Текст книги "Кусака"

Глава 2
Великая Жареная Пустота

Джесси Хэммонд, по своему обыкновению, проснулась примерно за три секунды до того, как на столике у кровати зазвенел будильник. Когда он замолчал, Джесси, не открывая глаз, потянулась и ладонью пришлепнула кнопку звонка. Принюхавшись, она уловила манящий аромат бекона и свежесваренного кофе. «Завтрак готов, Джесс!» – позвал из кухни Том.

– Еще две минутки. – Она зарылась головой в подушку.

– Две большие минутки или две маленькие?

– Крохотные, малюсенькие. – Джесси заворочалась, устраиваясь поудобнее, и почувствовала чистый, пряный запах мужа, исходивший от второй подушки. – Ты пахнешь как щенок, – сонно проговорила она.

– Не понял.

Джесси открыла глаза, увидела яркие полоски света, падавшего сквозь жалюзи на противоположную стену, и немедленно зажмурилась.

– Как насчет глазуньи? – спросил Том.

Они с Джесси легли почти в два часа ночи, засидевшись за бутылкой «Блю нан». Но он всегда был легок на подъем и любил готовить завтрак, а Джесси даже в лучшие дни требовалось время, чтобы прийти в себя и раскачаться.

– Мне недожарь, – ответила она и снова попыталась открыть глаза.

Ослепительный свет раннего утра опять предвещал гнетущий зной. Всю прошлую неделю один девяностоградусный[4]4
   По шкале Фаренгейта.


[Закрыть] день сменялся другим, а сегодня по девятнадцатому каналу синоптик из Одессы предупредил, что температура может перевалить и за сто. Джесси понимала: жди неприятностей. Лошади впадут в сонное оцепенение и не притронутся к корму, собаки сделаются злыми и начнут без причины кидаться на людей, а у кошек наступит затяжная полоса безумия, они одичают и будут отчаянно царапаться. Со скотом тоже хлопот не оберешься, а ведь быки, чего греха таить, опасны. Вдобавок самый сезон для бешенства. Джесси боялась, что чья-нибудь кошка или собака погонится за диким кроликом или луговой собачкой, будет укушена и занесет бешенство в городок. Всем домашним и прирученным животным, каких только сумела вспомнить Джесси, она уже сделала прививку, но в округе всегда находились люди, которые не приносили своих любимцев на вакцинацию. Джесси решила, что сегодня надо взять пикап и поехать в один из небольших поселков близ Инферно (например, в Клаймэн, Ноу-Триз или Нотч-Форк), чтобы рассказать людям об опасности бешенства.

– Доброе утро. – Том стоял над ней, протягивая кофе в синей фаянсовой кружке. – Выпей, придешь в себя.

Джесси села и взяла чашку. Кофе, как всегда, когда его готовил Том, оказался чернее черного. Первый глоток заставил ее скривиться, второй ненадолго задержался на языке, а третий разослал по телу заряд бодрости. И это, надо сказать, пришлось очень кстати. Она никогда не была «жаворонком», но, оставаясь единственным ветеринаром в радиусе сорока миль, давным-давно усвоила, что ранчеро и фермеры поднимаются задолго до того, как солнце окрасит румянцем небосклон.

– Прелесть, – удалось выговорить ей.

– Как обычно.

Том едва заметно улыбнулся, подошел к окну и раздвинул занавески. В стеклах очков засияло ударившее ему в лицо красное пламя. Он посмотрел на восток, за Селеста-стрит и Репаблика-роуд, на среднюю школу имени Престона, прозванную Душегубкой, – уж очень часто ломались там кондиционеры, – и улыбка начала таять.

Джесси знала, о чем думает Том. Они говорили об этом накануне вечером, уже не в первый раз. Вино «Блю нан» приносило облегчение, но не исцеляло.

– Иди-ка сюда. – Джесси поманила мужа к кровати.

– Бекон остынет, – ответил он, неторопливо растягивая слова, как и подобает уроженцу Восточного Техаса.

Джесси же говорила бойко, так как выросла на западе штата.

– Пусть хоть замерзнет.

