Текст книги "Квантовая ночь"

– Всё! – сказал Менно. – Пятнадцать минут. Это втрое больше, чем у Марчука. Мы должны вызвать «Скорую».

* * *

Кайла подбежала к сестринскому посту.

– В какой палате Тревис Гурон?

Медсестра – грузная женщина средних лет – указала на зелёную доску на противоположной стене, где мелом были написаны имена пациентов с номерами палат и именами лечащих врачей. Кайла нашла строчку с Тревисом и побежала по коридору; её низкие каблуки выбивали дробь по раскрашенному цветными полосами полу.

Дверь в палату Тревиса была открыта. У него была кровать с поднимающейся передней частью: она держала его спину в наклонённом на сорок пять градусов положении. Его глаза были закрыты, волосы – тёмные, как и у Кайлы, – в беспорядке. На левую руку поставлена капельница, на указательном пальце правой закреплён датчик монитора пульса. Тревис был одет в больничную распашонку, цвет которой напоминал ополаскиватель для волос, каким пользуются старушки.

– Тревис, – сказала Кайла, подходя к нему с левой стороны.

Никакого ответа.

Вошёл худой невысокий доктор в белом халате.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я доктор Мукерджи. А вы?

– Кайла Гурон. Его сестра.

– А, это хорошо. Спасибо, что пришли. Вас уже проинформировали?

Кайла покачала головой.

– Ну, значит, придётся мне, – сказал Мукерджи. – Ваш брат в коме, насколько мы можем судить. Никаких следов травмы или повреждения. Мы сделали ему МРТ – признаков тромбоза или опухоли нет.

– Сколько это продлится?

Мукерджи слегка приподнял плечи.

– Этого мы не знаем. Есть разные стадии пребывания в коме; мы используем так называемую шкалу комы Глазго для оценки моторной, словесной и глазной реакций. К сожалению, ваш брат находится в самом низу – в наихудшем состоянии – по всем трём показателям. Конечно, мы сделаем всё, что можем. Если повезёт, когда-нибудь он очнётся.

– «Если повезёт»? – повторила Кайла. – Да что с ним стряслось? Как он сюда попал?

Мукерджи заглянул в блокнот.

– Его привезла «Скорая», – быстрый взгляд на часы, – пять часов назад. По-видимому, его нашли без сознания в пустой аудитории в Университете Манитобы; на него наткнулся уборщик.

– Что вы делаете, чтобы ему помочь?

– Мы следим за его телесными потребностями. Но вы можете посидеть с ним. Поговорить. Если будет хоть какая-то реакция – он заговорит, повернёт к вам голову или что-то в этом роде, – дайте знать на сестринский пост. Просто потяните за вон тот красный шнур, видите? – Он повернулся и вышел.

Кайла посмотрела на часы; чёрт, она сегодня не успеет в клуб. Стул – обтянутая оранжевым винилом хромированная рама – стоял у стены. Она подтащила его к кровати и поставила рядом со стойкой капельницы. Села.

– Ну же, Трев, – сказала она. – Просыпайся, чёрт тебя дери. Это я, Кайла. Просыпайся.

Он не реагировал. Кайла смотрела на него, вглядывалась в его лицо, чего не делала целую вечность. Она до сих пор думала о нём как о странном угловатом ребёнке – но он вырос в красивого молодого человека с чистой кожей, высоким лбом и…

…и, как она знала, пронзительными голубыми глазами. Но этого сейчас не было видно – веки были закрыты, а глазные яблоки под ними неподвижны, она хорошо это видела. Нет быстрых движений глаз – нет сновидений.

– Трев, ради бога, – сказала Кайла. – Маму удар хватит. Ты же не хочешь, чтобы я её тревожила. Просыпайся, а? – Она помедлила, затем взяла его за руку; рука была тёплой, но висела, как плеть. – Тревис? – сказала она. – Тревис, ты там?

* * *

– Ты поломал шлем, когда бросил его через всю комнату, – сказал Дом.

– Я его не бросал, – ответил Менно, – я просто…

– Да ладно, ты его буквально швырнул.

Может, и так; может, он был очень зол на чёртову штуку и на себя самого.

