Текст книги "Терапия эмоциональных схем"

Терапия эмоциональных схем предполагает, что у людей есть внутренние теории эмоций и их регулирования. В данной терапии акцент делается на прояснении и модификации теории эмоций конкретного человека с использованием оценки или сократовского диалога, проверочных тестов, поведенческих экспериментов и других вмешательств, помогающих нормализовать эмоцию, переждать, связывать эмоции с ценностями и находить адаптивные способы их выражения и оценки. В социализации пациента соответственно модели терапии, терапевт отмечает, что сама по себе эмоция не может быть проблемой; таковой скорее является оценка, страх и потребность в избегании эмоции с помощью проблематичных стратегий контроля. Все люди иногда грустят, но лишь некоторые впадают в депрессию. Все тревожатся, но только у некоторых развивается генерализованное тревожное расстройство. У всех бывает иррациональный страх заражения, но лишь у некоторых начинается ОКР.

Модель эмоциональных схем обращает внимание на семь тем.

1. Болезненные и трудные эмоции универсальны.

2. Эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях.

3. Стоящие за эмоциями убеждения и стратегии (схемы) определяют влияние конкретной эмоции на рост или сохранение самой себя либо других эмоций.

4. Проблематичные схемы включают катастрофизацию эмоции, мысли о том, что она не имеет смысла, и рассмотрение ее как постоянной или неконтролируемой, постыдной, свойственной данному человеку и требующей, чтобы ее держали при себе.

5. Стратегии контроля эмоций, такие как попытки их подавить, игнорировать, нейтрализовать или устранить, употребляя психоактивные вещества либо переедая, помогают утвердить негативное убеждение, что эмоции – невыносимый опыт.

6. Выражение эмоций и их оценка полезны, поскольку способствуют их нормализации и универсализации, улучшают понимание, дифференцируют разные эмоции, ослабляют вину и стыд, укрепляют представление о том, что эмоции – выносимый эмоциональный опыт (Leahy, 2009b).

7. Научение тому, чтобы признавать болезненные эмоции и формировать толерантность к фрустрации, в терапии эмоциональных схем может пониматься как часть модели расширения возможностей человека, то есть роста самоэффективности и более глубокого осмысления жизни.

Давайте рассмотрим каждый из этих пунктов.

Болезненные эмоции универсальны

Терапия эмоциональных схем рассматривает трудные эмоции – грусть, тревогу, ревность, неприязнь и зависть – как универсальный опыт. Сложно представить человека, прожившего жизнь, не испытав каждую из них. Универсальность эмоции предполагает, что пациент не один (трудные эмоции бывают у каждого) и что болезненные эмоции – часть того, чтобы быть человеком и жить полной жизнью. Цель терапии – более полная жизнь; такая, в которой болезненные эмоции имеют свое место, признаются как часть того, чтобы быть человеком, и как эмоции, отражающие важные ценности. Не бывает «хороших» или «плохих» эмоций, как не бывает «хорошего» или «плохого» голода или возбуждения. Признание универсальности эмоций служит нормализации, подтверждению и поощрению принятия широкого спектра эмоций – вместо того, чтобы их осуждать, подавлять или избегать.

Цель терапии эмоциональных схем не в том, чтобы пациент почувствовал себя счастливым, избавился от грусти или тревоги. Это все равно что сказать человеку с генерализованным тревожным расстройством или ОКР, что цель терапии – устранить навязчивые мысли. Скорее цель в том, чтобы пациент смог признать болезненные и трудные эмоции, принять их как часть опыта полной жизни, оценить, не обесценивая, избежать катастрофизации эмоций и признать, что эмоции временны, а также использовать их как проводник в следовании важным для человека ценностям и достоинствам. Вместо того чтобы рассматривать терапию как попытку почувствовать себя хорошо, терапия эмоциональных схем помогает пациенту развить способность чувствовать все.

Признание болезненных эмоций частью человеческой жизни иногда проходит нелегко. Это может казаться банальностью, чем-то избитым и не стоящим упоминания. Но подтверждение, что жизнь трудна, а некоторые вещи в ней могут переживаться как невозможные и что отчаяние – эмоция, которую испытывал почти каждый, предполагает, что если это чувство есть почти у всех, должны быть и продуктивные способы совладения с ним. Если болезненные эмоции есть почти у каждого, значит, почти каждый их преодолевает. Если жизнь иногда переживается как ужасная, это не значит, что в жизни нет смысла и надежды.

