Текст книги "Кризис и Левиафан. Поворотные моменты роста американского правительства"

Государство может значительно увеличить долю своих расходов в ВНП или долю занятости и при этом все же не стать Большим Правительством. Левиафана, который пишется с прописной буквы, отличает широкий размах влияния на принятие экономических решений, т. е. масштаб, при котором не частные граждане, а государственные чиновники определяют, как ресурсы будут размещены, использованы и потреблены. Как писал Эрик Нордлингер, «государство благосостояния со смешанной экономикой сильно благодаря широкому размаху своей социальной и экономической деятельности, своей воистину непомерной способности регулировать, распределять и (в меньшей степени) перераспределять»[52]52
  Eric A. Nordlinger, On the Autonomy of the Democratic State (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1981), p. 21.


[Закрыть].

Чтобы оценить масштаб деятельности современного правительства, рассмотрим таблицу в приложении к этой главе. В ней приведен список аббревиатур, обозначающих некоторые агентства, инструменты и функции федерального правительства. (При добавлении соответствующего материала по правительствам штатов и местным органам власти перечень стал бы непомерно длинным.) Каждому, кто придерживается любой из монокаузальных теорий роста правительства, я советую ознакомиться с этим перечнем и спросить себя: объясняет ли моя теория время возникновения и характер деятельности каждого из этих ведомств и агентств? Убежден, что ни одна моно-каузальная теория не пройдет этого испытания.

Размах правительственной деятельности имеет первостепенное значение отчасти потому, что зачастую он подменяет более интенсивную деятельность в фиксированных рамках. С экономической точки зрения не важно, влияет ли государство на распределение ресурсов с помощью традиционных фискальных инструментов – налогов, расходов и найма служащих – или другими методами, требующими от частных граждан следовать предписаниям чиновников и предпринимать действия, издержки по которым лягут на самих этих граждан. (Однако в политическом плане, как мы увидим, выбор государственными чиновниками тех или иных инструментов для достижения своих экономических целей имеет чрезвычайное значение.)

Легко представить условия, при которых правительство будет большим и все же ограниченным. Высокий уровень налогов, государственных расходов и большое число государственных служащих могут понадобиться просто для того, чтобы защитить граждан от иностранных врагов и друг от друга. Даже если правительство ограничится только этим, его деятельность будет поглощать значительную долю экономических ресурсов страны. Но при этом частные граждане сохранят полную свободу в определении того, как использовать принадлежащие им ресурсы и доходы, остающиеся после уплаты налогов. В этом случае высокий уровень налогов означает лишь то, что сохранение упорядоченного и свободного общества обходится недешево. Примерно таковы были условия периода Гражданской войны, и самым заметным отклонением от этой идеальной модели стал воинский призыв в конце войны.

Современное налогообложение, конечно, уже не просто государственные поборы. В них изъятие частных ресурсов нередко сопряжено с регулированием поведения. Уиллард Хёрст отметил, что «особенно в ХХ в. налоговое законодательство пронизало процесс принятия предпринимательских решений и превратилось в форму экономического регулирования, определяющего налогооблагаемый доход, устанавливающего условия амортизационных списаний или налоговые скидки на инвестиции». Государство, налоговые поступления которого составляли постоянную долю национального дохода, смогло легко усилить свое вторжение в частную экономику простым изменением налогового кодекса. Оно напрямую поощряло одни виды деятельности и угнетало другие, установив соответствующие налоговые льготы и штрафы. В силу сложности налоговых обязательств, правил обложения и сферы действия налогов (не говоря об искушении просто уклониться от них) современное налогообложение порождает такие непредвиденные последствия, как отвлечение ресурсов на бухгалтеров, юристов и инвестиционных консультантов, что истощает потенциал производства товаров, нужных потребителям[53]53
  James Willard Hurst, Law and Markets in United States History: Different Modes of Bargaining Among Interests (Madison: University of Wisconsin Press, 1982), pp. 122 123. См. также: Joseph D. Reid, Jr., „Tax Revolts in Historical Perspective,“ National Tax Journal 32 (June 1979): 69; John F. Witte, The Politics and Development of the Federal Income Tax (Madison: University of Wisconsin Press, 1985), passim. Об издержках, порождаемых налогообложением, см.: Browning and Browning, Public Finance, pp. 291–451.


