Текст книги "Кризис и Левиафан. Поворотные моменты роста американского правительства"

Едва Кливленд обосновался в Белом доме, как экономика начала рушиться. В начале мая банкротство компании National Cordage спровоцировало панику на Нью-йоркской фондовой бирже. Последовало несколько волн банковских крахов, что вызвало временную нехватку ликвидности. К середине лета установилась глубокая депрессия. Газета The Commercial and Financial Chronicle сообщила о «внезапном и поразительном прекращении промышленной деятельности… Почти повсеместно закрылись металлургические заводы, фабрики, печи, шахты, так что торговля и производство испытали чрезвычайный и беспрецедентный спад… Внутренняя торговля свелась к минимуму… и сотни тысяч человек потеряли работу». К концу года разорились более 15 000 торговых предприятий, несколько сот банков и шестая часть железных дорог страны[210]210
  Gerald T. White, The United States and the Problem of Recovery after 1893 (University: University of Alabama Press, 1982), pp. 1–5; Commercial and Financial Chronicle 51 (Sept. 16, 1893): 446; R. Hal Williams, Years of Decision: American Politics in the 1890’s (New York: Wiley, 1978), pp. 75–77.


[Закрыть].

В 1893 г. ухудшились все макроэкономические показатели. Инвестиции, как и всегда в начале суровой депрессии, резко упали, на этот раз на 20 % (в постоянных долларах) к уровню предыдущего года. Реальный ВНП на душу населения снизился на 7 %. С приближением зимы безработица все нарастала, грозя масштабными бедами в промышленных городах.

В следующем году экономический спад продолжился. Реальные инвестиционные расходы понизились еще на 6 %. Реальный ВНП на душу населения упал еще на 5 %. Безработица достигла 18 % от общей численности работающих. Поскольку 40 % рабочей силы все еще было занято в сельском хозяйстве, где работники практически не сталкивались с цикличной безработицей, можно предположить, что в несельскохозяйственном секторе безработица превысила 30 %. В первые месяцы 1894 г., когда безработица, по-видимому, достигла пика, работы не было примерно у половины ищущих работы в промышленности и строительстве.

В следующие четыре года экономика работала существенно ниже своих потенциальных возможностей. Резкое, но короткое восстановление в 1895 г. не смогло значительно сократить безработицу, а повторный спад 1896 г. снова привел к росту уровня безработицы выше 14 % общего числа занятых. Инвестиционные расходы болтались словно на американских горках: в 1895 г. вверх, в 1896 г. вниз, в 1897 г. вверх, в 1898 г.

вниз, и только после этого начался устойчивый рост. Реальный ВНП на душу населения вел себя так же, как инвестиции, так что устойчивый существенный рост начался только после 1898 г., и лишь в следующем году удалось превысить уровень 1892 г. По оценкам, уровень безработицы в 1893–1898 гг. был в среднем выше 14 % общей рабочей силы, т. е. более 20 % от числа занятых в промышленности[211]211
  Charles Hoffmann, The Depression of the Nineties: An Economic History (Westport, Conn.: Greenwood, 1970), pp. xxvi – xxxi; U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States, Colonial Times to 1970 (Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 1975), pp. 127, 135, 224. Недавние оценки уровня безработицы в 1890-е гг. несколько ниже: в 1893–1898 гг. уровень безработицы составил 10,5—10,7 %, а на пике, в 1896 г., 12 %; для несельскохозяйственного сектора средний уровень безработицы был 17 %, а на пике, в 1894 и 1896 гг., более 19 %. См.: David R. Weir, „Okun’s Law and the Curious Stability of Historical Unemployment Estimates,“ доклад, представленный на собрании Ассоциации историков экономики, Нью-Йорк, 20 сентября 1985 г. Согласно другой недавней оценке, общий уровень безработицы в 1894–1898 гг. составил около 12 %. См.: Christina Romer, „Spurious Volatility in Historical Unemployment Data,“ Journal of Political Economy 94 (Feb. 1986): 31.


[Закрыть].

Тяжелее депрессии 1890-х годов оказалась только Великая депрессия 1930-х годов. Но из-за того, что кризис конца XIX в. случился при гораздо более низком уровне доходов – реальный ВНП на душу населения в 1892 г. составлял всего 55 % от соответствующего показателя 1929 г., – он отбросил своих жертв на куда более низкий уровень материальной обеспеченности по сравнению с дном Великой депрессии. Даже в условиях циклического спада 1933 г. реальный ВНП на душу более чем на 20 % превосходил соответствующий показатель благополучного 1892 г.[212]212
  U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics, p. 224.


[Закрыть] Нет сомнений, что середина 1890-х годов была свидетелем тяжелейших мук и страданий, особенно в крупных промышленных городах в ужасную первую зиму депрессии 1893–1894 гг.