Попытка нормализовать трудные эмоции и признать, что они – часть того, чтобы быть человеком, подразумевает, что людям не нужно воспринимать болезненные эмоции в качестве признака психопатологии или психического расстройства. Эмоции – не черты личности, они – опыт, который приходит и уходит; реакция на ситуацию или ее оценку. Как голод – не черта личности, так и эмоция может исчезать, когда меняются условия, модифицируются перспективы или перенаправляется внимание. Более того, универсальная природа эмоций предполагает, что в случае многих жизненных проблем болезненная эмоция – это признание проблемы.

Например, в конфликте с другом человек может чувствовать злость и грусть. Вероятно, это его человеческая реакция на разрыв близких отношений. Значит, происходящее имеет значение. Но человек может реагировать на произошедшее, преувеличивая природу конфликта и думая, что это навсегда, что это провал. Однако «увеличивающие» реакции на собственную реакцию на фрустрацию, гнев и грусть и есть то, что приводит к более длительным проблемам. Такому пациенту терапевт эмоциональных схем может сказать: «Многие из нас грустили бы (злились, были обижены), если бы это случилось. Вы человек, и это ваши чувства». Терапевт может спросить: «Я вижу, что ваша грусть имеет смысл, но мне интересно, почему она так сильна и что для вас значит, раз вы чувствуете себя настолько плохо?» Рефрейминг грусти, показ ее нормальности при одновременном исследовании интенсивности сообщает, что некоторую степень грусти можно признать частью человеческой жизни, а интенсивность грусти может быть исследована и, вероятно, модифицирована. Есть разница между «Почему вам грустно?» и «Почему вы чувствуете всепоглощающую грусть?»

Например, зависть – обычное чувство, из-за которого люди часто смущаются или чувствуют вину. Им трудно признавать свою зависть; они скорее сосредоточатся на человеке, которому завидуют, и на его недостатках. Зависть – осуждаемая эмоция; с ней часто связаны навязчивые мысли, вина, грусть и злость. Модель эмоциональных схем предполагает, что зависть – универсальная эмоция, которая может использоваться продуктивно или непродуктивно. Непродуктивное использование влечет за собой избегание человека, которому завидуют, его критику или попытку нанести ему ущерб. Навязчивые мысли, жалобы и чувство вины – тоже непродуктивные варианты использования зависти. Напротив, принятие зависти как части человеческой жизни, ее превращение в восхищение и стремление достичь того же, может стать мотивирующим и повышающим эффективность опытом. Такие проблематичные социальные эмоции, как ревность и зависть, более полно обсуждаются в главах 10 и 11, а пока достаточно того, что зависть не хороша и не плоха, это просто часть человеческой жизни.

Можно помочь пациентам в универсализации, рассматривая примеры эмоций в лирических песнях, поэзии, пьесах, романах или рассказах, которые они слышат от друзей и членов семьи. Например, ревность, еще одна осуждаемая эмоция, – тема многих литературных и музыкальных произведений. Людей она привлекает, потому что перекликается с их собственным опытом. Действительно, способность человека идентифицироваться с героями историй делает эти истории еще более привлекательными. Ведь там рассказывается «наша история».

Эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях

Терапия эмоциональных схем основывается на эволюционной модели, согласно которой эмоции и способы их выражения развились, потому что помогали защищать представителей биологических видов (Cosmides & Tooby, 2002; Ermer, Guerin, Cosmides, Tooby & Miller, 2006; Tooby & Cosmides, 1992). Эмоции – не патология или ненормальность, не признаки болезни (Nesse, 1994). Это генетически заданная, универсальная адаптация к вызовам в эволюционно релевантном окружении (Nesse & Ellsworth, 2009). Например, страх открытых пространств (часто характеризующий людей, страдающих агорафобией) был адаптивным в окружении, где открытые пространства означали опасность нападения хищников. Потенциальные предки людей, пересекавшие такие пространства, не учитывая опасность встречи с хищником, сильнее рисковали быть увиденными и атакуемыми и, таким образом, исчезнуть, не передав свои гены. Тревога перед публичным выступлением была адаптивной в первобытном окружении, где принятие на себя доминантной роли перед незнакомцами могло рассматриваться как оскорбление и угроза и, соответственно, привести к возмездию. Грусть была адаптивна, потому что говорила нашим предкам о том, что нет смысла продолжать действие, которое снова и снова приводит к неудаче. Гнев и агрессия были адаптивны, потому что помогали защищаться в борьбе с конкурирующими видами, способными захватить территорию и источники продовольствия, убить человека или его родню. Ревность была адаптивна, потому что защищала «родительское инвестирование», лишала соперников доступа к сексу и продолжению рода.