[Закрыть]. В США, особенно за четыре десятилетия после Второй мировой войны, создана постоянно усложняющаяся налоговая система, вопиющая об упрощении.

Все количественные показатели размеров государственного сектора не только не способны отразить истинную значимость налогов, государственных расходов и занятости, но и обладают одним общим дефектом: их изменение свидетельствует либо об изменении размаха полномочий органов государственной власти, либо всего лишь об изменении уровня, на котором они действуют в рамках прежних полномочий. С одной стороны, государство может увеличить свои расходы и численность служащих, чтобы охватить регулированием прежде не охваченные стороны частной экономической деятельности. С другой стороны, оно может увеличить свои расходы и численность служащих, чтобы улучшить или расширить судебную систему ради более скорого и эффективного проведения в жизнь существующих прав частной собственности. Два этих случая сильно различаются и по сути, и по своим последствиям для политической и экономической ситуации в стране, но стандартные количественные показатели этого различия не видят.

Даже при чрезвычайном изменении самого существа государственной власти количественные показатели могут зафиксировать лишь небольшие изменения либо полное отсутствие изменений. Затраты на содержание Верховного суда не зависят от того, в большей или в меньшей степени он защищает частную собственность от хищничества государства и других граждан[54]54
  James M. Buchanan, The Limits of Liberty: Between Anarchy and Leviathan (Chicago: University of Chicago Press, 1975), pp. 163–164.


[Закрыть]. Многие регулирующие органы обходятся казне совсем дешево, но при этом оказывают далеко идущее влияние на размещение ресурсов[55]55
  Murray L. Weidenbaum, Business, Government, and the Public, 2nd ed. (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1981), pp. 25–26.


[Закрыть]. В ХХ в. американское государство избегало прямой национализации отраслей и предпочитало контролировать использование ресурсов путем регулирования частной промышленности[56]56
  Edward S. Herman, Corporate Control, Corporate Power (New York: Cambridge University Press, 1981), pp. 166–168; Douglas F. Greer, Business, Government, and Society (New York: Macmillan, 1983), pp. 531–534.


[Закрыть]. Терпимое отношение к номинальной частной собственности не меняет важнейших экономических последствий регулирования, но издержки выглядят совершенно иначе. Когда владельцы промышленных предприятий по требованию Управления по охране окружающей среды или Управления охраны труда тратят миллиарды долларов, издержки классифицируются как частные. В таких условиях привычная интерпретация частных расходов как свободного выбора совершенно неуместна[57]57
  Richard B. McKenzie, Bound To Be Free (Stanford, Calif.: Hoover Institution Press, 1982), p. 18: «С помощью регулирования государство побуждает частные предприятия и граждан расходовать свои доллары на достижение целей государства». См. также: Lawrence Brown, New Policies, New Politics: Government’s Response to Government’s Growth (Washington, D.C.: Brookings Institution, 1983), p. 40; Warren Nutter, Political Economy and Freedom: A Collection of Essays (Indianapolis: Liberty Press, 1983), p. 104.


[Закрыть]. В условиях современного Большого Правительства традиционные количественные показатели, измеряющие размер правительства, совершенно не отражают эти ключевые особенности экономического регулирования[58]58
  Лоренс Браун проводит подобное различие между долей государства в ВНП или в занятости и тем, что он называет его «размахом» (scope) («число осуществляемых государством видов деятельности») или «масштабом» (scale) («число граждан и групп, затрагиваемых деятельностью государства»); он отмечает, что концепции размаха и масштаба не связаны с традиционными показателями размера государства. См.: Lawrence Brown, New Policies, New Politics, pp. 5–6, 40. С героической, но неудачной попыткой измерить совокупное влияние государства на размещение ресурсов можно познакомиться в: Bernard P. Herber and Paul U. Pawlik, „Measuring Government’s Role in the Mixed Economy: A New Approach,“ National Tax Journal 36 (March 1983): 45–56. Предложенные Гербером и Поликом показатели безнадежно субъективны, произвольны и негибки.