Том отвернулся от окна, ощутив голой спиной и плечами теплые солнечные полосы. Он был в удобных линялых брюках защитного цвета, но еще не успел натянуть носки и ботинки. Муж прошел под вентилятором, лениво вращавшимся на потолке спальни, и Джесси, облаченная в чересчур просторную для нее бледно-голубую рубашку, подалась вперед и похлопала по краю кровати. Когда Том сел, она принялась сильными загорелыми руками разминать ему закаменевшие от напряжения плечи.

– Все обойдется, – спокойно сказала она мужу. – Это еще не конец света.

Он молча кивнул, но вышло это не слишком убедительно. Тому Хэммонду исполнилось тридцать семь. Он был чуть выше шести футов, худощав и в отличной форме, если не считать небольшого брюшка, требовавшего утренних пробежек и упражнений для пресса. Светло-каштановые волосы, отступая к темени, открывали то, что Джесси называла «благородным челом», а очки в черепаховой оправе придавали Тому вид интеллигентного и слегка испуганного школьного учителя, кем он, собственно, и был: в течение одиннадцати лет Том преподавал общественные науки в средней школе имени Престона. Теперь же, с надвигающейся смертью Инферно, его педагогическая деятельность заканчивалась. Одиннадцать лет Душегубки. Одиннадцать лет он наблюдал смену лиц. За эти годы Том так и не поборол своего злейшего врага. Тот по-прежнему был здесь, он был вечен, и Том каждый день видел, как этот враг старательно сводит к нулю все его усилия.

– Ты сделал все, что мог, – сказала Джесси. – Ты же знаешь.

– Пожалуй.

«Или нет?» Уголок рта изогнулся книзу в горькой улыбке, а в глазах засветилась печаль. Через неделю, считая с завтрашнего дня, школа будет закрыта, и Том останется без работы. Во всем штате на его анкеты откликнулись только одним предложением разъездной работы – проверять грамотность иммигрантов, которые кочуют с места на место, собирая урожай дынь. Правда, он знал, что мало кто из его коллег уже нашел новое место, но пилюля от этого не становилась слаще. Ему прислали красивое письмо с гербовой печатью штата. Там говорилось, что средства, выделяемые на нужды образования в следующем году, будут урезаны и в настоящее время прием учителей на работу прекращен. Поскольку Том так долго проработал в этой системе, его, конечно, поставят на очередь как претендента, спасибо, сохраните это письмо. Многие его товарищи по несчастью получили такие же уведомления и отправили их на хранение в корзину для мусора.

Но Том Хэммонд знал: рано или поздно что-нибудь подвернется. Экзаменовать рабочих-переселенцев, честно говоря, не так уж и плохо, но переезды отнимут уйму времени. Весь прошлый год Тома денно и нощно грызли воспоминания обо всех учениках, которым ему довелось преподавать общественные науки, – их были сотни, от рыжеволосых сынов Америки до меднокожих мексиканцев и апачей с глазами, как пулевые отверстия. Сотни – обреченный на гибель товар, влекущийся по бесплодным, изрезанным колеями землям. Том проверял: за одиннадцать лет, притом что в старших классах учились от семидесяти до восьмидесяти человек, только триста шесть ребят были зачислены первокурсниками в колледж штата или технический колледж. Остальные уехали или пустили корни в Инферно, чтобы работать на руднике, пропивать получку и растить ораву детворы, которой, вероятно, предстояло повторить судьбу родителей. Но рудник закрылся, а тяга к наркотикам и криминальной жизни больших городов усилилась даже в Инферно. В течение одиннадцати лет перед Томом мелькали лица: мальчики – шрамы от ножа, татуировки, натужный смех, девочки – испуганные глаза, обкусанные ногти, а в животе уже растет, тайно шевелясь, младенец.

Одиннадцать лет… и вот сегодня – финал. Старшеклассники выйдут с последнего урока, и все закончится. Тома неотступно преследовало сознание того, что он может вспомнить, вероятно, человек пятнадцать ребят, избежавших Великой Жареной Пустоты. Так окрестили пустыню между Инферно и мексиканской границей, но Том знал, что это еще и состояние духа. Великая Жареная Пустота способна высосать из черепа подростка мозг, заменив его наркотическим туманом, выжечь честолюбие и иссушить надежду. Вот что буквально убивало Тома: на протяжении одиннадцати лет он сражался с Великой Жареной Пустотой, и она неизменно побеждала.

