Текст книги "Рыцарская честь"

Сразу после полудня печальный кортеж сопровождения гроба с останками де Кальдо вместо Херефорда тронулся в путь, а вассалы Херефорда начали разбирать свой лагерь. Вся армия пришла в движение, порядок нарушился, «смерть» Херефорда лишила ее цели и дисциплины. Было ясно, что рыцари не смогут сражаться. Самые малодушные сразу бежали, а некоторые поспешили известить о происшедшем де Траси и просить убежища в его крепости. Соглядатаи сообщали то же самое, и де Траси стал готовить свои силы. Тем временем Генрих трудился как вол, расставляя свои отряды в нарочито бессмысленном порядке, но так, чтобы дружно нанести удар, если де Траси решится атаковать. Он разговаривал с каждым предводителем и нацеливал на решительные действия, не раскрывая, однако, всего замысла. Благодаря своему сильному характеру ему удалось внушить воинам былую уверенность, и они с готовностью двинулись на указанные позиции, чтобы храбро кинуться в бой. При этом Генрих намекал, правда, у него это получалось далеко не так убедительно, как сделал бы сам Херефорд, что в покушении замешан де Траси, чтобы дезорганизовать и тем самым ослабить их силы. Он убеждал рыцарей жестоко отомстить за это и показать всем, что с ними надо считаться. Но в целом это хорошо помогло решительно настроить даже тех военачальников, которые не были привязаны к Херефорду. Все были единодушны, что такое злодеяние не должно остаться безнаказанным. Конечно, они сделают все, чтобы выманить и разбить де Траси, говорили они Генриху, и тот мчался убеждать следующих.

Большой отряд ратников последовал за дружиной Элизабет на тот случай, если де Траси решит самолично убедиться в правдивости слухов и попробует заглянуть в гроб. Вальтер Херефорд был самым подходящим для этого человеком, его войско использовалось для всяких отвлекающих действий и быстрых перемещений с одного места на другое. И Вальтер хотел уже уйти. В коротком и нервном разговоре со старшим братом Вальтер ограничил свою службу у него этим последним поручением.

– Я провожу Элизабет отсюда, Роджер, но это будет все, больше к тебе не вернусь.

– Как хочешь. Думаю, твоя дружина нам теперь не понадобится, и что сейчас уйдешь, что потом, разницы нет. Но почему ты сердишься? Чем я сейчас провинился?

Вопрос его остался без ответа. Вальтер стал понимать, что ему больше не выдержать постоянной борьбы радости и печали, надежды и разочарования, которая шла в нем в обществе брата. Он больше не мог сопротивляться влиянию во всем превосходящего Роджера; он либо сдается и уступает оберегающей и обволакивающей любви брата, либо бежит. Оглушенный известием о гибели Роджера, он, казалось, мог умереть от горя сам. А чуть погодя, увидев брата вполне живого, с легким ранением, совсем не покойника и даже вне опасности таковым стать, Вальтер был готов убить его сам: владения Херефорда, титул и независимость снова уплыли у него из рук.

– Я просто не могу тебя выносить, – наконец выдохнул он в ответ. – Ничего плохого ты не сделал. Ты никогда не поступаешь плохо, ты само совершенство. Я недостоин быть рядом. Меня от всего этого тошнит, больше я не могу…

Херефорд, огорченный и удивленный, поднял свои великолепные брови и пожал плечами.

– Ну что же. Что будешь делать?

– Не твое дело.

Покраснев, кусая губы и сдерживаясь, Херефорд заметил:

– Верно. Деньги нужны?

– Нет. Черт бы тебя побрал, Роджер, ты говоришь это специально, чтобы пристыдить меня, и я все время ощущаю себя униженным. Ничего делать не буду. Вернусь в свой Шривенхем, который сам завоевал. От тебя мне ничего не надо.

Херефорд с большим облегчением поцеловал брыкавшегося брата на прощание. Вальтер был очень полезным в боях, но оставался слишком непредсказуемым в другое время. Херефорд был доволен, что в нынешней тревожной обстановке ему больше не нужно тревожиться, каким будет следующий шаг Вальтера, по крайней мере поблизости. Затем он потихоньку пробрался в шатер Генриха и стал ждать, что решит де Траси.