[Закрыть].

Источником государственных расходов и создаваемой ими занятости служит государственная власть, но не они ее образуют. Прежде чем государство сможет расходовать средства или нанимать служащих, ему нужно заручиться полномочиями на достижение определенных общественных целей. Если соответствующие полномочия невозможно получить (вопрос законодательства) или сохранить (вопрос судебного разбирательства), то проблема решена: нет полномочий – нет программы. По остроумному замечанию Ричарда Роуза, наделяющий полномочиями закон – «ресурс sine qua non[59]59
  Непременное условие (лат.). – Прим. перев.


[Закрыть] современного государства», а его отсутствие «обрекает государство на бездействие»[60]60
  Richard Rose, „Are Laws a Cause, a Constraint, or Irrelevant to the Growth of Government?“ Studies in Public Policy Number 124– (Glasgow: Center for the Study of Public Policy, University of Strathclyde, 1984), pp. 5, 23. См. также: W. Mark Crain, Robert D. Tollison, Brian L. Goff, and Dick Carlson, „Legislator Specialization and the Size of Government,“ Public Choice 46 (1985): 314: «Прежде чем государство сможет тратить, собирать налоги или расширяться, должен быть принят закон».


[Закрыть].

Без исходных полномочий обойтись нельзя, и потому в смешанной экономике базовым императивом политики становится обретение официального статуса. Как писал Ланс Лелуп, государственные органы «начинают скромненько, а потом заявляют, что программа в самом разгаре и останавливать ее нельзя… Легче защитить программу, уже осуществляемую органом власти, нежели обосновать необходимость новой программы»[61]61
  LeLoup, Budgetary Politics, p. 91. См. также Rose, „Are Laws a Cause,“ p. 27: «Коалиция интересов, проталкивающая наращивание государственных расходов, становится еще более внушительной, когда нужно защитить закрепленные законом позиции».


[Закрыть].

Расширив свои полномочия, государство может реализовать новообретенные возможности на различных уровнях, но само по себе использование большего объема ресурсов для реализации прежних полномочий вовсе не обеспечивает расширения масштаба сферы действия государства. К примеру, за последние три десятилетия расходы системы социального страхования на пенсии по старости увеличились на многие миллиарды долларов[62]62
  Еще в 1955 г. расходы системы социального страхования по программе поддержки пенсионеров, вдов/сирот и инвалидов составляли всего 4,3 млрд долл. В 1984 г. они выросли до 178,2 млрд долл. James R. Storey, „Income Security,“ in The Reagan Experiment, ed. John L. Palmer and Isabel V. Sawhill (Washington, D.C.: The Urban Institute Press, 1982), pp. 364–365; U.S. Office of Management and Budget, The United States Budget in Brief, Fiscal Year 1986 (Washington, D.C: U.S. Government Printing Office, 1985), p. 71. Детальные данные о периоде до 1971 г. см.: U.S. Bureau of the Census, Historical Statistics, pp. 340–351.


[Закрыть]. И все же тенденция к росту государственных расходов вовсе не означает разрастания Большого Правительства в послевоенный период. Федеральное правительство обладало полномочиями осуществлять эти выплаты с тех пор, как в 1930-е годы закон о социальном страховании был принят конгрессом, подписан президентом и одобрен Верховным судом. Новый потенциал для этого направления федеральной деятельности создали события 30-х годов, а последующие события определили лишь объем реализации этого потенциала. Подобно ограниченному правительству, Большое Правительство может действовать в широком коридоре ресурсных возможностей.

Многие ученые пришли к выводу, что традиционные показатели размера правительства указывают на существование в ХХ в. эффекта «храповика», т. е. прерывистого повышательного движения: после каждого значительного кризиса размер государства становился хоть и меньше, чем на пике кризиса, но больше, чем был бы, если бы вместо кризиса темпы роста остались прежними. Этот вывод в целом подтверждают, пусть и не без исключений, данные табл. 2.1 и рис. 2.1, 2.2 и 2.3. В зависимости от того, какой показатель анализируется и какой кризис рассматривается, «храповик» то виден, то нет. Однако каждый кризис указывает на эту закономерность если не по одному показателю, то по другому.