Джесси продолжала массаж, но мышцы Тома не расслаблялись. Она знала, о чем думает муж. О том самом, что медленным огнем жгло ему душу, обращая ее в золу.

Неподвижный взгляд Тома устремился на полосы, пламеневшие на стене. «Еще бы три месяца. Только три!» Он вдруг увидел потрясающую картину: день, когда они с Джесси окончили Техасский университет и вышли в поток солнечного света, готовые потягаться со всем миром. Казалось, с тех пор прошла вечность. В последнее время Том часто думал о Роберто Пересе; лицо мальчика стояло у него перед глазами.

– Роберто Перес, – сказал он. – Помнишь, я говорил про него?

– Что-то такое было.

– Он учился у меня в выпускном классе шесть лет назад. Парень жил на Окраине, и оценки у него были не очень высокие, но мальчишка задавал вопросы. Он хотел знать. Но сдерживался, чтобы не написать контрольную слишком хорошо, потому что это стало бы проявлением заинтересованности. – На лице Тома вновь появилась горькая улыбка. – В тот день, когда Роберто получил аттестат, его уже поджидал Мэк Кейд. Я видел, как Перес сел в «мерседес». Они уехали. Потом его брат сообщил мне, что Кейд нашел Роберто работу в Хьюстоне. Платят хорошо, но что за работа – не вполне понятно. Однажды брат Роберто пришел ко мне и рассказал: мальчика прикончили в хьюстонском мотеле, выстрелили в живот из дробовика. Неудачная попытка продать кокаин. Но семья Перес не винила Кейда, какое там! Ведь Роберто посылал домой уйму денег. Кейд подарил мистеру Пересу новый «бьюик». Иногда после занятий я проезжаю мимо дома Пересов; «бьюик» стоит во дворе перед домом, на бетонных плитах.

Том резко встал, подошел к окну и снова раздвинул занавески. Он чувствовал, как жара за стенами дома набирает силу, видел, как дрожит, поднимаясь от песка и бетона, разогретый воздух.

– На последнем уроке у меня будет класс, где есть двое ребят, напоминающих мне Переса. Ни тот ни другой ни разу не получали за контрольную работу больше тройки с минусом, но я же вижу их лица. Мальчики слушают, что-то откладывается. Но оба делают ровно столько, сколько надо, чтобы не вылететь из школы. Ты, вероятно, знаешь их: это Локетт и Хурадо. – Он взглянул на жену.

Джесси кивнула. Она не впервые слышала от Тома эти фамилии.

– Ни тот ни другой не захотели поступать в колледж, – посетовал Том. – Когда я предложил попробовать, Хурадо расхохотался мне в лицо, а Локетт посмотрел так, словно я вывалился из собачьей задницы. Но завтра они учатся последний день, понимаешь? Кейд будет их ждать. Я знаю.

– Ты сделал все, что мог, – сказала Джесси. – Дальше их забота.

– Правильно. – Том стоял в обрамлении малинового света, словно на фоне домны. – Этот город, – тихо проговорил он. – Этот проклятый, богом забытый город. Здесь ничто не может расти. Господь свидетель, я начинаю верить, что здесь от ветеринара толку больше, чем от учителя.

Джесси попыталась улыбнуться, но не слишком успешно.

– Ты занимайся своим скотом, а я займусь своим.

– Угу. – Вымученно улыбаясь, Том вернулся к кровати, обхватил затылок Джесси ладонью, так, что пальцы утонули в темно-каштановых, коротко подстриженных волосах, и поцеловал жену в лоб. – Я люблю тебя, док. – Он прижался щекой к волосам Джесси. – Спасибо, что выслушала.

– И я тебя люблю, – ответила она и обняла мужа.

Они посидели так. Через минуту Джесси поинтересовалась:

– А как там яичница?

– И правда. – Том выпрямился. Выражение его лица смягчилось, но глаза оставались тревожными, и Джесси знала: каким бы хорошим учителем ни был Том, себя он считал неудачником. – Похоже, она уже не только поджарилась, но и остыла. Давай наконец позавтракаем!