Неудивительно, что тяжелые условия породили массовые социальные беспорядки и протесты. Весной 1894 г. недовольство приняло форму «промышленных армий» – группы безработных мужчин пешком отправлялись в столицу, чтобы представить свои «пешие петиции» [petition with boots on] с требованиями помощи. Самой известной была Армия процветания Кокси, отряд в несколько сот человек, которых радикальный бизнесмен Джейкоб Кокси в апреле привел в Вашингтон из Огайо. Устроенная Кокси первомайская демонстрация окончилась разочарованием: вашингтонская полиция встретила демонстрантов дубинками, а его самого арестовала за хождение по газонам. Более дюжины других групп протеста – на Западе одна из них объединила около 5000 человек – бродили по стране, пугая и развлекая встречных. Многие комментаторы высмеивали промышленные армии и их требование работы, но другие видели в них потенциальную угрозу со стороны недовольного рабочего класса, переходящего на более радикальные позиции. Фрэнсис Линд Стетсон, юрист с Уолл-стрит, близкий друг и советник президента Кливленда, предупреждал его в 1894 г., что «если оживление торговли не развеет массовое недовольство, нас ждет очень мрачное будущее»[213]213
  Rezneck, „Unemployment,“ pp. 333–334; Carl N. Degler, The Age of the Economic Revolution, 1876–1900, 2nd ed. (Glenview, 111.: Scott, Foresman, 1977), pp. 123–124; Стетсон, цит. по: Ray Ginger, Age of Excess: The United States from 1877 to 1914, 2nd ed. (New York: Macmillan, 1975), p. 164.


[Закрыть].

Чтобы рассеять сгущающийся мрак, несколько уважаемых сторонников реформ потребовали от правительства ответить на требования оборванных промышленных армий расширением проектов общественных работ, чтобы занять безработных. В Массачусетсе Эдвард Беллами, автор романа-утопии «Взгляд назад»[214]214
  На русском языке выходил под названиями «Через сто лет» (пер. Ф. Зинин. СПб.: Ф. Павленков, 1891), «Будущий век» (пер. Л. Гей. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1891) и др.


[Закрыть] и вдохновитель создания сети Национальных клубов, заявил, что государство должно создавать мастерские для безработных. В Калифорнии с аналогичной программой выступил сенатор от этого штата. Всевозможные планы действий для федерального правительства сыпались со всех сторон, а среди их сторонников были редакторы Journal of the Knights of Labor и глава Американской федерации труда Сэмюель Гомперс. Редактор журнала Arena Бенджамин Флауэр заявил, что «дошедший до предела кризис требует быстрых и чрезвычайных мер, и долг правительства быть на уровне с чрезвычайностью этого кризиса, конца которому пока не видно». Он предложил, чтобы федеральное правительство нанимало безработных для таких проектов, как ремонт дамб вдоль Миссисипи, и платило бы им вновь напечатанными бумажными деньгами. Никогда прежде предложения об организации общественных работ не вызывали такого брожения[215]215
  Rezneck, „Unemployment,“ pp. 332–333; White, Recovery after 1893, pp. 23–25; B. O. Flower, „Emergency Measures Which Would Have Maintained Self-Respecting Manhood,“ Arena 9 (May 1894): 823.


[Закрыть].

Но лишь небольшая часть общества и горстка политиков положительно отнеслись к предложениям о запуске штатами или федеральным центром программ общественных работ для облегчения безработицы. Озвучивая господствующую идеологию, конгрессмен М. Д. Хартер заявил, что «не дело государства поднимать цены, предоставлять работу, регулировать заработную плату или каким-либо образом вмешиваться в частный бизнес или личные дела людей»[216]216
  Цит. по: William Nelson Black, „The Coxey Crusade and Its Meaning: A Menace to Republican Institutions,“ Engineering Magazine 7 (June 1894): 313. Блэк добавил (с. 309), что «мы простые граждане Соединенных Штатов, и нам не по душе величественные и полезные идеи государственного патернализма».


[Закрыть]. Летом 1893 г. губернатор Нью-Йорка демократ Росуэлл Флауэр, выразив сочувствие «тысячам лиц, которых оставили без работы», заявил, что государственная программа создания рабочих мест породит «опасный прецедент на будущее и станет оправданием всевозможных патерналистских законов и крайней расточительности»[217]217
  State of New York, Public Papers of Roswell P. Flower, Governor, 1893 (Albany, N.Y.: Argus, 1894), pp. 346, 451.