Но простые наблюдения не всегда позволяют прийти к убедительным выводам. Выйдет ли показатель после кризиса на уровень, более высокий, чем был бы в отсутствие кризиса, зависит от выбора точки отсчета. Тренд можно выявлять разными методами, и не всякий метод указывает на существование эффекта храповика. Подобная неопределенность может завести нас в трясину споров между статистиками и архитекторами никогда не существовавшего мира[63]63
  Недавний пример исследования, вдохновленного подобного рода эконометрическими задачами, см.: Karen A. Rasler and William R. Thompson, „War Making and State Making: Governmental Expenditures, Tax Revenues, and Global Wars,“ American Political Science Review 79 (June 1985): esp. 496–499.


[Закрыть].

Обоснованная корректировка данных тоже может привести к исчезновению того, что вначале принимали за «храповик». Например, если исключить из послекризисных расходов суммы, предназначенные на пособия ветеранам и проценты по разросшемуся во время войны государственному долгу, на том основании, что эти платежи суть не что иное, как отбрасываемые кризисом длинные тени, то эффект храповика, казалось бы, возникающий после каждой из двух мировых войн, сильно уменьшается или даже вовсе исчезает[64]64
  Jacob Metzer, „How New Was the New Era? The Public Sector in the 1920’s,“ Journal of Economic History 45 (March 1985): 119–126. См. также сходное, но куда более обширное исследование: John Maurice Clark, The Costs of the World War to the American People (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1931). Здравое рассмотрение этого вопроса с использованиеv данных по Британии см.: Alan T. Peacock and Jack Wiseman, The Growth of Public Expenditure in the United Kingdom (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1961), pp. 52–61.


[Закрыть]. Обоснованны ли подобные исключения? Все зависит от того, какая гипотеза проверяется, и особенно от того, идет ли речь о возросшем масштабе деятельности государства или о возросшем участии государства в формировании доходов индивидов.

Другой распространенный подход заключается в том, чтобы отделить федеральные расходы на оплату труда от аналогичных расходов низших органов власти и, соединив идею храповика с идеей, что кризис ведет к централизации власти, сосредоточиться исключительно на федеральной деятельности[65]65
  Bennett and Johnson, Federal Government Growth, pp. 70–76. Соединение идеи храповика и гипотезы о концентрации власти обычно восходит к чрезвычайно осмотрительному и квалифицированному исследованию расходов британского правительства: Peacock and Wiseman, Growth of Public Expenditure, esp. pp. 30, 118–120).


[Закрыть]. Но эффект храповика и централизация не обязательно связаны между собой – они могут проявляться и по отдельности. Кроме того, может не иметь значения и то, растет ли государственный сектор на федеральном уровне или более низком. В ХХ в. стало еще труднее различать уровни государственной власти. Федеральные субсидии штатам и местным органам власти поощрили их и позволили расходовать и нанимать людей больше, чем в отсутствие этих дотаций[66]66
  Browning and Browning, Public Finance, pp. 475–483; Wallace E. Oates, „Searching for Leviathan: An Empirical Study,“ American Economic Review 75 (Sept. 1985): 752. Оутс также делает вывод (с. 756), что «не существует сильной, систематической связи между размером правительства и степенью централизации государственного сектора».


