостя вон. Хью и сам поглядывал на дверь, прикидывая, как бы заблаговременно улизнуть, чтобы предупредить Хартманна.

Даже Чемберлен заметил, похоже, что его слушают невнимательно.

– Понимаю, насколько вы заняты, – сказал он. – Не стану долее отвлекать вас. В заключение хочу сказать следующее. Когда я вчера утром покидал Лондон, женщины, дети и даже младенцы обзавелись противогазами, чтобы защитить себя от ужасов химической атаки. Надеюсь, герр канцлер, мы с вами согласимся, что современная война, тяготы которой, как никогда прежде, лягут на простых гражданских, отвратительна всем цивилизованным нациям.

– Ja, ja.

– Я убежден, будет очень жаль, если мой визит закончится всего лишь урегулированием чехословацкого вопроса. Исходя из этого, я составил проект краткого соглашения, чтобы зафиксировать на бумаге общее наше желание открыть новую эру англо-германских отношений, способных придать стабильность всей Европе. Мне бы хотелось, чтобы мы оба подписали эту декларацию.

Шмидт перевел. Когда он дошел до слова «соглашение», Легат заметил, как Гитлер бросил на Чемберлена подозрительный взгляд. Премьер-министр достал из кармана две копии декларации и одну из них передал Шмидту:

– Не окажете ли любезность перевести канцлеру этот документ?

Шмидт просмотрел бумагу, потом начал зачитывать ее вслух по-немецки, тщательно подбирая каждое слово:

– «Мы, германский фюрер и канцлер и английский премьер-министр, провели сегодня еще одну встречу и сошлись во мнении, что англо-германские отношения являются вопросом первостепенной важности для наших двух стран и для Европы».

– Ja. – Гитлер медленно кивнул.

– «Мы рассматриваем соглашение, подписанное накануне ночью, и англо-германское морское соглашение как символы желания двух наших народов никогда впредь не вступать в войну друг с другом…»

Тут Гитлер слегка вскинул голову. Он явно узнал собственные слова. Лоб его немного нахмурился. Шмидт ждал знака читать дальше, но фюрер молчал. В итоге переводчик продолжил на собственный страх и риск:

– «Мы решили, что метод переговоров станет методом, призванным решать любые разногласия, возникающие между нашими двумя странами, и намерены продолжать усилия по устранению возможных противоречий, внося тем самым вклад в укрепление мира в Европе…»

Когда Шмидт закончил, Гитлер несколько секунд не шевелился. Легат видел, как взгляд фюрера бродит по комнате, явно свидетельствуя о напряженной работе мысли. Ему наверняка сложно было отказаться поставить подпись под тезисами, которые он сам прилюдно озвучил. И все же происходящее явно вызывало в нем негодование на этого приставучего английского старикана, просочившегося к нему домой и докучающего своими демаршами. Гитлер чуял подвох. Как-никак англичане славятся своим коварством. С другой стороны, если он подпишет, то хотя бы с этой встречей будет покончено и Чемберлен уйдет. В конечном счете это всего лишь листок бумаги, выражение миролюбивых намерений, не имеющий никакой юридической силы. Чего он стоит?

Этот или подобный этому довод, как позднее предполагал Легат, зародился в уме диктатора.

– Ja, ich werde es unterschreiben.

– Фюрер говорит, что да, он подпишет этот документ.

Чемберлен с облегчением улыбнулся. Гитлер щелкнул пальцами, подскочил адъютант и подал ему ручку. Дангласс привстал, чтобы лучше видеть. Легат ухватился за шанс и вышел за дверь.

