Текст книги "На черной лестнице (сборник)"

– Дерево греет, – поддался его умиротворенному тону Роман. – Я раньше все удивлялся, в детстве, что вокруг деревьев снег раньше вытаивает. С елками понятно, соснами – возле стволов всегда снега мало, но даже вокруг тополей и берез. Идешь по лесу в начале марта, снега навалом, а вокруг деревьев – уже ямки.

– Я тоже замечал. – Илья еще налил в стаканчики, но пить не предлагал, закурил. – Тянет побродить по тайге. На недельку забраться… Я же с юности с дедом…

– Ты рассказывал. Я тоже хочу… Не побродить, а бруснику пособирать. Гребком так ее – ших, ших, и ягоды в лоток ссыпаются, постукивают…

– У вас тоже гребком гребли? – удивился Илья.

– Ну да. А как ее иначе? Руками целый день над ведром будешь мучиться, а гребком – за пару часов по хорошей начешешь… Грибы тоже хочется… В Москве ни разу за грибами не ездил. И не тянет даже. Даже не знаю, какие тут грибы съедобные, какие нет. Иногда у бабок белые, лисички покупаем. А дома все грибы знал… Уедем в бор дня на два, – Роман говорил тихо, вяло, прикрыв глаза, и куда-то словно бы уплывал, – набьем машину груздями, маслятами, волнушками, белянками… Рыжиков мало у нас, но бывают… Во дворе в кадку сгрузим, водой зальем и начинаем чистить, мыть, сортировать. И запах такой… На всю улицу. Вкусно. Бабушка еще с огорода укропа принесет, чеснока. Варить маслята начинает, обабки жарить.

И Роман увидел себя лет двенадцати во дворе двухэтажного кирпичного дома на восемь квартир, где жил тогда с родителями и бабушкой, и саму бабушку в окне их квартиры на первом этаже. Рамы раскрыты, и бабушка хорошо видна – стоит у плиты, помешивает варящиеся маслята. Почувствовала взгляд, обернулась, лицо помолодело от улыбки. И Роман заулыбался и вдыхал, вдыхал поглубже вкусный, сытный запах грибов, чеснока, укропа, лаврового листа, перца горошком… Бабушка приподняла руку, махнула…

– Э, Ром, Ро-ом, – затормошили.

Роман распахнул глаза, выпрямился.

– Ты чего? – Илья с удивлением смотрел на него. – Бормотал, бормотал и затих… Вот так и замерзают в лесу.

– Мда-а… Устал просто. Давненько не… не бывал на природе. Пойдем в гостиницу.

– Выпьем вот налитое и пойдем.

Выпили. Илья стал собирать вещи. Роман понаблюдал, не выдержал, вылез из-под елки и стал оглядываться, стараясь понять, в какой стороне город.

– А я, наоборот, таким бодрым себя чувствую, – появился Илья, – так и побежал бы вокруг озера. Завтра, наверно, смотаюсь до монастыря, а то узнают, что был в Чухломе, а до монастыря не добрался – засмеют.

– Проводи меня до гостиницы и беги куда угодно.

Илья вздохнул, пошел сквозь ели.

– Мы туда идем? – встревожился Роман.

– Вроде бы…

Может, действительно от усталости или от количества выпитого в течение этих суток крепкого алкоголя (давно так не пил, вообще предпочитал в последние годы пиво) Роман еле держался на ногах. Каждый шаг по снегу давался с трудом, вдобавок снег попал в туфли и теперь жег ноги холодом. «Заблудиться, блин, еще не хватало. Для полного удовольствия».

Но Илья вывел из лесочка правильно – впереди засветились фонари и окна, а еще через пятнадцать минут они были в центре города.

– Половина восьмого, – сказал Илья, – а ни людей, никакого движения. Суббота ведь все-таки.

– Что ж, глушь.

Но словно изо всех сил стараясь поспорить с этим утверждением, Чухлома продемонстрировала оживление: возле одного из каменных зданий толпилась молодежь – курили, переговаривались, посмеивались, – а из-за двери, окон прорывалась танцевальная музыка.