Терапия эмоциональных схем часто включает исследование того, какой смысл могла иметь эмоция с точки зрения эволюции. Например, беспокойство и тревога о безопасности детей могут иметь смысл, потому что у родителей, которые сильнее беспокоились о будущем потомства, оно с большей вероятностью выживало. Один из вопросов, которые можно задать: «А если бы у наших предков не было такой эмоции? Им грозили бы какие-то негативные последствия?» Например, у доисторических родителей, которые не беспокоились о своих малышах, не реагировали на их крик, дети с большей вероятностью могли удалиться в опасный лес, хищники могли напасть на них – и они не выжили бы, чтобы оставить потомство. У предков, не способных ревновать, «воровали» бы партнеров. Они могли не оставить потомства, потому что уменьшалась возможность передачи генов. Эмоция отвращения тоже была адаптивна, потому что помогала древним людям избегать заражения. Неприязнь к грязи – частому предмету страхов у людей с ОКР – была адаптацией, помогавшей избежать болезни, и может рассматриваться как еще одна форма бдительности (Tybur, Lieberman, Kurzban & DeScioli, 2013).

Кроме того, эволюционная модель подчеркивает автоматическую и рефлексивную природу эмоций. Терапевт может указать на то, что есть смысл в автоматическом и мгновенном характере страха высоты, который не полагается на осознание и намерение. Отскочить от края утеса более адаптивно, чем ждать и думать об этом. И страх змей, проявляющийся в моментальной панике и отскакивании назад, адаптивнее, чем спокойное, более разумное принятие решения о том, ядовита ли змея. Таким образом, первая реакция человека может быть естественным ответом, несмотря на его ум и знания. Эмоции тем и хороши, что способствуют быстрой реакции. Они предупреждают, мотивируют, побуждают, характеризуются автоматизмом и знанием без раздумий (Hassin, Uleman & Bargh, 2005). Действуя медленно, они не могли бы эффективно помогать нашим предкам избегать опасности и спасаться от хищников. Эмоции – первые реакции, которые быстро разворачивают действия спасения и удаления. Они существуют потому, что спасали жизни. В современной ситуации эмоции могут выглядеть чрезмерными реакциями, но они сформировались, так как их быстрое и мощное действие было полезно для выживания видов.

Сообщение пациентам заключается в том, что эмоции – нечто, существовавшее тысячелетиями в эволюционном процессе благодаря своей адаптивности. Страх незнакомцев, страх перед открытыми пространствами, грусть потери, отчаяние из-за неудачи, потеря интереса в сексе, злость на обиду – все эти эмоциональные реакции адаптировались к проблемам в эволюционно релевантном окружении.

Рассмотрим, например, женщину с нервной булимией, которая заявляет, что чувствует себя «голодающей», если не ела несколько часов. Она начинает тревожиться, паникует и объедается. Какой смысл могут иметь данная последовательность эмоций и поведение с эволюционной точки зрения? Ответ заключается в том, что вплоть до прошлого века подавляющее большинство людей жили на уровне прожиточного минимума; голод и плохое питание были типичны, обжорство в таких условиях редко рассматривалось как проблема. Отдельные люди, наголодавшись, могли объесться (и по совпадению имели более медленный обмен веществ) и так с большей вероятностью избегали голода. Гиперреакция на чувство голода в виде паники была адаптивна в условиях эволюции, как и медленный обмен веществ, потому что калории накапливаются, и это спасает от голода. Тут мы снова возвращаемся к вопросу: как эта эмоция могла быть адаптивной для наших предков? Другими словами, что в эмоции хорошего?

