Текст книги "Оппенгеймер. Альтернатива"

– И?.. – спросил Сербер.

– Плюс или минус? – сказал Бете. – Прибавить или вычесть? Я бы сказал, лет через девяносто или около того – с того момента, когда началась кратковременная аномалия солнечной температуры, то есть с 1938 года. Скажем, через восемьдесят два года или около того.

– То есть в 2028 году, – сказал Сербер.

– Да, где-то так, – согласился Бете. – 2027, 2028, 2029.

– И насколько сильным будет этот удар? – спросил Сербер.

Бете вновь взялся за логарифмическую линейку. Оппи вынул из кармана свою. Теллер взял мел и принялся писать на большой доске, висевшей на сцене сбоку, рядом с экраном, а остальные считали на бумаге карандашами и авторучками.

– Сильным, – заявил Бете с воодушевлением отличника, завершающего ответ на экзамене.

– Чертовски сильным, – подтвердил Оппи несколько секунд спустя.

Сербер непристойно выругался и спросил:

– У кого-нибудь еще получилась шестая степень?

– Да, шестая, – отозвался Ферми.

Оппи почувствовал, что у него сдавило грудь. Но его собственная логарифмическая линейка подтверждала результаты, полученные коллегами.

– Поскольку поверхность Солнца – его фотосфера, его видимый диск – непроницаема для того, что происходит внутри, весь этот слой, всю фотосферу, вывернет изнутри наружу и отбросит.

– Отбросит… – повторил Альварес, как будто пытался убедиться, что правильно расслышал сказанное.

– Вот именно, – сказал Оппи. – Фотосфера имеет эффективную температуру 5,8 тысячи градусов по Кельвину, но ее выброс унесет с собой окружающую корону, температура которой составляет уже миллион по Кельвину. Естественно, выброшенная оболочка будет остывать по мере расширения, но останется достаточно горячей, чтобы расплавить поверхность любого каменистого тела до расстояния… – Он переместил движок, а затем передвинул стеклянный бегунок с кроваво-красной волосяной линией и получил ответ: – …примерно одна и две десятых астрономической единицы.

– По определению, – зловеще произнес Альварес, – астрономическая единица – это расстояние от Солнца до Земли.

– И значит… – проговорил Ферми.

– …И значит, – подхватил Оппи, – Земля будет уничтожена сверхгорячим солнечным выбросом, и наша Луна, конечно, тоже. И обе внутренние планеты.

– Меркурий и Венера, – подсказал Теллер.

– А как насчет Марса? – осведомился Бете.

– Сколько до него? – спросил Альварес. – Одна и четыре?

– Скорее, полторы, – ответил Оппи. – Да, он должен остаться практически невредимым, хотя, думаю, там можно будет наблюдать роскошный фейерверк, когда разреженная плазма достигнет орбиты.

– Поверхности Меркурия, Венеры, Земли и Луны будут разрушены, – сказал Теллер дрожащим от потрясения голосом и снова повернулся лицом к своим коллегам. Уничтожение, о котором они говорили, превышало своим масштабом даже то, что он мог себе представить.

– Вы правы, – сказал Оппенгеймер. – Океаны испарятся, и все это случится году примерно в 2028-м. Вскоре Солнце успокоится и вернется к ровному свечению, как и прежде, но населенная поверхность Земли превратится в шлак.

– На Венере может быть жизнь, – сказал Бете. – Не могу представить себе там ничего разумного, но тем не менее потерять другую… как это называется? Другую экосистему. Мы должны послать туда корабли, попытаться собрать образцы.

– Ханс, ради бога, – сказал Альварес. – Мы потеряем свою экосистему.

Бете кивнул и повернулся к Роберту.

– Но все мы исходили в основном из данных, приведенных в ваших работах. Оппи, вы уверены в них? Ваши вычисления…

– …не всегда точны, – признал Оппи. – Прошу вас проверить меня. Я буду очень рад, если… но…

Он глубоко затянулся трубкой, и фразу за него закончил Фейнман:

– Но если вы не ошибаетесь, то человеческой расе осталось жить менее ста лет, а потом…

– А потом, – сказал Оппи, ощущая, как сердце отчаянно колотится в груди, – разрушителем миров станет само Солнце.

Глава 18

Противник начал использование нового оружия небывалой мощности. Эта смертоносная бомба причинила непоправимый ущерб нашей земле и унесла тысячи невинных жизней. Если мы продолжим борьбу, это не только приведет к полному уничтожению японской нации, но и даст старт искоренению всего человечества.

