Текст книги "Валентин Понтифекс"

Роберт Силверберг
Валентин Понтифекс

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КНИГА КОРОНАЛА

1

Валентин покачнулся, ухватился свободной рукой за край стола, стараясь не расплескать вино.

Очень странные ощущения: головокружение, дурнота. Слишком много выпито… Спертый воздух… И сила тяжести, наверное, здесь, на такой глубине, больше…

– Произнесите тост, ваша светлость, – пробормотал Делиамбр. – Сначала за Понтифекса, потом за его помощников, а затем…

– Да‑да, знаю…

Валентин неуверенно озирался по сторонам, подобно загнанному ститмою, окруженному со всех сторон копьями охотников.

– Друзья… – начал он.

– За Понтифекса Тивераса, – раздался пронзительный шепот Делиамбра.

Друзья. Да. Рядом с ним те, кто дорог ему больше всего. Почти все, кроме Карабеллы и Элидата: она отправилась на запад, чтобы встретить его там, а Элидат в отсутствие Валентина занят делами правления на Замковой Горе. Но остальные здесь: Слит, Делиамбр, Тунигорн, Шанамир, Лизамон, Эрманар, Тисана, скандар Залзан Кавол, хьорт Асенхарт. Да, все его близкие

– опора его жизни и царствования.

– Друзья, – произнес он, – поднимите бокалы и поддержите еще один мой тост. Всем вам известно, что Дивин не даровала мне возможности беззаботно восседать на троне. Все вы знаете о навалившихся на меня тяготах, испытаниях, с которыми пришлось столкнуться, задачах, которые предстоит выполнить, о грузе нерешенных проблем…

– Мне кажется, что такие слова сейчас неуместны, – услышал он чей‑то голос у себя за спиной.

И вновь бормотание Делиамбра:

– За его величество Понтифекса! Вы должны предложить тост за его величество Понтифекса!

Валентин оставил советы без внимания. Речь его лилась плавно, словно сама собой.

– Если мне будет дарована милость преодолеть эти ни с чем не сравнимые трудности, – продолжал он, – то лишь потому, что у меня есть поддержка, совет, любовь таких товарищей и бесценных друзей, какими могли бы похвастаться немногие из царствовавших когда‑либо правителей. Благодаря вашей неоценимой помощи, друзья, мы, наконец, сможем найти спасение от бед, терзающих Маджипур, и вступить в эру истинного братства, которого заслуживаем. Итак, поскольку мы с радостью и желанием готовимся отправиться завтра в великую процессию по этому, принадлежащему нам, государству, я предлагаю, друзья мои, последний за сегодняшний вечер тост – за вас, за тех, кто поддерживал и вел меня все эти годы, и кто…

– Как странно он выглядит, – пробормотал Эрманар. – Ему нездоровится?

По телу Валентина волной прошла ошеломляющая боль, в ушах загудело, дыхание стало огненно‑горячим. Он почувствовал, как проваливается в ночь, настолько ужасную в своей темноте, что она, поглотив всякий свет, расползлась по его душе, подобно приливу черной крови. Бокал выскользнул из его пальцев и разбился – словно целый мир разбился, распался на тысячи мелких осколков, что разлетелись в разные стороны, до самых дальних уголков Вселенной. Головокружение стало невыносимым. И тьма… эта абсолютная и беспросветная ночь, полное затмение…

– Ваша светлость! – раздался чей‑то крик. Не Хиссуне ли это?

– Он принимает послание! – воскликнул другой голос.

– Послание? Но как, если он не спит?

– Мой лорд! Мой лорд! Мой лорд!

Валентин опустил взгляд. Все вокруг было черным‑черно, по полу будто разливался мрак. Казалось, тьма манит его. Иди, говорил тихий голос, вот твоя тропа, вот твоя судьба: ночь, тьма, рок. Покорись, Лорд Валентин, ты, который был Короналом и никогда не станешь Понтифексом. Покорись. И Валентин покорился, поскольку в то мгновение замешательства и оцепенения духа ничего иного ему не оставалось. Взглянув в черный омут на полу, он позволил себе упасть в него. Не задаваясь никакими вопросами, не пытаясь что‑либо постичь, он погрузился во всепоглощающую тьму.