[Закрыть]. Сенатор от Арканзаса Джеймс Берри, бывший конфедерат, потерявший на войне ногу, выразил в сенате свое изумление самой мыслью о том, «что теперь из-за того, что время нелегкое, это государство должно с большей свободой раздавать деньги. У меня другая теория конституции. Я считаю, что каждый отдельный гражданин США сам позаботится о себе, и не дело государства предоставлять работу людям по всей стране, раздавая деньги, которые принадлежат другим и не принадлежат сенату»[218]218
  Congressional Record, Senate, 53rd Cong., 2nd Sess., January 18, 1894, p. 979. Замечания Берри звучат еще более странно, если учесть повод: пустяковое предложение воздвигнуть в штате Нью-Гэмпшир памятник в честь двух героев революционной войны.


[Закрыть]. Подчинившись господствующей идеологии, в 1890-х годах ни федеральное правительство, ни власти штатов не оказывали безработным никакой помощи. Вся помощь поступала только из традиционных источников – из средств частной благотворительности и от местных властей.

От безработицы страдали города, а в сельской местности депрессия приняла форму крайне низких сельскохозяйственных цен и доходов. Кукуруза, которая в начале 90-х стоила 40 центов за бушель, в 1895 г. упала до 25 центов, а в следующем году еще ниже. Пшеница, которая в 1890–1891 гг. стоила дороже 80 центов за бушель, в 1893–1895 гг. упала до 50 центов. Хлопок в 1894 г. упал до менее 5 центов за фунт, что составляло едва ли половину того, что он приносил в 1892 г.[219]219
  U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics, pp. 512, 518.


[Закрыть] Но налоги, проценты по кредитам и цены на то, что фермерам приходилось покупать, снизились куда меньше, и сельскохозяйственные производители страдали из-за мучительного разрыва между ценами и издержками.

Отчаянно нуждаясь в средствах, чтобы выпутаться, некоторые из наиболее пострадавших фермеров поддержали такие популистские рецепты спасения, как инфляционный выпуск серебряных денег или более жесткое регулирование железнодорожных тарифов. Платформа популистов 1892 г. предложила план, по которому федеральное правительство должно было выдавать фермерам кредиты под залог запасов зерна по ставкам ниже, чем на финансовых рынках[220]220
  Williams, „Economics and Politics,“ pp. 247–251; Documents, ed. Commager, II, pp. 144–145.


[Закрыть]. (Спустя четыре десятилетия конгресс узаконил аналогичную схему, и с тех пор она стала существенным элементом системы государственного субсидирования фермеров.)

В 1896 г. из неожиданного источника, от российского посланника в Вашингтоне, появилось новое предложение о повышении цен на пшеницу. Этот план призывал все страны, являвшиеся крупными экспортерами пшеницы, сформировать картель для регулирования международной торговли пшеницей, чтобы поддерживать высокий уровень цен на нее. Государственный секретарь Ричард Олни передал это предложение министру сельского хозяйства Стерлингу Мортону, ответ которого был образцовым выражением идеологической верности свободному рынку. «По моему мнению, – ответил он, – не дело государства пытаться, с помощью законов или международных соглашений, переписать непреложные законы экономики, да государство и не в силах отменить, дополнить или смягчить эти законы»[221]221
  Morton to Olney, November 5, 1896, printed in J. D. Whelpley, „An International Wheat Corner,“ McClure’s Magazine 15 (August 1900): 364. Уэлпли отмечает (pp. 368, 367), что «аграрии США уже требовали от государства помочь фермерам в качестве некоторой компенсации за покровительственные тарифы, установленные в пользу промышленников». Однако «маловероятно, что США, по крайней мере при жизни нынешнего поколения, стали бы всерьез рассматривать подобный план [вроде предложенного русскими]. Он противоречит признанным принципам республики, которая, по крайней мере теоретически, не вторгается в дела частных лиц, избегает патернализма и, будучи властью народа, осуществляемой волей народа, отвергает притязания любой отрасли на особые меры в ее поддержку».


[Закрыть]. В 1890-х годах власти США, разумеется, и не подумали о создании подобного картеля. Для этого политикам пришлось бы сначала освободиться от жестких идеологических ограничений.

После Реконструкции[222]222
  Государственно-правового переустройства мятежных штатов в ходе и по окончании Гражданской войны 1861–1865 гг. – Прим. перев.


[Закрыть] ни один вопрос национальной политики, за исключением, пожалуй, таможенных пошлин, не возбуждал таких горячих политических споров, как вопрос о денежном стандарте. Начиная с 1878 г. правительство де-факто придерживалось золотого стандарта, но де-юре делать этого было не обязано. Закон Блэнда – Эллисона 1878 г. и закон Шермана о закупках серебра 1890 г. оживили надежды сторонников серебряного стандарта. Причем закон 1890 г. имел далеко не символическое значение. Милтон Фридман и Анна Шварц пришли к выводу, что в 1891–1893 фискальных годах «масштабы действий Министерства финансов были достаточно большими… что если бы их можно было бы поддерживать на протяжении неопределенного периода времени, [это], напрямую влияя на объем денежной массы, заставило бы США выйти из золотого стандарта»[223]223
  Milton Friedman and Anna Jacobson Schwartz, A Monetary History of the United States, 1867–1960 (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1963), p. 133. [Фридман М., Шварц А. Монетарная история Соединенных Штатов, 1867–1960. Киев: Ваклер, 2007. С. 123.]


