Текст книги "Король снов"

13

– Так значит, вы герцог? – спросил меняющий форму, когда Тастейн провожал его после встречи с Мандралиской. – На самом деле герцог? Мне кажется, что вы слишком молоды, чтобы быть герцогом. Тастейн усмехнулся.

– Ему кажется забавным так меня называть. А иногда он называет меня графом. Хотя я никакой не герцог и не граф. Мой отец был фермером в местности под названием Сеннек, к западу отсюда. Когда он умер, мы не смогли расплатиться с долгами, потеряли ферму, и я пошел на службу к Пяти правителям.

– Но он называет вас герцогом… – задумчиво сказал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп. – Вы – сын фермера, а он называет вас герцогом. Вы говорите, что это только шутка. Странная шутка, на мой взгляд. Больше похожа на насмешку. Я не понимаю человеческих шуток. Впрочем, почему я должен их понимать? Разве я человек?

– Только по виду в данный момент, – ответил Тастейн. – Но, конечно, вы можете в любое мгновение этот вид изменить. Сюда, пожалуйста, господин. Вниз по этой лестнице, прошу вас.

Я веду вежливую беседу с метаморфом, изумленно думал он. Я только что назвал его господином. Ему казалось, что в жизни не будет конца неожиданностям.

После завершения переговоров с Мандралиской посол от Данипиур – Тастейн уже хорошо понимал, что он был личным представителем королевы меняющих форму, – вновь принял человеческие формы для того, чтобы вернуться в свое жилье. Так что теперь он снова был тем странным на вид длинноногим человеком, ходившим так, будто выучился этому занятию только на прошлой неделе, и говорившим с сильным незнакомым акцентом, из-за которого Тастейн с трудом понимал его слова. Ему казалось, что Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп был в псевдочеловеческом облике почти столь же странен, как и когда пребывал в своем природном обличье.

Как и любой сельский мальчишка из северного Зимроэля, Тастейн был воспитан в страхе и ненависти к меняющим форму. Они были пугающими, чуждыми существами из раскинувшихся на юго-востоке джунглей Пиурифэйна, они постоянно лелеяли планы мести человеческой расе, захватчикам, которые тринадцать тысяч лет назад отняли у них этот мир, и не успокоятся до тех пор, пока тем или иным способом не вернут себе власть над планетой. Хотя лорд Стиамот повелел им оставаться в этой резервации, укрывшейся в глухом тропическом лесу, все отлично знали, что благодаря своим способностям к изменению формы тела они легко могли покидать Пиурифэйн, когда заблагорассудится, и ходить неузнаваемыми среди людей, причиняя им всевозможный вред: они отравляли колодцы, воровали скакунов и блавов, похищали младенцев, чтобы в своих скрытых глубоко в джунглях деревнях вырастить из них рабов. По крайней мере, именно такие понятия с детства внушали Тастейну.

Он никогда прежде не разговаривал с метаморфами, во всяком случае сознательно. Он даже никогда еще не видел ни одного из них вблизи. А теперь: «Сюда, пожалуйста, господин. Вниз по этой лестнице, прошу вас». Чудеса, да и только!

– Сюда, пожалуйста, господин.

Они вышли из дворца прокуратора на улицы Ни-мойи в самый разгар ясного, светлого, изумительного во всех отношениях дня. Гостиница, в которой Мандралиска поселял приезжавших к нему из других городов, находилась в десяти минутах ходьбы от реки, нужно было лишь подняться на холм, миновать штаб Движения, жилой дом с маленькими квартирками, в одной из которых обитал сам Тастейн, повернуть налево и пройти подземным переходом, от которого начиналась широкая каменная лестница, ведущая на следующий городской уровень. Там, в ряду больших белых башен – такими было большинство зданий этой части Ни-мойи, – стоявших гордой шеренгой вдоль улицы под названием Ниссиморнский бульвар, возвышалась гостиница. Дворцы четверых из Пятерых правителей располагались на том же Ниссиморнском бульваре несколько дальше, где многоквартирные дома уступали место особнякам самых богатых жителей великого города. Эта улица была настолько знаменита, что, увидев ее в первый раз, Тастейн чуть ли не всерьез испугался: а не подогнутся ли у него колени, когда он вступит на этот тротуар.