Результаты решения проявились на второе утро, когда де Траси, собрав все силы, обрушился на полупустой лагерь. Херефорд в полном вооружении стоял наготове в шатре и довольный прислушивался, как его ратники в притворной панике бежали из лагеря, увлекая неприятеля в открытое поле. Немного дальше, за окружающими поле холмами спрятались дружины Генриха и основная часть кавалерии. Воины Херефорда, не стараясь защищаться, рассредоточились в лесных полосах, разделяющих возделанные поля. Все выглядело как полный разгром, но только дс Траси собрался организовать преследование, как с холмов донесся боевой клич и на него обрушились наемные полки Генриха и вассалы Глостера. Тем временем Херефорд уже был верхом и собирал своих вассалов, которые знали, что он жив, и окружным путем спешили снова в лагерь. Другие рыцари и пешие ратники прятались в палатках и шатрах и ждали только сигнала. Не прошло и получаса, как сам Херефорд ударил по неприятелю с тыла.

– Херефорд! – перекрывая гром сражения, крикнул Генрих, как только увидел знамена Херефорда и его вассалов. – Херефорд жив! Это была наша хитрость. Смелее! Нам идет подмога!

А в подтверждение этого раздался звонкий голос Херефорда, подбадривающий своих рыцарей и выкрикивающий свой боевой девиз.

А если еще требовались доказательства, арабский скакун, легче и быстрее всех других рыцарских коней, бросок в самую гущу сражения, молниеносный взмах меча, крушащего всех и вся, – лучше всего другого подтверждали появление Херефорда. В пылу сражения молодой граф освобождался от снедающего его чувства тщетности и как обычно наслаждался битвой, хотя вся его жизнь была сплошным ристалищем. Своих сквайров он отправил с Элизабет, чтобы версия о его гибели казалась более правдоподобной, а вассалы, хотя и были ему преданы, – правда, их преданность не достигала и половины ужаса, который они испытали оттого, что после смерти Херефорда их сеньором станет Вальтер, – были воинами иной пробы, и никто из них не был специально обучен прикрывать господина сзади. А это требовало к тому же особой сноровки, потому что Херефорд врубался в ряды врагов не по прямой линии, а пересекал фронт сражения туда и сюда, высматривая, где его бойцам приходилось тяжелее, кидался туда, увлекая их вперед своим примером.

В боевых порядках образовался прорыв, и Херефорд погнал своего коня туда, крикнув вассалам обычное «А муа!» – «За мной!» И там он лицом к лицу столкнулся с самим де Траси.

– Предатель! – крикнул ему дс Траси. – Лгун! Чего не можешь добиться честно, хочешь получить путем гнусной лжи!

– Трус! – отвечал ему Херефорд. – Крыс не заставишь сражаться, пока не загонишь их в угол!

Новым ответом де Траси стал удар, от которого рана Херефорда снова закровоточила. Граф застонал от боли, но в свою очередь ткнул противника, едва успевшего прикрыться щитом. Херефорд быстро повторил удар, де Траси не сумел отразить рубящий клинок, и кровь брызнула из его рассеченного бедра. Новый удар Херефорда снова опередил противника; его меч, описав дугу, мог перебить сухожилие правой руки, угоди он точно по цели. Но чуть-чуть не рассчитал Херефорд расстояние, меч задел край щита де Траси и ударил его по руке плашмя. Но удар был сильнейший и выбил клинок из рук де Траси. С победным возгласом Херефорд замахнулся своим мечом, чтобы разрубить шлем противника вместе с головой. Де Траси был противником не менее опытным и умелым. Мгновения на большой замах ему хватило, чтобы схватить с луки седла тяжелую палицу и быстрым движением метнуть ее в Херефорда. Тот прикрылся щитом, но раненая рука была не столь быстрой. Свинцовая, размером с голову и унизанная шипами палица угодила ему прямо в висок как раз в тот миг, когда подоспевший на помощь де Траси сквайр заколол своим мечом коня Херефорда. Оба, всадник и конь, рухнули на землю. Де Траси, палица которого здесь была уже бесполезна, крикнул своим бойцам прикончить Херефорда на земле и поскакал вон с поля боя. Тут его ждало только поражение, если не вырвать чистую победу, убив самого Херефорда.