Социальные эмоции, такие как унижение, ревность и зависть, тоже могут рассматриваться с точки зрения эволюции. Унизить коллегу в иерархии доминирования – значит транслировать остальным членам группы, что этот человек больше не пользуется даваемыми статусом привилегиями или даже членством в группе. Таким образом, страх унижения – естественный страх, потому что потеря статуса или исключение из группы приводит к потере ресурсов и защиты (Gilbert, 1992, 2000b, 2003). Зависть тоже может рассматриваться в эволюционном ключе (Hill & Buss, 2008). Так как наши предки принадлежали к иерархиям доминирования, потеря статуса, которую человек мог переживать в сравнении с другим членом группы, который статус получал, уменьшала количество преимуществ, которые он мог иметь. Члены группы с более высоким статусом получали больший доступ к потенциальным сексуальным партнерам и еде, а также привилегии в том, чтобы за ними ухаживали другие члены группы, и значит, больше шансов иметь потомство. Статус давал реальные преимущества. Более того, борьба за статус (что характерно для завистливых людей) будет естественной реакцией, потому что способность двигаться вверх дает вышеописанные преимущества. И далее: незаслуженный более высокий статус или привилегия может активировать естественное предпочтение честности или справедливости в распределении благ, что приводит к попыткам восстановить справедливость, наказывая или отвергая тех, кто представлялся получившим неположенные ему преимущества (Boehm, 2001). Так, вместо чувства вины или смущения из-за зависти в терапии эмоциональных схем у пациентов поощряют понимание эволюционной ценности данной эмоции и естественной тенденции включаться в борьбу за доминирование, возможности того, что зависть может мотивировать становиться более эффективными и стратегически действующими (вместо того чтобы без конца думать, избегать, жаловаться).

Эволюционная модель эмоций обращается к ряду проблематичных представлений об эмоциях (например, эмоциональных схем). Если происхождение эмоций эволюционное и адаптивное, это может помочь в нормализации эмоций, смягчить чувство вины, помочь людям понять, почему они чувствуют то, что чувствуют, подтвердить, что эмоции имеют смысл, принять, что эмоции – это естественные реакции. Но эволюционная модель не предполагает, что люди не способны изменить свои эмоциональные реакции на ситуации или модифицировать их, когда они активизировались (Pinker, 2002). Скорее эволюционная модель – первый шаг, чтобы помочь пациентам признать: они переживают естественные реакции (которые могут быть перенастроены), а используя множество техник, доступных в терапии эмоциональных схем, могут изменить свои эмоциональные реакции.

Например, рассмотрим эмоциональную реакцию застенчивого пациента, когда он в первый раз встречает незнакомцев. Пациент может сообщить, что тревожится и не чувствует себя в безопасности. Интерпретация с эволюционной точки зрения может сообщить ему, что чувства тревоги и незащищенности имели смысл для предков, когда незнакомцы могли нести угрозу или убить. Первыми реакциями, которые могли у них возникнуть, были тревога, неуверенность, стремление избежать встречи. Кроме того, социальная тревога может поддерживаться «умиротворяющим» поведением: тихим голосом, опущенными глазами, изменением позы, извинениями и колебаниями в выражении своего мнения (Eibl-Eibesfeldt, 1972). Такое поведение сообщит незнакомцам, что человек не представляет угрозы. Это будет автоматическим первоначальным эволюционным откликом. Но в терапии эмоциональных схем возникают вопросы. Как автоматический эволюционный отклик становится гиперреакцией на актуальную ситуацию? Являются ли угрозой члены группы, с которой предстоит встретиться пациенту? Они убийцы? Есть ли у них желание унизить пациента? Эмоции настоящие, но они могут быть основаны на ложной тревоге, говорящей о настоящих опасностях, с которыми сталкивались наши предки и которых сейчас нет. Эти реакции срабатывали в прошлом, а сейчас неэффективны. Они могут быть правильными реакциями, но в неподходящее время. Хотя сигналящие об угрозе эмоции основаны на стратегии «лучше перестраховаться, чем проворонить», их чрезмерное распространение может помешать человеку жить продуктивно и получать важный опыт. Знание пациентом того, что он испытывает эмоцию, и того, почему она возникла, необязательно должно привязывать его к этой эмоции.