– Граф Мандралиска подшучивает над вами, – продолжил разговор метаморф, когда они вступили на каменную лестницу, – невзирая даже на то, что вы один из самых важных для него людей. Ведь вы его близкий помощник, не правда ли?

– Один из самых близких. Вы сейчас видели еще двоих. Джакомин Халефис, Хаймак Барджазид и я: мы, так сказать, внутренний круг, люди, которым он больше всего доверяет. – Это было не так уж далеко от правды, подумал Тастейн. С Халефисом, Барджазидом и им самим граф держался гораздо более непринужденно, чем с кем-либо еще. Он рассказывал им такие вещи, какие всю жизнь держал в тайне от всех остальных: о своем детстве, своем отце, своей службе у Дантирии Самбайла. Несомненно, это должно было служить показателем некоторой близости.

Но тут Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп произнес фразу, потрясшую Тастейна точностью наблюдения:

– Да, вы – люди, которым он больше всего доверяет, но насколько он доверяет вам? Или кому бы то ни было? И насколько вы сами доверяете ему?

– Я не могу обсуждать эту тему, господин.

– Я думаю, он сложный человек, ваш граф Мандралиска, – гордый, подозрительный, опасный. Он предлагает нам союз. Он дает нам обещания.

Тастейн теперь видел, куда клонится этот разговор. Он промолчал, но молчание это вышло каким-то неловким.

– Из обещаний, которые ваши люди давали нам в прошлом, не вышло ничего хорошего, – продолжал меняющий форму. – Разные понтифексы и коронали уже неоднократно клялись сделать нашу жизнь лучше, предоставить нам те или иные права, отнятые у нас лордом Стиамотом, разрешить нам свободный выезд из наших земель… Вы сами видите, как мы сейчас живем.

– Граф Мандралиска не является ни понтифексом, ни короналем. Цель, которую он преследует, состоит в том, чтобы освободить жителей этого континента от правления таких королей, как те, о которых вы говорили. Он имеет в виду всех жителей, включая и ваш народ.

– Может быть, и так, – сказал меняющий форму. – А как по вашему мнению, он благородный человек, ваш граф Мандралиска?

Благородный?

Это слово, подумал Тастейн, не могло оказаться первым, пришедшим на ум, когда речь заходила о Мандралиске. Бессердечный, да. Хладнокровный – возможно. Страшный. Жестокий. Целеустремленный. Безжалостный. Но благородный? Благородный? Тастейн, когда жил в Сеннеке, знал несколько бесспорно благородных людей, хороших, сильных, лишенных хитрости, чье слово было словом чести. Например, Лиапранд Струме, владелец магазина, который никогда не отказывал в кредите попавшим в беду. Сафьяр Сьямилак, бейлиф его отца, беззаветный страж тех мест. И большой рыжебородый человек с фермы, находившейся чуть выше по течению реки от их собственной, который сломал себе спину, поднимая фургон, упавший на того маленького мальчика; да, его звали Гейвир Маглиск. Три человека, в благородстве которых невозможно было усомниться. Но было трудно понять, что же общее с этими тремя было у графа Мандралиски.

С другой стороны, ему не пристало порочить графа Мандралиску перед этим метаморфом или кем-либо другим. Он служил Мандралиске, а не метаморфам. Так что, если это существо хотело выяснить, можно ли считать Мандралиску заслуживающим доверия или нет, ему следовало использовать для этого иные источники информации.