Его рыцарям тоже не хотелось умирать в безнадежном положении. Поэтому одни последовали за господином, даже не взглянув на Херефорда, выбиравшегося из-под коня, а другие колебались и были, кажется, готовы выполнить повеление, но было уже поздно. Вассалы Херефорда стали стеной вокруг него. Ближайший к нему спрыгнул со своего коня, а Херефорд со словами «Сэр Томас, я не забуду этого!» вскочил в его седло. Эту услугу каждый вассал обязан оказать своему повелителю, но рыцарь в доспехах и без коня оказывается в очень трудном положении, поэтому на такое решается не всякий.

– В погоню! – крикнул Херефорд и пустил коня следом за беглецами. – Не дадим им уйти! Напавший на коня, вернись сразиться!

Но оскорбление не заставило лукавого де Траси повернуть назад на бой, и он намного опередил Херефорда в своем бегстве. Херефорд придержал коня и созвал своих воинов, устремившихся за ним в погоню. Конечно, захватить де Траси было бы хорошо, но и без того успех был целиком на их стороне. Теперь не было никакого сомнения, что Бридпорт откроет им свои ворота, а полный разгром главных сил де Траси – как подсчитал Херефорд, тот потерял половину своих рыцарей – надолго воспрепятствует его рейдам в этом районе. По пути Херефорд выбил из седла убегающего противника и перехватил его коня. Он накинул поводья трофейного коня на луку седла и поскакал на оставленное поле битвы разыскивать сэра Томаса. Он не мог, если позволяли обстоятельства, дать погибнуть верному вассалу ради сомнительной славы прибавить на свой счет еще несколько поверженных неприятелей. Это была жуткая работа – пробиваться сквозь поток бегущих навстречу из прорыва врагов. С левой стороны Генрих пытался изо всех сил заткнуть эту брешь в кольце окружения, но отчаяние придавало отступающим сверхчеловеческие силы, и поток беглецов остановить не удавалось. Когда сэр Томас отыскался, Херефорд с ног до головы был забрызган кровью, а его рука, протянутая в благодарность вассалу, дрожала от усталости. Но это для него была приятная усталость ратного труда. Он поблагодарил своего извалянного в земле и окровавленного бойца, и они вместе вернулись на поле боя, где победный конец уже близился, а впереди их ждали теплая ванна, чистое белье и мягкая постель.

В одном им повезло сверх всяких ожиданий: Бридпорт не просто открыл свои ворота безо всяких разговоров, но и предоставил им свои кухни, винные подвалы и бордели. Когда бойцы выспались и передохнули от кровавого труда, когда позаботились о раненых и схоронили убитых, началось празднование победы, где предводители снова были впереди. Для Херефорда это был праздник втройне. Конечно, он радовался успеху и не без основания гордился тем, что приблизил его своей хитростью. Радовался он и другому: пришло известие, что Элизабет благополучно приехала в Бристоль, что Вальтер в значительно лучшем настроении, чем когда они расставались перед сражением под Бридпортом, направился на восток и что гроб был разломан и сожжен. Херефорд не поддавался страхам от подобных поверий, но воспоминание об этом его тяготило, и хотя он уговаривал жену отбросить суеверие, сделать это самому было не так просто. Соорудить для себя гроб накануне сражения означало уготовить себе неминуемую гибель, говорилось в старых преданиях, а вот он жив, почти невредим и победитель.