Джесси выбралась из кровати и проследовала за мужем через короткий коридор на кухню. Там под потолком тоже крутился вентилятор. Шторы на западных окнах Том задернул. Свет в той стороне еще отливал алым, но небо над Качалкой становилось все бледнее. Том уже давно наполнил четыре тарелки беконом с яичницей (сегодня болтуньей, а не глазуньей) и тостами. Тарелки ждали на круглом столике в углу.

– Подъем, сони! – крикнул Том в сторону детской, и Рэй что-то промычал в ответ без всякого энтузиазма.

Джесси подошла к холодильнику и щедро плеснула молока себе в кофе, а Том включил радио, чтобы поймать Форт-Стоктон, откуда в половине седьмого передавали новости. В кухню вприпрыжку вбежала Стиви.

– Мам, сегодня лошадкин день! – сказала она. – Мы едем к Душистому Горошку!

– Едем, едем. – Джесси поражало, как можно быть с утра такой энергичной, даже если тебе всего шесть лет. Она налила дочке стакан апельсинового сока, а малютка, одетая в ночную рубашку с надписью «Техасский университет», взобралась на стул, уселась на самом краешке, болтая ногами, и принялась за тосты. – Как спалось?

– Хорошо. Можно мне сегодня покататься на Душистом Горошке?

– Может быть. Посмотрим, что скажет мистер Лукас.

Джесси надумала съездить к Лукасам, которые жили примерно в шести милях западнее Инферно, и устроить тщательный осмотр их золотистому паломино[5]5
   Паломино – лошадь золотисто-соловой масти.


[Закрыть]. Душистый Горошек был существом деликатным, Тайлер Лукас и его жена Бесси изрядно намучились, пока вырастили жеребенка. Кроме того, Джесси знала, как Стиви ждет этой поездки.

– Давай завтракай, ковбойша, – сказал Том. – Чтобы усидеть на диком коне, понадобятся силы.

Они услышали, как в гостиной ожил телевизор, и тут же загрохотал рок. В другой половине дома находилась спутниковая антенна, которая принимала почти триста каналов, связывая Инферно со всеми частями света.

– Отставить телевизор! – крикнул Том. – Иди завтракать!

– Только минуточку! – по обыкновению, взмолился Рэй, бывший теленаркоманом и питавший особое пристрастие к скудно одетым моделям из видеоклипов MTV.

– Кому говорю?!

Телевизор со щелчком выключили, и в кухню вошел Рэй Хэммонд четырнадцати лет от роду. Он был тощий, долговязый, глазастый (совсем как я в его возрасте, подумал Том) и носил очки, увеличивавшие глаза: не сильно, но достаточно, чтобы заработать в школе кличку Рентген. Он жаждал контактных линз и телосложения Арнольда Шварценеггера; первое было ему обещано после шестнадцатилетия, а второе стало бредовой мечтой, достичь которой нельзя никаким культуризмом. Светло-каштановые волосы Рэй коротко стриг, лишь на макушке торчали выкрашенные в оранжевый цвет шипы – уговорить его избавиться от них не удалось ни отцу, ни матери. Рэй был гордым обладателем нескольких пестро-полосатых рубах и вареных джинсов, которые заставляли Тома с Джесси думать, что, совершив полный круг, шестидесятые вернулись. Сейчас, однако, Рэй был облачен лишь в ярко-красные пижамные штаны. Желтоватая впалая грудь оставалась открытой.

– Доброе утро, пришелец, – сказала Джесси.

– Добгое утго, пгишелец, – спопугайничала Стиви.

– Привет. – Рэй плюхнулся на стул и зевнул во весь рот. – Сок. – И протянул руку.

– Пожалуйста.

Джесси налила ему сока, передала через стол и посмотрела, как сын вылил содержимое стакана в широко раскрытый рот. Рэй, который даже в промокшей насквозь одежде весил всего около ста пятнадцати фунтов, ел и пил быстрее оравы голодных ковбоев. Мальчик занялся яичницей с беконом.