Я умер, подумал он. И плыву теперь по волнам черной реки, возвращающей меня к Источнику, и вскоре выйду на берег и найду дорогу, которая ведет к Мосту Прощаний; а потом пойду к тому месту, где любая жизнь имеет начало и конец.

Какое‑то необычайное спокойствие объяло его душу, чудесное ощущение удовлетворения и покоя, неодолимое чувство того, что вся Вселенная слилась воедино в счастливой гармонии. Ему казалось, будто он попал в колыбель, где лежит теперь в теплых пеленках, свободный, наконец, от мук королевской власти. Ах, как хорошо лежать тихо, не обращая внимания ни на какую суету! Неужели это и есть смерть? Что ж, тогда смерть – это радость!

– Вы заблуждаетесь, мой лорд. Смерть – конец радости.

– Кто здесь говорит со мной?

– Вы знаете меня, мой лорд.

– Делиамбр? Ты тоже умер? Ах, старина, до чего же хорошо в смерти!

– Да, верно, вы вне опасности. Но не умерли.

– Но мне кажется, что это очень похоже на смерть.

– Разве вы настолько искушены в признаках смерти, что так уверенно говорите о ней?

– Что же тогда?

– Всего лишь чары, – ответил Делиамбр.

– Уж не твои ли, колдун?

– Нет, не мои. Но я могу снять их в вас, если позволите. Пробуждайтесь. Пробуждайтесь.

– Нет, Делиамбр! Оставь меня.

– Но вы должны, мой лорд.

– Должен, – горько повторил Валентин. – Должен! Всегда должен! Неужели мне никогда не суждено отдохнуть? Оставь меня там, где я есть. Здесь так покойно. Я не обладаю воинственными наклонностями, Делиамбр.

– Пробуждайтесь, мой лорд.

– Ты еще скажи, что пробуждение – мой долг.

– Нет необходимости напоминать о том, что вы и так хорошо знаете. Пробуждайтесь же.

Открыв глаза, он обнаружил, что находится между небом и землей и лежит на руках у Лизамон Хултин. Амазонка несла его как куклу, прижимая к своей необъятной груди. Неудивительно, что он вообразил себя в колыбели или плывущим по черной реке! Рядом с ним, взгромоздившись на левое плечо Лизамон, восседал Аутифон Делиамбр. Тут до Валентина дошло, каким образом он вышел из беспамятства: его лба, щеки и груди касались кончики трех щупалец вроона.

– Можешь меня отпустить, – произнес он, чувствуя неловкость.

– Вы еще очень слабы, ваша светлость, – пророкотала Лизамон.

– Кажется, уже не настолько. Отпусти меня.

Она поставила Валентина с такой осторожностью, будто ему было лет девятьсот. Он тут же ощутил головокружение, и вытянул руки, чтобы опереться на великаншу, не спешившую отойти. Зубы стучали. Тяжелые одеяния саваном облепили влажную, липкую кожу. Он боялся, что если хотя бы на мгновение закроет глаза, омут тьмы снова проглотит его. Поэтому он заставил себя твердо стоять на ногах, хоть это и была всего лишь видимость твердости. Старые уроки не прошли даром: он не мог допустить, чтобы его видели растерянным и слабым, независимо от того, какими терзался страхами.

Мгновение спустя Валентин почувствовал, что успокаивается, и оглянулся. Его вынесли из большого зала. Сейчас он находился в каком‑то ярко освещенном коридоре со стенами, инкрустированными тысячами переплетенных и перекрывающих друг друга эмблем Понтифекса, на которых бесконечно повторялся и рябил в глазах символ Лабиринта. Вокруг, встревоженные и испуганные, сбились в кучу люди: Тунигорн, Слит, Хиссуне и Шанамир из его собственной свиты, а также несколько приближенных Понтифекса – Хорнкаст и старик Дилифон, а за ними еще с полдюжины голов в желтых масках вместо лиц.

– Где я? – спросил Валентин.

– Скоро вы окажетесь в своих покоях, ваше высочество, – пояснил Слит.

– Я долго пробыл без сознания?

– Не более двух‑трех минут. Во время речи вы вдруг начали падать. Но вас поддержал Хиссуне, да и Лизамон оказалась рядом.