Тут нам предстоит рассмотреть картину, на которой хмельной Херефорд громко и непринужденно смеется, снова поднимает свой кубок и развлекается умопомрачительной забавой: кончиком своего меча срывает одежду с охотно отдающейся девчонки. В мерцающем свете смоляных факелов, чадящих вдоль стен и наполняющих огромный зал своим дымом, безумную игру ведут два юных пылких сердца. Не виден в дыму и копоти бревенчатый потолок, но он отражает эхо голосов пирующих рыцарей, смешанных с грохотом барабанов, бренчанием тамбуринов, пением флейт и звоном арф. За столом на возвышении сидит Генрих, Глостер и Херефорд – по обе его руки, он весел сам и всю свою неиссякаемую жизнерадостность отдает общему веселью и забавам так же самозабвенно, как отдавал ее сражениям и подготовке к ним. Не многие из сидящих за длинными столами, поставленными вдоль стен, смогли с ним в этом состязаться. Одни лежат головой в блюдах с яствами, другие – под столом, и собаки выгребают из-под них брошенные куски и кости. Но кое-кто еще способен держать голову и смотреть на представление жонглеров, акробатов и танцовщиц. Это среди них Херефорд высмотрел девчонку, привлекшую его внимание своими горящими черными глазами и распущенными намасленными волосами. Подбрасывая и ловя золотую монету, он подманивал ее ближе и ближе. За ней двигался пожилой человек, одной рукой игравший на флейте, а другой звеня тамбурином.

– Хоп! – со смехом крикнул Херефорд, и девчонка ловко запрыгнула на стол. Херефорд еще раз подбросил монету, она искусным движением перехватила ее, крутясь на столе, а Херефорд извлек свой меч. На лице девочки мелькнул испуг: часто лорды ведут себя невероятно грубо, им доставляет удовольствие причинить боль. Однако это выражение быстро сменилось веселым смехом – меч очистил стол от яств и вина.

– Танцуй! – крикнул Херефорд, медленно ведя мечом над столом.

Смеясь, танцовщица перепрыгнула через клинок, также смеясь, Херефорд стал водить мечом быстрее, потом еще быстрее. Бубенчики на щиколотках девушки звенели, под развевающейся юбкой мелькали стройные загорелые ножки, широко развевались распущенные волосы. Внезапно поднявшись, Херефорд взмахнул остро отточенным клинком, и большой кусок юбки отделился и медленно опустился на пол. Генрих зарычал от удовольствия, оттолкнул сидевшую на коленях женщину, чтобы лучше видеть такое представление, а Глостер отставил свой кубок и впился в танцовщицу жадным взором.

– Ставлю десять золотых, если ты таким способом, не задев кожи, разденешь ее догола! – крикнул Генрих.

– Идет! – согласился Херефорд.

– Не надо, Роджер. Ты уже изрядно пьян, и глаз тебя может подвести. Потом, большой меч не совсем тот инструмент для раздевания женщины. Херефорд, возьми кинжал! – Это говорил Глостер. Он был трезвее всех других, и ему не хотелось видеть, как могли поранить хорошенькую девчонку.

Она остановилась, испуганная поворотом событий, а отец ее решился подойти к ней ближе, не смея, однако, протестовать, видя, как пьяны их светлости. Тут Херефорд поднял и осушил свой кубок.

– Танцуй, – сказал он, – быстро! – Херефорд сосредоточился, посмотрел ей в глаза, уловил охвативший ее страх и ласково ей улыбнулся. – Не бойся, ничего тебе не сделаю. Пляши.

Он ее ни разу не задел, и она, захваченная ритмом мелодии и блеском клинка, танцевала все более уверенно, а ее тело без единой царапинки все больше и больше оголялось. Херефорд выиграл свое пари, а она даже не заметила, когда с нее слетел последний клочок лохмотьев, и все продолжала кружиться на столе. В слабом свете мелькали се высокие девичьи груди, пышные округлости блестящих от пота бедер. Херефорд чувственно улыбался, наблюдая за ее танцем, и пил кубок за кубком. Наконец танцовщица упала, и Херефорд подхватил ее на руки. Свободной рукой он извлек из кошелька еще две монеты и бросил их отцу девочки.

– Милорд, она еще девица, – сказал осмелевший отец.