– В любом случае, – сказал Дом, – если мы собираемся сделать ещё что-то до начала занятий восьмого числа, нам понадобится тот первый парнишка, который упал в обморок. Как его звали? Джим Марчук? Нужно, чтобы он пришёл.

– Зачем? – спросил Менно.

– Чтобы заново откалибровать оборудование. Он единственный доступный из тех, для кого у нас есть результаты прошлых тестов; остальные разъехались на праздники по домам.

– Так он и согласился снова надеть этот шлем после того, что тот с ним сделал в прошлый раз, – не говоря уже о том, что произошло с Тревисом Гуроном.

– Да, наверняка всё дело в транскраниальном фокусированном ультразвуке, – сказал Доминик. – Мы не будем включать эту штуку: она, очевидно, не работает как надо. Но если мы не откалибруем шлем как полагается, любые новые данные по субвокализации будут бесполезны.

– Господи, Дом, ты должен просто закрыть этот проект.

– С чего это? Никто, кроме тебя и меня, не знает о том, что испытуемые падают в обморок.

– Это не обморок, чёрт возьми. Тревис в коме, и, в отличие от Марчука, нет никаких признаков того, что он из неё выйдет.

– Я согласен, что это большое горе, – спокойно сказал Дом. – Но мы наткнулись на что-то огромное, и я не собираюсь просто так это бросить. Нам нужно, чтобы Марчук снова пришёл сюда.

Менно нехотя кивнул:

– Ладно. Думаю, спросить можно.

* * *

– Извини, что пришлось снова тебя потревожить во время каникул, Джим, – сказал Доминик. Он сидел на лабораторном табурете, а Менно стоял, прислонившись к стене.

Насколько Менно мог судить, на Джиме случившееся в прошлый раз никак не отразилось. Он был одет в вельветовые штаны и потрёпанную толстовку с капюшоном с эмблемой «Калгари Стампид»[42]42
  Ежегодное ковбойское шоу, проходящее в Калгари.


[Закрыть].

– Без проблем, – ответил Джим.

– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? – спросил Менно.

Джима, казалось, озадачил этот вопрос.

– Всё в порядке, спасибо.

Доминик слегка скривился и снова взял разговор в свои руки:

– Хорошо, хорошо. Мы надеялись, ты не будешь против ещё одного испытания в шлеме.

– В новом или старом? Новый мне не слишком понравился.

– Не волнуйся, – сказал Доминик. – Мы, э-э… сделали его посвободнее; он не будет таким тесным, как в прошлый раз.

– Я не знаю, – сказал Джим.

«Разумеется, мальчишка откажется», – подумал Менно. Но Доминик продолжал давить:

– Пожалуйста.

Джим нахмурился.

– Это очень сильно нам поможет, – добавил Доминик.

Менно слегка качнул головой. Пустая трата вре…

– Ладно, – сказал Джим, пожимая плечами. – Почему бы и нет?

* * *

– О’кей, Джим, – сказал Дом в микрофон интеркома, глядя на молодого человека сквозь стекло. – Попробуй снова.

– Я пробую, – ответил Джим.

Менно указал на осциллоскоп:

– Фонемы здесь и здесь, видишь?

Дом кивнул.

– Но больше ничего, – сказала Менно. – Попроси его попробовать другую фразу.

– Джим, – сказал Дом, – думай стишок про Шалтая-Болтая. Ну, тот самый.

Джим кивнул, и осциллоскоп показал крошечные всплески на каждом слоге.

Дом посмотрел на Менно:

– Возможно, ты повредил шлем сильнее, чем я думал.

– Нет, – сказал Менно. – Когда я надел его на себя, просто для проверки, он показал обычный внутренний шум. Но мы не можем использовать меня для калибровки, потому что не сохранили мои старые записи.

Дом снова включил микрофон.

– Джим, проверь, плотно ли сидит в гнезде кабель, выходящий из стойки с аппаратурой.

Джим проверил порт RS-232C.

– Как таракан за печкой, – доложил он.

Он замолчал, и у Менно упало сердце при виде ровной линии на фосфоресцирующем экране.

– О боже, – сказал он. К счастью, интерком был отключён: Джим бессмысленно пялился в пространство.

– Мы не виноваты, – быстро сказал Дом.

