Текст книги "Волшебный корабль"

– Оно понятно, кто-то может и захотеть всякого такого, как ты сказал. Но только, сдается мне, это все достается только тому, кто для такого рожден. В смысле, вельможе какому. А мне, например, хрен чего обломится. И даже тебе… ты уж прости великодушно за то, что так говорю.

– Ну почему же, Соркор? Все это может быть нашим, если, конечно, кишка не тонка окажется протянуть руку и взять. Говоришь, благородные вельможи? Родиться для этого надо, говоришь? А ты не задумывался, откуда взялись самые первые благородные господа? Когда-то давным-давно нашелся простой человек, у которого хватило духу взять то, чего ему захотелось. И удержать. Вот и вся вельможность.

Соркор отхлебнул еще вина. Он потягивал благородный напиток, словно дешевое пиво.

– Наверное, кэп, – согласился он, – должно быть, все и случилось так, как ты сказал. Должно же в самом деле все было с чего-то начаться. – Он поставил бокал и посмотрел на капитана. – Ну и каким же образом? – спросил он затем. Спросил таким тоном, словно заранее ждал, что ответ ему не понравится.

Кеннит повел плечами. Не передернул, не пожал – именно повел.

– А очень просто. Протянем руку – и возьмем.

– Каким же образом? – упрямо повторил Соркор.

– Ну а каким образом мы приобрели этот корабль? И нашу команду? Как я завел перстень, который ношу, а ты – вот эти серьги? То, что нам предстоит совершить, ничем не будет отличаться от того, что мы до сих пор делали. Кроме масштаба. Мы просто будем стремиться к бо́льшему, нежели до сих пор.

Соркор неловко поерзал. Когда же он заговорил вновь, его низкий голос прозвучал почти угрожающе тихо:

– Что все-таки у тебя на уме, кэп?

Кеннит в ответ улыбнулся.

– Все проще простого. Нам всего-то надо отважиться на такое, на что никто прежде нас не отваживался.

Соркор нахмурился, и Кеннит заподозрил, что выпитое вино начало-таки затуманивать его мозги.

– Это не то, о чем ты толковал раньше? Насчет королей и всякое такое? – И прежде чем Кеннит успел ответить, старпом медленно и тяжело помотал головой. – Нет, кэп, ничего с этим не выйдет. Пираты не захотят над собой короля.

Кеннит сделал над собой усилие и продолжал очень искренне улыбаться. И в свою очередь покачал головой. Движение потревожило воспаленную кожу под повязкой: он ощутил, как лопнула подсохшая корочка и по тыльной стороне шеи, впитываясь в повязку, потекла сукровица. «Отлично… Отлично».

– Нет, дорогой мой Соркор. Кстати, ты слишком буквально понял то, о чем я тогда говорил. Ты что себе вообразил? Неужели решил, будто я собрался рассесться на троне и нацепить золотую корону с камешками, а пираты Делипая чтобы преклоняли передо мною колени? Ну, однако, и чушь! Ты сперва погляди как следует на Делипай, а потом попробуй вообразить себе нечто подобное. Нет уж! Я имел в виду только то, о чем сейчас тебе рассказал. Представь: человек живет в хорошем доме, полном всякого добра. И притом знает, что никто не сможет отнять у него ни дом, ни имущество. И жена будет спокойно спать у него под боком. И детишки в кроватках… – Он отпил маленький глоток и поставил бокал. – Вот и все королевство, которое на самом деле нам с тобой требуется. А, Соркор?

– Мне?.. Мне… тоже?..

Вот так-то. Кажется, до него в самом деле начало доходить. Кеннит, оказывается, не для себя одного что-то изобретал, он и для Соркора кое-что приготовил. Улыбка капитана сделалась шире.