[Закрыть]. К тому же многое из того, чем занимаются органы власти низших уровней (например, программы штатов по страхованию по безработицы) представляет собой либо их вынужденное подчинение федеральным требованиям, либо участие в «добровольных» программах, за которые дорого расплачиваются те, кто не принимает в них участия. Когда деятельность и финансирование органов власти разного уровня переплетены настолько тесно, традиционные бухгалтерские разграничения могут приобрести искусственный и произвольный характер. Слияние юрисдикций затрудняет проверку гипотезы о централизации и делает сомнительным подход, рассматривающий органы власти какого-либо уровня так, будто оно независимо от органов власти других уровней. Программы, созданные конгрессом, зачастую проводятся в жизнь служащими местных органов власти. Поэтому в наблюдающемся после Второй мировой войны опережающем росте численности государственных служащих на низших уровнях власти нет ничего удивительного, да и ничего значимого[67]67
  Джон Джозеф Уоллис утверждает, что «содержанием происшедшего в 1930-е годы фундаментального изменения в структуре государственной власти было перемещение расходов с местного уровня на уровень штатов и федерации… что можно объяснить финансовой организацией программ федерального правительства». См.: John Joseph Wallis, „The Birth of the Old Federalism: Financing the New Deal, 1932–1940,“ Journal of Economic History 44 (March 1984): 139. См. также: Idem, „Why 1933? The Origins and Timing of National Government Growth,“ in Emergence of the Modern Political Economy, ed. Robert Higgs (Greenwich, Conn.: JAI Press, 1985).


[Закрыть]. Несмотря на многочисленные недостатки количественных показателей, представленных в табл. 2.1, экономисты и политологи, за немногими исключениями, продолжают исследования роста государственного сектора, опираясь на подобный фактический материал. Некоторые осознают проблематичность использования столь неоднозначных данных. Сэм Пельцман, например, начинает свою работу с замечания, что «отождествление роли государства в экономической жизни с величиной бюджета… это очевидная ошибка, так как многие виды деятельности государства (например, законодательные акты конгресса и административные требования) перенаправляют ресурсы столь же надежно, как налоги и государственные расходы». Но, обозначив проблему, он тут же отклоняет ее заявлением, что «имеющиеся данные не оставляют другого выбора»[68]68
  Sam Peltzman, „The Growth of Government,“ Journal of Law and Economics 23 (Oct. 1980): 209.


[Закрыть]. Это напоминает историю про пьяного, который ищет потерянные ключи под уличным фонарем, «потому что здесь светлее». Экономистам привычны эмпирические исследования, возбуждающие разногласия из-за отсутствия прямых показателей, строго соответствующих определяемым теорией переменным; отсюда бесконечные споры по поводу адекватности эмпирических показателей, об ошибках измерений, контроле трендов и т. п. Иногда раздоров по поводу эконометрических исследований избежать невозможно, потому что не существует подходящей альтернативы.

К счастью, эмпирический анализ роста государства не обязательно привязывать к стандартным количественным показателям, которые в лучшем случае дают неполную и сомнительную картину происходящего, а в худшем просто вводят в заблуждение. Мы располагаем другими данными, не только менее неоднозначными в эмпирическом плане, но и более уместными в теоретическом. Как заметил Роуз, «данные всегда найдутся, если постараться и если позволяет предмет»[69]69
  Rose, „Are Laws a Cause,“ p. 13. См. также: B. Guy Peters and Martin O. Heisler, „Thinking About Public Sector Growth: Conceptual, Operational, Theoretical, and Policy Considerations,“ in Why Governments Grow: Measuring Public Sector Size, ed. Charles Lewis Taylor (Beverly Hills, Calif.: Sage, 1983), pp. 178–181.


[Закрыть]. Я утверждаю, что высокий уровень налогов, государственных расходов и занятости являются результатом Большого Правительства, но не составляют его существа. Сущность же Большого Правительства состоит в масштабе его полномочий по принятию экономических решений. Полномочия – прежде всего: если нет полномочий, то нет ни налогов, ни расходов, ни армии государственных служащих. Источником полномочий являются распоряжения исполнительных органов власти, принимаемые конгрессом законы, решения судов и директивы регулирующих ведомств. Все они открыты для исследователей. И они не становятся менее важными оттого, что их нельзя представить в виде ровной колонки цифр, которыми так легко и удобно оперировать, и оттого, что для оценки их смысла и значимости нужно приложить немалые усилия. Если экономист не расположен к анализу такого рода фактов, ему, возможно, следует сменить сферу деятельности. Ключи, потерянные в темной подворотне, не найти ни под фонарем, ни даже под мощным прожектором. Зрелище экономиста, использующего потрясающую технику математического и статического анализа для обработки в высшей степени сомнительных и вводящих в заблуждение данных, может только отвратить того, кому важнее понять реалии этого мира, а не изумить коллег аналитической пиротехникой.