– Ух ты! – шутливо, но тихо, чтоб не привлекать внимания, изумился Роман. – Дискач.

Илья поддержал шуткой:

– Забуримся, отожжем?

– Мо-ожно, слушай.

Музыка, группка ребят и девушек моментом оживили Романа, и захотелось посмотреть, как тут танцуют, как одеваются, как вообще выглядит чухломская молодежь. Тем более что он уже лет пять не бывал на дискотеках – последний раз на Форуме молодых писателей в подмосковном пансионате «Липки». Но это тоже нельзя назвать нормальной дискотекой – танцевали все свои: прозаики, поэтессы, критики. А вот на такой, школьной или домкультуровской, не бывал вообще лет… Да чуть ли не со школьных времен.

Внушая себе, что побывать на дискотеке необходимо, Роман вслед за Ильей вошел в гостиницу.

– Наконец-то! – обрадовалась та же женщина, которая их прописывала утром. – Я уж избеспокоилась!

– А что?

– Да как же, ночь, а вас нет и нет.

– Гуляли.

– И не мы одни, – добавил Роман, – там у вас дискотека…

– В школе? Там каждую субботу прыгают, да. Но дети, им надо порезвиться.

– А клубы есть у вас? – стал ввязываться в беседу Илья. – Дворец культуры?

– Есть Дом культуры. А толку? В основном всё в школе проходит – и спектакли, и танцы.

Илья еще хотел что-то спросить, но Роман потащил его на второй этаж, в номер.

Полежали на кроватях, потом выпили понемножку. Сходили в находящийся в торце коридора туалет.

– Что, чайку, может? – предложил Илья.

– Да ну его, давай лучше водки. И – на дискач.

– Ты серьезно? – Илья вроде как слегка обиделся. – Полчаса назад умирал, а теперь – как огурчик.

– Ну так – попал в более-менее человеческую обстановку и ожил. – Роман налил в стаканчики граммов по тридцать; из боковинки одного посочилось. – Черт, треснул! – Перелил в чашку, которую дала женщина из окошечка. – Ладно, Илюх, за поездку. Пока все нормально. – И когда выпили, закусили подвядшими уже пирожками, заговорил другим, грустным и проникновенным голосом: – Знаешь, я там, под елкой, когда задремал, увидел дом, где жил в детстве, бабушку свою… Она в окне стояла, варила маслята… И на меня посмотрела, улыбнулась так, знаешь… по-доброму. Даже не столько по-доброму, а как-то… ну, зовуще, что ли. И вроде бы рукой поманила. А она умерла лет двадцать назад. – Роман передернулся от побежавшего по телу озноба; и только сейчас, когда сказал об этом, ему стало жутко.

Илья сидел напротив за столом, склонив голову, глаз его Роман не видел, говорить дальше было трудно. Но, разжигая в себе эту приятную жуть, он продолжал:

– А я ведь об этом писал не так давно. В повести «Прикаянный» у меня…

– Да, я читал, – как-то автоматически отреагировал Илья.

– Там тоже главный герой видит во сне бабушку, она просит его остаться у нее. Он сначала отказывается, в начале повести, а в конце – соглашается. И умирает. И, понимаешь, тогда я это придумал, а теперь – на самом деле… И… И, получается, – Роман плеснул в стаканчик, чашку, – что ты меня от смерти спас сегодня, Илюха.

– Да ладно, чего ты…

– Давай выпьем.

Выпили.

Роману вдруг ясно представилась смерть, его смерть: вот он лежит на диване, он уже долго и тяжело болен, истощен, он начал много произведений, но понимает, что не успеет их завершить. Как Некрасов, Булгаков… Много было таких… И подобная смерть казалась ему сейчас счастливой для писателя. А под грузовик попасть, с балкона сорваться, по пьяни замерзнуть… Нет, лучше после тяжелой и долгой болезни.