– Это вино, – сказал Валентин. – Пожалуй, я многовато выпил: бокал того, бокал другого…

– Сейчас вы вполне трезвы, – заметил Делиамбр. – А ведь прошло всего несколько минут.

– Позволь мне еще некоторое время надеяться, что все дело только в вине. – Коридор свернул влево, и показалась огромная резная дверь с золотой инкрустацией в виде звездного огня, над которой была вырезана личная монограмма Валентина – «КЛВ». – Тисана! – позвал он.

– Я здесь, мой лорд, – откликнулась толковательница снов.

– Отлично. Я хочу, чтобы ты вошла вместе со мной. Еще – Делиамбр и Слит. Больше никого. Ясно?

– Можно мне тоже войти? – спросил кто‑то из приближенных Понтифекса.

Это был тонкогубый тощий человек со странной мертвенно‑бледной кожей, в котором он почти сразу узнал Сепултрова, врача Понтифекса Тивераса. Валентин покачал головой.

– Я благодарю за заботу, но не думаю, что вы понадобитесь.

– Столь внезапный приступ, мой лорд… вас нужно осмотреть…

– Он правильно рассуждает, – тихо заметил Тунигорн.

Валентин пожал плечами.

– Тогда попозже. Позвольте мне сначала поговорить с советниками, любезный Сепултров. А потом можете немного постучать по моим коленным чашечкам, если считаете, что это необходимо. Тисана, Делиамбр – пойдемте…

Вступая в свои покои, он из последних сил изображал царственное величие и ощутил бесконечное облегчение, когда тяжелая дверь отгородила его от суетливой толпы в коридоре. Медленно выдохнув, Коронал рухнул на парчовую кушетку, содрогаясь от покидающего его напряжения.

– Ваша светлость… – мягко обратился к нему Слит.

– Подожди. Подожди, дай мне отойти.

Он потер пульсирующие виски и болевшие глаза. Усилия, потраченные на то, чтобы притвориться, будто ему удалось быстро и полностью оправиться после случившегося в трапезной, чем бы оно ни было, дались ему нелегко. Валентин поискал взглядом толковательницу снов. Крепкая пожилая женщина, широкая в кости и сильная, она казалась в этот миг самой надежной опорой.

– Подойди, Тисана, сядь рядом, – попросил он.

Она присела и провела рукой по плечам Коронала. Да, подумал Валентин. О, да, так… хорошо! Тепло возвращалось в его иззябшую душу, и тьма отступила. Из Валентина изливался поток любви к Тисане, надежной и мудрой, которая первой в дни изгнания назвала его при всех Лордом Валентином, хотя тогда он еще вполне довольствовался участью жонглера. Сколько раз за годы правления после реставрации она разделяла с ним открывающее мысли сонное вино и брала на руки, чтобы избавить от тайн, приходивших к нему во снах беспокойных образов! Как часто она облегчала ему бремя королевской власти!

– Я очень испугалась, увидев ваше падение. Лорд Валентин, вы знаете, что я не робкого десятка. Так вы утверждаете, что все дело в вине?

– Так я сказал там, снаружи.

– Сдается мне, вино тут ни при чем.

– Наверно, Делиамбр считает, что это чары.

– Чьи?

Валентин посмотрел на вроона.

– Что скажешь?

Поведение Делиамбра выражало замешательство, подобного которому Валентину приходилось наблюдать нечасто: бесчисленные щупальца крохотного существа в смятении сплетались и шевелились, огромные желтые глаза излучали странный блеск, клюв, похожий на птичий, словно что‑то перемалывал.

– Я затрудняюсь с ответом, – сказал наконец Делиамбр. – Точно так же, как не все сны являются посланиями, так и не все чары имеют своего создателя.

– Иногда чары производят сами себя, так? – спросил Валентин.

– Не совсем. Но существуют чары, мой лорд, которые возникают самопроизвольно – изнутри, из чьей‑либо души, сосредоточиваясь в ее пустотах.

– О чем ты говоришь? Что я сам на себя навел порчу?

Тисана мягко заметила:

– Сны и чары – одно и то же. Лорд Валентин. Внутри нас дают о себе знать определенные предчувствия. Предзнаменования стараются пробиться, чтобы попасть в поле зрения. Собираются бури, а они и есть предвестники.