– Конечно, Соркор. И тебе тоже. А почему, собственно, нет? – Тут он позволил себе смешок с оттенком некоторой укоризны. – Соркор, да неужто ты вправду решил, будто я предлагаю тебе пуститься очертя голову со мной вместе – как, впрочем, ты до сих пор и делал, – рисковать жизнью и все ставить на карту – и только ради того, чтобы я мог что-то завоевать или добыть для себя лично? Не-ет, не мог ты в самом деле так думать, потому что не настолько ты глуп! И вот что у меня на уме: вместе мы непременно достигнем того, чего захотим. И не только для нас двоих. Никто из тех, кто с нами пойдет, внакладе не останется. А если к нам присоединится весь Делипай… и другие Пиратские острова – им тоже кое-что перепадет, уж как же без этого? Другое дело, что силой мы никого не будем с собой тянуть. Нет. Это будет свободный союз свободных людей. Вот так! – И он навалился грудью на стол. – Что скажешь, старпом?

Соркор заморгал и отвел взгляд. Но если он мог какое-то время не смотреть на своего капитана, то не видеть богато разубранной каюты просто не мог. А ее убранство было тщательно подобрано Кеннитом нарочно для его глаз. Вокруг не было ни единого пятачка, на котором его взгляд мог бы остановиться без того, чтобы в сердце не заговорила алчность.

И все же в глубине души Соркор был гораздо осторожней, чем представлялось Кенниту. Вот его темные глаза встретились с бледно-голубыми глазами капитана, и он проговорил:

– Складно ты рассуждаешь, кэп, и я не вижу причины, чтобы не сказать тебе «да». Но если я ее не вижу, это не значит, что такой причины совсем нет… – Он поставил локти на стол и тяжело оперся на них. – Давай уж в открытую. Что надо сделать, чтобы благодать-то пришла?

– Посметь, – ответствовал Кеннит коротко.

Огонек победы, разгоревшийся в душе, не давал ему сидеть неподвижно. «Я завоевал Соркора. Завоевал! Хотя он сам об этом еще не знает!» Поднявшись, Кеннит с бокалом в руке заходил по тесной каюте.

– Для начала мы заставим их говорить о себе. Заставим восхищаться собой. Мы распалим их воображение своей дерзостью – и успехом. Мы накопим много богатств, Соркор, но сделаем это так, как никто не делал до нас. Слушай меня, Соркор. Я думаю, смысла нет показывать тебе карту! Ты и так знаешь: все торговые корабли, которые идут из Джамелии и южных земель в Удачный, или Калсиду, или куда там еще, – обязательно нас минуют. Так ведь?

– Конечно. – Старпом морщил широкий лоб, силясь понять, что нового могло означать это общеизвестное обстоятельство. – Кораблю не попасть из Джамелии в Удачный, кроме как мимо пиратского архипелага. Ну, то есть кроме некоторых недоумков, у которых хватает глупости сунуться Вовне и помериться силами с Диким морем…

Кеннит согласно кивнул.

– Таким образом, у кораблей и их капитанов выбор оказывается не слишком велик. Они могут отправиться Внешним проходом, где их ждут не дождутся самые страшные шторма Дикого моря и самые толстые морские змеи… да и путь гораздо длиннее. А могут пойти Внутренним проходом, где проливы узки, течения коварны и полным-полно пиратов. Правильно говорю?

– Змеи, – напомнил Соркор. – Нынче Внутренний проход кишит змеями почти так же, как Внешний.

Кеннит не стал спорить.

– Верно. Верно подмечено. Змеи… конечно. А теперь вообрази себя на месте торгового шкипера, стоящего перед таким вот выбором. И тут кто-то подходит к тебе, чтобы сказать: «Послушай, господин мой, я берусь тебя за долю малую безопасно провести Внутренним проходом. У меня лоцман есть, который все течения и проливы знает как собственную ладонь, и я обещаю, что ни один пират в дороге к вам не привяжется». И что ты такому человеку ответишь?

– «А змеи?» – спрошу я его.