Сосредоточенная атака на тарелку преследовала определенную цель. Под утро Рэю приснилась Белинда Соньерс, блондиночка, которая на английском сидела за соседней с ним партой, и подробности сна все еще оставались в памяти. Если бы у него встало прямо здесь, во время завтрака, при предках, возникла бы неловкая ситуация, поэтому мальчик сконцентрировался на еде, которую считал самым распрекрасным делом после секса. Не то чтобы он имел опыт, конечно. Прыщей у Рэя выскакивало столько, что на следующие несколько тысячелетий он мог забыть о половых контактах. Рэй до отказа набил рот тостом.

– Где пожар? – спросил Том.

Сын чуть не подавился, но сумел проглотить тост и накинулся на яичницу: эфемерный эротический сон снова заставил его «карандаш» дернуться. Правда, через неделю (считая от сегодняшнего дня) он сможет забыть и о Белинде Соньерс, и обо всех прочих кошечках, дефилирующих по коридорам средней школы имени Престона. Школу закроют, двери запрут, сны превратятся в горячую пыль. Но по крайней мере, впереди лето – уже хорошо. Хотя, если учесть, что весь город прикрывает дела, лето обещает быть столь же занятным, как расчистка чердака.

Джесси с Томом уселись за стол, и Рэй сумел наконец обуздать свои мысли. Стиви, сияя на солнце красными шариками в русых волосах, уплетала завтрак. Она понимала, что девочки-ковбои в самом деле должны быть очень сильными, чтобы объезжать диких лошадей, но Душистый Горошек такой славный конек, ему и в голову не придет брыкаться и сбрасывать наездницу. Джесси взглянула на настенные часы – идиотскую штуковину в форме кошачьей головы, у которой глаза бегали из стороны в сторону, отсчитывая уходящие секунды. Без четверти семь. Джесси знала, что Тайлер Лукас встает ни свет ни заря и уже ждет ее. Конечно, она не думала, что при осмотре обнаружит у Душистого Горошка какие-нибудь отклонения, однако лошадь была уже в летах, а Лукасы души в ней не чаяли.

После завтрака, пока Том и Рэй убирали со стола, Джесси помогла Стиви надеть джинсы и белую хлопчатобумажную футболку, потом вернулась к себе в спальню и скинула ночную рубашку, обнажив крепкое ладное тело женщины, которой нравится работа на свежем воздухе. У нее был характерный техасский загар: коричневые до плеч руки, темно-бронзовое лицо и по контрасту – тело цвета слоновой кости. Она услышала щелчок: включили телевизор. Рэй, еще не отбывший с отцом в школу, опять приклеился к ящику, но ничего страшного в этом Джесси не видела. Мальчик жадно читал, его мозг впитывал информацию, как губка воду. Поводов тревожиться из-за прически Рэя и его манеры одеваться тоже не было: он хороший парнишка, куда более робкий, чем притворяется, и просто старается не отставать от сверстников. Джесси слышала прозвище сына и не забывала, что иногда быть молодым нелегко.

Жесткое солнце пустыни прибавило морщинок на ее лице, но Джесси обладала здоровой естественной красотой, которая не нуждается в подспорье из баночек и тюбиков. К тому же она знала, что от ветеринаров ждут не побед на конкурсах красоты, а помощи в любое время суток. Джесси работала как каторжная и ни разу не разочаровала своих клиентов. Ее руки были крепкими, и на протяжении тридцати лет ветеринарской практики в этих руках чего только не побывало – подчас такое, что другую женщину повергло бы в обморок. Кастрировать злобного жеребца, вытащить из коровьей утробы застрявшего мертвого теленка, извлечь гвоздь из трахеи пятисотфунтового хряка-рекордиста – все эти операции Джесси проводила успешно, так же как и сотни других, самых разнообразных, от обработки поврежденного клюва канарейки до вскрытия нарыва в пасти добермана. Но Джесси годилась для такого дела: ей всегда хотелось работать с животными – еще в детстве тащила домой всех бродячих кошек и собак в Форт-Уорте. Джесси всегда была сорванцом, она росла вместе с братьями, что научило ее уворачиваться от ударов, однако она не только получала затрещины, но и давала сдачи и до сих пор живо помнила, как в девять лет выбила старшему брату зуб футбольным мячом. Теперь всякий раз, когда они беседовали по телефону, брат смеялся над этим и поддразнивал Джесси: дескать, не поймай он мяч зубами, тот улетел бы в Мексиканский залив.