– Да чёрта с два! – рявкнул в ответ Менно, указывая на горизонтальную линию. – Мы с ним это сделали. Мы заставили замолчать его внутренний голос.

13

Наши дни

– Какие «ужасные вещи»?

Кайла посмотрела в полукруглое окно. Солнце село; реки были темны и спокойны, словно извилистые чёрные шоссе. Я дал словам повиснуть в воздухе; она прикусила нижнюю губу. Наконец она снова посмотрела на меня, немного прищурив голубые глаза:

– Ты правда ничего не помнишь? Даже этого?

– Честное слово.

– Послушай, – сказала она. – Я все эти годы немного следила за тобой. Смотрела, что есть про тебя в Интернете, спрашивала общих знакомых, как у тебя дела. И люди всё время отвечали: «О да, Джим. Такой приятный человек!» И ты был хорошим, когда мы начали встречаться. Внимательным, чутким, заботливым… Так что, когда…

Её голос затих, и она уставилась в стену из светлого кирпича.

– Что? – спросил я.

– Когда ты набросился на меня, это была полная неожиданность, понимаешь? Как мешком по затылку. – Она понизила голос и тихо и печально добавила: – И в прямом, и в переносном смысле.

Я был совершенно ошеломлён; наверняка удивлённо выпучил глаза.

– Боже… мой. Я… Кайла, честное слово, я не… я бы никогда…

Она подняла голову и наконец посмотрела мне в глаза – и не отводила взгляд, сосредоточенно вглядываясь в них, то в левый, то в правый, то снова в левый.

– Ты сам проходил свой тест? – спросила она. – Тот, с микросаккадами?

– Конечно.

– И?

– Я нормален, совершенно. Не психопат.

– Понимаешь, чисто статистически ты можешь оказаться им с вероятностью тридцать процентов.

– Но я не психопат.

Она свела брови и поджала губы.

– Послушай, – сказал я, – что бы ни случилось – что бы я тогда ни натворил, – я очень, очень сожалею. Это должно быть как-то связано с повреждением мозга, из-за которого я потерял память. Но сейчас со мной всё в порядке.

– Ты не можешь этого знать. Всего несколько дней назад – до твоего выступления на том процессе – ты даже не знал, что часть твоих воспоминаний утеряна. Кто знает, что ещё ты мог сделать и забыть?

– Я не психопат, – снова сказал я. – Я могу доказать это с помощью своих очков.

Она снова засомневалась:

– Твой метод, конечно, интересен, но…

– Ладно, ладно. Предпочитаешь свой? Давай тогда так. Я бы с удовольствием поглядел на этот твой синхротрон, а ты сможешь проверить меня сама. Сколько до Саскатуна, часов десять на машине?

– Восемь, если гонять, как я, но серьёзно, Джим, в этом нет необходимости.

– Да ну, у меня сейчас всего пара летних курсов. Последнее занятие заканчивается в час дня в четверг, а ты сказала, что как раз в это время собираешься домой. А следующее занятие у меня только в восемь утра в среду, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринуждённо. – Мы могли бы сделать это в выходные. Да и смена за рулём тебе не помешает.

Это предложение явно застало её врасплох.

– Но, э-э, а как ты тогда вернёшься домой?

– На автобусе. Или поездом.

Она посмотрела в темноту за окном, потом медленно повернулась ко мне.

– Хорошо, договорились. Почему нет? Но должна предупредить: по субботам я хожу к Тревису.

Меня самого удивило, как трепыхнулось у меня сердце, но Кайла умна и красива; удивительно ли, что у неё есть мужчина?

– О. Э-э… ладно.

– Можешь пойти со мной, если хочешь. Как в старые времена.

Господи! Это ж сколько всего я забыл!

– Э-э… не хотелось бы быть пятым колесом…

На мгновение она опешила.

– Ты правда не помнишь, да? Тревис – мой брат.

– О!

– Мы навещали его здесь, в Виннипеге, когда были вместе. – Она заметила непонимание у меня на лице. – Он в коме, уже много лет.

– Что случилось?

– Никто не знает. Его нашли без сознания. Но без всяких повреждений – то есть он не споткнулся и не ударился головой.

– М-да.