[Закрыть]. Многие современники предчувствовали такую возможность и действовали соответствующим образом, накапливая или вывозя золото из страны. Неясные перспективы золотого стандарта и последующий отток золота угрожали более серьезными потрясениями. Некоторые наблюдатели именно в этом видят причину депрессии, которая к лету 1893 г. стала мучительной реальностью.

Никто не понимал этого глубже, чем Кливленд. «Очевидно, – сказал новый президент в своей инаугурационной речи 4 марта 1893 г., – ничто не имеет такой жизненной важности для нашего национального величия и для благотворных намерений нашего правительства, как надежная и стабильная валюта… в пределах допустимого вмешательства исполнительной власти, – пообещал он, – будут осуществлены любые ее полномочия в случае необходимости поддержать наш государственный кредит или предотвратить финансовый крах»[224]224
  Inaugural Addresses of the Presidents, p. 164.


[Закрыть].

На протяжении 1893 г. необходимость такого вмешательства делалась все более настоятельной. Многие из серебряных сертификатов, эмитированных министерством финансов в соответствии с законом Шермана о закупках серебра, а также многие обращавшиеся банкноты США («гринбеки» времен Гражданской войны) были скуплены Министерством финансов и заменены золотом. С тех пор как в 1879 г. был восстановлен паритет между бумажными деньгами и золотом, Министерство финансов стремилось поддерживать золотой запас на уровне не менее 100 млн долл. В конце апреля золотые запасы впервые упали ниже этой величины, и распространился слух, что правительство вскоре будет вынуждено отказаться от золотого стандарта. Подбадриваемый письмами бизнесменов и банкиров, Кливленд решил в июне 1893 г. созвать специальную сессию конгресса для отмены закона Шермана о закупках серебра. Сессия открылась 7 августа. Из-за решительного сопротивления сторонников серебра дискуссии затянулись, но к концу октября конгресс принял билль об отмене закона Шермана, который президент подписал 1 ноября. Хотя экономическая ситуация в конце 1893 г. и не давала оснований для радости, сторонники золотого стандарта верили, что их законодательный успех служит предзнаменованием как сохранения золотого стандарта, так и быстрого выхода из депрессии.

Но достижение обеих целей далось непросто. С приходом зимы экономическая ситуация еще больше ухудшилась, и страх за будущее золотого стандарта продолжал усиливаться. К концу года золотой запас снизился до всего лишь 81 млн долл., в основном из-за того, что по мере углубления депрессии государственные доходы падали и приходилось запускать руку в золотую казну. Администрация потребовала полномочий на использование новых методов покрытия дефицита бюджета, но конгресс отмолчался. Министр финансов Джон Карлайл, убежденный сторонник идеи «твердых денег», обратился к единственному средству, имевшемуся в его распоряжении.

17 января 1894 г. он объявил о том, что выпуск облигаций на 50 млн долл. будет продан за золото. Сначала публика не проявила интереса к этому предложению, но переговоры между Министерством финансов и ведущими нью-йоркскими банкирами в конце концов позволили разместить эти облигации на рынке на достаточно хороших условиях. К сожалению, примерно треть золота, вырученного Министерством финансов от этой операции, было его собственным: оно было изъято из Министерства финансов в обмен на бумажные деньги, а затем использовано для покупки облигаций. Тем не менее продажа облигаций подняла золотой запас до 107 с лишним миллионов долларов, что обеспечило хотя бы временную защиту золотого стандарта от спекуляций, которые могли привести к его краху.

За эмиссию облигаций Кливленд и Карлайл заплатили высокую политическую цену. По сведениям биографа Кливленда, их засыпали письмами, в которых проклинали как «предателей, иуд, орудия разжиревших богатеев, дружков финансовых кровососов». Авторы писем, искренне убежденные в волшебных свойствах серебряного стандарта, «верили, что объединение с богатыми банкирами для поддержания дорогостоящего золотого доллара было сговором ради того, чтобы загнать бедных еще глубже в трясину»[225]225
  Allan Nevins, Grover Cleveland: A Study in Courage (New York: Dodd, Mead, 1932), p. 599.


[Закрыть].

В свете бранной реакции на выпуск облигаций Кливленд и Карлайл должны были сильно переживать по поводу необходимости еще одного выпуска, когда в ноябре золотой запас сократился примерно до 60 млн долл. Второй пятидесятимиллионный выпуск золотых облигаций был на корню скуплен синдикатом нью-йоркских банков. Правительство снова оплатило сохранение золотого стандарта огромной ценой политической поддержки, особенно среди жителей западных и южных штатов.