– «А змеи, – скажет он тебе, – во Внутреннем проходе уж точно ничуть не опаснее, чем во Внешнем, только во Внутреннем у корабля будет больше шансов отбиться, ведь здесь ему не придется противостоять еще и штормам. А еще я тебе, господин шкипер, предлагаю охранный корабль, полный метких лучников и вооруженный Балиевым огнем. Так что, если змеи все-таки нападут, ими займется охрана, а ты сможешь унести ноги». Что скажешь, господин шкипер?

Соркор подозрительно сощурил глаза.

– А вот что скажу: «И что же за долю малую ты с меня потребуешь?»

– Именно. И тут я заломлю цену, но ты с радостью выложишь деньги. То, что ты заплатишь мне, ты просто прибавишь к стоимости своих товаров, когда благополучно выгрузишься в порту. Ты ведь знаешь, что благодаря мне и вправду прибудешь туда без помех. Лучше уж купить себе безопасность, чем пускаться в плавание в одиночку, с хорошей возможностью потерять сразу все!

Соркор вдруг объявил:

– Ничего не получится. Не сработает.

– Почему?

– Потому что другие пираты тебе голову оторвут за то, что ты выдаешь тайные пути по нашим проливам. Или дождутся, пока ты заведешь жирненького купца поглубже в архипелаг, и тут-то выпотрошат вас обоих. Думаешь, они будут смирно сидеть на задницах и наблюдать, сложа ручки, как ты гребешь деньги лопатой?

– Еще как будут. По той простой причине, что все окажутся в доле. Все, понимаешь? Любой корабль, который мы проведем, заплатит в общак, и в этом общаке каждый будет иметь свой пай. И еще мы заставим окрестных государей раз и навсегда отказаться от набегов на нас и наши города. Поэтому-то я и говорил тебе, что наши семьи смогут спокойно спать, зная, что братья и отцы вернутся домой и что никакие корабли сатрапа не нагрянут посреди ночи, чтобы спалить город и увезти жителей в рабство. – Он помолчал. – Посмотри, что мы представляем собой сегодня. Мы тратим свои жизни, гоняясь за их кораблями. А когда какой-нибудь удается поймать, кровь льется рекой, мы гибнем и увечимся, и бывает, что даром. То корабль вдруг идет ко дну вместе с грузом, а то приходится биться несколько часов, и ради чего? Ради трюма, полного дешевого хлопка или еще какой-нибудь дряни. А в это самое время солдаты сатрапа окружают очередное поселение, ловя всех, кто не успеет разбежаться, в отместку за наше пиратство. А теперь попробуй взглянуть на дело с моей точки зрения. Вместо того чтобы рисковать жизнью, нападая на каждый, скажем, десятый корабль, который мимо нас проходит, да еще и рискуя в результате остаться с носом, – мы будем отначивать часть от КАЖДОГО груза на КАЖДОМ торговом судне. Мы будем попросту управлять всей здешней торговлей. И никакой опасности для жизни… в смысле, наша жизнь станет не более опасной, чем жизнь обычного моряка. И наши селения и семьи никто больше не тронет. И можно будет по-настоящему воспользоваться богатствами, которые мы соберем.

Во взгляде Соркора оформилась некая новая мысль.

– И мы, – высказался он, – запретим появляться здесь кораблям, перевозящим рабов. То есть вообще придушим работорговлю. Ни один корабль торговцев рабами Внутренним проходом пользоваться больше не сможет!

Кеннит ощутил укол разочарования.