– Он был таким сильным, и не только физически. Он был… как кирпич, понимаешь? Ему было четырнадцать, когда у отца диагностировали рак лёгких. Мама была в полном раздрае, но Тревис – он стал для неё столпом силы. – Она помолчала. – Мы с Тревом выросли в Виннипеге, но, когда я получила работу на синхротроне, я перевезла его и маму в Саскатун. – Она слегка пожала плечами: – Тревису всё равно, а мама рада быть поближе к внучке; она присматривает за Райан, когда я не могу.

– Должно быть, очень удобно, что она живёт с вами.

– Моя мама? Нет, нет. Ей всего шестьдесят два. У неё своя квартира. Она независимый графический дизайнер, работает на дому. А Тревис в специальном заведении. Я прихожу к нему каждую субботу утром и час сижу с ним. – Она грустно улыбнулась. – Прям как сеанс психотерапии. Я рассказываю ему, как прошла неделя, пересказываю сплетни, говорю, что в голову придёт. Я уже давно потеряла надежду, что он ответит, но…

– Да, – сказал я. – И в общем, я буду рад составить тебе компанию в субботу, если ты этого хочешь.

– Спасибо. Я понимаю, что нет почти никакой разницы, приду я или нет, но… – Она пожала плечами. – Я должна это делать.

Я кивнул.

– Некоторые люди в состоянии минимального сознания или в псевдокоме осознают, что к ним пришли, и ценят это, даже если не могут никак отреагировать.

– И некоторые пациенты в этом заведении, без сомнения, в состоянии минимального сознания. Но не Тревис.

– Да?

– Какое-то время назад я попросила привезти его в «Источник Света». Засунула его на каталке под пучок СусиQ – это сокращённо «суперпозиционная система квантовая». Вики провела тестирование. – Кайла вздохнула. – Вместо него под эмиттером могла лежать глыба гранита – ничего бы не изменилось. – Она пожала плечами: – Да, да, сначала учёный, сестра потом. Собственно, так мы и подтвердили свои представления о классическом состоянии: отсутствие суперпозиции означает полное отсутствие сознания.

Мне не хотелось показаться бесчувственным, но позиция утилитаризма в подобных случаях совершенно прозрачна.

– Тогда почему ты, э-э…

– Не выдернула трубку?

– Ну… да.

Она слегка повела плечами:

– Он мой брат. – Я не смог придумать хорошего ответа и потому промолчал. Но она после паузы продолжила: – Я знаю, что он не страдает: он не способен испытывать боль. И в конце концов, где жизнь, там надежда.

Я уставился в полукруглое окно; радиальные переплёты делали его похожим на полузатопленный корабельный штурвал. Безупречно одетый официант положил на стол счёт и исчез; я расплатился, потому что Кайла оплачивала ланч. Кайла остановилась в «Инн на Форкс», почему я и выбрал «Сиднис». Я проводил её сотню метров до отеля.

«Инн» был пятиэтажным отелем, по-видимому, довольно фешенебельным. Я несколько раз бывал в вестибюле, но никогда – в номерах, и сегодня вечером ничто не предвещало изменений в этом плане. Лифты были рядом со столом портье и не позволяли уединиться, хотя шум декоративного водопада создавал звуковую завесу.

– Ты правда хочешь поехать в Саскатун? – спросила Кайла, поворачиваясь ко мне.

– Без сомнений, – ответил я. – И… о чёрт!

– Что?

– Забыл! Чёрт! Мне же надо появиться в КМПЧ в четверг в четыре.

– Появиться где?

– В Канадском музее прав человека. – Я указал на северную стену, надеясь, что она сможет представить себе то, что за ней находится. – Это такое круглое здание из стали и стекла в том направлении. Они устраивают приём, посвящённый циклу лекций, а я в совете директоров, так что…

– А ты можешь привести подругу?

Моё сердце пропустило удар.

– Э-э… конечно. Конечно, могу.

Она нажала кнопку лифта.

– Я надеялась его посетить в этот приезд, но возможности не подвернулось. Так что давай сходим. И поедем в Саскатун сразу после приёма.

– Замечательно! Спасибо.

Приехал лифт. Она секунду помедлила, потом быстро меня обняла и вошла в лифт.