Джесси прошла в ванную, чтобы попудриться детской присыпкой и почистить зубы, прогнать изо рта вкус кофе и «Блю нан». Она быстро пригладила короткие темно-каштановые волосы. От висков к затылку ползла проседь. Стареем, подумала Джесси. Конечно, это потрясает меньше, чем растущие у тебя на глазах дети, – кажется, только вчера Стиви лежала в пеленках, а Рэй ходил в третий класс. Да, бесспорно, годы летят. Джесси подошла к шкафу, достала изрядно поношенные удобные джинсы, красную футболку и оделась. Потом настала очередь белых носков и кроссовок. Она взяла темные очки и бейсбольную шапочку, задержалась в кухне, чтобы наполнить водой две фляги (никогда не знаешь, что может приключиться в пустыне), и с верхней полки шкафа в коридоре сняла всегда лежавший там саквояж с ветеринарным инструментом. Стиви прыгала вокруг, как боб на раскаленной жаровне, – ей не терпелось тронуться в путь.

– Мы поехали, – сказала Джесси Тому. – Увидимся часа в четыре. – Она наклонилась и поцеловала мужа, а тот, в свою очередь, чмокнул в щеку Стиви.

– Будьте осторожны, разбойницы! – сказал он. – А ты присматривай за мамочкой!

– Присмотрю! – Стиви вцепилась в руку матери.

Джесси задержалась у дверей, чтобы снять с вешалки бейсболку поменьше для дочери.

– Пока, Рэй! – крикнула она, и тот ответил из своей комнаты:

– Чао-какао!

«Чао-какао? – подумала Джесси, выходя со Стиви на солнце, которое уже палило вовсю. – Что, интересно, случилось с простым „Пока, мам“?» Ничто так не заставляло Джесси в тридцать четыре года чувствовать себя ископаемым, как непонимание языка, на котором изъяснялся ее родной сын.

Они прошли по каменной дорожке, миновав небольшую постройку из необработанного белого камня; ближе к улице виднелась маленькая вывеска: «ВЕТЕРИНАРНАЯ ЛЕЧЕБНИЦА ИНФЕРНО» – и ниже: «Джессика Хэммонд, ветеринар». У края тротуара, за белым «цивиком» Тома, стоял ее пыльный «форд»-пикап цвета морской волны; над задним сиденьем, там, где почти все возили оружие, была прикреплена проволочная петля-удавка, которой, к счастью, пришлось воспользоваться всего несколько раз.

Через минуту Джесси уже ехала по Селеста-стрит на запад, пристегнув Стиви ремнем безопасности. Девочка с трудом переносила такую неволю. На первый взгляд она была хрупкой, подобно фарфоровой кукле, но Джесси отлично знала, что Стиви – человечек чрезвычайно любопытный и не робеет, добиваясь своего; малышка уже понимала животных, радовалась, когда мать брала ее с собой на фермы и ранчо, и не боялась дорожной тряски. Стиви – Стивени Мэри в честь бабушки Тома (Рэя назвали в честь деда Джесси) – обычно вела себя спокойно и словно бы вбирала окружающее большими глазами, зелеными, чуть более светлого оттенка, чем глаза Джесси. Матери нравилось, когда дочка была рядом и помогала ей в ветеринарной лечебнице. На будущий год Стиви пойдет в первый класс… там, где в конце концов осядут Хэммонды. Ведь после того, как в Инферно закроются школы, продолжится массовый исход из города: прекратят работу последние магазины, опустеют ближайшие ранчо. Для Джесси не останется работы, как и для Тома, и им придется сняться с насиженного места и отправиться в путь.

Слева за окном промелькнули Престон-парк, аптека Рингволда, бакалея, справа – «Ледяной дворец». Джесси проехала по Трэвис-стрит, чуть не раздавив здоровенного кота миссис Стелленберг, прошмыгнувшего перед самым грузовичком, и выехала на узкую Серкл-Бэк-роуд, которая шла вдоль подножия Качалки и, оправдывая свое название, поворачивала обратно, чтобы влиться в Кобре-роуд. Перед тем как свернуть на запад и поехать быстрее, Джесси задержалась перед светофором, мигающим желтым цветом.