– И ты так быстро все это увидела? Знаешь, прямо перед пиром мне привиделся тревожный сон, и был он, скорее всего, наполнен предзнаменованиями, предсказаниями и предвестниками бури. Но если я не разговаривал во сне, то тогда и ничего тебе не говорил, разве не так?

– Думаю, вам снился хаос, мой лорд.

Валентин широко раскрыл глаза.

– Откуда ты узнала?

Тисана ответила, пожав плечами:

– Хаос должен наступить. Все мы признаем справедливость этого утверждения. В мире осталось незавершенное дело и оно взывает к своему завершению.

– Ты говоришь о метаморфах, – пробормотал Валентин.

– Я бы не осмелилась давать вам советы относительно дел государственных…

– Оставь эти церемонии. От советников я жду советов, а не расшаркиваний.

– Моя область – лишь царство снов.

– Мне снился снег на Замковой Горе и великое землетрясение, расколовшее мир.

– Желаете, чтобы я растолковала вам сон, мой лорд?

– Как ты можешь его толковать, если мы еще не выпили сонного вина?

– Сейчас не слишком удачное время для толкования снов, – твердо заявил Делиамбр. – Для одной ночи у Коронала видений было более чем достаточно. Если он сейчас выпьет сонного вина, то это не пойдет ему на пользу. Полагаю, время терпит…

– Мы можем обойтись без вина, – перебила Тисана. – Этот сон может растолковать и ребенок. Землетрясение? Раскол мира? Что ж, вам надо готовиться к тяжким временам, мой лорд.

– О чем ты говоришь?

– Близится война, мой лорд, – ответил вместо Тисаны Слит.

Валентин повернулся и устремил взгляд на коротышку.

– Война! – вскричал он. – Война? Неужели мне вновь придется сражаться? За восемь тысяч лет я был первым Короналом, которому пришлось выводить войска на поле битвы: неужели мне предстоит сделать это во второй раз?

– Вам наверняка известно, мой лорд, – сказал Слит, – что война за реставрацию была лишь первой схваткой истинной войны, которую придется вести; войны, которая назревала на протяжении столетий; войны, которой, как я надеюсь, вы знаете, невозможно избежать.

– Нет таких войн, которых нельзя избежать.

– Вы так думаете, мой лорд?

Коронал бросил на Слита недобрый взгляд, но ничего не ответил. Они все твердили о том, что он уже и так понял, хотя не хотел об этом слышать; но все же, услышав, почувствовал, как его душу охватывает страшное беспокойство. Мгновение спустя он встал и принялся молча расхаживать по комнате. В дальнем конце ее стояла громадная жутковатая скульптура, вырезанная из кости морских драконов – переплетенные пальцы двух сплетенных ладоней, или, может быть, смыкающиеся клыки какой‑то колоссальной, демонической пасти. Валентин долго простоял у изваяния, бесцельно поглаживая блестящую, отполированную поверхность. «Незавершенное дело, сказала Тисана. Да‑да. Изменяющие форму, метаморфы, пьюривары – называй их любым именем на выбор – аборигены Маджипура, у которых четырнадцать тысячелетий назад переселенцы со звезд отняли этот дивный мир. Восемь лет ушло на то, чтобы понять потребности этого народа, а я так ничего и не узнал».

Он повернулся и сказал:

– Когда я поднялся, чтобы произнести речь, то вспомнил слова главного представителя Понтифекса: «Коронал – это мир, а мир – это Коронал». И внезапно я стал Маджипуром. Все происходившее в любом уголке мира проходило через мою душу.

– У вас и раньше такое бывало, – сказала Тисана. – В снах, которые я толковала: когда вы говорили, что видели вырастающие из земли двадцать миллиардов золотых нитей, и держали их все в правой руке. И еще один сон, когда вы широко раскинули руки и обняли весь мир, и…

– То другое, – перебил Валентин. – А на этот раз мир распадался на части.

– То есть как?

– Буквально. Разваливался на куски. Не осталось ничего, кроме моря тьмы… в нее‑то я и упал…

– Хорнкаст говорил правду, – тихо промолвила Тисана. – Вы и есть мир, ваша светлость. Темное знание ищет к вам путь и собирается со всего света вокруг вас. Это послание, мой лорд, не от Леди, не от Короля Снов, а от самого мира.