Но проблема не рассасывалась. Преисполненные решимости сохранить золотой стандарт и убежденные в том, что отказ от него приведет к «внезапному и катастрофическому несчастью», Кливленд и Карлайл вступили в тайные переговоры с титанами Уолл-стрит Дж. П. Морганом и Августом Белмонтом. Предстояло найти способ восстановления золотого запаса, не потеряв при этом части первоначального золотого запаса. Правительству было необходимо также развеять опасения общественности и побудить спекулянтов, игравших против доллара, перестать тезаврировать золото и вывозить его за границу. Синдикат во главе с Морганом и Белмонтом пообещал достичь этих целей путем установления контроля над валютным рынком. В феврале 1895 г. Министерство финансов и синдикат подписали договор, обязавший правительство выпустить 62 млн долл. в тридцатилетних облигациях с доходом 3,75 % в обмен на примерно 65 млн долл. золотом и обещание банкиров защитить казну от набегов на золото. Соглашение сработало. В следующие пять месяцев отток золота из Министерства финансов прекратился и вера в способность правительства удержать золотой стандарт была восстановлена[226]226
  Ibid., p. 658; White, Recovery after 1893, p. 49; Friedman and Schwartz, Monetary History, pp. 111–112 [Фридман М., Шварц А. Монетарная история Соединенных Штатов, 1867–1960. Киев: Ваклер, 2007. С. 104.].


[Закрыть].

Это снова вызвало гневную реакцию. «Сотни тысяч непримиримых американцев, – пишет Алан Невинз, – считали, что Кливленд и Карлайл продали честь страны Морганам и Ротшильдам… этим еврейским кровососам и чужакам… этой стае вампиров… [доверили] нашу судьбу»[227]227
  Nevins, Grover Cleveland, pp. 665–666.


[Закрыть]. Западные и южные демагоги и легионы их последователей кипели яростью.

Кливленд и Карлайл ни разу не усомнились в том, что поступили правильно – как в техническом смысле, так и в моральном. К изумлению скептиков, убежденных, что никто не станет покупать облигации на условиях, приемлемых для правительства, синдикат Моргана – Белмонта получил большую прибыль от перепродажи облигаций (облигации, выкупленные у правительства 8 февраля по 104,50, 20 февраля были проданы на рынке по 112,25). Как минимум некоторые считали, что чрезвычайность ситуации оправдывала тайную сделку правительства с синдикатом. «Не было времени для долгих переговоров… – Писала нью-йоркская Evening Post. – Если государственные финансы и находились в чрезвычайной ситуации… то именно в последнюю неделю января [1895 г.]»[228]228
  Evening Post, Feb. 21, 1895, цит. по: ibid., p. 664.


[Закрыть].

В конце 1895 г. Министерство финансов провело еще одну операцию для укрепления золотого стандарта, выпустив облигаций на 100 млн долл. для непосредственной продажи инвесторам. Все прошло как по маслу, и золотой стандарт выбрался из опасной зоны. Позднее закон о золотом стандарте от 1900 г. создал правовую базу для денежной политики, в которой так отчаянно нуждалась администрация Кливленда в мрачные дни середины 1890-х годов.

Сегодня трудно оценить степень идеологизированности споров по поводу денежной системы конца XIX столетия. Возьмем, например, знаменитую речь Брайана «Золотой крест», которая околдовала делегатов национального съезда Демократической партии в 1896 г. и бросила оратора в борьбу за пост президента. Эта речь, известная как одна из самых успешных в американской истории, превосходно демонстрирует саму суть идеологического высказывания. Риторика строилась на двух могущественных метафорах – священная война и сам Иисус Христос: «Смиреннейший гражданин страны, облекшись в броню правого дела, сильнее всех воинств, ратующих за заблуждения. Я пришел призвать вас на защиту дела столь же святого, как дело свободы, – на защиту человечности… Наша война не завоевательная; мы сражаемся, чтобы защитить наши дома, наши семьи и грядущие поколения… Если покровительственные тарифы поразили тысячи, то золотой стандарт поражает десятки тысяч… Здесь поле битвы… Вы не возложите на чело труда этот терновый венец, вы не распнете человечество на золотом кресте»[229]229
  Documents, ed. Commager, II, pp. 174–178. Брайан был законченным идеологом. По воспоминания Уильяма Дж. Макаду, который позднее служил с ним в администрации Вильсона, «любой общественный вопрос он разворачивал в моральную проблему… Он все время толковал о людях, придавленных тяжким бременем, о порочных и жестоких людях, занимающих высокое положение, или о жертвенных алтарях» (William G. McAdoo, Crowded Years (Boston: Houghton Miffiln, 1931), p. 338). Макаду также заявил в 1931 г. (с. 337), что Брайан «в последние сорок лет оказывал большее влияние на политику, чем любой другой американский гражданин», – утверждение сильное, но правдоподобное. Подробнее см.: Hofstadter, The American Political Tradition, pp. 256–257.


