Текст книги "Земля обетованная"

– На Сентер-стрит? – спросил я.

Она кивнула.

– Там мы решили, что нам нужно разбежаться. Что здесь оставаться нельзя, так как нас могут опознать при помощи видеокамер в банке. Роуз заметила как минимум две. Я не знала, куда мне ехать, поэтому пошла на автобусный вокзал Нью-Бедфорда и села на первый попавшийся автобус. Как оказалось, он шел в Плимут. В Плимуте я была всего один раз, когда мы с мужем вывозили наших детей в Плимут-Плантейшен. Поэтому я сошла с автобуса и направилась сюда. Потом я не знала, что мне делать, сидела в закусочной, решила подсчитать, что осталось от сотни долларов, что вы мне передали, увидела в бумажнике вашу карточку и позвонила. – Она замолчала и уставилась в окно. – Я едва не позвонила мужу. Но это выглядело бы как возвращение домой с Поджатым хвостом. Я несколько раз набирала ваш номер, но вешала трубку. Я... Неужели так необходим мужчина, чтобы выручить меня из беды? Но мне было некуда идти, не к кому больше обратиться, поэтому я позвонила. – Она по-прежнему смотрела в окно. Масло на ее тарелке начало застывать, образуя пленку по мере того, как остывал тушеный омар. – После звонка вам я ходила взад-вперед по главной улице и думала: «Я, сорокалетняя женщина, впервые в жизни попала в серьезную беду, и мне некому больше позвонить, кроме мужчины, которого я видела всего один раз и совсем не знаю. Совсем некому».

Голос ее задрожал, и она заплакала. Повернулась к самому окну, чтобы не видно было ее лица.

Вода отступила еще дальше, она омывала теперь круглые камни, похожие на булыжную мостовую, по которой разливается, пенится вода. Хотя вечер еще не наступил, стало довольно темно, капли дождя застучали в стекло.

– И вы считаете меня полной дурой, – сказала Пам Шепард. Одну ладонь она держала у губ, поэтому ее речь была приглушенной. – А я такая и есть.

Сьюзен положила руку на плечо Пам Шепард.

– Мне кажется, я понимаю, как вы себя чувствуете, – сказала она. – Но именно он лучше других умеет найти выход из подобных ситуаций. Вы совершили то, что считали необходимым совершить. Теперь вам нужна помощь, и вы обратились за ней к тому самому человеку. Вы правильно поступили, позвонив ему. Он может все устроить. Он не считает вас дурой. Он может брюзжать относительно прочих вещей, относительно меня, относительно себя, многого другого. Конечно, он слишком сильно надавил на вас, но он может помочь в сложившейся ситуации, может все устроить.

– Он может оживить этого старика?

– Такими методами мы не владеем, – ответил я. – Мы никогда не смотрим вокруг, чтобы понять, где находимся. И не смотрим вдаль, чтобы разглядеть, кто к нам приближается. Нам нет необходимости что-то придумывать, надо лишь воспользоваться тем, что мы знаем. Мы рассматриваем факты, а не занимаемся предположениями. Оцениваем происшедшее, а не заостряем внимание на «что если», «как бы хотелось» или «если бы только». Воспринимаем все так, как случилось. Во-первых, вам необходимо найти место жительства не в Плимут-Плантейшен. Я занят делами в другом месте, и моя квартира свободна. Можете остановиться там. Все, отправляемся туда немедленно. – Я жестом попросил принести счет. – Сьюз, иди с Пам к моей машине. Я расплачусь.

– У меня есть деньги, – сказала Пам Шепард.

Я покачал головой. Появилась официантка. Сьюзен и Пам поднялись и вышли. Я рассчитался, оставил на чай ровно столько, чтобы официантка нас не запомнила, и вышел вслед за ними.

14

От Плимута до Бостона ехать минут сорок пять, а движение сейчас, в середине дня, было совсем не напряженным. Мы оказались на Мальборо-стрит перед дверью в мою квартиру в три пятнадцать. По пути Пам Шепард не сообщила мне ничего полезного. Она не знала, где находятся Роуз и Джейн. Не знала, как разыскать их. Не знала, у кого остались деньги – предположительно у Роуз. Они договорились, если придется разъехаться, дать объявление в местный раздел «Стандард таймс» Нью-Бедфорда. Она не знала, где Джейн и Роуз рассчитывают купить оружие. Она даже не знала, есть ли у них разрешение на приобретение оружия или федеральное удостоверение личности.