– На самом деле торговля рабами – самая выгодная. Может быть, стоит просто установить для них больший налог – груз у них как-никак живой, и доставить его хотелось бы в целости и здоровым…

– Там у них ЛЮДИ, – хрипло перебил Соркор. – Мужчины. Бабы. Ребятишки. Если бы ты хоть разок побывал на подобном корабле, я имею в виду – не на палубе, нет… в трюме, прикованным… ты тут о налогах бы не рассуждал. Нет, Кеннит. Никаких работорговцев. Это они, торговцы людьми, сделали нас такими, каковы мы сейчас. И если мы вправду желаем что-то переменить, я скажу тебе, с чего надо начать: сделать с ними то, что они когда-то сделали с нами. Мы отнимем у них их поганые жизни. И еще. Я не просто к тому, что они – зло. Они приводят за собой морских змей. В здешних проливах-то змеи впервые появились, следуя за вонью кораблей работорговцев! Так что, если мы избавимся от торговцев людьми, может, и змеи уйдут. Во имя всех преисподних, кэп! Они же бросают за борт умерших рабов, и поэтому всюду, где ходят их корабли, разводятся змеи. И заразу всякую распространяют тоже они! Там, в трюмах, какую только хворь не подхватишь! В том числе и такую, о каких в наших местах прежде не слыхивали! Всюду, где останавливаются корабли работорговцев, появляются новые болезни. Нет, кэп! Никаких, блин, работорговцев – и все тут.

– Нет так нет, – кивнул Кеннит. – Стало быть, никаких работорговцев.

Вот уж чего он на самом деле не ожидал, так это появления в толстом черепе Соркора каких-либо идей. Да притом таких, которые тот бы с немалым жаром отстаивал. Значит, промашечка вышла. Он как бы новыми глазами взглянул на своего старпома. Возможно, придется избавиться от него. Не прямо сейчас, конечно. И даже не в обозримом будущем. Но когда-нибудь он определенно переживет свою нынешнюю полезность. «Надо будет взять это на заметку. И не строить далеко идущих планов, основанных на способностях Соркора».

Он улыбнулся старпому.

– Ты прав, ясное дело. И думается, найдется много таких, кто согласится с тобой. Может, такая мысль даже кое-кого к нам привлечет! – И он в очередной раз кивнул, как бы обдумывая такую возможность. – Итак, решено: никаких работорговцев. Но не будем забывать, друг мой, что до тех пор, пока все это не станет реальностью, нам с тобой еще ходить и ходить в море. И если мы сегодня же начнем кричать об этом на всех перекрестках, нас попросту не послушают. Нам скажут, что это невозможно. Или начнут пробовать нечто подобное сами по себе, состязаясь друг с дружкой. Пойдут междоусобные свары… Мы же не хотим этого, так? Так что давай будем покамест держать рты на замке. До тех пор, пока все пираты наших островов не начнут смотреть на нас снизу вверх, восхищаясь, готовые прислушаться ко всему, что мы им скажем.

– И это верно, – проговорил Соркор после недолгого размышления. – И как же мы их заставим нас слушать?

«Ага! Вот оно!» Именно к этому вопросу Кеннит долго и старательно подводил своего старпома, и тот в конце концов его задал.

Капитан вернулся за стол. Заставил себя выдержать театральную паузу. Поставил свой бокал на белую скатерть. Откупорил новую бутылку. Наполнил опустевший бокал Соркора и чуть-чуть долил свой, почти полный.

– Мы заставим их поверить, что способны совершить невозможное. И мы вправду сделаем то, что считается невозможным. Например, захватим живой корабль и сделаем его основным своим судном.

Соркор нахмурился.

– Кеннит, старый друг, ты, часом, не спятил? Простому деревянному кораблю ни в жисть не справиться с живым. Они же слишком быстрые. И люди говорят, будто они еще и сами вынюхивают безопасные фарватеры в проливах. Вынюхивают и знай советуют своим рулевым, какого курса держаться! А еще они ходят до невозможности круто к ветру[35]35
  Крутой (острый) курс – курс относительно ветра, при котором корабль идет под углом менее 90 градусов к точке горизонта, откуда тот дует. Способность парусного корабля выдерживать такой курс дает ему, в частности, возможность двигаться «против» господствующих ветров.