Император Хирохито

Японцы объявили о капитуляции две недели назад, 15 августа 1945 года, но до официальной церемонии, которая должна была состояться на борту американского линкора «Миссури», оставалось еще несколько дней. В конце концов японцы добились главного, о чем говорили еще год назад, летом 1944 года, когда впервые начали прощупывать почву для возможной капитуляции: их божественный император Хирохито сохранит за собой Хризантемовый трон. Иного решения вообще не могло быть: послевоенному миру требовалось авторитетное собственное правительство на Японских островах. Но Трумэн продолжал настаивать на безоговорочной капитуляции и не делал уступок Хирохито до тех пор, пока американцы не сбросили две атомные бомбы, то есть пока не установился новый мировой порядок.

Эдвард Теллер, к немалому удивлению Оппи, пригласил его прогуляться. Стоял жаркий день конца августа; Роберту такая погода нравилась, а вот полноватый Теллер был создан для более прохладного климата. Глазам Оппи хватало для защиты от яркого света полей шляпы, тогда как на Теллере были солнцезащитные очки такого же темно-зеленого цвета, что и материал, получивший название «тринитит» – стекло из расплавленного песка, покрывавшее поверхность кратера от взрыва на испытаниях «Тринити».

Они шли медленнее, чем обычно передвигался Оппи. Дело было не в том, что венгр был намного меньше ростом, а в том, что у Эдварда после несчастного случая, случившегося с ним в двадцатилетнем возрасте, вместо одной ноги был протез. Оппи всегда сочувствовал ему еще и по той причине, что его родная мать родилась с сильно недоразвитой и деформированной кистью правой руки и всю жизнь пользовалась механическим протезом.

Некоторое время они плелись по утрамбованной дороге, удаляясь от лабораторного корпуса. Теллер вытер пот со лба рукавом голубой рубашки и широким взмахом руки обвел всю Гору.

– У нас тут собрана величайшая коллекция, позволю себе употребить это слово, гениев, какую только видело человечество. Оппи, как вы называли нас?

Неуправляемые коты, подумал Роберт. Но вслух сказал:

– Светила.

Голос Теллера звучал глухо, как рокот товарного поезда, проезжающего вдали среди ночи.

– Замечательно! Светила! Кто мог бы лучше нас решить такую проблему?

Оппи покачал головой.

– Решить? Вот-вот наступит конец света. Все это не что иное, как деление на нуль; решать просто нечего.

– Вы ведь родились здесь, в Штатах, да?

Оппенгеймер нахмурился на этот non sequitur[35]35
  Здесь: высказывание, не имеющее логической связи с предыдущей темой.


[Закрыть], перешагнул через выбоину в дороге и сказал:

– Да, в Нью-Йорке.

– Поэтому вы в некотором роде отклонение от нормы. Взгляните на наших коллег. Я, как и многие другие физики, родом из Будапешта. Бете – из Страсбурга. Ферми? Из Рима. Сегре – из Тиволи. Пайерлс – из Берлина, и Фукс, полагаю, тоже родился где-то в Германии.

– Да, – ответил Оппи. – И что из того?

– Мы все беженцы, иммигранты: когда условия на родине стали невыносимыми, мы ее покинули.

– Покинули? – повторил Оппи. – Вы что, не слышали, о чем мы говорили? Нам некуда деваться. Земля погибнет.

– Но останется Марс. И луны Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна. Вы читали, что Койпер в прошлом году спектроскопически установил наличие атмосферы на Титане?

– Мы не можем попасть на собственную Луну, что уж говорить о спутниках Сатурна, – ответил Оппи.

– У нас остается почти целый век. А ведь в Германии уже научились строить ракеты «Фау-2».

– И что из того?

– Развитие этой технологии, несомненно, даст нам средство передвижения, способное преодолеть земное тяготение.

– Военные ракеты, приспособленные для космических полетов? Рискованная затея, чтобы не сказать хуже.

– Ну а что вы скажете на это? Сразу после «Тринити» Стэн Улам сказал, что, чем возить бомбы на ракетах, лучше было бы приспособить эти самые бомбы, чтобы толкать ракеты.

– Космический корабль, приводимый в движение атомными взрывами?

– Вот именно. Но так или иначе люди попадут на Марс или луны Юпитера или Сатурна раньше, чем Солнце взорвется.

– А там замерзнут, задохнутся – или то и другое случится вместе.