– Граф – необыкновенный человек, – ответил наконец Тастейн. И это была чистая правда. – Когда наша земля будет в конце концов освобождена от гнета понтифексов, вы сможете увидеть, насколько хорошо граф Мандралиска держит свои обещания. – И это тоже была правда, хотя цена этой правде была грош. – Посмотрите туда, господин, – сказал Тастейн, лихорадочно выискивая предлог уйти от этой скользкой темы. – Как полуденный свет играет на Хрустальном бульваре!

– Да, это действительно очень красиво, – невнятно прошамкал Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп и, сильно прищурив свои странные глаза, окинул взглядом ослепительное сияние, отражавшееся в этот час от самозаряжающихся светильников, которыми на самом деле являлись зеркальные плитки, коими был вымощен Хрустальный бульвар. – Ваша Ни-мойя это величайший из городов. Я признателен вашему графу хотя бы за то, что он разрешил мне приехать сюда. И я надеюсь когда-нибудь, после того как ваш граф выиграет свою войну против понтифекса и короналя, привести сюда моих соплеменников, чтобы они тоже смогли все это увидеть. Ведь он же обещал, что нам это будет позволено.

– Да, он это обещал, – согласился Тастейн.

Когда Тастейн, проводив меняющего форму в его гостиницу, вернулся в штаб Движения и застал там Джакомина Халефиса, он обрадовался. В последнее время между Тастейном и адъютантом графа возникла своеобразная дружба, основанная, вероятно, на опасении Халефиса, что Хаймак Барджазид займет его место в привязанностях Мандралиски. Тастейн знал, что Халефис находился рядом с Мандралиской уже очень давно, с тех пор, когда они оба были на службе у Дантирии Самбайла. Во время восстания прокуратора они вместе сражались против армии Престимиона.

Но именно Барджазид, которого Мандралиска знал всего лишь несколько месяцев, дал графу шлем, являвшийся его главным оружием. И в последнее время граф частенько отдавал предпочтение перед Халефисом тощему коротышке из Сувраэля. Поэтому Халефис, очевидно, решил завязать отношения с молодым и стремительно возвышавшимся Тастейном, формируя негласный союз для того, чтобы воспрепятствовать дальнейшему росту влияния Хаймака Барджазида на Мандралиску.

Впрочем, Тастейн, несмотря на свою молодость, был достаточно сообразителен для того, чтобы понять, что Халефис глубоко заблуждается.

Ни один человек на свете не имел ни малейшего основания тревожиться по поводу места, которое он занимал в «привязанностях» Мандралиски. Мандралиска не имел никаких привязанностей, только планы, намерения, цели; и людей возле себя он держал, лишь исходя из своих представлений о том, могли или нет они пригодиться в его планах, рассматривал их исключительно как инструменты для достижения его целей и не задумываясь отбрасывал их, если ему казалось, что они больше не могли быть ему полезны. Так что тот, кто считал себя в той или иной степени другом Мандралиски или же воспринимал графа как своего друга, занимался самообманом.

Но, несмотря на это, Тастейн не собирался отвергать дружбу Халефиса. Служба у графа Мандралиски была чрезвычайно нервным занятием. Никто не мог предугадать, когда совершит серьезный промах или даже незначительную ошибку, за которую граф обрушится на виновного со всей его ужасной свирепостью. Когда Тастейн поступал на службу к Пятерым правителям, он вовсе не ожидал, что окажется в такой близости к ужасному графу. Общество Джакомина Халефиса несколько облегчало бремя близости к этому страшному человеку. Адъютант графа был приветливым, добродушным человеком, с которым было приятно провести время после часа-другого общения с графом. И возможно, Джакомин Халефис смог бы даже в какой-то мере смягчить гнев Мандралиски, когда он, Тастейн, сам станет его мишенью. В конце концов, рано или поздно в такое положение попадал каждый.

– Ну что, отвел меняющего форму домой? – спросил Халефис– Наверное, ты сильно изумился, увидев, что граф пригласил одного из них на совещание? Но он, наш граф, заключит союз с кем угодно, если посчитает это полезным для себя.

– А ты считаешь, что для него будет полезно втянуть меняющих форму в борьбу против Алханроэля? Разве можно доверять эти существам?