– Разве нельзя просто зайти в магазин и купить его? – спросила она.

– Только не в этом штате.

Она не знала, какое именно оружие они собираются покупать. Она не знала, что существуют различные типы оружия. Она не знала никого другого в группе, кроме Роуз, Джейн и Грейс, а единственная известная ей фамилия была Александер.

– В этом деле за все можно уцепиться зубами. Множество неопровержимых фактов, множество других данных. Вы уверены, что я правильно записал вашу фамилию?

Она кивнула.

– Содержание объявления?

– Если мы разъедемся? Все просто: «Сестры, позвоните мне по...», потом приводим номер телефона и подписываемся первым именем.

– И помещаете его в «Стандард таймс»?

– В разделе частных объявлений.

Мы вышли из машины, и Пам сказала:

– Какое чудесное место. Здесь совсем рядом Коммон.

– На самом деле это муниципальный парк, Коммон расположен на другой стороне Чарльз-стрит, – уточнил я.

Мы подошли к моей квартире, второй этаж, фасад. Я открыл дверь.

– О, какая прелесть, – сказала Пам Шепард. – Как все аккуратно. Мне всегда казалось, что в холостяцких квартирах всюду валяются носки, на полу стоят бутылки из-под виски, и мусор сыплется из корзин.

– Каждую неделю ко мне приходит уборщица.

– Очень мило. А кто занимается резьбой по дереву?

– Каждую неделю ко мне приходит резчик по дереву.

– Не слушайте его, – сказала Сьюзен. – Он сам все это сделал.

– Как интересно! Сколько книг! Вы прочитали все эти книги?

– Большую часть, хотя губы страшно устали. Кухня здесь, если поищете – повсюду масса продуктов.

– И выпивки, – добавила Сьюзен.

– Ее тоже. В том случае, если кончится еда, вы умрете от голода в веселом расположении духа.

Я открыл холодильник и достал бутылку «Амстеля».

– Хотите выпить?

Пам и Сьюзен дружно отказались. Я открыл бутылку и отпил немного из горлышка.

– В холодильнике есть хлеб, сыр, яйца. Мясо в морозилке. Кофе в буфете. – Я открыл дверцу. – Арахисовое масло, рис, консервированные томаты, мука и тому подобное. Можем чуть позже принести вам овощи и еще что-нибудь. Составьте список того, что вам нужно.

Я показал ей ванную и спальню.

– Простыни чистые, – сказал я. – Уборщица меняет их раз в неделю и была здесь вчера. Вам понадобятся одежда и другие вещи. – Она кивнула. – Почему бы вам не составить список продуктов, одежды, туалетных принадлежностей и всего остального, а потом мы с Сьюз пойдем и все вам купим. – Я дал ей блокнот и карандаш. Она расположилась за прилавком на кухне. Пока она писала, я говорил с ней: – Когда мы уйдем, оставайтесь здесь. Не открывайте никому. У меня есть ключ. У Сьюзен есть ключ, больше нет ни у кого. Таким образом, открывать дверь нам нет необходимости, а никому чужому нет причин приходить сюда. Сами никуда не выходите.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Еще не знаю, должен все обдумать.

– Я вдруг подумала, может быть, мне стоит воспользоваться вашим предложением и выпить.

– О'кей. Что вы хотите?

– Виски с водой.

– Непременно.

Я налил ей выпить – много льда, много виски, капля воды. Она потягивала коктейль, составляя список.

Передавая его мне, она предложила взять деньги.

– Нет. Они могут еще понадобиться вам. Я составлю перечень затрат, а потом передам вам, когда все закончится.

Она кивнула.

– Если захочется еще выпить, вы знаете, где найти виски.

Мы со Сьюзен отправились за покупками. В Пруденшиал-Сентер на Бойлстон-стрит мы разбрелись. Я отправился в «Стар-Маркет» за продуктами, она пошла по лавкам за одеждой и туалетными принадлежностями. Я справился быстрее и вынужден был некоторое время провести на площади рядом со смешной скульптурой Атласа, или Прометея, или кого-то там еще. На противоположной стороне улицы в кинотеатре демонстрировались два боевика: «Дьявол в мисс Джонс» и «Глубокая глотка». Разучились снимать хорошие фильмы.