– Ну тогда вам повезло, что бутон сорвет джентльмен, – отвечал ему Херефорд со смехом.

Даже пьяный он не терял рассудительности, но был уже слишком навеселе, чтобы церемониться с приглянувшейся ему девицей. Он смутно подумал, что даст ей еще несколько монет или одну из золотых цепочек, украшавших его наряд, если утверждение отца окажется правдой. Потом, несколько дней спустя, он пытался припомнить, была ли она девственницей и хорошо ли он ее вознаградил, но ничего этого в его памяти не сохранилось, хотя событие это повлекло за собой немаловажные последствия.

И они наступили самым ужасным образом, когда чья-то рука грубо тряхнула его за больное плечо, а громкий голос заставил приподнять еще более больную голову:

– Роджер, проснись!

– Убирайся! – отвечал Херефорд, пряча тяжелую голову в подушки.

– Не дури, Роджер, вставай. Девайзис осадили!

– Что? – Херефорд вскочил как на пружине и охнул, схватившись за трещавшую голову.

– Вот, читай, получил десять минут назад! – Генрих безжалостно совал в руки пергаментный свиток, и Херефорд, борясь с мучительной тошнотой, развернул его. Как он ни вглядывался в строки послания, слова расплывались, пока он не прикрыл один глаз и не посмотрел на грамоту сбоку. Сомнений не было. Краткое, паническое послание было не просьбой, а мольбой и требованием самой спешной помощи. Херефорд бросил грамоту и со стоном обхватил голову.

– Давай, давай, подымайся. – Генрих был сердит, но не мог удержаться от смеха, глядя на страдальческое выражение Херефорда.

Херефорда мутило и крутило в ясный солнечный день, и некоторым утешением был не менее жалкий вид Генриха, который испытывал такие же страдания.

– Вина! – все, что мог выдавить из себя Херефорд, и Генрих, не дожидаясь появления слуг, собственноручно принес ему требуемое. С трудом заглотив его внутрь и подождав, пока рассосется, он уже мог что-то соображать. Морщась, он нагнулся, поднял свиток и перечитал еще раз. Это была настоящая катастрофа – там, в Девайзисе, и внутри, в животе, откуда вырывалось выпитое вино, которое Херефорд пытался загнать обратно, обливаясь холодным потом.

– Письмо, кажется, написано рукой смотрителя, однако… Кто привез его?

– Да какая разница?

– Ради Бога, не кричите на меня так, вы меня убиваете! Это важно, потому что может быть западней. Выманить нас отсюда в полном составе, бросив наше завоевание незащищенным… Увлечь нас на единственную кратчайшую дорогу до Девайзиса, где можно устроить засаду…

– Ладно, Гарри Фортеск привез его… Сомневаешься в нем?

– Нет. Что он говорит?

– Юстас.

– А я думал, Хью Бигод держит его при деле.

– Значит, не держит. Собирайся, Роджер. Фортеск рассказал, что нападение очень серьезное. Они подвезли много осадных орудий и большие силы. На этот раз Юстас не пожалел денег. Он сказал, что возьмет Девайзис или погибнет.

– Как Фортеск прошел сквозь осаду?

– Спроси его сам. Я похож на того, кто тратит время на бесполезные вопросы?

Генрих был, конечно, не из тех. Одетый в халат на голое тело, босыми ногами он стоял на тростниковой подстилке, а серые глаза были как гранитные плиты пола. Девайзис и Уоллингфорд были его самым надежным оплотом. С 1135 года они сохраняли верноподданность, и до сего дня, каким бы атакам они ни подвергались, их мощи ничто не угрожало. Уже много лет Стефан даже ни разу не посмотрел в их сторону, и когда, собирая силы под Бридпортом, Генрих оставил в них чисто символические гарнизоны, осторожный Херефорд, наученный горьким опытом, не протестовал против этого беспечного решения. Но делать было нече-го – битого и пролитого не воротить; надо было спешить на помощь, но спешить с оглядкой.