В данной книге в ходе обсуждения модели эмоциональных схем фокус делается на грусти и тревоге. Но, как отмечалось ранее, социальные эмоции, такие как стыд, вина, унижение, ревность и зависть, – повсеместный и беспокоящий опыт. В целях экономии места в главах 10 и 11 я сосредоточусь на ревности и зависти – в основном потому, что в литературе по когнитивно-поведенческой терапии им уделено меньше внимания, а также потому, что эти сильные эмоции могут приводить к абьюзу, убийству и суициду. Ведь из-за этих чувств люди убивают.

Представления об эмоциях определяют их воздействие

Модель эмоциональных схем предполагает, что представления человека о длительности, подконтрольности, переносимости, понятности, нормальности и других характеристиках эмоций влияет на то, будет ли он тревожиться по поводу испытываемой эмоции или способен выдерживать ее как временный внутренний опыт. Эта модель помогает пациентам распознавать, как конкретные интерпретации и суждения об эмоциях способны ускорить последовательность неадаптивных копинг-стратегий, которые парадоксальным образом поддерживают негативные представления об эмоциях. Любая категория эмоциональных схем приводит к трудностям в выдерживании эмоционального опыта. Как встревоженный человек может быть необъективен при определении угрозы в своем окружении («Самолет упадет», «Надо мной посмеются», «Партнер меня бросит»), подобный процесс происходит и во внутреннем опыте. Для многих людей с тревожными или депрессивными расстройствами само переживание тревоги является угрожающим. Человек с паническим расстройством верит, что нарастание его тревоги – знак того, что у него будет сердечный приступ или он сойдет с ума. Это нужно немедленно проконтролировать. Женщина в состоянии депрессии, которая, оставшись одна, чувствует грусть, верит, что грусть невыносима и является знаком того, что жить на свете не стоит. Она верит, что должна немедленно избавиться от этой эмоции, и поэтому все время думает, пытаясь понять, что происходит. Женщина с ОКР верит, что нарастание у нее тревоги и наплыв мыслей, когда она касается «зараженной» поверхности, – признаки того, как невыносимо это действие. В каждом случае опыт переживания тревоги рассматривается как угрожающий, ужасный и предвещающий рост опасности. И в каждом случае данный опыт подобен сигнализации, срабатывающей на дым. Это ложная тревога. Пациент с негативными схемами эмоций думает, что дымовая сигнализация – это пожар. Сам сигнал опасен. Такова форма мышления: «Если я тревожусь, значит, должна быть опасность».

Здесь можно поспорить. Функциональность тревоги в том, что она мотивирует человека что-то предпринять, чтобы избежать ситуаций, которые действительно могут оказаться опасными. В крайнем случае просто мысль о том, что нечто опасно, может дать мотивацию (необходимый дискомфорт), чтобы сделать что-то другое. Это вроде компьютера, который регистрирует или замечает приближение ракеты. Если в программном обеспечении нет инструкции, как этого избежать, компьютер – лишь обращенная в мир камера. Дисфункциональные эмоциональные схемы (тревога нарастает бесконтрольно и не может быть принята) были адаптивны постольку, поскольку они автоматически (без раздумий и задержки) активизировали защитные и наступательные реакции. Без них мы не выжили бы как вид.

Эмоции – реакция в некоем контексте. Грусть возникает, когда человек переживает потерю; страх – реакция на смертельную угрозу, тревога – на возможную неудачу, злость – на унижение и оскорбление. У каждой эмоции есть своя причина: человек грустит о том, что он один; злится на то, что его оскорбили. Прояснение целей, которые заблокированы или находятся под угрозой, помогает пациенту идентифицировать вопросы, относящиеся к эмоции. Например, сердиться из-за транспорта – значит, возможно, переоценивать «появление в месте назначения вовремя», испытывая сильную неприятную эмоцию. Дальнейшее исследование, о чем эта злость, может привести к проблематичным мыслям (например: «Эти люди идиоты», или «Ну что они стоят на пути?», или «Я никогда не добиваюсь, чего хочу»). Эмоции имеют цель; исследование назначения эмоций и стоящего за ними смысла помогает их модифицировать.