Валентин повернулся к вроону.

– Что скажешь, Делиамбр?

– Тисану я знаю, кажется, лет пятьдесят и ни разу не слышал, чтобы с ее уст срывались глупые речи.

– Значит, будет война?

– Думаю, что война, уже началась, – ответил Делиамбр.

2

Хиссуне корил себя за опоздание на пир. Первая официальная церемония, на которой он присутствовал с тех пор, как очутился в кругу приближенных Лорда Валентина, – и на тебе, опоздать на нее. Возмутительная небрежность!

Часть вины лежала на его сестре Эйлимур. Все то время, что он пытался облачиться в красивые парадные одежды, она приставала к нему, суетилась, поправляла наплечную цепь, переживала по поводу длины и покроя камзола, отыскивала на начищенных до зеркального блеска башмаках пятнышки, видимые только ей. Эйлимур было пятнадцать лет, нелегкая пора для девушки – впрочем, Хиссуне иногда казалось, что у девушек любой возраст труден, – и она старалась держаться властно, своевольно, вникая во все домашние дела.

Так что, своим стремлением подготовить его надлежащим образом к банкету у Коронала, она помогла ему опоздать. Эйлимур потратила минут двадцать, как ему показалось, просто вертя в руках эмблему его звания, небольшой золотой эполет в виде звездного огня, который он намеревался носить на левом плече в образуемой цепью петле. Девушка бесконечно долго передвигала этот эполет то в одну, то в другую сторону, чтобы разместить его как можно точнее по центру, вымеряя доли дюйма, пока, наконец, не сказала:

– Отлично. Все. Вот так, посмотри. Нравится?

Она схватила свое старое зеркало, облезлое и потускневшее с обратной стороны, и сунула ему под нос. Хиссуне увидел мутное, искаженное отражение

– этакий незнакомец в пышных одеждах, будто собравшийся на маскарад. Наряд имел картинный, театральный, неправдоподобный вид. И все же он осознал то новое ощущение величавости и властности, пришедшее к нему благодаря одеянию. Как странно, подумал он, что торопливо подогнанное у модного портного из Дворца Масок облачение смогло произвести столь разительную перемену: теперь он больше не Хиссуне – суетливый уличный оборвыш, не беспокойный и неуверенный в себе молодой человек, но Хиссуне‑щеголь, Хиссуне‑павлин, гордый собой соратник Коронала.

А еще – Хиссуне‑опаздывающий. Хотя, если поторопиться, можно было бы добраться вовремя до большого зала Понтифекса.

Но тут вернулась с работы его мать Эльсинома, что стало причиной дальнейшей задержки. Она вошла в комнату, хрупкая, темноволосая, бледная и усталая женщина, и посмотрела на него с таким благоговением и удивлением, будто кто‑то поймал комету и запустил в свободный полет по ее убогой квартире. Глаза Эльсиномы горели, от лица исходил свет, невиданный им раньше.

– Ты потрясающе выглядишь, Хиссуне! Какая роскошь!

Усмехнувшись, он развернулся, чтобы продемонстрировать свое великолепие.

– Просто глазам не верится, да? У меня прямо вид рыцаря с Замковой Горы!

– У тебя вид принца! Коронала!

– Ну да, конечно. Лорд Хиссуне. Короналу, насколько я знаю, подобает горностаевая мантия, чудесный зеленый дублет и еще, пожалуй, огромная затейливая подвеска в виде звездного огня на груди. Однако я и так хорош, правда, мама?

Они посмеялись, и, несмотря на усталость, мать обняла его и даже протанцевала вместе с ним по комнате, а затем, отпустив, сказала:

– Время поджимает. Пора идти.

– Да, пора. – Он направился к двери. – Как все странно… Я отправляюсь на ужин к столу самого Коронала, буду сидеть рядом, сопровождать его в поездке, поселюсь на Замковой Горе…

– Да, это очень странно, – тихо сказала Эльсинома.