– Послушайте, Генрих…

– Какие у тебя сомнения? Снова будешь говорить о заговоре? Мы не можем рисковать Девайзисом, даже если нам подставили западню. Вот Господь свидетель, если ты не пойдешь, я пойду туда один!

– Да-да, конечно, – Херефорд тихо постанывал, – идти нам надо, но послушайте. Будет безумием обнажить этот город, как мы сделали с Девайзисом. Разве можно доверять людям, которые клялись в верности Стефану и без звука по первому требованию открыли нам ворота? Давайте поручим охранять город Глостеру. Ему наплевать на Девайзис, и воевать там он не станет. Гарантирую, он с удовольствием тут останется.

– Вздор! Без него мы не обойдемся.

– Хорошо. Тогда идите и умасливайте его. Пусть он сам упрашивает своих вассалов, чтобы они пошли к вам на службу до скончания срока своей повинности или пока он не отзовет их сам. Потом, сколько-то людей надо оставить с ранеными, которые не перенесут длительного перехода и кто не способен вести тяжелое сражение, но которые в случае необходимости могут здесь обороняться.

– Пожалуй, дело говоришь. – Генрих смотрел более снисходительно. Соображения Херефорда ему понравились во всех отношениях: и как план действий, и как подход к Глостеру, позволяющий удержать на своей стороне его вассалов в случае ссоры с ним. Для Херефорда эти мотивы Генриха не были секретом, хотя он и не одобрял такие подходы, сейчас для него практические действия были важнее всяких сантиментов в отношении Глостера. Надо расшевелить Глостера, и пусть он сам занимается своими вассалами, считал Херефорд, а сам он лично вожжи своим вассалам не отпустил бы.

– А я пока попытаюсь поднять своих людей, – сказал Херефорд вставая, отчего сразу стал серо-зеленого цвета, так его мутило и раскалывалась голова. Он жалобно улыбнулся: – Дело будет не из легких, состояние у большинства, наверное, не лучше моего.

Но как бы там ни было, дело пошло. Отчаянно ругаясь и стеная, рыцари кое-как поднялись, оделись, нацепили доспехи и взобрались на коней. Хорошо, что до того как вступить в бой, предстояло проехать долгий путь; другую такую хворую армию было бы не сыскать. Казалось, только оба предводителя могли делать еще что-то, кроме как стонать и поминутно хвататься за открываемый спазмами рот. Ругая и взбадривая бойцов, Херефорд понемногу проветрил голову, но в животе у него время от времени разыгрывались бури. А Генрих, наоборот, был в отличной форме, дурные последствия перепоя от него отскакивали, как усталость и депрессия. Он был весь энергия, стремясь быстрее прийти на помощь своей единственной в Англии обители, им самим поставленной под угрозу. Было хорошо, что они ни на минуту не задержались с выходом, что ехали, не останавливаясь, всю ночь, что Генрих запретил привалы, кроме двухчасового водопоя и кормления лошадей, и что сами они перекусили лишь за несколько миль до Девайзиса. За долгий путь в седле тяжелое похмелье у войска прошло, а на отдыхе при подходе восстановился его боевой дух, и, когда они подошли к осажденной крепости, армия готова была с ходу обрушиться на неприятеля. И это было очень вовремя. Сообщение Фортеска было чистой правдой. То, что Генрих и Херефорд увидели, в первые мгновения их сразило, и они подумали, что опоздали.

Над крепостью поднимался дым пожаров от снарядов «греческого огня», заброшенных с мощных катапульт, – это загорелись деревянные постройки. Ров в нескольких местах был уже завален хворостом и землей, и две высоченные штурмовые вышки, сооруженные из бревен и покрытые сырыми кожами, были готовы придвинуться вплотную к стенам, и тогда солдаты Юстаса ринулись бы с них в рукопашный бой с защитниками крепости. Три огромные стенобитные машины, каких им еще не приходилось видеть, долбили укрепление гигантскими валунами, и хотя большие дубовые ворота еще держались, их сотрясали удары могучего тарана.