– Возможно, – ответил Эдвард. – Вигнер в разговоре на эту тему был более оптимистичен. Но в любом случае это второстепенный вопрос. Побег в отдаленные области Солнечной системы – это, скажем так, «бомба на реакции деления», простой ответ. А в нашем случае, возможно, потребуется нечто наподобие бомбы на реакции синтеза, прорыв, куда более значительный, чем полет на ракете к Марсу или Сатурну, – если угодно, «суперспасение».

– И в какой же форме оно может выразиться?

– Кто же может это знать? Кто мог предсказать, до того, как мы собрались здесь и взялись за работу, что идея Неддермейера об имплозии ляжет в основу конструкции плутониевой бомбы? – Теллер нахмурил кустистые брови. – Уж конечно, не вы, Роберт.

Чтобы уклониться от ответа, Оппи остановился и стал зажигать трубку. Теллер отмахнулся от дыма.

– Все эти светила, которых вы здесь собрали, скоро разойдутся по институтам и предприятиям. Вы же слышали, что говорил Трумэн: самое большое чудо – то, что усилиями умов ученых удалось воплотить идеи на практике. И что вряд ли подобное сочетание условий удастся обеспечить где бы то ни было в мире. Он назвал все это – вы ведь, конечно, помните – «величайшим в истории достижением организованной науки».

– Бомбу, – горько отозвался Оппи, глядя на ящерку, перебежавшую им путь.

– Да, да, бомбу – на сей раз. Но как говорят волшебники: «А теперь смотрите следующее чудо…»

Оппи выпустил изо рта облачко дыма:

– Мы не волшебники.

– Думаете? Мы уже умеем превращать один элемент в другой.

– Эдвард…

– И кто сейчас скажет, что еще может у нас получиться – если, конечно, мы останемся вместе. Но у нас с каждым днем становится все меньше людей. Начался исход.

– «Так говорит Господь: отпусти народ мой», – процитировал Оппи. – Им пора вернуться к обычной жизни, к нормальному быту, карьере.

– Никто не станет с этим спорить. Но моему сыну скоро три, и мы с Мичи намерены завести еще одного ребенка. А у вас, Роберт, уже двое детей. Мы, скорее всего, не доживем до очищения фотосферным огнем, которое вы предсказали, и, наверно, они тоже не доживут, а вот наши внуки вполне могут. – Он покачал головой. – Я люблю своего сына; я наверняка буду любить и внуков, если Провидение позволит мне их увидеть. И я хочу для них лучшей участи, чем… – Он умолк, не закончив фразу.

– Чем что?

– Чем их двоюродные дедушки, прабабушки-тетушки и бесчисленное множество других людей получили от рук Гитлера. – Теллер чуть заметно пожал плечами. – Полагаю, в Европе у вас давно уже не осталось близкой родни, может быть, еще с ваших детских лет. И тем не менее вы должны хоть как-то чувствовать, что все это не должно закончиться так.

– Солнце – это реактор термоядерного синтеза, – сказал Оппи. – Чем же это всесожжение будет отличаться от того, которое причинит ваша сверхмощная бомба?

– Моя бомба будет служить предотвращению войны, ее никогда не станут применять в бою. Но вот чтобы нас всех сдуло напрочь из-за мимолетного каприза Солнца… Мы – и наши дети! – заслуживаем лучшего. Ваша дочурка Тайк заслуживает лучшего. – Оппи случалось видеть, как Теллер возится со своим сыном Полом, как он поет ему, как играет с ним в ладушки. Черт возьми, он ведь даже видел, как Теллер играл в ладушки с Тайк и как его угрюмое лицо светилось улыбкой. Эдвард часто носил в карманах конфеты специально для того, чтобы угощать ребятишек, которые попадались ему по пути из дома в лабораторию.

Роберт сказал Пэт Шерр, что он не из тех людей, которые привязываются. Питер был зачат случайно, когда у них с Китти случился роман. Оппи вспомнил лето 1940 года, когда он позвонил тогдашнему мужу Китти, врачу, за которого она вышла замуж менее двух лет назад, и объяснил ситуацию. «Полагаю, вы хотели бы, чтобы я оформил развод», – сказал доктор без намека на недоброжелательность. «Да, пожалуйста, – ответил Оппи и добавил: – И спасибо вам». Все так академично, так цивилизованно, очень современно.