[Закрыть].

На самом деле эта образцовая идеологическая риторика связана (как сказал бы современный экономист) с выбором между серебром и золотом в качестве металла, поддерживающего цены, выраженные в бумажных деньгах. Но для современников, разделившихся по этому вопросу на два лагеря, речь шла о базовых ценностях. Противопоставление «золото против серебра» символизировало целый комплекс вопросов, разделивших общество.

Для Кливленда, Карлайла и их товарищей сохранение золотого стандарта означало сохранение «твердых денег». Они считали, что победа над сторонниками серебряного стандарта восстановит доверие инвесторов и вытащит экономику из депрессии. Но твердые деньги означали для них и нечто большее. Как писал Уибе, Кливленд полагал, что его долг «спасти цивилизацию». Центром его идеологии была финансовая добросовестность – и такова же была идеология его противников, видевших ситуацию в противоположном ключе. «Золото было защитной броней цивилизованной жизни», и он защищал золотой стандарт, чтобы «оттащить общество от края пропасти»[230]230
  Wiebe, Search for Order, pp. 94–99. Также см.: Keller, Affairs of State, p. 383; Williams, Years of Decision, pp. 78, 86, 96.


[Закрыть].

В конце XIX века быстрые технические и организационные перемены создали для работодателей и работников новую среду. Все больше наемных работников трудилось на корпоративных нанимателей. Все больше было нанимателей, использовавших многочисленных наемных работников, которыми управляла иерархия менеджеров и технических специалистов. Освобождение рабов и мощный приток иммигрантов увеличили расовые и этнические трения на рынке труда, и без того напряженном. Былые личные и соседские отношения, делавшие отношения между работниками и нанимателями чем-то бóльшим, чем «чисто денежные связи», выветривались все быстрее. Прежние, неформально патерналистские отношения слабели, а динамичный и безличный рынок труда год от года вел себя все менее предсказуемо, что вело к установлению атмосферы взаимного непонимания и враждебности[231]231
  Крейдитор [Kraditor, The Radical Persuasion, p. 310] пишет о «большей рельефности классовых различий в период после Гражданской войны».


[Закрыть].

Работодателям сильно досаждали профсоюзы с их организационными хитростями, попытками вести коллективные переговоры и эпизодическими забастовками. Многие хозяева, да и другие, в том числе многие рабочие, сомневались в праве профсоюзов представлять интересы работников. Работодателей возмущало наступление на их прерогативы управлять своей частной собственностью и договорными отношениями. Ко второй половине XIX в. суды в целом держались того, что само существование профсоюзов и практика коллективных переговоров не нарушают закон. Но важные юридические вопросы оставались неотрегулированными, особенно вопросы о допустимых границах стачек, пикетирования и бойкотов. В условиях постоянного изменения экономических и правовых условий рабочие и наниматели часто брали дело в свои руки, и каждая сторона пыталась добиться своего за счет другой. «Промышленный конфликт в Америке, как он воспринимался европейцами на рубеже столетий, был схваткой один на один, в которой пощады никто не давал и не просил, – схваткой, не смягченной традициями субординации у одной стороны или благожелательностью и ответственностью – у другой»[232]232
  Robert W. Smuts, European Impressions of the American Worker (1953), pp. 26–28, цит. по: Kraditor, The Radical Persuasion, p. 334, n. 41.


[Закрыть].

Когда обе стороны конфликта отказывались уступить, дело нередко кончалось насилием. «В отсутствие правил и норм только сила может решить спор, и… в том поколении в США трудовые споры отличались особой жестокостью»[233]233
  Kraditor, The Radical Persuasion, p. 79. Сковронек пишет об «эпохе [1877–1898 гг.] насилия со стороны рабочих, какого не знала ни одна другая страна». Skowronek, New American State, p. 87.


[Закрыть]. Прошедшие летом 1877 г. массовые стачки железнодорожников и связанные с ними беспорядки сопровождались убийствами и разрушениями в нескольких районах страны и были подавлены только благодаря вмешательству федеральных войск, пришедших на помощь милицейским формированиям штата[234]234
  Со времен Войны за независимость в США существовали добровольные вооруженные отряды, народное ополчение, militiamen, которое в 1903 г. было преобразовано в Национальную гвардию. – Прим. перев.