[Закрыть]. И способны использовать самомалейшее дуновение, которого обычный корабль даже и не заметит. И потом, даже если нам удастся взять такое судно на абордаж и перерезать команду, ничем хорошим это все равно не кончится. Живые корабли служат только членам своей семьи, а на всех остальных ополчаются, да еще как! Он может сам собой застрять на мели или выброситься на камни… или просто будет тащиться по-черепашьи. Ты помнишь тот корабль смерти… как бишь его звали? Ну тот, что свихнулся и пошел против своей семьи и команды. Он еще перевернулся и всех как есть потопил. Да не один раз, а целых три, если только люди не врут. И когда его последний раз разыскали, он так кверху килем и плавал, да где – чуть не в самой гавани Удачного. Кое-кто поговаривает, будто призраки команды все же привели его домой. Другие болтают, что он возвернулся сам собой, просто чтобы показать торговцам, где раки зимуют. Тогда его вытащили на берег да так и оставили, и с тех пор он там и торчит… Ага, вспомнил! Отверженный. Да, так его звали. Отверженный.

– Не Отверженный. Совершенный, – поправил его Кеннит. И криво усмехнулся: – Совершенный – его настоящее имя. Хотя его собственное семейство начало звать его Отверженным. Да, Соркор, я слыхивал и о нем, и все прочие легенды, что рассказывают о живых кораблях. Да. Легенды… Но, ты знаешь, это ведь просто слова. А я лично верю, что живой корабль можно и захватить, и использовать к своей выгоде. А если ты еще и умудришься переманить подобный корабль на свою сторону – вот тут-то у тебя появится судно, с которым ты будешь всем пиратам пират… То, что ты говорил о живых кораблях в смысле проливов, течений и так далее, – все это вполне соответствует истине. Верно и то, что они способны учуять морскую змею намного раньше, чем ее засечет человек, и дать знать лучникам, чтобы те приготовились. Да, живой корабль – поистине мечта любого пирата. С ним можно и карту внутренних проливов составить, и со змеями биться. Нет, я, конечно, совсем не призываю прямо сейчас все бросить и отправиться на охоту за живым кораблем. Я просто к тому, что, если мы встретимся с одним из них в море, давайте не будем махать рукой и говорить: «Это бесполезно», а попробуем-ка пуститься в погоню. И посмотрим, что получится. Если захватим его – значит захватим. Если нет – ну что ж, не в первый раз от нас какие-то корабли удирают. Потерять-то мы при этом ничего не потеряем, а попробовать стоит.

– Но почему тебе так уж втемяшился живой корабль? – спросил Соркор недоуменно. – Не въезжаю я что-то…

– А вот. Хочется, и все тут.

– Ладно. Тогда и я тебе скажу, чего мне хочется. – Соркор, видимо, почему-то решил, что они с капитаном заключают некую сделку. – Я, пожалуй, с тобой, – выдавил он нехотя. – Добро, попробуем погоняться за живыми кораблями, хоть и кажется мне, что не будет с этого толку. Ну то есть людям, ясный перец, я этого не скажу. Когда дойдет до дела, они решат, будто у меня аж шило в жопе поймать живой корабль, – это я тебе обещаю. Но и ты мне пообещай кое-что. За каждый живой корабль, с которым мы будем состязаться, мы так же резво припустимся за первым же работорговцем, которого удастся учуять. Его мы возьмем на абордаж, команду побросаем за борт змеям, а рабов выпустим на свободу в ближайшем порту. Заметано? При всем уважении, кэп… только все равно мне сдается: если мы выпотрошим достаточно работорговцев и поубиваем команды, мы добудем себе куда больше уважения и авторитета, чем даже с живым кораблем.

Кеннит откровенно нахмурился:

– А мне сдается, что ты сильно преувеличиваешь нравственные понятия наших братков – делипайских пиратов. Как бы не сочли они нас головкой ударенными. Скажут: гоняются за работорговцами, жизнью рискуют – и все это только ради того, чтобы выпустить захваченный груз?