Что случилось с Кеном Мейнардом и его верным конем Тарзаном? Я еще какое-то время рассматривал скульптуру. Она выглядела так, будто кто-то решил создать карикатуру на Микеланджело, но был воспринят всерьез. У Кена Мейнарда действительно был верный конь Тарзан? Если бы Кен работал до сих пор, его коня, вероятно, звали бы Брюсом, а сам он сходил бы с ума от кожаной одежды. Мимо прошла молодая женщина в белой футболке, без лифчика. На футболке виднелась надпись: «Магазин Тони. Грейт Фоллс. Монтана». Я провожал ее взглядом, когда появилась Сьюзен с цветастыми пакетами в руках.

– Это подозреваемая? – спросила она.

– Не забывай, я официальный страж порядка. Проверял, соответствуют ли обрезанные джинсы «Ливайс» разрешенной законом длине.

– Ну и как?

– Кажется, не соответствуют.

Я поднял с земли свои пакеты с продуктами, взял один из пакетов Сьюзен, и мы направились к машине.

Когда мы вошли в квартиру, Пам Шепард сидела у окна и смотрела на Мальборо-стрит. Насколько я мог понять, ничем другим она все это время не занималась, разве только обновляла выпивку в стакане. Было уже пять часов, и Сьюзен согласилась выпить с Пам, пока я готовлю ужин. Я отбил несколько кусков баранины для котлет. Обвалял их в муке, потом в яйце, потом в хлебных крошках. Когда они стали, по словам почитаемой мною Джулии Чайлд, «превосходно покрытыми», отложил их в сторону и очистил четыре картофелины. Нарезал их тонкими овальными ломтиками, на что потребовалось определенное время, потом стал обжаривать в небольшом количестве масла, чтобы подрумянились со всех сторон. На другой сковородке начал готовить котлеты. Когда картофель достаточно подрумянился, я прикрыл его крышкой и убавил огонь, чтобы ломтики пропеклись внутри. Когда котлеты поджарились, я слил жир, добавил немного шабли, свежей мяты, накрыл крышкой и стал жарить до готовности. Один раз на кухню заглянула Сьюзен за двумя стаканами виски. Я приготовил греческий салат с домашним сыром и спелыми маслинами, а Сьюзен накрыла стол, пока я, вытащив котлеты, выпаривал вино. Я выключил огонь, положил в сковороду ломтик несоленого масла, распустил его в винной эссенции и полил этим соусом котлеты. К ужину у нас был теплый сирийский хлеб и добрая половина галлона калифорнийского красного вина. Пам Шепард отметила, что вино превосходно, а я блестящий повар.

– Я никогда не любила возиться, – сказала она. – Когда я была ребенком, мать не позволяла появляться мне на кухне. Говорила, что я испачкаюсь. Так что, когда я вышла замуж, я ничего не умела.

– Я тоже не умела готовить, когда выходила замуж, – заметила Сьюзен.

– Харв научил меня, – сказала Пам. – Мне кажется, ему самому нравилось готовить, но... – Она пожала плечами. – Это была обязанность жены, поэтому я всем занималась. Смешно, как люди перестают заниматься любимым делом из-за... пустяков. Из-за простых условностей, из-за различных представлений о том, чем вы обязаны быть.

– Но довольно часто эти представления коренятся в нас самих, не так ли? – спросила Сьюзен. – Я имею в виду, почему мы начинаем предполагать, как все должно происходить? Насколько это зависит от прорывающейся на поверхность сущности отдельного человека?

Я выпил вина.

– Не уверена, что поняла, – сказала Пам.

– Старое противоречие, – продолжала Сьюзен. – Природа – воспитание. Вы становитесь такой, какая есть, из-за генетики или из-за окружающей среды? Люди делают историю или история делает людей?

Пам Шепард коротко улыбнулась.

– Ах да, природа – воспитание, рост и развитие ребенка. Не знаю, но уверена, что лично меня затолкали в угол, который меня совсем не устраивает. – Она допила вино и протянула стакан к бутылке. Еще не совсем раскрепощенная женщина. Совсем раскрепощенная налила бы себе сама. Быть может, бутылка в полгаллона просто чересчур тяжелая. Я наполнил ее стакан. Она с минуту смотрела на вино. – Как и Харви, – добавила она.