Может быть, Теллер чувствует глубже, чем Оппи? Но его довод ошибочен или, по крайней мере, думал Оппи, недостаточно убедителен для того, чтоб поколебать его мнение. Вид обречен, цивилизация сгорит бесследно… Такой масштаб он был в состоянии охватить разумом. Но его родные дети? Их гипотетическое потомство, которое появится лет через двадцать и продолжится дальше? Я вас умоляю…

И все же даже если брать всю картину целиком – почему это должно его волновать?

– Нацисты, – медленно произнес он, – подарили миру лагеря смерти. Мы – атомное оружие. Хороших парней не бывает. – Он указал на ярко-голубое небо; они с Теллером отлично знали, что звезды находятся на своих местах, хоть и невидимы сейчас из-за солнечного сияния. – Может быть, это и есть ответ на вопрос Энрико.

Теллер нахмурился:

– На какой вопрос?

– Отсутствие жизни в других мирах. Тот факт, что у нас никогда не бывали представители внеземных цивилизаций.

– Ах, проблема марсиан… Она и впрямь обескураживает.

Они медленно шли дальше; Оппи попыхивал трубкой.

– Возможно. А возможно, и нет.

– Вы сомневаетесь в существовании более развитых цивилизаций?

– Более развитых? Пожалуй, нет. Соответствующих нам по развитию? Да, они, вероятно, возникают время от времени, но могут и не выживать.

Уголки рта Теллера на лице с глазами, спрятанными за зелеными линзами, уныло опустились.

– Ах, вы считаете, что все они в конце концов высвобождают силу атома и вскоре приходят к самоуничтожению.

Оппи непроизвольно вздернул брови: такая версия не приходила ему в голову.

– Нет, я предполагаю, что они были уничтожены.

– Каким же образом?

– Герлинг утверждает, что Земле и, следовательно, Солнцу 3,2 миллиарда лет, верно? А обнаруженная нами солнечная аномалия привязана к 1938 году, когда Отто Ган и Лиза Мейтнер открыли расщепление ядра.

– И?..

– Так ведь получается замечательное совпадение, не правда ли: наше Солнце уничтожит нашу планету практически в тот же момент, в космическом масштабе, когда мы открыли атомную энергию. Возможно, когда обитатели планеты начинают постигать истинную природу атома и содержащейся в нем энергии, они становятся настолько опасными, что им уже нельзя позволить свободно обретаться во вселенной.

– Позволить? – повторил Теллер с такой интонацией, будто это слово смутило его.

– И в таких случаях вселенная предпочитает истребить цивилизацию.

Они подошли к Бастьюб-роу.

– Бросили бы вы, Оппи, читать всю эту восточную мистику.

Оппенгеймер улыбнулся:

– Может быть.

– В любом случае мы должны дать бой, – сказал Теллер. – Если вселенная вздумает разделаться с нами, мы обязаны одолеть ее. А для этого нужно задействовать для начала ту самую коллекцию мозгов, которая у нас тут собрана. И вы можете возглавить нашу работу.

– Простите, Эдвард, но не могу. Я один раз уже попытался спасти мир, и…

– Оппи, не отказывайтесь. – Теллер опять обвел Гору взмахом руки. – Все это не должно закончиться вот так.

– Для меня это уже закончилось. Может быть, пришло время отпустить человечество, а может, и нет, но меня определенно пора отпустить. – Он умолк было, но решил, что такая новость очень скоро станет всеобщим достоянием. – Сегодня утром я отправил Гровзу заявление об отставке.

* * *

Перед скромным домиком под названием Фуллер-Лодж громоздилась приземистая платформа, напоминающая аллигатора, греющегося на осеннем солнце. Позади нее безвольно свисали с шестов в неподвижном воздухе флаги всех сорока восьми штатов. Гровз, в темно-коричневой повседневной генеральской форме, в пилотке, стоял на трибуне перед огромной толпой, собравшейся, чтобы попрощаться с Оппенгеймером. Впереди несколько сотен человек сидели на складных стульях, за их спинами стояли все остальные, а позади возвышались скалистые, поросшие соснами горы Сангре-де-Кристо.

– А вот еще одна награда, – проревел Гровз в три микрофона, поднимая мясистую руку, – помимо Премии «Е» от армии и флота[36]36
  Army-Navy «E» Award – премия за выдающиеся производственные достижения от армии и флота. Вручалась гражданским организациям США за производство продукции военного назначения.


[Закрыть] за выдающиеся достижения, – он улыбнулся Оппи, – благодарственная грамота от мистера Паттерсона, военного министра.