Быть может, благородное вино добралось до разума Соркора все же быстрее, чем это удалось бы дешевому пойлу. А может, Кеннит невзначай наступил ему на самую больную мозоль. Низкий голос Соркора опять прозвучал угрожающе тихо:

– Ты так говоришь, кэп, только потому, что сам никогда не сидел, прикованный за руки и за ноги, в вонючем трюме… совсем еще пацаном… Твою голову никогда не зажимали в тиски, чтобы ты не дергался, пока мастер-татуировщик вкалывает тебе в рожу знак твоего нового владельца… – Глаза старпома блестели, взгляд был обращен внутрь себя, в непроглядную тьму страшных воспоминаний. Он медленно перевел дух. – А потом меня приставили работать у кожевника. Я возился у чанов, где отмачивались и дубились кожи. И всем было глубоко начхать, что при этом происходит со мной. Но я-то видел, как люди постарше меня выкашливали из легких кровь! И я понимал, что еще немножко – и я точно так же закашляю. Однажды ночью я убил двоих сторожей и удрал. Но куда мне было идти? На север, где всюду лед и снег и живут варвары? Обратно на юг, где по моей татуированной морде во мне мигом опознают беглого раба? Легкие деньги для всякого, кому вздумается оглушить меня дубинкой и вернуть прежнему владельцу… А может, подумал я, взять да податься на Про́клятые берега и жить там среди зверей, дожидаясь, чтобы какой-нибудь демон выпил мою кровь? Ну уж нет… Короче, единственное, что мне оставалось, – это податься на Пиратские острова и сделаться пиратом. Но будь у меня хоть какой-нибудь выбор, Кеннит, я бы выбрал иное. И таких, как я, тут на самом деле полным-полно. Очень немногие стали пиратами по собственной воле… – Голос его постепенно затих, он отвел глаза и какое-то время смотрел в угол каюты, но роскошной обстановки явно не замечал. Потом его взгляд резко метнулся обратно к Кенниту. – В общем, после каждой погони за живым кораблем – искореняем одного работорговца. Это все, о чем я прошу тебя, капитан. Я помогу тебе исполнить твою мечту. А ты разреши мне исполнить мою.

– Что ж, справедливо, – согласился Кеннит по-деловому. Он умел чувствовать момент, когда произносится окончательная цена и дальше торговаться нет смысла. – Стало быть, по рукам. За каждый живой корабль – по работорговцу.

Уинтроу было холодно. Это был совсем особенный холод. Он зародился в самой глубине живота и расползся оттуда по всему телу. Теперь его трясло. Уинтроу с отвращением слушал, как дрожит его голос. Ну прямо как у ребенка, который готов вот-вот расплакаться. А он всего-то собирался отстаивать свою точку зрения. Разумно и спокойно, как его обучали в монастыре… в его возлюбленном монастыре. Ох, как далеки они были теперь, эти каменные прохладные стены, дышавшие покоем и миром! Уинтроу пытался мысленно прикоснуться к ним, испрашивая силы, но это лишь еще больше выбивало его из колеи. Он был больше не у себя. Вокруг был обеденный зал в доме его семьи. Низкий, отполированный до блеска стол из золотого дуба. Скамейки с подушечками и удобные кресла кругом стола. Обшитые деревом стены. Портреты предков и кораблей… Все это властно напоминало ему: «Ты больше не в монастыре. Ты в Удачном!»