Я вышел сквозь раздвигающиеся стеклянные двери в тёплый летний вечер. Я нечасто бываю на Форкс, но, когда бываю, обязательно обхожу вокруг Ооденского праздничного круга – амфитеатра шестидесяти метров в диаметре и двух с половиной в глубину. На равном расстоянии друг от друга вдоль периметра стоят восемь стальных арматур, напоминающих ящериц-киборгов с поднятыми к небу длинными хвостами. К каждому из хвостов приделаны несколько наблюдательных колец, в которых в определённые дни и часы, указанные на информационной табличке, видны определённые звёзды. С помощью западной арматуры, к примеру, можно найти Альтаир, Бетельгейзе, Регул и Процион. В промежутках между монолитами красного камня видно восходящее солнце в дни равноденствий и солнцестояний; я сам иногда участвовал в акциях ККАО[43]43
  Канадское королевское астрономическое общество.


[Закрыть], объясняя это туристам. Ночью это место приобретало восхитительный зловещий колорит – его часто использовали как место встречи ежегодного виннипегского Марша зомби.

Я брёл вдоль поросшего травой периметра, засунув руки в карманы, и размышлял.

Кайла сказала, что я её ударил. Я! Я никогда никого не бил – по крайней мере взрослым. Даже ребёнком это было не в моём характере, с тех самых пор…

Да.

Когда мне было восемь или девять, я подрался на стоянке школы с Ронни Хендлером, мальчишкой моих лет, который напал на меня безо всякой причины (нет, правда, какую же чушь несут учителя, утверждая, что нужны двое, чтобы затеять драку), и, к моему собственному удивлению, придя в подпитанную адреналином ярость, я сумел сбить Ронни с ног, и я был такой злой, такой бешеный из-за того, что не могу дойти до школы без того, чтобы ко мне не прицепились из-за… чего? Моих шортов? Стрижки ёжиком? Ушей? А чёрт его знает!

Когда Хендлер оказался на земле, я подпрыгнул, в прыжке согнулся, свёл подогнутые колени вместе, и я был готов упасть ему прямо на голову, которая лежала щекой на асфальте, и знал – даже в восемь лет я знал, – что если я продолжу начатое, если продолжу путь по выбранной траектории и ударю его коленями, то могу расколоть ему череп и, может быть, даже убить его.

И в эту долю секунды, всё ещё вися в воздухе, я изменил положение, отчего изменилась и траектория. Мои голые коленки впечатались в асфальт рядом с головой Ронни; адская боль, кожа ужасно ободрана – но Хендлер выжил. Я беспокоился – не столько из-за него, сколько из-за последствий того, что произошло бы, заверши я задуманное, – и знал, что крики «Он первый начал!» не помогли бы ничем, если бы он лежал тут, истекая кровью. Я помню, как подумал, что это момент, который может изменить мою жизнь, и я принял верное решение.

Это был, вероятно, первый раз, когда мой разум возобладал над овладевшими мной животными инстинктами, и он – разум – с тех самых пор царствовал безраздельно.

За исключением, по-видимому, времени ближе к концу моего тёмного периода.

Я проходил мимо северо-восточной арматуры, огромное чудище нависало надо мной, длинный хвост терялся во тьме. Я вытащил телефон, взглянул на светящиеся цифры. Одиннадцатый час; это означает, что факультет психологии пуст, и я мог бы…

Но нет. Это уже какое-то безумие.

И всё же…

И всё же это, по-видимому, будет не самое плохое, что я совершил в своей жизни.

* * *

В коридоре я прошёл мимо пары аспирантов и уборщика. Должность заместителя главы факультета была большей частью административной болью в заднице, но к ней прилагался комплект мастер-ключей. Когда горизонт очистился, я вошёл в офис Менно.

Вдоль одной из стен стояли четыре картотечных шкафа цвета авокадо. Я боялся, что они могут быть заперты, но нет. Сам Менно, вероятно, не открывал их много лет – бумажные документы слепому ни к чему, однако ассистенты или аспиранты, должно быть, поддерживали порядок в архиве за него. Я быстро нашёл папки под литерой «Я», но это не были документы по «Ясности», так что я начал с верхнего ящика первого шкафа и стал перебирать все папки по очереди.