Все они – Эльсинома, Эйлимур, его младшая сестра Марона – встали в ряд, и Хиссуне торжественно, друг за дружкой поцеловал их, пожал руки и отстранился, испугавшись за свои одежды, как только женщины попытались заключить его в объятия. Он видел, что мать и сестры взирают на него, как на богоподобное существо или, в крайнем случае, на Коронала, будто он утратил всякое отношение к своей семье, спустился с небес, чтобы сегодня вечером величаво пройтись по этим безрадостным комнатушкам. Ему мнилось, что вовсе не он провел восемнадцать лет жизни в этих закопченных комнатушках на первом уровне Лабиринта; он есть и всегда был Хиссуне из Замка, кандидатом в рыцари, завсегдатаем королевского двора, знающим толк во всех его удовольствиях.

Глупость, безумие. Ты не должен забывать, кто ты такой, и с чего начинал, говорил он себе.

Но как трудно не вспоминать все время о перемене, происшедшей в их жизни, думал он, спускаясь по бесконечной винтовой лестнице на улицу. Так много перемен. Когда‑то они с матерью работали на улицах Лабиринта: она выпрашивала кроны у проходящей знати, а он бегал за путешественниками, настойчиво предлагая им свои услуги в качестве гида за полрояла или около того, чтобы провести их по живописным диковинам подземного города. А сейчас он пользуется покровительством Коронала, и мать за счет его новых связей стала буфетчицей в кафе во Дворе Шаров. И все это – за счет удачи, сверхъестественной и невероятной удачи.

А только ли в удаче дело? Когда ему было всего десять лет, он предложил свои услуги высокому светловолосому человеку, даже не подозревая, что этот незнакомец был не кем иным, как Короналом Лордом Валентином, свергнутым и оказавшимся в Лабиринте, чтобы добиться поддержки Понтифекса в борьбе за утраченный престол.

Но само по себе это событие могло и не иметь никаких последствий. Хиссуне часто спрашивал себя, чем же он так приглянулся Лорду Валентину, что заставило Коронала вспомнить о нем, отыскать после реставрации, забрать для работы в Доме Записей, а теперь призвать в святая святых государственного управления. Вероятно, причиной тому его непочтительность, саркастические замечания, холодная, небрежная манера держаться, отсутствие благоговения перед Короналами и Понтифексами, и его самостоятельность, проявившаяся уже в десять лет. Должно быть, это и произвело впечатление на Лорда Валентина. А эти рыцари из Замка, подумал Хиссуне, все такие вежливые, изысканные: наверное, в глазах Коронала я выглядел чужаком, почище какого‑нибудь хайрога. А ведь в Лабиринте полно всяких мальчишек. Любой из них мог бы уцепиться за его рукав. Но удача улыбнулась именно мне.

Он вышел к небольшой пыльной площади, на которой стоял его дом. Узкие кривые улочки района Двора Гваделумы, где прошла его жизнь, разбегались в разные стороны, а по бокам виднелись скособочившиеся от возраста тысячелетние ветхие здания, составляющие границу мира. При резком, слишком ярком свете – таким светом, столь не похожим на мягкое золотисто‑зеленое солнце, лучи которого никогда не достигали подземелья, был залит весь этот уровень Лабиринта – выщербленная серая кладка старых зданий просто кричала о страшной усталости, об изношенности камня. Хиссуне попробовал вспомнить, замечал ли он когда‑нибудь раньше, насколько тут убого и уныло.

На площади было полно народу. Мало кто из обитателей Двора Гваделумы испытывал желание сидеть вечерами в четырех стенах своих полутемных клетушек; они собрались здесь, чтобы послоняться по какой‑нибудь аллее. Хиссуне в его блистательных новых одеждах казалось, что все, кого он когда‑либо знал, вышли на улицы поглазеть на него, похихикать, пофыркать, окинуть злобным взглядом. Он увидел Ванимуна, родившегося с ним в один день и час и ставшего когда‑то чуть ли не братом, и стройную, с глазами‑миндалинами младшую сестру Ванимуна, которая уже подросла, и Хойлана с тремя его кряжистыми братьями, и Никкилона, и маленького с угловатым лицом Гизмета, и продававшего сладкие корешки гумбы вроона с глазами‑бусинками, и Конфалума‑карманника, и трех старых сестер‑хайрогш, которых в открытую называли метаморфами, чему Хиссуне никогда не верил, и еще кого‑то, и еще… И все смотрят, и у всех в глазах молчаливый вопрос: почему ты так вырядился, Хиссуне, к чему эта пышность, зачем эта роскошь?