Но если сосредоточиться на фундаментальных вещах – на формах и последовательности расширения власти государства над размещением ресурсов, – можно получить достаточно внятное и адекватное представление о процессе роста государственного сектора. При таком подходе важны факты, характеризующие потенциал государства. Экономистам известна разница между производительным потенциалом экономики и степенью реализации этого потенциала. Один из разделов экономической науки, теория экономического роста, посвящен пониманию первого, а другой, макроэкономика, имеет дело со вторым. При этом экономисты и многие политологи, занимающиеся изучением государственного сектора, действуют так, будто масштабы деятельности государства можно понять, не уделяя внимания базовому потенциалу. Однако демократическое государство не может заниматься тем, на что у него нет полномочий. Полномочия первичны, а деятельность вторична и проистекает из полномочий. Долгосрочный рост выпуска в экономике почти целиком зависит от роста производственного потенциала, а не от степени реализации этого потенциала в любой данный период времени. Точно так же и долгосрочный рост экономической активности американского государства зависел преимущественно от возрастания масштаба полномочий государства по оказанию влияния на принятие экономических решений, а не от того, в какой степени в то или иное время этот потенциал был реализован.

Удается ли обнаружить эффект храповика в ходе исследования расширения в ХХ в. полномочий государства по влиянию на принятие экономических решений? Полагаю, да. Не думаю, что историки станут спорить с моим выводом. Но этот вывод невозможно убедительно документировать в такой же сжатой и обозримой форме, как при использовании традиционных количественных показателей роста государственного сектора. Вокруг полным-полно убедительных иллюстраций: взять хотя бы глубокую вовлеченность государства в отношения менеджмента и рабочих, в систему социального страхования, сельскохозяйственные рынки, финансовые учреждения или огромный военно-промышленный комплекс – все это возникло в ходе прошлых кризисов на основании распоряжений исполнительной власти, законов, принимаемых конгрессом, решений судов и других властных действий. Но иллюстрации – это всего лишь иллюстрации. По-настоящему убедительные свидетельства в пользу моего тезиса может дать только обширный исторический анализ. А сейчас я приглашаю читателя принять мои утверждения только в качестве правдоподобного исходного пункта исследования. В свое время я представлю множество доказательств.

В ХХ столетии государственный сектор вырос несоизмеримо по сравнению с экономикой в целом. Если оценивать этот рост с помощью обычных количественных показателей, сегодня государственный сектор то ли в три, то ли в шесть раз больше, чем до Первой мировой войны. Значительная часть этого роста приходится на краткие периоды общенациональных чрезвычайных ситуаций, и прежде всего на две мировые войны и Великую депрессию. Но зачастую с влиянием предыдущих кризисов можно увязать даже тот рост, который происходил в обычные времена. Источником большей части роста государственного сектора является общенациональная чрезвычайная ситуация, особенно если рассматривать этот рост как распространение полномочий государства на принимаемые в экономике решения. Эффект храповика обнаруживается не только в многих аспектах роста государственного сектора, измеряемого стандартными количественными показателями; важнее то, что он проявляется в том, что отражает самую суть возникновения Большого Правительства – в расширении сферы государственного принуждения в экономической жизни. Если бы мы смогли измерить то, в какой мере за последние семьдесят лет способность определять размещение ресурсов перешла от частных граждан в руки правительственных чиновников, мы обнаружили бы, что размер правительства увеличился не в три и не в шесть, а в гораздо большее число раз. Но мы не располагаем такого рода количественными показателями, и вряд ли они будут созданы. Однако отсутствие надежных количественных показателей для измерения одной простой зависимой переменной вовсе не причина отказываться от исследования. Есть данные иного рода, и их чрезвычайно много. Задача в том, чтобы на основании этих данных сделать здравые, значимые и убедительные выводы.