– Его тоже затолкали в угол? – спросила Сьюзен.

– Да. – Она сделала глоток вина. Я последовал ее примеру. – Его загнал в угол Успех.

– Деньги? – спросила Сьюзен.

– Нет, не только. И даже не столько. Больше – желание быть значимым, быть человеком, от которого что-то зависит, быть человеком, который знает, как добиться успеха, знает, что совершается в жизни. Инициатором и сотрясателем устоев. Я не думаю, что его так сильно волновали деньги, быть может, лишь в качестве доказательства, что он достиг вершины. В моих словах есть смысл? – Она посмотрела на меня.

– Да, напоминает подбор состава для футбольной команды, – сказал я. – Я способен понять это.

– Неудивительно, – фыркнула Сьюзен.

– Вы такой же? – спросила Пам Шепард.

Я пожал плечами. Сьюзен сказала:

– Да, почти такой же, только по-своему, в особом смысле.

– Мне показалось, что он не такой, впрочем, я его почти не знаю, – сказала Пам.

Сьюзен улыбнулась:

– Он не такой, если быть точной, но в то же время такой, если во всем этом есть хоть какой-то смысл.

– Я что, тушеная говядина? – обиделся я. – Почему вы сидите и обсуждаете меня?

– Мне кажется, – призналась Сьюзен, – сегодня утром ты точно дал себе определение.

– До или после того, как ты осыпала меня чувственными поцелуями?

– Конечно до.

– О, – сказал я.

– Почему же вы не участвуете в гонках? – спросила Пам Шепард. – Почему не пыхтите и не потеете, чтобы создать свою команду, быть звездой? То, что пытаются сделать Харви и его друзья.

– Ответить не легко. Мучительный вопрос, потому что, отвечая на него, я буду вынужден говорить о целостности характера, о самоуважении и прочих вещах, которые вы совсем недавно собрали воедино, говоря о фильме Джона Уэйна. К примеру, благородство. Я стараюсь быть благородным. Знаю, неловко такое слушать. Еще более неловко такое говорить. Но я верю практически во все бессмысленные вещи, которые проповедовал Торо. И провел долгое время в работе над тем, чтобы найти для себя такое место, где эту веру можно применять на практике. Где я могу жить в основном по собственным условиям.

– Торо? – спросила Пам Шепард. – Вы действительно прочитали все эти книги?

– Тем не менее, – напомнила Сьюзен, – ты постоянно влезаешь в жизни посторонних людей, в их беды. Едва ли похоже на уединенную жизнь Уолдена Понда, героя Торо.

Я снова пожал плечами. Трудно выразить все словами.

– Каждый из нас вынужден заниматься тем или иным делом.

– Но разве ваша работа не опасна? – спросила Пам Шепард.

– Иногда.

– Эта сторона ему особенно нравится, – сказала Сьюзен. – Его очень привлекает жестокость. Он не хочет признаваться в этом даже самому себе, но половину времени он проводит, сравнивая себя с другими людьми. Доказывая себе, насколько он хорош. Это состязание, подобное футболу.

– Все так и обстоит? – спросила меня Пам Шепард.

– Возможно. Все зависит от работы.

– Но ты сам выбираешь работу, – сказала Сьюзен.

– Работа позволяет мне выбирать.

– Однако она заставляет тебя от многого отказаться. От семьи, от дома, от брака.

– Не знаю. Возможно.

– Больше, чем возможно, – сказала Сьюзен. – Это – автономия. Ты самый автономный человек, которого я когда-либо встречала, и ты не допускаешь никого в этот свой мирок. Иногда мне кажется, что ты накачал все эти мышцы в качестве щита, в качестве доспехов, под которыми всегда можешь остаться в уединении. Полная целостность натуры, нетронутая, непроницаемая, недосягаемая даже для любви.

– Мы как-то слишком удалились от Харви Шепарда, Сьюз, – сказал я, чувствуя себя так, будто долгое время делал частые неглубокие вдохи, а сейчас необходимо сделать один глубокий.