Благословенный ветерок заносил в окно резкий, сладковато-горький привкус пустыни и трепал волосы Стиви. Джесси подумала, что прохладнее сегодня уже не будет и они с чистой совестью могут наслаждаться этими минутами. Кобре-роуд вела их мимо сетчатой ограды и железных ворот медного рудника Престона. На воротах висел амбарный замок, однако ограда находилась в столь плачевном состоянии, что перелезть через нее мог бы и ревматический старец. Небрежно намалеванные плакаты предостерегали: «ОПАСНАЯ ЗОНА! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» За воротами, где некогда отбрасывала тень богатая медной рудой рыжая гора, остался огромный кратер. В последние месяцы существования рудника там то и дело взрывался динамит. Из разговора с шерифом Вэнсом Джесси поняла, что в кратере остались несработавшие заряды, но лезть туда за ними дураков нет. Джесси понимала, что рано или поздно месторождение истощится, но никто не ожидал, что руда закончится так быстро и не останется никакой надежды. С той минуты, как пневматические отбойные молотки и бульдозеры стали вгрызаться в пустую породу, начался закат Инферно.

Пикап запрыгал по рельсам: в обе стороны от рудника, на север и юг, уходила железнодорожная ветка. Стиви (спина у девочки уже взмокла) прильнула к окну. Она заметила луговых собачек, которые торчали неподвижными столбиками на бугорках возле нор. Выскочив из зарослей кактусов, через дорогу стрелой промчался дикий кролик. Высоко в небе медленно кружил гриф.

– Ты как? – спросила Джесси.

– Отлично. – Стиви налегла животом на ремень. В лицо девочке дул ветер, небо было синее-синее, и казалось, оно будет тянуться вечно – может быть, целых сто миль. Девочка вдруг вспомнила, о чем давно хотела спросить: – Почему папа такой грустный?

«Конечно, Стиви все чувствует, – подумала Джесси. – Иначе и быть не может».

– Собственно говоря, он не грустный. Просто школа закрывается. Помнишь, мы тебе говорили?

– Да. Но ведь школа закрывается каждый год.

– Теперь она больше не откроется. А из-за этого уедет еще много народу.

– Как Дженни?

– Вот-вот. – Маленькая Дженни Гэлвин с их улицы уехала с родителями сразу после Рождества. – Мистер Боннер собирается в августе закрыть бакалею. К тому времени, я думаю, почти никого не останется.

– Ой! – Стиви задумалась. В бакалее все покупали еду. – И мы уедем, – промолвила она наконец.

– Да, и мы.

Тогда, значит, мистер и миссис Лукас тоже уедут, поняла Стиви. А Душистый Горошек: что будет с ним? Выпустят его на свободу, загонят в вольер для перевозки или сядут на него и ускачут в дальние края? Над этой загадкой стоило подумать, но девочка поняла, что чему-то приходит конец, и от этого в сердце шевельнулась грусть – чувство, с которым, по соображениям Стиви, хорошо знаком папа.

По изрезанной канавами земле были разбросаны островки полыни. Над ними возвышались цилиндрические башни кактусов. Примерно в двух милях за медным рудником от Кобре-роуд отделялась черная асфальтовая дорога, стремительно убегавшая на северо-запад, под белую гранитную арку с тусклыми медными буквами: «ПРЕСТОН». Джесси посмотрела направо и сквозь струившийся от земли горячий воздух увидела в конце черной дороги зыбкий силуэт большой асьенды[6]6
   Асьенда – крупное частное поместье в Испании и Латинской Америке.


[Закрыть]. «Пусть и вам повезет», – подумала Джесси, представив себе женщину, спавшую сейчас в этом доме на прохладных шелковых простынях. Должно быть, у Селесты Престон только и осталось, что простыни и дом, да и то ненадолго.

Они ехали через пустыню. Стиви не отрываясь глазела в окно; личико под козырьком бейсболки стало задумчивым и спокойным. Джесси поерзала на сиденье, чтобы отлепить футболку от спинки. До поворота к дому Лукасов оставалось около полумили.