При виде этого Генриху показалось, что крепость уже пала, и он пришел в такую ярость, что Херефорд, хорошо знакомый с дикой несдержанностью патрона и сам тоже человек с норовом, глядя на него, испугался. Он тоже сначала решил, что крепости пришел конец, и стал было прикидывать, как ему силой удержать Генриха от неминуемой гибели в отчаянной попытке отбить крепость одним лихим ударом. Но стоило немного приглядеться, как выяснилось, что только внешний обвод был пробит, но и там защитники стойко оборонялись. То тут, то там слышались вопли штурмующих, на которых катились со стен пропитанные смолой и горящие тяжелые колеса. Там, где поднялись штурмовые лестницы, их отбрасывали назад, а в карабкающихся по ним солдат швыряли тяжелые камни. Снова и снова целые прясла стен очищались от неприятеля, когда на него опрокидывались котлы с кипящим маслом или смолой. Штурмовые вышки тоже пока не продвинулись, потому что на них методично падали пущенные с катапульт камни и страшные стрелы тяжелых арбалетов.

– Тихо! – схватил Херефорд за руку Генриха. – Крепость еще держится. Как нам лучше напасть на них?

Генрих что-то промычал, он тоже понял ситуацию и теперь разглядывал всю картину сражения, лихорадочно соображая и подсчитывая.

– Будь у нас время, можно было бы послать в объезд и выяснить, что у них там с других сторон, не там ли главные силы, но уже некогда. Ты смотри, Херефорд, пока мы тут рассуждаем, дух защитников падает, а их число сокращается. Оборона слабеет! Они уходят с наружных стен!

– Вижу, не слепой! Быстро, я иду на тех, что в проломе, вы возьмите на себя ворота и вышки.

– Проклятый щенок проклятого отца. Попадись он мне в руки – разорву его на куски и по кускам буду бросать в морду отцу…

– Давайте лучше сражаться.

– Погоди, возьму еще на себя их лагерь. Клянусь, если кто и выйдет у меня отсюда живым, то только нагишом и пешим. Пустим на лагерь противника вассалов Глостера. – Он повернулся отдать приказы, которые закончил словами: – Никакой пощады в лагере никому не давать. Лошадей разогнать или тоже перебить. Что нельзя забрать – сжечь. Клянусь, они больше не посмеют нападать на мои крепости.

– Следите за своими флангами, – сказал успокоившийся и собранный Херефорд. – В случае нападения со стороны всеми силами контратакуйте или дайте сигнал мне. Не хочу хлебать похлебку, какой мы накормили де Траси. – Херефорд не меньше Генриха опасался за Девайзис, но выдержки не терял, грубых ошибок старался избегать и не стремился истребить противника поголовно.

Обо всем договорившись, наши герои тронули коней вперед, чтобы построить боевые порядки как можно ближе и незаметнее. Чем ближе им удастся подойти, не вызывая у врага тревоги, тем плотнее сомкнутся их клещи и тем точнее будут удары их мечей. Они оказались в более выгодном положении, если в стороне еще не стояли свежие силы противника и если не учитывать, что они уже были изрядно вымотаны в сражениях и обессилены пьянкой и длинным переходом.

Пока они после бешеной скачки в походе тихо подъезжали к полю боя, Херефорд удивился своему безразличию к тому, что они не опоздали, и у него не было того подъема, который он обычно испытывал перед боем. Он нервно переместил щит в более удобное положение, слегка поморщившись от все еще беспокоившей боли в руке и плече. Эта боль его не тревожила, но он понимал, что не быть ему в бою как обычно быстрым, раз все его тело ныло и болело. От вида выгоревших и еще дымящихся окрестностей во рту у него появилась сухость, а дыхание сбилось. «Боже, – думалось ему, – это же место моих кошмаров! Я не узнавал его раньше, никогда не видев Девайзис в осаде». Он затрясся от нетерпения пришпорить коня и броситься на врага. Его охватило жуткое предчувствие уплывающей из рук удачи, ему стало казаться, что он все время мешкает, когда нельзя терять ни минуты.