– Не так далеко, как кажется, – сказала Сьюзен. – Одна из причин того, что ты не оказался в том же углу, что и муж Пам, состоит в том, что, в отличие от тебя, он рискнул. Женился. Завел детей. Пошел на компромисс, присущий таким отношениям.

– Но мне никогда не казалось, что Харв работает только ради нас, Сьюзен, – уточнила Пам Шепард.

– Вероятно, все не так просто, – сказал я. – Вероятно, нельзя так все разграничивать. Работал ради нас, работал ради себя.

– Ну, – протянула Пам Шепард, – конечно, существуют различия.

– Иногда мне кажется, – сказал я, – что различий не существует, что не все поделено на колонки А и Б. Не исключено, он должен был стать человеком определенного типа ради вас, потому что чувствовал, что вы этого заслуживаете. Для него это могло стать проявлением высшей мужественности, быть может, он хотел оставаться для вас мужчиной.

– Снова мужественность, – усмехнулась Пам.

– Да, но мужественность не является синонимом насилия и убийства. Этот термин имеет отношение и к благородному поведению.

– Почему же так часто она приводит к насилию?

– Я не знаю, приводит ли она, но если да, то, вероятно, именно в тех ситуациях, когда можно проявить свое благородство.

– Это бессмыслица, – бросила Пам Шепард.

– Нельзя быть благородным, когда все дается легко, – сказал я. – Только когда тяжело.

– Когда идти становится тяжело, вперед выходят сильнейшие? – В голосе Пам чувствовалось больше кислоты, чем в вине. – Вы говорите как Никсон.

Я попытался изобразить Дэвида Фрая.

– Я не мошенник, – сказал я и отвел глаза.

– Черт, ничего не понимаю, – сказала Пам. – Не понимаю даже, о чем мы говорим сейчас. Понимаю одно – ничего не получилось. Полная бессмыслица во всем: в Харви, в детях, в доме, во мне, в бизнесе и в клубе, в старении.

– Да, – кивнул я. – Но мы стараемся все это исправить, любовь моя.

Она опустила голову и заплакала.

15

Я не мог придумать, чем помочь плачущей Пам, и решил убрать со стола, надеясь, что Сьюзен придумает что-нибудь. Она не придумала. Когда мы уходили, Пам Шепард все еще всхлипывала. Около одиннадцати часов мы чувствовали себя объевшимися и сонными. Сьюзен пригласила меня провести ночь в Смитфилде, и я принял приглашение, как мне показалось, достаточно снисходительно, учитывая обрушившийся на меня ее гнев.

– Ты еще не ускользала тайком, чтобы вступить в тайные группировки под вымышленным именем? – спросил я.

Она покачала головой:

– Сама не понимаю, почему стала такой стервой.

– Если быть точным, твое поведение нельзя назвать стервозным. Оно скорее напористо. Я чувствую постоянное давление и необходимость постоянно объяснять тебе свое поведение.

– А тебе не нравятся напористые женщины, правильно?

– Не начинай все сначала и перестань быть такой чувствительной. Как ты понимаешь, мне не хотелось произносить эту избитую фразу. Если думаешь, что меня занимает перемена ролей, кто занимает чье место, значит, ты уже долгое время не обращаешь на меня внимания.

– Верно, – сказала она. – Меня чересчур стала волновать эта тема.

– Какая тема? Кажется, я прекрасно знаю правила игры, но не знаю, как называется сама игра.

– Отношения между мужчиной и женщиной, наверное.

– Между всеми ими или только между тобой и мной?

– И те и другие.

– Превосходно, Сьюзен, нам удалось наконец сузить проблему.

– Перестань насмехаться. Мне кажется, что женщина средних лет, незамужняя, просто не может не думать о феминизме, если хочешь о правах женщин, их визави. И конечно, это включает наши с тобой отношения. Мы заботимся друг о друге, видимся друг с другом, идем дальше, но отношения не развиваются. Они кажутся потерявшими направленность.

– Ты имеешь в виду брак?

– Не знаю. Кажется, я имею в виду не только это. Господи, неужели я все еще в плену этих условностей? Просто я знаю, что в нас есть что-то несовершенное. Или, я думаю, мне стоит говорить только о себе, о том, как я понимаю наши отношения.

– Они не ограничиваются быстротечными актами близости.