Стиви услышала протяжное гудение и подумала, что над ухом вьется москит. Она хлопнула по уху ладошкой, но гудение не исчезло, оно становилось все громче и тоньше. Ушам было так больно, словно их кололи иголкой.

– Мама, – морщась, пожаловалась девочка, – у меня ушки болят.

По барабанным перепонкам Джесси тоже ударила острая боль, но тем дело не кончилось: заныли большие коренные зубы. Она несколько раз открыла и закрыла рот и услышала, как Стиви сказала: «Ой! Что это, мам?»

– Не знаю, ми…

Мотор пикапа вдруг заглох. Просто прекратил работать, без перебоев и одышки. Машина катилась по инерции. Джесси нажала на педаль газа. Она только вчера заполнила бак, он не мог быть пустым. Теперь уши болели по-настоящему, барабанные перепонки пульсировали, отзываясь на мучительно высокую ноту, напоминавшую далекий вой. Стиви зажала уши руками, в глазах блеснули слезы.

– Что это, мам? – снова спросила она с панической дрожью в голосе. – Мама, что это?

Джесси потрясла головой. Звон набирал силу. Она повернула ключ зажигания и вдавила акселератор, но мотор не реагировал. Джесси услышала, как потрескивают ее наэлектризованные волосы, и мельком взглянула на часы: они точно сошли с ума и отсчитывали время с бешеной скоростью. «Вот уж будет что рассказать Тому», – подумала она, вздрогнув от боли, и хотела уже взять Стиви за руку.

Девочка шарахнулась в сторону, широко раскрыв глаза, и закричала:

– Мама!

Она увидела то, что к ним приближалось. Теперь это заметила и Джесси. Воюя с рулем, женщина изо всех сил нажала на тормоз.

По воздуху, теряя горящие куски, которые, крутясь, уносились прочь, мчалось нечто похожее на объятый пламенем паровоз. Оно пронеслось над Кобре-роуд, пролетело около пятидесяти футов над пустыней, мелькнув в каких-нибудь сорока ярдах от пикапа Хэммондов. Джесси разглядела раскаленный докрасна, отороченный языками пламени цилиндрический силуэт. Едва пикап съехал с дороги, как пылающий предмет пронесся мимо него с диким воем, от которого Джесси оглохла и не услышала собственного крика. Она увидела, как задняя часть цилиндра взорвалась; взметнулось желто-лиловое пламя, и во все стороны полетели обломки. Что-то устремилось к пикапу так быстро, что казалось неясным, смазанным пятном. Послышалось металлическое «бам!», и пикап здорово тряхнуло.

Передняя шина лопнула. Джесси липкими от пота руками никак не могла остановить грузовичок, который все ехал и ехал по камням сквозь заросли кактусов. Звон в ушах мешал слушать. Она увидела залитое слезами личико перепуганной Стиви и сказала, притворяясь спокойной:

– Ш-ш-ш, уже все, все кончилось. Ш-ш-ш.

Из-под смятого капота бил пар. Джесси повернула голову и увидела, как пылающий предмет пролетел над низким кряжем и исчез. «Господи! – потрясенно подумала она. – Что это было?»

В следующий миг раздался страшный рев. Его услышала даже оглохшая Джесси. Кабину пикапа заполнила клубящаяся пыль. Джесси схватила малышку за руку.

Рот и глаза Джесси моментально забило песком, кепочку унесло в окно. Когда пыльная завеса рассеялась, она увидела три серо-зеленых вертолета, которые плотным клином летели на юго-запад на высоте тридцати или сорока футов над пустыней, преследуя пылающий объект.

Перелетев через кряж, вертолеты скрылись из глаз. Синеву поднебесья прочертило звено реактивных самолетов: они тоже держали курс на юго-запад.

Пыль улеглась. К Джесси начал возвращаться слух. Стиви всхлипывала, мертвой хваткой вцепившись в руку матери.

– Уже все, – услышала Джесси собственный хриплый голос. – Все.

Она бы и сама заплакала, но мамы не плачут в присутствии маленьких детей. Сердито застучал двигатель, и Джесси спохватилась, что неотрывно смотрит на струю пара, бьющую из круглой дырки в центре капота.