– Ты прав, они настоящее отродье ядовитых змей, – усмехнувшись, кивнул Халефис– Я люблю их не больше, чем ты, дружище. Но я понимаю, почему Мандралиска пытается, несмотря ни на что, наладить с ними отношения. Видишь ли, у них гораздо больше причин ненавидеть понтифексат, чем даже у него самого. А ведь, как всем известно, враг твоего врага – твой друг. Мандралиска считает, что, когда наступит время, народ Пиурифэйна сделает все возможное, чтобы испортить жизнь Престимиону и Деккерету.

– Так значит, метаморфы теперь наши друзья! – Тастейн содрогнулся. – Каждый день новости, шутка сказать… Между прочим, метаморф совершенно не доверяет графу. И не считает, что тот собирается выполнить свои обещания насчет предоставления им равенства после победы в войне.

– Это он сам тебе сказал? Очень большое доверие с его стороны. Тем не менее я на твоем месте не стал бы передавать Мандралиске эти слова.

– Почему же?

– А к чему хорошему это может привести? Если Мандралиска собирается надуть меняющих форму, когда они больше не будут ему нужны, он сделает это, независимо от того, будут они что-нибудь подозревать или нет. Мандралиска вообще не рассчитывает на то, что ему будут верить. И если ты расскажешь ему, что меняющий форму надул тебе в уши такие вещи, о которых ты мне только что рассказал, граф прежде всего обеспокоится тем, что ты на слишком уж короткой ноге с его новыми друзьями-метаморфами. Так что держи это при себе, мой тебе совет. Даже мне не рассказывай. Ты мне ничего не говорил. Понятно?

– Понятно, – отозвался Тастейн.

– Как насчет того, чтобы отправиться на бульвар и поесть сосисок с пивом? – сменил тему Халефис.

Тастейн был рад вновь выйти на яркий теплый солнечный свет. Его голова форменным образом шла кругом. Он никак не рассчитывал на серьезные разговоры с меняющим форму, и то, что Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп, похоже, хотел сообщить ему очень конфиденциальные сведения, очень сильно тревожило его. Если метаморфы не верят обещаниям Мандралиски, то пусть скажут об этом самому Мандралиске, думал он, а не шепчут об этом на ухо самому молодому из его помощников, в общем-то случайно попавшему на это место.

И хотя за время непродолжительного общения с меняющим форму ему, против ожидания, ничего не показалось страшным или отвратительным – напротив, в ходе этой краткой беседы он начал воспринимать метаморфов скорее как обычных людей с обычными обидами, чем чудовищ, воплощавших в себе все зло мира, – он продолжал переживать из-за того, что Мандралиска так бездумно подтолкнул его к этому общению. Не было у него такого права. Он, Тастейн, все еще находился во власти своих усвоенных с раннего детства представлений. Он вовсе не желал заводить дружбу с метаморфами. И нисколько не был уверен, что ему нравится быть на службе у человека, который считает, что с ними можно заключить союз.

Честно говоря, Тастейн уже по-настоящему устал от Мандралиски и его бездушия. Мандралиска обращался с ним довольно хорошо, даже, казалось, получал удовольствие от общения с ним, но он-то знал, как мало это на самом деле означало Даже метаморф сразу заметил презрительную насмешку в том, как граф величал его герцогом.

– Ты замечаешь, – сказал Джакомин Халефис, когда они стояли на набережной, неторопливо поедая сосиски, – каким нервным граф стал в последние дни' Нет, конечно, он никогда не отличался особым спокойствием и добродушием. Но теперь достаточно самого мелкого повода, чтобы его терпение лопнуло, словно перетянутая струна арфы.

– Н-да.. – уклончиво протянул Тастейн Он уже давно понял, насколько важно больше слушать, кивать и как можно меньше говорить самому, когда речь идет о графе Мандралиске.