Минут десять Хартманн просидел в пустом вестибюле. Обзор прессы лежал на стуле рядом с ним. Слева доносился слабый стук посуды, женский голос, звук открывающейся и закрывающейся двери. Там, как Пауль понял, размещались служебные помещения: кухня, уборная, комнаты прислуги. Спальня фюрера находилась, надо полагать, справа – откуда он вышел. Дверь в гостиную, где происходила встреча между Гитлером и Чемберленом, была закрыта, через толстые доски не доносилось ни звука. Рядом на стене висела картина, изображающая Венский государственный оперный театр, выполненная технически безупречно, но застывшая и безжизненная. Видимо, работа принадлежала самому Гитлеру. Хартманн встал и подошел по паркету поближе. Да, в нижнем правом углу имелись инициалы фюрера. Делая вид, что рассматривает картину, он украдкой бросил взгляд в сторону спальни в конце коридора. К ней, всего шагах в четырех или пяти, примыкала еще одна комната. Любопытство овладело молодым человеком. Он обернулся на кухню, чтобы проверить, не наблюдает ли кто за ним, затем подошел и открыл дверь.

То была маленькая спальня, окно которой выходило на деревья сада за домом. Жалюзи были полузакрыты. Тут стоял сильный приторно-сладкий аромат как живых, так и засохших цветов, а также отдающих корицей духов, высыхающих в своих флаконах. На туалетном столике стояли ваза с увядшими розами и кувшин с желтыми и пурпурными ирисами. Поперек постели лежала простая белая ситцевая сорочка, вроде той, какую носила Лейна. Пауль подошел к дальнему концу кровати и распахнул дверь в ванную. Напротив была открытая дверь, ведущая в спальню Гитлера, через нее виднелся наброшенный на спинку стула пиджак.

Возвращаясь, Пауль более внимательно осмотрел туалетный столик. Черно-белая фотография собаки в рамочке. Стопка почтовой бумаги с надписью «Angela Raubal» в левом верхнем углу. Номер женского модного журнала «Даме». Он глянул на дату: сентябрь 1931 года.

Лейна была права. При виде всего этого сомнений не оставалось. Близость спальни к комнате Гитлера, это неестественное соседство, общая ванная, факт, что ее обратили в святилище, подобное погребальным камерам в египетских пирамидах…

Сзади донесся звук. Пауль быстро вышел и прикрыл дверь. Из гостиной появился Легат. Обернувшись через плечо, Хью заговорил быстрым, тихим голосом:

– Боюсь, у меня плохие новости: гестапо заполучило тот документ.

Хартманну потребовалось несколько секунд, чтобы переварить известие. Пауль глядел на открытый дверной проем за спиной Легата, но никого не видел.

– Когда? – прошептал он.

– Меньше часа назад. Они обыскали номер, пока я мылся.

– Ты совершенно уверен, что он пропал?

– Сомнений нет, Пауль. Мне очень жаль…

Хартманн коснулся его руки, призывая помолчать. Ему требовалось подумать.

– Если прошло около часа, меня наверняка ищут. Я…

Он не договорил. За спиной у Легата появился адъютант. Эсэсовец вышел из гостиной, следом за ним показались Чемберлен и Гитлер. Замыкали процессию Шмидт и Дангласс. Премьер-министр держал два листка бумаги. Один он отдал Гитлеру:

– Это для вас, герр канцлер.

Гитлер тут же переправил его адъютанту. Теперь, когда гости собрались уходить, он казался гораздо более спокойным.

– Doktor Schmidt begleitet Sie zu Ihrem Hotel. Ich wünsche Ihnen einen angenehmen Flug.

– Мне поручено проводить вас в отель, премьер-министр, – перевел Шмидт. – Фюрер желает вам приятного полета.

– Спасибо. – Чемберлен пожал Гитлеру руку.

На миг показалось, что он намерен разразиться еще одной короткой речью, но затем передумал. Адъютант открыл входную дверь, и премьер-министр вышел вместе со Шмидтом на площадку.

– Хью, вы идете? – с ноткой иронии спросил Дангласс.

Легат понимал, что, скорее всего, никогда уже не увидится с Хартманном. Но сказать ему было нечего. Он кивнул другу и поспешил за своими.

Когда дверь закрылась, Гитлер несколько секунд пристально смотрел на нее. Он тер кисть правой руки большим пальцем левой – бессознательное движение, как будто его беспокоил вывих. Наконец фюрер заметил лежащий на стуле обзор и повернулся к Хартманну:

– Это то, о чем говорит иностранная пресса?

– Да, мой фюрер, – отозвался Хартманн.

– Несите его сюда.