Гровз принялся зачитывать текст. Оппи слушал его со стеклянными глазами. Он не стал заранее сочинять благодарственную речь и сейчас собирал в уме тезисы. Он верил, что, когда потребуется, нужные слова придут и, возможно, они все еще придут, но прошлой ночью он плохо спал, и во сне его преследовали лица японских детей, которые никогда не повзрослеют. Был – черт возьми, действительно был – смысл бомбить Хиросиму, но Нагасаки – это… это? Он долго подбирал термин, не нашел ни в одном из шести знакомых ему языков и поэтому придумал неологизм: сверхубийство.

– Роберт! – вырвал его из задумчивости голос Гровза.

Возможно, генерал окликнул его уже во второй раз. Оппенгеймер поднялся со стула. Он намеревался уверенно взойти на сцену, но поймал себя на том, что волочит ноги и кромка его слишком длинных серых брюк касается земли. Преодолев три ступеньки, он взял у Гровза красиво оформленное в виде свитка послание и позволил генералу крепко пожать ему руку. Когда рука освободилась, он поднял ее, и аплодисменты стихли. Гровз отошел в сторону.

– С признательностью и благодарностью, – сказал Оппи, наклоняясь к микрофонам, – я от лица всех мужчин и женщин, чьими трудами и сердцами был достигнут успех, – он жестом указал на собравшихся перед трибуной, – принимаю это послание для Лос-Аламосской лаборатории. Мы надеемся, – продолжил он, – что в предстоящие годы сможем, глядя на этот свиток, гордиться всем тем, что он собой воплощает.

Он обвел взглядом толпу. Здесь была добрая тысяча ученых, все еще остававшихся на Горе, а также сотни мужчин и женщин в форме и примерно столько же работавших здесь по хозяйству местных жителей, в основном смешанных индейских и мексиканских кровей. На сцене рядом с Гровзом стояли Кен Николсон, Дик Парсонс, президент Калифорнийского университета Роберт Спроул и другие.

– Сегодня, – продолжал Оппи, – эта гордость должна сдерживаться глубоким беспокойством. Если атомные бомбы будут добавлены в качестве нового оружия в арсеналы воюющего мира или в арсеналы наций, готовящихся к войне, то наступит время, когда человечество будет… – Он сделал паузу, размышляя, не хватил ли он через край, но не слишком ли рано пришло ему в голову это слово. Но нет. – Будет проклинать имена Лос-Аламоса и Хиросимы.

По толпе пробежало волнение; конечно же, подумал он, никто не ожидал услышать от него такое. Но сейчас ему представилась уникальная возможность, поскольку прессе впервые было позволено освещать мероприятие на Горе, а начальство, прибывшее вместе с Гровзом из Вашингтона, сидело в первом ряду. Оппи знал, что недавно лишился изрядного количества друзей среди своих коллег из-за того, что поддержал законопроект Мэя – Джонсона, который две недели назад военное министерство представило конгрессу. Если он будет принят, то гражданские власти США фактически лишатся контроля над атомной энергией, он окажется в руках военных. Но он, Дж. Роберт Оппенгеймер, которого уже рекламировали как «отца атомной бомбы», видит проблему гораздо шире, и сейчас у него есть идеальный шанс сформулировать свое видение. Не исключено, что внутренняя часть Солнечной системы не переживет предстоящее столетие, но человечеству совершенно незачем самому прекращать свое существование с помощью атомного оружия – по крайней мере, если оно может этому помешать.

– Народы этого мира должны объединиться, иначе они погибнут. Эти слова написала война, опустошившая так много земель. Атомная бомба сделала их понятными всем людям.

Все молчали; слышен был только шелест листьев тополей, да изредка вскрикивал в вышине одиноко парящий коршун.

– Подобные слова звучали много раз. Их говорили другие люди в другие времена, о других войнах, о другом оружии. Им не удалось настоять на своем. И сейчас некоторые, введенные в заблуждение ложным пониманием истории, считают, что их опять ждет неудача. – Он поднял голову, так что свет солнца осветил его глаза, прикрытые до тех пор тенью широких полей шляпы. – Мы не должны поддаваться пессимизму. Наша работа направлена… направлена на объединение мира перед лицом общей опасности, мы привержены закону и человечности.

Он сошел с трибуны под гром единодушной овации. Сидевшие в первых рядах встали, наконец-то закрыв от его взгляда Сангре-де-Кристо, Кровь Христову.