Генрих поднял руку, и арбалетчики выдвинулись вперед, а перед ними стеной встали копейщики, загородив стрелков своими щитами и длинными копьями. В мгновения между взмахом руки Генриха и первой тучей стрел, обрушившихся на спины ничего не подозревавшего противника, которые Херефорду показались вечностью, он впервые заглянул прямо в глаза своей судьбе. Это было сражение, где все окончательно решалось. Если сон его вещий, значит, он здесь умрет, и что будет дальше, для него никакого значения не имеет. Как ему не терпелось скорее начать эту схватку с судьбой! Он ждал разрешающей команды Генриха так, как не ждал ничего и никогда за всю свою жизнь!

И вот, наконец, эта команда. Войско Юстаса сразу попятилось, но их панические вопли перекрыл радостный клич защитников стен. Херефорд не слышал ни того, ни другого. Он понял, что здесь ему предначертано узнать свою судьбу, и его охватило ощущение неведомой ему ранее безграничной свободы. Он понял, что ни в его жизни, ни в этом сражении, вообще ни в чем никакие силы и обстоятельства не могут изменить того, что уже предопределено. Пока он не ткнул коня шпорами, ему еще казалось, что он сам что-то способен изменить. Он еще мог колебаться, мог бежать от всего этого и выбрать себе позорную жизнь труса; теперь же все позади, выбор сделан. Зная, что все в руках Божьих, он бросился на врага с бездумьем зверя. И очень быстро пролом в стене был закрыт, но не камнем, а трупами неприятеля, уложенными друг на друга, – такая вот мрачная шутка – и Херефорд бросился разыскивать Юстаса. Этого ему сделать не удалось, но куда бы он ни ринулся, за ним тянулась настоящая просека, заваленная телами мертвых и умирающих врагов, так что одно появление знамени Херефорда обращало отступающих в паническое бегство.

Генрих сражался еще более успешно. Он разбил свою дружину на группы и атаковал обе осадные башни с такой внезапностью, что не встретил серьезного сопротивления. Там без труда нашли бочонки с горючей смесью для «греческого огня». Ею обмазали основание башен и подожгли. На мгновение Генриху стало жалко уничтожать эти осадные орудия, столь ценные и столь трудные в сооружении, но у него не было свободных воинов для их охраны и не хотелось рисковать тем, что они могут снова попасть в руки врага, если исход боя повернется в другую сторону. Следующим объектом его атаки стали те, кто пытался высадить ворота крепости, и бой с ними доставил ему большее удовлетворение, потому что сражались они яростно и упорно. Но их судьба тоже была предопределена: воины Генриха превосходили их числом, а защитники Девайзиса теперь сами открыли ворота и хлынули на неприятеля в поддержку своих спасителей. Им Генрих оставил добивать раскиданного и потрясенного противника, а сам кликнул своих рыцарей и тоже бросился разыскивать Юстаса.

Он разминулся с Юстасом на какие-то мгновения. Молодой принц храбро сражался до последнего момента, пытаясь восстановить расстроенные ряды своих войск, не обращая внимания на советы старейших вассалов, которые считали битву проигранной. В самый последний момент от гибели или пленения его спас Раннулф из Южного Райдинга. Озлобленный на всех богатырь, про которого современники говорили, что он не верит ни в Бога, ни в черта, своим страшным кулачищем двинул Юстаса в висок и, кляня на чем свет короля, которому служил, его породу и ум, а заодно и его сына, подхватил оглушенного рыцаря, затащил к себе на седло и умчался, уведя за собой своих и Юстаса вассалов да жалкие остатки некогда надменной армии. Генрих видел кучку удирающих всадников, но знамени Юстаса там не было. Лишь когда он обшарил все вокруг Девайзиса, встретив по пути занятого тем же Херефорда, и весь лагерь противника, выяснилось коварство и вероломство врага. Ему, по обыкновению, полагалось снова впасть в ярость, но этого с ним не случилось. Одержав вторую большую победу за одну неделю, он просто стал презирать врага, который трусливо опускает свое знамя и прячется за спинами вассалов.