[Закрыть]. Хеймаркетская бойня 1886 года в Чикаго, унесшая не столь много жизней и собственности, породила опасения за стабильность и порядок в обществе. В июле 1892 г. забастовка на сталелитейном заводе Карнеги в Хомстеде, близ Питсбурга, вылилась в небольшую войну частных армий; до появления милиции, восстановившей порядок, было убито шестнадцать и ранено шестьдесят человек. Одновременно на Дальнем Западе бастующие горняки схлестнулись с штрейкбрехерами на серебряных рудниках в Кер-д’Ален, штат Айдахо. И вновь пришлось вызывать войска. В Буффало в августе 1892 г. тысячи милиционеров вынуждены были вмешаться в стачку железнодорожников. По стране ширилось предчувствие надвигающейся анархии.

Возмущение общества сосредоточилось на двух аспектах дезорганизации отношений в промышленности, особенно на железных дорогах: само насилие, прямо угрожавшее жизни и собственности, и его побочные издержки. «Пагубной и возмутительной чертой этих забастовок, – писала Minneapolis Times, – является полное пренебрежение правами общественности, которой, как правило, достается больше всех… Даже не обсуждается вопрос об адекватном возмещении потерь населения, страдающего от нарушения обычного хода дел и косвенных последствий беспорядков»[235]235
  Times (Миннеаполис) цит. по Public Opinion 14 (1893): 620. Крейдитор пишет о том, что на рубеже столетий «общественное мнение опасалось одной совершенно нетерпимой формы общественных беспорядков – насилия», и полагает «вероятным, что если бы власти не обуздали тех, кто нарушал правила закона и порядка, большинство политически активных людей, включая рабочих, наказали бы этих должностных лиц на ближайших выборах» (Kraditor, The Radical Persuasion, pp. 82, 97; also pp. 101–103).


[Закрыть]. Для силового наведения порядка можно было привлекать части милиции штатов и федеральных войск, но их вмешательство в трудовые конфликты в качестве последнего средства было сигналом того, что ситуация совершенно вышла из-под контроля. Большинство граждан одобряло использование войск в крайних ситуациях, но мало кто желал полагаться исключительно на грубое принуждение[236]236
  Kraditor, The Radical Persuasion, pp. 80–81.


[Закрыть]. Казалось более экономным, да и просто более цивилизованным, придумать способ не доводить до опасной черты чреватые насилием трудовые споры. В начале 90-х годов частные поверенные и федеральные судьи в поиске таких средств нащупывали новые правовые инструменты.

Найденное ими решение заключалось в новом способе использования судебного запрета, инструмента права справедливости. Федеральные судьи начали запрещать железнодорожным рабочим без предупреждения массово покидать рабочие места и навязывать бойкотирование, способное ограничить или полностью прервать торговлю между штатами. Понимая новизну ситуации, окружной судья Огастес Рикс исходил из того, что «каждое справедливое предписание или правило, известное судам справедливости, возникло в некой чрезвычайной ситуации в ответ на некие новые условия, а потому в то время не имело прецедента». Судья Верховного суда США Дэвид Бруэр согласился, что «полномочия суда справедливости достаточно обширны, а его процедуры и методы достаточно эластичны, чтобы отвечать требованиям защиты прав в условиях меняющихся чрезвычайных ситуаций при постоянно усложняющихся деловых отношениях». Представитель железной дороги Олдос Уокер полагал судебные запреты единственным новым средством защиты законных прав. «Единственное расширение, обнаруживаемое в последних судебных процессах, – писал он, – заключается в использовании непреложного судебного запрета для ограждения известных прав и обязательств; такое решение поддерживается прецедентами в других областях и может быть использовано без возражений, поскольку оно находилось целиком в русле сохранения личных прав и защиты общественных интересов»[237]237
  Ricks, Brewer, and Walker as quoted in Public Opinion 15 (1893): 128–129.


[Закрыть]. Несмотря на ряд оговорок о желательности такого расширения полномочий судов, первая реакция на новое применение судебных запретов была положительной. Наблюдатели разных политических убеждений выражали надежду, что новая правовая процедура поможет сохранить порядок и предотвратить вспышки насилия в ходе трудовых конфликтов[238]238
  Arnold M. Paul, Conservative Crisis and the Rule of Law: Attitudes of Bar and Bench, 1887–1895 (New York: Harper Torchbooks, 1969), pp. 104–130.


[Закрыть].

В 1894 г. депрессия привела к массовым увольнениям и резкому падению заработной платы, что вызвало беспрецедентные волнения рабочих. Произошло около 1400 забастовок, в которых участвовало более полумиллиона рабочих. Весной более 100 000 шахтеров прекратили добычу битуминозного угля в Северном угольном бассейне. То там, то здесь случались вспышки насилия. С наступлением лета страсти накалились еще больше.