– Хаймак думает, что он слишком много пользуется шлемом, – продолжал Халефис– Каждую ночь он надевает его и шарит по миру, вторгается в умы людей и что-то делает с ними. Барджазид говорит, что использование шлема очень утомительное занятие, особенно если пользоваться им так много. А кто может знать это лучше, чем он?

– И в самом деле, – поддакнул Тастейн.

– Но я думаю, что дело тут не только в шлеме Это не шутка – затевать войну против короналя. Мне кажется, что граф иногда боится, что перехитрил сам себя. Ты же знаешь, что ему приходится все решать самому. Пятеро правителей – это совершенно никчемные люди. И теперь еще эта затея с привлечением метаморфов на нашу сторону… Иметь дело с ними всегда очень опасно. Нужно постоянно следить, чтобы они не ударили тебя самого в спину. Граф отлично это знает И, я думаю, посол Данипиур знает, что к графу следует относиться точно так же. Хорошенькая парочка! Ну что, Тастейн, еще по порции сосисок?

– Прекрасная мысль! – горячо согласился Тастейн

– Конечно, – продолжал развивать тему Халефис, – самое главное не в том, намеревается ли граф надуть меняющих форму, а в том, надуют ли они нас сами. Если графу не удастся убедить метаморфов, что его обещания искренние, то с какой стати они станут нам помогать, когда придет время действовать? Если они решат, что его разговорам о равенстве можно верить не больше, чем всему, что неизменяющиеся говорили им все эти годы, то, конечно, и не подумают помогать нам и оставят нас сражаться в одиночку.

– Неизменяющиеся?

– Ну да, так они нас называют. Граф может сделать прискорбную ошибку, если слишком уж уверует в доброжелательность своих новых друзей метаморфов. Но, конечно, Тастейн, нас все эти вопросы совершенно не интересуют. Мы просто стоим здесь и с удовольствием едим сосиски.

– Совершенно верно, – согласился Тастейн.

Значит, Халефис также считает, что они не доверяют друг другу, Мандралиска и Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп, думал он. Конечно, в этом он целиком и полностью прав. В некотором смысле, они оба одной породы: отродье ядовитых змей, как сказал Халефис. Они стоят друг друга.

Ну, а я-то сам чего стою?

14

– Он хочет поговорить со мной за завтраком, – сказал Престимион. – И утверждает, что разговор очень важный. Только мы вдвоем, понтифекс и корональ. Не хочет, чтобы присутствовали ни Септах Мелайн, ни Гиялорис, ни даже ты, Вараиль. А ведь только вчера он просил предоставить ему побольше времени для подготовки плана вторжения, потому что он работает один, без Верховного канцлера. Как ты думаешь, что могло его осенить этой ночью?

Вараиль улыбнулась.

– Он знает тебя очень хорошо, Престимион. Знает, как ты ненавидишь любого рода задержки.

– Я думаю, что дело не в этом. Да, я нетерпеливый, импульсивный человек, но Деккерет совершенно не таков. И, кстати, на сей раз я его вовсе не подгонял. Не далее как вчера я согласился предоставить ему три-четыре дня на раздумья. Но он не пользуется отсрочкой и приходит ко мне на следующее утро. Для этого должна быть причина. И я не уверен, что эта причина мне понравится.

Монархи встретились в малой столовой в покоях понтифекса, на восточной стороне здания. В окна лился великолепный золотисто-зеленый утренний солнечный свет. По приказу Престимиона все перемены подали сразу: блюда с фруктами, копченую рыбу, поджаристые сладкие пирожки с начинкой из стаджжи, легкое вино. Но ни тот ни другой не воздали должное великолепной еде. Деккерет, казалось, был в очень странном настроении, он держался напряженно, был очень задумчив, однако его глаза светились каким-то ярким возбужденным светом, как будто ночью его посетило некое поразительное видение.

– Позвольте мне изложить вам мой план, – сказал он после краткого обмена приветствиями. – С теми изменениями, которые я сделал в нем в результате ночных размышлений.