Он прокашлялся и предпринял отчаянную попытку унять дрожь в голосе. Посмотрел на мать, на бабушку, на отца. Все они сидели за тем же столом, но на противоположном от него конце. Ни дать ни взять собирались судить его и вынести приговор. А может, и в самом деле собирались? Уинтроу набрал побольше воздуха в грудь…

– Когда вы отослали меня в монастырь, чтобы я стал священником, – это был ваш выбор, а не мой. – Он снова обежал взглядом лица, пытаясь понять, вспомнили ли они тот страшный для него день. – Мы стояли здесь же, в этой самой комнате. И я цеплялся за тебя, мама, и обещал всю жизнь вести себя лучше всех – только чтобы ты никуда меня не отсылала из дому. Но ты мне сказала: «Так надо». Ты объяснила, что я был твоим первенцем, посвященным Са с того мгновения, как сделал свой первый вдох. Ты сказала, что не можешь нарушить клятву, данную Са. И передала меня странствующему монаху, который и доставил меня в Келл. Неужели ты этого не помнишь? А ты, отец, стоял вон там, у окна. И день был такой солнечный, что когда я смотрел на тебя, то видел только темную тень против света. Ты не произнес ни слова, когда меня увозили. Бабушка… Ты велела мне быть мужественным и сильным и вручила маленький узелок с пряниками, выпеченными на кухне, – чтобы было чем подкрепиться в дороге.

И вновь он переводил взгляд с лица на лицо. Может быть, кто-то едва заметно поежится, осознавая, какую несправедливость они собираются над ним учинить? Может, на каком-нибудь лице обозначится хоть тень вины и они поймут, что не правы?

Его мать казалась единственной, кому было несколько не по себе. Уинтроу все пытался встретиться с ней взглядом и попробовать заставить высказаться вслух. Но мать не желала смотреть ему в глаза, она смотрела на отца. А тот сидел, как высеченный из камня.

– И я исполнил то, чего вы от меня потребовали, – продолжал Уинтроу. Он хотел произнести эти слова просто и с достоинством. Получилась капризная детская жалоба. – Я оставил этот дом и ушел прочь с чужим человеком. Путь до монастыря был долгим и трудным, а когда наконец я попал туда, все кругом было чужое. Но я стал там жить. Я делал все, что от меня зависело. По крайней мере пытался. А потом прошло время, и монастырь стал моим домом. Моим истинным домом. И я понял, что вы правильно распорядились моей судьбой.

Воспоминания о начальном этапе жреческой жизни были горькими и сладкими одновременно. Уинтроу заново ощутил всю тогдашнюю странность и чужеродность для себя этой жизни – и пришедшее потом ощущение ее единственной верности. Слезы обжигали ему глаза, когда он проговорил:

– Я полюбил служение Са. Я столько постиг… Я вырос. Мне трудно объяснить это словами. И вы знаете не хуже меня, что я стою еще в самом начале пути. Бездны премудрости только-только начали раскрываться передо мной. Это все равно что… ну… – Он помедлил, подбирая слова. – Когда я был младше, это казалось мне чудесным подарком, упакованным в цветную бумагу и перевязанным ленточкой. И я был в восторге, хотя видел и понимал только обертку. Но за последний год или около того я начал наконец постигать, что там, под оберткой, находится нечто еще более значительное и прекрасное. Я только-только начал проникать в глубину… в самую суть вещей. Я приник к краю познания. И остановиться уже не могу.

– Все было неправильно, – внезапно подал голос отец. Сердце Уинтроу так и подпрыгнуло. «Неужели?!!» Но капитан Хэвен мигом похоронил проснувшуюся было надежду: – Я-то знал все эти годы, что тебя зря отправили в монастырь. Я, правда, помалкивал, поскольку знал, как это важно для твоей матери. Сельден был тогда еще малышом, но он обещал вырасти славным парнишкой, и я знал, что у меня всяко будет сын. Наследник.

Он выбрался из-за стола и пересек комнату, чтобы уставиться за окно – точно так же, как в то далекое утро.