Искрой, разжегшей чудовищное насилие, стал трудовой конфликт в «типичном городке» Пульман, близ Чикаго. Рабочие вагоностроительного завода компании Pullman Palace Car, которым сократили заработную плату, но сохранили прежнюю арендную плату за предоставляемое компанией жилье, обратились за помощью к только что созданному профсоюзу железнодорожников (American Railway Union). Руководителем профсоюза был Юджин Дебс, позднее ведущий американский социалист, неоднократно выдвигавшийся кандидатом на пост президента страны. Профсоюз был уверен в близкой победе; в апреле железнодорожники победили в забастовке против «Великой северной железной дороги», принадлежавшей Джеймсу Хиллу. Профсоюз решил с 26 июня начать бойкот обслуживания всех поездов с пульмановскими вагонами. В ответ железнодорожные компании, которые по договору обязаны были обеспечивать прохождение пульмановских вагонов и в любом случае не имели никакого отношения к конфликту в Пульмане, немедленно уволили всех членов профсоюза и наняли рабочих, не состоявших в профсоюзе. Вскоре забастовка охватила около 60 тыс. железнодорожных рабочих в Чикаго и во всем регионе к югу и западу от него. «Для консервативного сознания 1890-х годов, охваченного страхом перед буйным большинством и классовым конфликтом, решение профсоюза железнодорожников продолжить бойкот и стачку, наплевав на все договоры, права собственности и общественную необходимость, отдавало самым безответственным радикализмом, „анархией“ и „коммунизмом“»[239]239
  Ibid., p. 136.


[Закрыть].

Население, как всегда, больше всего опасалось потенциального насилия. Дебс публично призвал своих последователей воздерживаться от актов насилия. Но многие – особенно большинство консервативно настроенных современников – не могли не согласиться с мнением федерального судьи Джеймса Дженкинса, который едко заметил: «Бессмысленно говорить о мирной стачке. Таких никогда не было. Само предположение о подобном оскорбляет разум. Принуждение и беспорядки, насилие и произвол, поджоги и убийства с самого начала сопутствовали стачкам как их естественные и неизбежные спутники»[240]240
  Из особого мнения судьи Дженкинса (6 апреля 1894 г.) в процессе Farmers’ Loan and Trust Co. v. Northern Pac. R. Co. et al, 60 Fed. 803 (E. D. Wise.) at 821.


[Закрыть].

Опасаясь насилия со стороны забастовщиков и сочувствующих им членов профсоюза, консерваторы приготовились к массированному противодействию. В последние дни июня генеральный прокурор Ричард Олни пристально следил за событиями в Чикаго из Вашингтона. Он предполагал, что судебный запрет может сработать, – так как сам прибегал к этому приему в ситуации с «промышленными армиями» на Западе, – но понимал, что могут потребоваться войска. Основываясь на том, что федеральное правительство могло вмешаться в ситуацию только по обязанности устранить препятствия для торговли между штатами, в том числе для перевозки почты между штатами, Олни стал ждать, пока местные власти обратятся за помощью. Симпатизировавший профсоюзу губернатор Иллинойса Джон Олгелд тянул с обращением за федеральной помощью до тех пор, пока ситуация не выйдет из-под контроля. «Я чувствую, – телеграфировал Олни своему специальному агенту в Чикаго, – что здесь не обойтись без применения силы, причем превосходящей, чтобы предотвратить любые попытки сопротивления»[241]241
  Цит. по: Nevins, Grover Cleveland, p. 617.


[Закрыть].

К началу июля встали железные дороги между Чикаго и Техасом и по всему тихоокеанскому побережью. Чикаго, этот важнейший железнодорожный узел, практически прекратил работу. Крупный рогатый скот, продовольствие, топливо и другие жизненно важные продукты больше не доставлялись к местам назначения. 2 июля в Блю-Айленд, к югу от Чикаго, разразились массовые беспорядки.

За дело взялись федеральные власти. По разрешению Олни, распоряжения которого были одобрены президентом, окружной прокурор Чикаго попросил окружной суд издать судебный запрет, что было немедленно исполнено. Запрет был сформулирован чрезвычайно широко. Суд приказал нескольким поименованным лицам (Дебсу и другим руководителям профсоюза железнодорожников), «а также всем лицам, действующим совместно и по сговору с ними, а также всем другим лицам, кто бы они ни были, прекратить и воздерживаться впредь от любых видов или способов мешать, препятствовать, блокировать или останавливать любые операции любой из ниже перечисленных железных дорог [перечень дорог]… а также от принуждения, или побуждения, или попыток принудить или побудить угрозами, устрашением, убеждением, силой или насилием в отношении любого работника любой из поименованных выше железных дорог к отказу от исполнения или ненадлежащему исполнению любых их обязанностей в качестве работников любой из поименованных выше железных дорог… [или] к увольнению с работы на этих железных дорогах; а также от препятствования любому лицу, кем бы оно ни было, угрозами, устрашением, силой или насилием в устройстве на работу в любую из поименованных выше железных дорог и от исполнения в дальнейшем своих рабочих обязанностей»[242]242
  Цит. по: In re Debs, 158 U.S. 564 (1895) at 570–572.


[Закрыть].