В том, как Деккерет произнес эту фразу, было нечто театральное. Престимион был слегка озадачен этим.

– Прошу вас, – отозвался он.

– Я предлагаю, – сказал Деккерет, – сразу же предпринять первое великое паломничество своего правления. Это даст мне удобный и бесспорный предлог для посещения Зимроэля. Так как я уже нахожусь здесь, на западном побережье, я объявлю, что это моя первая остановка. Я отправлюсь в путь как можно скорее и двинусь прямо в Пилиплок, а оттуда вверх по Зимру в Ни-мойю и дальше, в западные земли, с остановками в Дюлорне, Пидруиде, Нарабале, Тил-омоне и еще каких-нибудь западных городах, где слова «лорд Деккерет» и впрямь являются не больше чем словами.

Он сделал паузу, словно хотел дать Престимиону возможность выразить одобрение.

Каждое слово короналя и его непривычный экзальтированный вид вызывали у Престимиона все большее изумление.

– Хочу напомнить вам, Деккерет, что там продолжается мятеж. Вчера мы говорили о том, что вам предстоит вторгнуться на Зимроэль во главе армии и подавить восстание. О военной кампании против мятежников, бросивших вызов нашей власти. О войне. Война и великое паломничество – это совершенно разные вещи.

– Престимион, это вы говорили о вторжении, – спокойно возразил Деккерет – Я же не произнес о нем ни слова. Вторжение на Зимроэль, истребление моей собственной рукой его жителей, которые являются моими подданными, – это не та политика, с которой я могу согласиться.

– Значит, вы возражаете против того, чтобы подавить восстание силой?

– Со всей решительностью, ваше величество.

Престимион почувствовал, что к его щекам прилила кровь. Он был до крайности изумлен как прямым неповиновением, прозвучавшим из уст Деккерета, так и его спокойной уверенностью.

Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не вспылить.

– Мне кажется, что у вас нет выбора, ваше высочество. Как можно даже думать о великом паломничестве в такое время? Исходя из того, что нам известно, вы вполне можете, по прибытии в Пилиплок, выяснить, что местные жители присягнули одному из братьев-Самбайлидов, признали его в качестве своего прокуратора или даже, не могу исключить такой возможности, своего понтифекса и не позволят вам высадиться на берег. Вы только представьте себе: корональ Маджипура разворачивает корабль, потому что его не впускают! Что вы будете делать в таком случае, Деккерет? Или же вы направитесь в Ни-мойю и обнаружите, что река блокирована враждебным флотом, и вам скажут, что это территория Самбайлидов и вам не разрешено на нее вступить. Что тогда? Неужели вы и это не сочтете за причину для войны?

– Постараюсь не торопиться. Я прежде всего напомню им о соглашении, которое обязывает их к лояльности.

Престимион ошарашенно уставился на своего короналя, будто увидел совсем незнакомого человека.

– А что вы станете делать, если они расхохочутся вам в лицо?

– Я уже пообещал вам, Престимион, что я приму все необходимые меры для того, чтобы восстановить законный порядок управления на Зимроэле. И намерен сдержать это обещание.

– Причем только мерами, исключающими прямую войну?

– Этого я не говорил. Конечно, я возьму с собой войска. И использую их, если не останется иного выхода. Но я не думаю, что война неизбежна.

– А если я скажу вам, что считаю войну единственным путем разрешения проблемы, это приведет к прямому конфликту между нами – так следует понимать? – Престимион все еще говорил достаточно спокойным тоном, но его гнев нарастал с каждой минутой. Такого поворота событий он никак не мог предвидеть. За все годы, прошедшие с тех пор, как он, подыскивая себе преемника, остановил свой выбор на Деккерете, он ни разу и помыслить не мог, что между ним и Деккеретом когда-либо могут возникнуть серьезные разногласия по какому-либо важному государственному вопросу. И сейчас выступление его собственного избранника против него – и когда: во время одного из серьезнейших за все время существования цивилизации кризисов – показалось ему настоящим предательством. – Настоятельно прошу вас, Деккерет, как следует подумайте над тем, что вы только что сказали.