Иногда пациенты чрезмерно идентифицируются с эмоцией («Я злой человек», «Я грустный»), вместо того чтобы учитывать контекст ее возникновения («Я сержусь, потому что думаю, что меня кто-то оскорбил»). Некоторые люди рассматривают свои эмоции как черты, которые останутся у них всегда. Это похоже на то, как многие рассматривают свою возможность действовать как нечто зафиксированное либо способное постепенно меняться (Chiu, Hong & Dweck, 1997; Dweck, 2000).

Ценность помещения эмоции в контекст в том, что это способствует большей гибкости при оценке эмоции и реакции на нее (Hayes, Jacobson & Follette, 1994; Hayes et al., 2006, 2012). Поскольку каждый из нас испытывает разнообразие эмоций, нет особого смысла идентифицировать свое Я с конкретной эмоцией. Если эмоции – это не Я, должно быть что-то в ситуации или в том, как ее оценивают, что ведет к такой реакции. Ситуации и оценки могут меняться, эмоции тоже. Это имеет прямое отношение к оценке эмоции, потому что поднимает вопрос ее постоянства во времени, а также уникальности эмоции в конкретной ситуации или ее интерпретации и той степени, в которой эмоции способны меняться. Терапия эмоциональных схем подчеркивает контекст эмоции, ее изменчивость, интерпретацию контекста и возникающие реакции регуляции.

Часто эмоциональные схемы и стратегии регулирования эмоций – это проблемы, а не решения

Пациенты могут считать, что проблема заключается в ситуации («реальности») либо в испытываемых ими эмоциях. Например, мужчина, сидящий один в своей квартире, может думать, что он один и в этом проблема. А то, что он один, значит, что ему должно быть одиноко и грустно. В результате он боится возникновения таких чувств и упорно избегает оставаться в одиночестве, цепляясь за саморазрушительные отношения. В его голове быть одному автоматически означает включение негативных мыслей вроде: «Наверное, я один потому, что я неприятный человек», «Я никому не нужен», «Я всегда буду одиноким». В этой ситуации реальность одиночества «должна» приводить к депрессии. В отличие от представления, что такая ситуация должна привести к грусти и одиночеству, он может считать, что большая проблема – говорить себе о том, что он одинок. Таким образом, более традиционные техники когнитивной терапии способны помочь направить мужчину в сторону оценки тенденции к сверхгенерализации, катастрофизации, навешиванию ярлыков и занятию предсказаниями. Возможно, не надо менять ситуацию (или избегать ее), а скорее развивать более адаптивные способы ее рассмотрения.

При этом с тех пор, как ощущения грусти, одиночества, пустоты и отчаяния активизировались, этот человек может начать использовать их проблематичные «решения». Сюда входят такие стратегии, как попытка подавления, игнорирования, нейтрализации или устранения эмоций с помощью психоактивных веществ или переедания. Или он будет снова и снова думать на тему, «как мне решить эту проблему самостоятельно». Веря, что трудные эмоции можно устранить мгновенно, он думает, что такое решение – единственное. Однако решения сами стали проблемами вместе с проблематичными схемами.

Так как применяемые стратегии контроля эмоций снижают их интенсивность лишь на время, эмоции возвращаются, подтверждая, что проблема сложнее, чем мужчина думал. Он может активизировать использование таких стратегий, как навязчивые мысли или алкоголь, но эмоции все равно возвращаются. Тогда уже мысль об их возвращении заставляет его еще больше тревожиться и сильнее бояться своих чувств, а грусть, тревога и отчаяние усиливаются.

В отличие от проблематичных стратегий контроля эмоций, используемых этим одиноким мужчиной в своей квартире, терапевт эмоциональных схем помогает усвоить наличие и разнообразие стратегий, которые не подавляют эмоции, а учат думать и действовать, принимая их как данность. Например, терапевт может предложить этому человеку принять эмоцию как «фоновые помехи», звук или песню «на заднем плане», пока он занимается другими делами. Наблюдая за эмоцией (как он наблюдал бы за фоновым шумом), он учится принимать ее как временный опыт, при этом отдаваясь другому опыту. Таким образом, пациент может использовать осознанность, отстраняясь от эмоции и «слыша мелодию», которая играет. Отстранение позволяет пациенту наблюдать, как эмоция приходит и уходит. Кроме того, другие дела могут стать вознаграждением: прослушивание музыки, упражнения, чтение, тренировки, общение с друзьями, планирование. Все это может происходить, пока эмоция «играет на заднем плане». То есть пока мужчина находится в своей квартире с болезненными эмоциями на заднем плане, он способен выполнять упражнения, активизирующие позитивные эмоции, например упражняться в благодарности. Сосредоточившись на ней, он перестанет подавлять переживание одиночества и скорее признает, что его жизнь достаточно велика, чтобы вмещать весь спектр чувств.