Глава 3
Об идеологии как аналитической концепции в изучении политической экономии

 
Убеждения реют на ветру,
И превращаются в тайные пароли
И разверзаются бездны
С людьми, готовыми умереть
За слово, живущее на языке,
За свет жизни в костях,
За мечты, трепещущие в горсти
 

Карл Сэндберг

Верования имеют значение. При исследовании человеческой деятельности нет ничего важнее, чем понять, во что верят действующие лица. Для многих ученых это методологическое рассуждение просто трюизм. Однако экономисты и политологи нередко им пренебрегают. В экономической теории основой для теоретизирования о рынках долго служило – и служит до сих пор – предположение об идеально информированных, совершенно рациональных и узко эгоистичных потребителях и производителях. В политическом анализе часто предполагается, что избирателям известны все существенные факты о политиках и политике и что политики точно знают, чего хотят их избиратели, и пытаются дать им желаемое. В действительности, однако, знание всегда и везде ресурс редкий, оно достается недешево и, следовательно, редко бывает в изобилии. Посему неизбежно, что люди действуют в более или менее плотном тумане неведения и неопределенности. Признание этой реальности улучшит понимание социального поведения и институтов[70]70
  Thomas Sowell, Knowledge and Decisions (New York: Basic Books, 1980).


[Закрыть].

Чтобы справиться с неопределенностью социальной среды, люди избирают различные формы убеждений. Некоторые убеждения конкретны, как расписание трамвая (продуктовый магазин на улице Вязов открывается в десять утра), или удостоверены авторитетом науки (воду можно разложить на молекулы кислорода и водорода). Другие расплывчаты, как философское миросозерцание (нужно стремиться к добродетели) или религиозные убеждения (кроткие наследуют землю). Между этими крайностями располагаются области представлений, в которых факты, ценности и благие пожелания сочетаются в самых разных пропорциях. «Мягкие» формы знания – знание здесь всего лишь то, во что верят люди, независимо от того, разделяют ли их представления другие, – направляют поведение людей порой еще в большей степени, чем «твердые». Идеология принадлежит к числу важнейших промежуточных видов мнений или убеждений.

Некоторые ученые, убежденные в том, что идеология является главнейшим из решающих факторов человеческой деятельности, особенно политических действий масс, приложили немало усилий, чтобы разобраться в этом вопросе. Более ста лет философы, историки, социологи и политологи пытались понять природу и значимость идеологии, выявить ее причины и следствия. Позднее ее значимость признали даже неоклассические экономисты, первоначально брезговавшие областью столь сомнительной и не поддающейся количественному выражению[71]71
  Douglass C. North, Structure and Change in Economic History (New York: Norton, 1981), pp. 45–58; James B. Kau and Paul H. Rubin, Congressmen, Constituents, and Contributors: Determinants of Roll Call Voting in the House of Representatives (Boston: Nijhoff, 1982); Joseph P. Kalt and M. A. Zupan, „Capture and Ideology in the Economic Theory of Politics,“ American Economic Review 74 (June 1984): 279–300; idem, „The Ideological Behavior of Legislators: Rational On-the-Job Consumption or Just a Residual?“ Harvard Institute for Economic Research, Discussion Paper Number 1043, March 1984. Ср.: Sam Peltzman, „Constituent Interest and Congressional Voting,“ Journal of Law and Economics 27 (April 1984): 181–210.


[Закрыть]. Несмотря на все усилия ученых, связь идеологии и политической экономии остается предметом противоречивым и слабо разработанным.

Для понимания роста государственного сектора важно понимание идеологии. Для того, чтобы придать смысл политическому прошлому, недостаточно простодушной аксиомы, что люди от природы эгоистичны и стремятся использовать государство для достижения своих личных целей. Эта аксиома не дает ответа на ключевые вопросы: что люди считают своим «личным интересом» и как они хотели бы использовать инструментарий государственной власти? Ответы на эти вопросы дают людям их идеологии. Таким образом, форму и частоту политических действий, формирующих процесс роста правительства, определяют идеологии – по крайней мере отчасти.