– Вы понтифекс, ваше величество. Я обязан повиноваться любому вашему решению, и иначе быть не может. И все же я обязан сказать вам, Престимион, что я всей душой против этой войны.

– Ах, так, – мрачно, медленно произнес Престимион. – Значит, всей душой…

Престимион не чувствовал подобной беспомощности, смешанной с бешенством, с того давнего момента, когда он увидел Корсибара, сына Конфалюма, собственными руками надевшего корону Горящей Звезды на свою голову, и услышал, как тот объявил себя короналем. Что следует делать понтифексу, спрашивал он себя, когда его корональ прямо в лицо говорит, что не хочет исполнять его приказы? Конфалюм не позаботился подготовить его к чему-либо подобному. Престимиону внезапно представилось, что отношения между ним самим как понтифексом и Деккеретом как короналем становятся точь-в-точь такими же, какими они сложились между ним и постаревшим, терявшим способность к реальной деятельности Конфалюмом, который неохотно, но передавал все больше и больше власти молодому пылкому короналю лорду Престимиону. Неужели ему придется испытывать все это на собственной шкуре, начиная с этого самого дня?

Он напряг всю волю для того, чтобы сдержать захлестывавший его гнев. В другой ситуации он уже кричал бы и бил кулаком по столу. Этого нельзя было допустить. Чтобы выиграть немного времени, он разломил пополам пирожок со стаджжей, прожевал его, не ощущая вкуса, и запил несколькими глотками прохладного золотого вина.

– Хорошо, – сказал Престимион после долгой паузы. – Вы думаете, что сможете избежать войны. Будем считать, что вам и на самом деле это удастся, раз уж вы так убеждены, что ее не следует начинать. Но все равно остается проблема Мандралиски и его мятежа. Вы пообещали взять и то и другое под контроль. Ну, и как вы намерены это сделать, если не при помощи военной силы?

– Точно так же, как это было сделано во время кампании против прокуратора. У Мандралиски есть шлем. У нас тоже есть шлемы. У него есть Барджазид, и у меня есть Барджазид. Мой Барджазид возьмет верх над его Барджазидом и выведет того из игры, а Мандралиска окажется в моей власти.

– Я думаю, что это наивные мечты, Деккерет. Теперь гнев полыхнул на мгновение в глазах более молодого из собеседников.

– А я думаю, Престимион, что ваше стремление к войне против ваших собственных подданных совершенно не подходит для человека, желающего видеть себя великим монархом. Особенно если учесть, что вы не будете принимать личного участия в этой войне, а останетесь за много тысяч миль от поля битвы.

Престимион ушам своим не верил! Неужели Деккерет на самом деле произнес эти слова?

– Нет! – взревел он, хлопнув ладонью по столу с такой силой, что все тарелки подскочили, а бутылка с вином упала на пол. – Это несправедливо! Несправедливо! Неверно и несправедливо!

– Престимион…

– Не перебивайте меня, Деккерет. Такое обвинение нельзя оставить без ответа. – Престимион заметил, что крепко сжал кулаки и поспешно убрал руки под стол. – Я совершенно не стремлюсь к войне, – сказал он со всем доступным ему спокойствием. – Вы это отлично знаете. Но в данном случае я уверен, что она неизбежна. И я проведу ее сам, Деккерет, если у вас на это недостанет храбрости. Вы думаете, что я забыл, как надо сражаться? О, нет, нет, вы вернетесь в Замок, ваше высочество, а я доставлю войска на Зимроэль и с гордостью займу свое место во главе армии рядом с Гиялорисом и Септахом Мелайном, как мы это делали в былые дни. – Он снова повысил голос– Кто разбил армии Корсибара возле Тегомарского гребня, когда вы были еще мальчишкой? Кто надел шлем для управления мыслями на собственную голову в этом самом доме и сумел с его помощью дотянуться до джунглей Стойензара и раздавить Венгенара Барджазида? Кто…

Деккерет с безмолвной просьбе поднял руки раскрытыми ладонями вперед.