С неспокойной душой шел он через площадь, понимая, что банкет вот‑вот начнется, а идти еще далеко. Путь ему преграждали все, кого он когда‑либо знал.

Первым подал голос Ванимун:

– Куда собрался, Хиссуне? На маскарад?

– Он на Остров направился, с Леди в бирюльки играть!

– Да нет же, он собирается охотиться с Понтифексом на морских драконов!

– Дайте пройти, – спокойно сказал Хиссуне, видя, что толпа становится все плотнее.

– Дайте пройти! Пропустите его! – весело закричали они, и не подумав расступиться.

– Где же ты раздобыл эту клоунскую хламиду, Хиссуне? – поинтересовался Гизмет.

– Взял напрокат, – откликнулся Хойлан.

– Спер, наверное, – сказал один из его братьев.

– Нашел подвыпившего рыцаря в темной аллее и обобрал его как липку!

– Прочь с дороги, – сказал Хиссуне, которому спокойствие давалось все труднее. – У меня важное дело.

– Важное дело! Важное дело!

– Он идет на прием к Понтифексу!

– Понтифекс хочет сделать Хиссуне герцогом!

– Герцог Хиссуне! Принц Хиссуне!

– А почему бы не Лорд Хиссуне?

– Лорд Хиссуне! Лорд Хиссуне!

В их голосах звучало что‑то недоброе. Десять или двенадцать человек окружили его плотной стеной. Сейчас ими двигали обида и зависть. Его пышный наряд, наплечная цепь, эполет, башмаки, плащ – это, на их взгляд, было слишком уж вызывающим, слишком высокомерным способом подчеркнуть открывшуюся между ними пропасть. Мгновение спустя толпа принялась дергать его за камзол, тянуть за цепь. Хиссуне стало страшно. Уговаривать их было бесполезно, пробиться силой – попросту безрассудно, а ожидать, что вот‑вот появится патруль прокторов, – безнадежно. Он предоставлен самому себе.

Стоявший ближе всех Ванимун потянулся к плечу Хиссуне, как бы пытаясь его толкнуть. Он отстранился, но Ванимун успел оставить грязный след на светло‑зеленой ткани плаща. Внезапно Хиссуне охватила бешеная ярость.

– Не смейте прикасаться ко мне! – заорал он, рисуя в воздухе знак морского дракона.

Издевательски посмеиваясь, Ванимун вцепился в него второй раз. Хиссуне перехватил его запястье и стиснул так, что наглец побледнел.

– Ой, отпусти! – простонал Ванимун.

Хиссуне дернул его руку вверх и назад, грубо развернув противника к себе спиной. Особыми бойцовскими качествами Хиссуне никогда не отличался – для этого он был слишком маленьким и хрупким и полагался обычно на быстроту и смекалку, – но не давал спуску никому, когда его подстегивала злоба. И сейчас, чувствуя, как его переполняет ненависть, низким, напряженным голосом он процедил:

– Если надо будет, я сломаю тебе руку, Ванимун. Не желаю, чтобы ко мне прикасались!

– Больно!

– Будешь еще руки распускать?

– Уж и пошутить нельзя…

Хиссуне вывернул руку Ванимуну до предела.

– Я тебе пошучу.

– От‑т‑пусти…

– Если будешь держаться от меня подальше.

– Ладно… Ладно!

Хиссуне отпустил Ванимуна и отдышался. Сердце бешено колотилось, он весь покрылся потом, но старался не думать о том, какой у него вид. А Эйлимур так старалась…

Его противник отступил назад, с угрюмым видом потирая запястье.

– Он боится, видите ли, что я испачкаю такой шикарный наряд. Не хочет, чтобы простые люди его замарали.

– Именно так. А теперь – прочь с дороги. Я уже опаздываю.

– Надо думать, на банкет к Короналу?

– Совершенно верно. Опаздываю на банкет к Короналу.

Ванимун и остальные таращились во все глаза; их лица выражали нечто среднее между презрением и почтительностью. Хиссуне растолкал их и зашагал через площадь.

У него мелькнула мысль, что вечер начинается не слишком удачно.