Я чуть не пропустил папку, помеченную «МинОб», но заинтересовался ею. Это что, правда что-то, связанное с военными? Да, именно так, причём речь шла как раз о проекте «Ясность». Я выложил страницы на пол и сфотографировал их на айфон. Я уже думал было уйти, но, похоже, есть во мне что-то от павловской собачки: я получил награду однажды, и мне хотелось узнать, получу ли я её ещё раз. Я продолжил перебирать папки дальше, на буквы «Н», «М», «О», заключая с собой пари на то, найдётся ли папка на букву «Х»; но нет, Х-файлов в картотеке не оказалось. Последняя папка была помечена «Ясперс и психопатология».

Однако оставался ещё последний ящик; я его открыл – и обнаружил, что он доверху забит старыми видеокассетами. Семь из них были подписаны «Изучение альтруистического поведения, 1988», одна – «Собеседования для “Тичинг Компани”», и на пяти была наклейка с надписью «APA AGM, 1994». Но была ещё одна, которая заставила меня пустить слюну. Стикер на корешке гласил: «Ясность. Испыт. ДМ». ДМ – это, несомненно, я: освящённый века́ми обычай обозначать пациентов и подопытных их инициалами, словно это обеспечивает реальную анонимность. Я забрал кассету, вышел из офиса Менно, не забыв погасить свет – пусть Менно его бы и не заметил, – и поехал домой, что заняло всего минут пять.

Я не включал свой видеомагнитофон много лет и испытал облегчение, обнаружив, что он до сих пор работает. Как молод я тогда был! И Менно тоже – было так неожиданно увидеть его в те времена, когда он ещё не утратил зрения; я и забыл, какие выразительные были у него глаза.

– Идентификация записи, – сказал он присвистывающим голосом, звучавшим немного энергичнее, чем сейчас. Потом откашлялся: – Шестнадцатое января 2001-й. Испытуемый: ДМ.

Моё сердце пропустило удар: запись относилась к началу моего тёмного периода! Впрочем, всё верно: я участвовал в «Ясности» в 2000-м, но не помнил никаких собеседований, хотя, собственно, кто бы стал устраивать собеседования по поводу скучных проверок слуха, или чем там они занимались? Интересно, что заставило Менно всё-таки устроить собеседование на этом этапе?

Он откинулся на спинку кресла.

– Спасибо, что пришёл, Джим.

– Да не за что.

– В общем, я просто хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не против.

– Всегда пожалуйста.

– Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?

– Жив-здоров, – ответил я. – Бодр, как огурец.

– Хорошо, хорошо. С учёбой всё в порядке?

– Да. Мне всё нравится.

– А что ты скажешь об участии в этом исследовании? Оно тебе нравится?

– Конечно. Ну и, знаете ли, студенту никогда не помешает немного лишней наличности.

– Это точно, – согласился Менно. Он придвинул своё кресло ближе к моему. – А что ты можешь сказать о своём самочувствии по сравнению с тем, как было до начала твоего участия в экспериментах?

Я три раза быстро моргнул.

– Точно так же, – сказал я. – А что? Должно быть по-другому?

Голос Менно стал каким-то деревянным:

– Нет. Конечно, нет.

Собеседование длилось семь минут, согласно тайм-коду в углу экрана. За ним следовало ещё одно, ровно через месяц, 16 февраля 2001-го, и оно было практически таким же, правда, два дня назад был мой день рождения – это означало, что мне исполнилось двадцать.

Собеседование от шестнадцатого марта было также похоже на остальные. Мы с Кайлой недавно начали встречаться. Я говорил о том, как мы ходили в «Поп-Сода» накануне вечером и слушали живой джаз; не каких-то там звёзд, в пределах студенческого бюджета. За исключением этого мои ответы на все вопросы, что он задавал, были той же самой смесью клише, банальностей и общих мест, что заполняли предыдущие собеседования и, как я скоро выяснил, последующие два.

Но последнее ежемесячное собеседование, проведённое в понедельник восемнадцатого июня – шестнадцатое выпало на субботу, – имело радикально иную тональность.

– Сегодня – всё как в прошлые разы, – сказал Менно. – Рутинная оценка; те же самые вопросы, что и всегда.

У меня руки были скрещены на груди.