– Надо было мне, однако, больше слушать свой внутренний голос и не потакать всякой придури. – Кайл Хэвен медленно покачал головой. – Я знал, что было принято неправильное решение, и так оно в итоге и оказалось. Настал момент, когда мне и всей этой семье понадобился сын, способный занять место на фамильном корабле, и мы оказались не готовы. Сельден еще слишком мал. Года через два, может, даже пораньше, через годик… я его, пожалуй, возьму в качестве юнги. – Он оторвал взгляд от окна и посмотрел на сидевших в комнате. – Мы, вообще-то, сами это на себя накликали. Мы все. Потому всем нам придется, не ноя и не жалуясь, вместе потрудиться над исправлением допущенной когда-то ошибки. Это значит, что вам, женщинам, придется самим хозяйничать здесь еще по крайней мере год. Надо как-то заставить наших кредиторов подождать, и от вас будет зависеть, удастся ли выжать хоть какую-то выгоду из наших владений. Те, что не будут приносить дохода, надо продать, чтобы сохранить остальные. А я буду этот год трудиться в море. Станем быстро совершать переходы и брать грузы, приносящие наибольший барыш. Что же до тебя, Уинтроу, – в течение этого года мне придется обучить тебя всему, что ты должен был выучить за минувшие пять. Ты должен будешь всего за год выучиться быть мужчиной и моряком…

Говоря так, он не переставая ходил по комнате, отсчитывая на пальцах распоряжения. И цели, которых предстояло достигнуть. Уинтроу неожиданно понял: а ведь именно так его отец разговаривал со старпомом на борту корабля, давая указания и назначая работы. Перед ним был капитан Хэвен, привыкший к нерассуждающему повиновению. Как, должно быть, изумит его то, что сейчас произойдет…

Уинтроу аккуратно отставил свой стул и поднялся.

– Я возвращаюсь в монастырь, – сказал он негромко. – Вещей у меня очень немного, а все, что я мог сделать здесь, я уже сделал. Я уеду прямо сегодня. – Он оглядел стол. – Сегодня утром я попрощался с Проказницей и пообещал ей, что вместо меня с ней остаток дня будет кто-то другой из семьи. Может, вы разбудите Альтию и скажете ей, чтобы шла на корабль?

Лицо отца налилось кровью мгновенной ярости.

– А ну-ка сядь и прекрати нести чушь! – рявкнул он. – Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! И это только первый урок, который ты должен усвоить!

Сердце Уинтроу колотилось с такой силой, что, казалось, сотрясалось все тело. «Неужели я испугался собственного отца? А ведь верно. Испугался…» Он собрал в кулак все свое мужество и остался стоять. Сказать ему было больше нечего. Но когда отец в гневе уставился на него, он не опустил глаз. Просто стоял и смотрел, глядя, как стремительно подходит рослый, крупный, до предела разъяренный мужчина. И некий островок сознания, оставшийся спокойным и способным рассуждать, наблюдал за происходившим как бы со стороны: «Да, я испугался. Но это всего лишь телесный страх, страх физической расправы».

Он даже не очень услышал, когда его мать внезапно залилась слезами и буквально провизжала:

– Кайл, Кайл, пожалуйста, прошу тебя, не надо, Кайл, ну пожалуйста, поговори с ним, ну попробуй его убедить, Кайл, не надо, пожалуйста, не надо!

А бабушка возмущенно возвысила голос:

– Ну вот что! Это пока еще мой дом, и ты не…

И в это время на его скулу обрушился тяжелый кулак. В ушах отдался ужасающий хруст, и Уинтроу полетел на пол. Ему казалось, он падал медленно-медленно. Даже успел удивиться и устыдиться – как вышло, что он не попробовал ни защититься, ни убежать? И где-то внутри продолжал философствовать рассудительный жрец: «Да, это всего лишь телесный страх, но существует страх и другого рода, и что же, интересно, надо сделать со мной, чтобы я его ощутил?»

Потом навстречу ему опрокинулся каменный пол, твердый и очень холодный, несмотря на царившую снаружи дневную жару. Уинтроу потерял сознание; ему показалось, будто он начал впитываться в этот пол, исчезать в нем, сливаться – примерно так же, как было с кораблем, вот только в мыслях каменных плит была одна чернота.

И в голове юного послушника воцарилась точно такая же чернота.