– Нет, я знаю это, знаю, что представляю собой больше, чем хорошую партнершу в постели. Я знаю, что что-то значу для тебя. Но...

Я заплатил пятнадцать центов на Мистик-ривер-Бридж и покатился по его северному склону, мимо строительных конструкций, которые возвели, как мне казалось, еще во время строительства самого моста.

– Не могу понять, что со мной происходит, – закончила Сьюзен.

– Может, что-то происходит со мной? – спросил я.

В это время на северо-восточной автостраде почти не было машин. Ощущался легкий туман, и свет фар зыбкой пеленой разливался перед машиной.

– Может быть.

Далеко, за солончаками, сверкали огни завода «Дж. И. Ривер». Коммерция не знает отдыха.

– В объяснении собственного поведения я не так преуспел, как в питье пива или в поклонении сну. Объяснение собственного поведения достаточно нелепое занятие. Ты почаще наблюдай за тем, что я делаю, и, не сомневаюсь, довольно быстро поймешь, что я за человек. Я всегда думал, что ты знаешь, кто я такой.

– Мне кажется, знаю. Большая часть тебя совсем неплоха, а довольно солидная – лучше всех, что я когда-либо видела.

– Ага.

– Я не это имела в виду, – сказала Сьюзен. Ртутные лампы на только что отремонтированной развязке Саугус-Серкл делали клочковатый туман голубоватым, а бар «Блю стар» на другой стороне шоссе № 1 – мертвым и нереальным.

– Я хорошо знаю, что ты за человек. Меня больше волнует, что мы за люди. Кто мы такие, Спенсер?

Я свернул с шоссе № 1 в начале Уолнат-стрит и повел машину в сторону Смитфилда.

– Мы вместе, – сказал я. – Почему все надо разложить по полочкам? Пара? Чета? Выбери название сама. Я не знаю.

– Мы – любовники?

Справа, сквозь тонкий ряд деревьев, поблескивал водной гладью Хоукс-понд. Он был достаточно узким и длинным, а на противоположном берегу поднимался поросший лесом холм, увенчанный высоковольтной линией. При лунном свете, в клочковатом тумане, сооружение смотрелось весьма эффектно.

– Да, – сказал я. – Да. Мы – любовники.

– Как надолго?

– Пока живы. Или пока не лопнет твое терпение. Судя по тому, что наступит быстрее.

Мы уже въехали в Смитфилд, миновали местный клуб слева, заросшие тростником луга, птичий заповедник и место, где раньше стоял яблочный пресс, проехали на Саммер-стрит почти до центра Смитфилда. Почти до дома Сьюзен.

– "Пока живы" наступит быстрее, – сказала Сьюзен.

Мелькнул центр Смитфилда, с его домом встреч. На транспаранте, натянутом поперек улицы, объявлялось о каком-то приеме, я не рассмотрел в темноте, о каком именно. Я протянул руку Сьюзен. Она схватила ее, и мы ехали так до самого дома.

Мокрый блеск в темноте отражал свет уличных фонарей. Дождя, собственно, не было, но туман был плотным и тяжелым, уже выпала роса. Маленький дом Сьюзен под щипцовой крышей, обветренные балки, мощенная плитами дорожка, много кустов. Входная дверь колониального стиля выкрашена в красный цвет, с окошечками сверху. Сьюзен открыла ее и вошла. Я последовал за ней и закрыл дверь. В темной гостиной я положил руки на плечи Сьюзен, медленно повернул ее лицом к себе и обнял. Она прижалась лицом к моей груди, и мы долго стояли неподвижно, не говоря ни слова.

– Пока будем живы, – сказал я.

– Возможно, и дольше, – отозвалась Сьюзен.

На каминной полке в гостиной стояли бронзовые часы, я не мог их видеть в темноте, но отчетливо слышал громкое тиканье, пока мы стояли, прижавшись друг к другу. Я думал о том, как приятно пахнет Сьюзен, каким сильным кажется ее тело, заключенное в объятия, как трудно выразить словами то, что чувствуешь. А потом сказал:

– Любимая моя, пойдем в кровать.

Она не сдвинулась с места, только еще сильнее прижалась ко мне, а я опустил левую руку, подхватил ее под ноги и понес в спальню. Я уже совершал такой путь и не испытал никаких затруднений в темноте.