– Ага, о’кей. Давайте уж закончим с этим.

– Джим, как ты себя сегодня чувствуешь?

– Нормально.

– Ты счастлив?

– У меня всё о’кей, да.

– Здоровье?

– Порядок.

– Как у тебя с Кайлой?

Я – тот, что в 2020-м, – поёрзал на своём диване в гостиной; другой я – в 2001-м – сидел неподвижно.

– Нормально.

– Вы встречаетесь больше трёх месяцев.

– Ага.

– И что ты чувствуешь по отношению к ней?

– Она ничего.

– И всё? Ты её любишь?

– Конечно. В постели она блеск.

– Я имел в виду, есть ли у тебя к ней чувства? Романтические чувства?

– Ну, с ней хорошо. И она выглядит здорово, да. Производит впечатление на других парней, когда я с ней.

– И это важно?

– Конечно. Надо, чтобы видели, что ты наверху. Типа король. Что всё контролируешь.

Я остановил кассету и вгляделся в своё застывшее на экране изображение. Я мог поклясться чем угодно, что никогда в жизни не отзывался о женщине таким образом; я бы не поверил, если бы… в общем, если бы это не было прямо у меня перед носом, на видеозаписи. В желудке что-то неприятно сжалось, к горлу подступила тошнота.

Я снова запустил кассету. Дальше следовала длинная пауза – как будто я случайно выключил звук, – но, видимо, Менно просто переваривал услышанное, потому что в конце концов снова заговорил:

– А твоя сестра? Хизер, да? Что ты чувствуешь к ней?

– Она в порядке.

– Не хочешь сказать о ней ещё что-нибудь?

– Я держу с ней контакт. Даю ей понять, что она важная.

– Зачем?

– Лохушка она. Всегда разжиться можно.

– В смысле, деньгами?

– Ну да. Она теперь адвокат. Денег куры не клюют.

Я ошеломлённо осел в своём кресле. Да что такое на меня нашло?

14

На Ютубе можно найти массу фильмов с психологическими экспериментами, и я часто пользовался подвешенным к потолку проектором, чтобы демонстрировать некоторые из них студентам. Один из моих любимых – мультфильм 1944 года Хайдера и Зиммеля, в начале которого показывают большой пустой квадрат со сплошным чёрным треугольником внутри. Вскоре одна из сторон квадрата откидывается, как на шарнире, и треугольник выплывает наружу. Маленький чёрный треугольник и маленький кружок появляются из-за правого края кадра. Три сплошные фигуры скользят по экрану, иногда касаясь друг друга, тогда как большой квадрат периодически открывается и снова закрывается.

Я помню, как сам впервые увидел этот мультик студентом на занятии курса Менно Уоркентина. Он попросил нас описать происходящее на экране. Я сказал, что большой треугольник – это чудовище, выпущенное из клетки, чтобы преследовать мальчика и девочку; мальчик – да, тогда я ещё не задумывался о гендерно-ролевых стереотипах – храбро сражался с чудовищем, тогда как девочка пробиралась внутрь квадрата, чтобы стащить сокровище; в конце концов мальчик с девочкой благополучно скрываются, а чудовище в припадке ярости, из-за того что его перехитрили, разламывает свою клетку.

Мой ответ был типичен, даже будучи уникальным в деталях. Другие видели в мультике брачные ритуалы, военные манёвры или беготню в стиле Бенни Хилла – но все мы видели в нём некую историю. Когда Хайдер и Зиммель впервые провели этот тест, лишь трое из ста четырнадцати испытуемых бесстрастно описали то, что на самом деле показывалось в фильме: два треугольника, квадрат и круг, движущиеся в пустом пространстве. Все остальные сочинили историю, по сути, высосав её из пальца.

Как и всегда, мои собственные студенты меня не разочаровали. Борис в первом ряду сказал:

– Это политическая аллегория, да? Большой треугольник – это Соединённые Штаты. И Мексика – маленький треугольник. Ящик с крышкой – это граница, которая то открыта, то закрыта, а в конце США, пытаясь не пустить никого внутрь, уничтожают себя.

В аудитории можно было расслышать, как стрекочет сверчок; полагаю, больше никто не увидел в мультике ничего хотя бы отдалённо подобного.