Валидация влияет на другие эмоциональные схемы

Терапия эмоциональных схем подчеркивает важность одобрения со стороны терапевта и самоодобрения пациента. Валидация здесь понимается как признание элемента правды в мыслях и чувствах человека. Другими словами: «Я понимаю, почему ты так думаешь и почему в твоих мыслях и чувствах есть смысл». Например, пациент, который жалуется на чувство одиночества, грусть и отчаяние, когда находится один в квартире, сообщает о своих мыслях и чувствах по этому поводу. Подтверждающий терапевт может сказать: «Я могу понять, почему вы думаете, что ваше одиночество будет длиться вечно, и почему это вас сильно огорчает». Подтверждение не равносильно согласию. Терапевт не говорит: «Ваше одиночество будет длиться бесконечно». Он скорее скажет: «В ваших чувствах есть смысл, а учитывая ваши мысли, есть смысл и в том, что вы чувствуете себя обескураженным». Валидация – это попытка быть зеркалом, отражающим мысли и чувства пациента. Но оно не только зеркалит происходящее у пациента внутри, но и предлагает окно для иного опыта, другого смысла и эмоций.

Наше исследование, подробно описанное в главе 3, показывает, что валидация коррелирует с большинством других измерений терапии эмоциональных схем. Пациенты, которые верят, что их одобряют, верят и в то, что могут выражать свои эмоции, что их эмоции не являются неподконтрольными, в них есть смысл, и что они могут выдерживать смешанные эмоции, принимать переживаемое. Кроме того, одобрение связано с меньшим количеством навязчивых мыслей и обвинений, более низким уровнем депрессии и тревоги.

Почему одобрение эмоций человека так важно? Неудивительно, что выражение и одобрение близки, хотя выражение само по себе не очень коррелирует с депрессией, тревогой, навязчивыми мыслями и большинством других эмоциональных схем. В противоположность теориям эмоций, основанным на катарсисе, имеет значение не просто выражение эмоций, но и когнитивные компоненты одобрения. Например, человек, получающий подтверждение, понимает, что выражает эмоции, но они не выйдут из-под контроля и не будут длиться вечно. Вероятно, потому что выражение без одобрения лишь переживается как все, утрачивающие силу (и фрустрирующие), приводя к росту интенсивности выражения. Далее это приводит к большей депрессии, тревоге и злости. Выражение с подтверждением позволяет человеку верить, что в его эмоциях есть смысл и что другие люди могут чувствовать то же самое. Так как навязчивые мысли часто представляют собой стратегию придания эмоции смысла, валидация может «замкнуть» повторяющуюся фиксацию на мысли или чувстве: «Если для вас в моих эмоциях есть смысл, в них должен быть смысл». Одобрение достигает важных целей. Парадоксальным образом некоторые люди не хотят одобрять того, кто жалуется; они утверждают, что одобрение лишь поощрит постоянные жалобы. Хотя интуитивно в этом можно видеть смысл, обоснование спутывает выражение и одобрение. Если человек выражает неприятные чувства в надежде получить одобрение и если одобрение происходит, дальнейшее выражение ни к чему. Это подобно постулату теории привязанности: постоянный плач ребенка, не получающий ответа, приводит к тому, что плач продолжается, а успокоение плачущего младенца «завершает систему», как мог бы казать Боулби (Bowlby, 1969, 1973, 1980). Валидация завершает и систему, в которой идет поиск разделенного смысла.

Проблемные убеждения относительно валидации я рассматриваю в главе 6. Терапия эмоциональных схем подчеркивает валидацию не только как ценный компонент терапевтических отношений, но и как действенное орудие модификации эмоциональных схем, устранения проблематичных стратегий регуляции эмоций. Терапевт эмоциональных схем будет часто говорить в своих комментариях, что в эмоциях пациента есть смысл, а его убеждения (если они верны) могут быть беспокоящими, что другие могут чувствовать то же самое, что важно быть услышанным и понятым.