Пауль рассчитывал улизнуть, а вместо этого отправился за Гитлером в гостиную. Адъютант расставил по местам мебель, поправил подушки. Хартманн передал обзор. Гитлер зашарил в нагрудном кармане в поисках очков. С улицы донеслись возгласы ликования. Держа очки в руке, фюрер посмотрел на окно, затем подошел к нему. Отдернул край тюлевой занавески и глянул на толпу. Покачал головой:

– И как можно воевать, имея такой народ?

Хартманн подошел к соседнему окну. За прошедшие полчаса, стоило вести о приезде в дом Чемберлена распространиться, толпа значительно увеличилась. На мостовой собрались сотни людей. Мужчины размахивали шляпами, женщины вскидывали руки. Машину премьера с такого угла было не разглядеть, но о ее продвижении позволяли догадаться поворачивающиеся ей вслед головы.

Гитлер опустил занавеску.

– Население Германии позволило себя одурачить. И кому – Чемберлену!

Взмахом руки он раскрыл очки, надел их и приступил к изучению обзора прессы.

Хартманн собирался уже отойти от окна, когда его внимание привлекло новое оживление на улице. Большой «мерседес» – лимузин подъехал с ревом мотора и резко затормозил напротив входа. Пауль разглядел Риббентропа, а рядом с ним – Зауэра. Явно спеша, они выскочили из автомобиля и устремились через дорогу, вертя головами вправо и влево. Даже не стали ждать, пока второй «мерседес» с квартетом эсэсовцев припаркуется рядом. Остановившись, чтобы пропустить проезжающий грузовик, Зауэр посмотрел на окна квартиры. Хартманн инстинктивно отпрянул, боясь быть замеченным.

Гитлер пробежался по обзору. Насмешливым тоном зачитал заголовок из «Нью-Йорк таймс»: «Чемберлен – герой мюнхенской толпы!» Потом еще одну фразу: «Приветствия в адрес Гитлера были машинальными и вежливыми. Но Чемберлена встречали с восторгом».

В вестибюле послышалась трель дверного звонка. Адъютант вышел из гостиной. Гитлер бросил документ на диван и подошел к столу. Во второй раз Хартманн остался с ним наедине. Из коридора доносились голоса. Пауль сунул руку за отворот пиджака. Пальцы коснулись металла. Но он тут же отдернул их. Это безумие. Вот-вот его арестуют. И все-таки заставить себя действовать он не мог. А если это не по силам ему, то кому тогда? В этот миг, в сполохе откровения, он понял, что никто: ни он, ни военные, ни какой-нибудь одинокий убийца – ни один немец не посмеет разрушить их общую судьбу, пока она не свершилась.

Дверь открылась, вошел Риббентроп, за ним по пятам Зауэр. Оба остановились и отдали честь. Зауэр ожег Хартманна полным ненависти взглядом. У Пауля зашумело в ушах. Он подобрался. Но Риббентроп, как казалось, нервничает еще сильнее.

– Мой фюрер, – начал министр. – Мне доложили, что вы сейчас встречались с Чемберленом.

– Вчера ночью он попросил о частной беседе. Я не вижу в этом вреда.

– Можно мне осведомиться, чего он хотел?

– Ему потребовалось подписать у меня одну бумажонку. – Гитлер взял со стола декларацию и передал министру иностранных дел. – По мне, так это совершенно безвредный пожилой господин. Мне показалось грубым отказывать ему.

По мере чтения лицо Риббентропа становилось все более напряженным. Разумеется, фюрер не может совершить ошибку. Об этом даже заикнуться немыслимо. Но Хартманн ощутил, как переменилась атмосфера в комнате.

– А, не воспринимайте все так серьезно! – бросил наконец Гитлер раздраженно. – Этот клочок бумаги все равно ничего не стоит. Проблема вот в чем – в немецком народе.

Он повернулся к пришедшим спиной и погрузился в изучение документов на столе.

Хартманн ухватился за случай. Отвесив легкий поклон сначала министру, потом Зауэру, он направился к двери. Никто не попытался его задержать. Через минуту Пауль был уже на улице.