Я позволил ещё нескольким студентам поделиться своими интерпретациями – которые варьировались от непристойных или розово-приторных до детективно-кровавых, достойных Лиама Нисона, – и затем огласил тему занятия:

– Существует термин для обозначения того, чем вы только что занимались. Это конфабуляция. Мы рассказываем себе историю, практически ни на чём не основываясь, а затем убеждаем себя, что всё так и было…

По четвергам Менно в университете не появлялся, так что после утренних занятий я поехал к нему домой в центр города. Как всегда, в машине было включено «Си-би-си», и в этот раз новости реально меня удивили.

Хэйден Тренхольм, тот же эксперт, которого я слушал вчера, в этот раз общался с Пией Чоттопадхай.

– Итак, – говорила Пия своим жизнерадостным голосом, – бывший мэр Калгари Нахид Ненши только что бросил шляпу на ринг, став федеральным кандидатом НДП по округу Юго-западного Калгари. Хэйден, какие бы выводы вы из этого сделали?

– Для НДП это успех, – ответил Тренхольм, – поскольку уже давно ходили слухи, что Ненши обхаживают либералы Трюдо. Факт его выступления за НДП может рассматриваться как признак того, что его амбиции не ограничиваются постом в Кабинете. Я не удивлюсь, если руководство партии объявит его исполняющим обязанности председателя уже в ближайшие дни.

– А что скажете об округе, в котором он решил выдвигаться?

– Это идеальный выбор, если цель Ненши – лидерство среди новых демократов. Юго-западный Калгари – это бывшая вотчина Стивена Харпера: жителям прекрасно известны преимущества жизни в домашнем округе премьера. Но Ненши любят во всём Калгари, и им нравится, что он стал звездой международного уровня. В 2013-м, когда Роб Форд был предметом насмешек в Торонто, Ненши делал весьма впечатляющую работу в Калгари – настолько впечатляющую, что, как вы помните, «Маклинс» назвал его второй по значимости фигурой в Канаде после премьер-министра.

– Да, я помню.

– А в 2015-м Фонд мэров городов присудил Ненши премию «Всемирного мэра», признав его лучшим мэром планеты. Его единственный соперник из Северной Америки, мэр Хьюстона Эннис Паркер, заняла в рейтинге седьмое место.

Я свернул вправо на Портидж и принялся искать место для парковки.

– Будучи впервые избранным мэром Калгари в 2010-м, – сказала Пия, – Ненши стал первым мэром-мусульманином в Северной Америке.

– Да, это так, – ответил Тренхольм. – Он исповедует низаритский исмаилизм, ветвь шиитского ислама.

– Но мэр – это одно дело, – сказала Пия, – премьер-министр – совсем другое. Готова ли Канада к мусульманину на Сассекс-Драйв, 24?

– Ну, – ответил эксперт, – это решать людям через четыре недели.

Они перешли к обсуждению других событий, а я заметил свободное место на обочине – редкость в это время дня – и, хотя оно было в трёх кварталах от дома Менно, занял его.

Я раньше несколько раз подвозил его домой, но никогда до сих пор не был в его квартире на втором этаже (как он говорил, никакого смысла переплачивать за вид из окна). Мне было интересно, как он оформил интерьер своей квартиры – если он вообще этим занимался.

Как выяснилось, квартира у него была обставлена получше моей: мебель в гостиной в серебристых и голубых оттенках явно подбиралась в тон, а на каждой стене красовались великолепные репродукции картин Эмили Карр с видами побережья Британской Колумбии. Реплики тотемных столбов индейцев хайда – тёмное некрашеное дерево – стояли по бокам двери в кухню.

Менно был одет так, как обычно одеваются старые профессора, – в немного мешковатые бежевые слаксы и коричневый кардиган. На нём были тёмные очки; мне стало любопытно, носит он их постоянно или надел, услышав, как я звоню в дверь.

– Джим! – воскликнул он, открыв дверь. – Привет! Что тебя ко мне привело? – Он жестом пригласил войти. Пакс следила за мной с другого края комнаты. – Присаживайся.

Я так и сделал, устроившись на диване. Менно сел в кресло, обращённое наискось к дивану. Слева от кресла стоял небольшой столик; Пакс уселась справа.