– Подождите, ваше величество. Подождите. Если все же случится еще одна война, от чего упаси нас Божество, вы знаете, что я поведу войска и одержу победу. Но давайте ненадолго отложим этот вопрос. Я должен сказать вам гораздо больше, и это относится не только и не столько к текущим событиям, сколько к будущему.

– Тогда говорите, – севшим голосом разрешил Престимион. После вспышки ярости он чувствовал себя опустошенным. Ему стало жаль, что вино вылилось.

– Вы помните, Престимион, – сказал Деккерет, – как мы с вами разговаривали в дегустационном подвале замка Малдемар, с глазу на глаз, как и сегодня утром, и вы напомнили мне о странном пророчестве Мондиганд-Климда насчет того, что Барджазид станет четвертой Властью царства? Ни вы, ни я тогда не смогли понять, какой же в этом смысл, и отбросили эту часть пророчества, как нечто несбыточное. Но этой ночью, всего несколько часов назад, я понял его значение. Четвертая Власть необходима. И, с вашего согласия, после того как волнения с Мандралиской и пятеркой Самбайлидов останутся позади, я сделаю Динитака Барджазида четвертым властителем.

– Я вижу теперь, что вы сошли с ума, – сказал Престимион. Весь его гнев иссяк, и в голосе слышалась только печаль.

– Выслушайте меня, умоляю вас. А когда я закончу, тогда и судите, насколько я безумен.

В ответ Престимион только пожал плечами.

– Маджипур никогда не знал такого процветания, как в современную эпоху, – вновь заговорил Деккерет. – Эра Пранкипина и лорда Конфалюма, Конфалюма и лорда Престимиона, Престимиона и лорда Деккерета, если будет угодно… Но мы также никогда не знали и таких волнений. Появление магов и волшебников, возникновение новых странных культов, мятежи Дантирии Самбайла и Мандралиски – все это очень ново для нашего мира. Возможно, одно связано с другим – процветание и неустойчивость, неуверенность во вновь обретенном благосостоянии и колдовские мистерии. А может быть, начала сказываться перенаселенность – пятнадцать миллиардов жителей на одной планете, как бы велика она ни была, – и потому некоторые разногласия, даже вражда, становятся просто неизбежными.

Престимион сидел молча, стараясь угадать, куда же повернет Деккерет. Было очевидно, что корональ много раз мысленно репетировал эту речь, пожалуй, чуть не полночи, и ему следовало, особенно после его недавней яростной вспышки, продемонстрировать внимание, прежде чем отклонить эту безумную, невозможную идею, пришедшую в голову избранному им короналю, какие бы доводы в ее защиту тот ни приводил.

А Деккерет продолжал:

– Во время первого периода волнений, который мы называем временем Дворна, были учреждены две первые Власти с разделением обязанностей управления, понтифекс, старший, более опытный и мудрый монарх, на которого возлагалась ответственность за разработку политики, и корональ, более молодой, более энергичный человек, задачей которого являлось осуществление этой политики. Позже, благодаря замечательному новому изобретению, появилась третья Власть, Хозяйка Острова, которая с помощью многочисленных ассистентов каждую ночь соприкасается с умами бесчисленного количества людей и предлагает им утешение, душевное оздоровление и советы. Но оборудование, которое использует Хозяйка, имеет свои ограничения. Она может говорить с умами, но неспособна контролировать и направлять их. Тогда как эти шлемы, изобретенные Барджазидами…

– Не изобретенные, а украденные. Их изобрел один жалкий предатель, хитрый маленький вруун по имени Талнап Зелифор. Одна из величайших ошибок, за которые меня когда-нибудь призовут к ответу, заключалась в том, что я отдал этого самого врууна и его шлемы в руки Венгенару Барджазиду, отчего мы до сих пор страдаем.