– Вот раньше, в девятнадцатом веке, – продолжал он размышлять уже вслух, – старых писателей единицы были. По-настоящему старых. Крылов, Григорович, Лев Толстой потом… А большинство годам к пятидесяти сгорали. Ну, к шестидесяти. Даже те, кто нам пожилым сейчас кажется. Чехову чуть за сорок было, Гоголю – тоже. Да всем почти. Значит, писали, не жалея здоровья. А сейчас – семьдесят лет, а он как мальчик прыгает, и всё у него еще впереди. Я бы согласился, если бы продолжительность жизни была лет семьдесят, а то ведь обычный средний мужик в пятьдесят пять крякает, а средний писатель – лет в восемьдесят.

– Что ж делать, – вздохнул Илья. – Не стреляться же.

– Писать надо так, чтоб сердце не выдерживало. Как Леонид Андреев, Гаршин – до дурдома. Мы вот с тобой рассказик напишем кое-как, в журнале пристроим и отдыхаем полгода. Наслаждаемся. Настоящие так не делали. Они жили текстами. Напишут, сожгут или изрежут и снова пишут. Одну редакцию, другую, третью…

Илья легко согласился:

– Значит, мы не настоящие.

– А зачем мы тогда в Москве живем?

– Я, кстати сказать, – теперь Илья плеснул в посудины водки, – часто этим вопросом задаюсь в последнее время. Днем еще обычно стараюсь жить, а ночью лежу и горы вижу, речку нашу, тайгу. Иду как будто и название каждой травинки вспоминаю. И так там реально хочется оказаться! Жена даже толкает: «Ты что опять ногами сучишь?» А мне как раз казалось, что я по степи бегу… Во сне всякие сюжеты приходят, фразы, я радуюсь, стараюсь запомнить, а потом будильник звенит – и все. И ничего в голове. Вскочить, умыться, побриться – и на работу.

– А мне давно ничего не снилось. Черные провалы сплошные. Сегодня вот только под елкой… Спасибо тебе, действительно, что растолкал. А так бы застыл…

– Ну перестань. – Илья проглотил водку. – Застыть – самая легкая смерть. А мы долго мучиться будем. Хотя, может, годам к семидесяти запрыгаем. Как Веллер какой-нибудь.

Алкоголь кончился, и Роман с Ильей решили идти.

– Поглядим, как девки пляшут.

Пока сидели и разговаривали, казалось, что вроде и не очень пьяные, а стоило начать собираться, заштормило.

– Когда-то, – бормотал Роман, натягивая пальто, – полторы бутылки спокойно выпить мог и еще что-то делал. А теперь…

– Стареем, – вздыхал Илья, снова копаясь в рюкзаке.

– Не бери ты его. Оставь. На танцы же.

– Да какие, Ром, танцы! Водки купим, может, на бережок спустимся. Или – я там беседку видел на утесе. В ней. Коврики подстелем, сядем.

С трудом Роману удалось убедить не брать рюкзак. Но фотоаппарат Илья повесил на шею. Роман взял сумку с остатками закуски.

Спустились. В холле было темно.

– Как тут выйти? – Илья стал мягко биться в запертую дверь.

За окошечком, где находилась администраторша или горничная (точнее, и то и другое в одном лице), загорелся свет. Затем вспыхнула лампочка в холле.

– Что такое? – появилась женщина, жмурящаяся, закутанная в платок. – Что случилось у вас?

– Ничего. Просто на улицу надо.

– Зачем?

Роман хмыкнул:

– Например, за сигаретами. Да какая разница? Девять часов всего-то навсего…

– Я вас, конечно, выпущу, – голос женщины стал сухим, почти неприязненным, – но у нас не принято по ночам разгуливать. Не случилось бы чего.

Сначала она сняла крюк, затем подняла щеколду, а после провернула два раза по часовой стрелке ключ во врезном замке. Толкнула дверь, та открылась.

Илья приостановился в сомнении:

– А вы нас обратно пустите?

– Да пущу, конечно, что ж делать. – Женщина вздохнула. – Там звонок справа, звоните… Во сколько вернетесь-то?

– Через час-полтора…

На свежем воздухе показалось, что совсем протрезвели. Поэтому хорошо приложились к купленной за две минуты до закрытия магазина бутылке «Столичной». Пили из горлышка.

– Закусишь? – сипло, вытирая ладонью водку с губ, спросил Роман.

– Не надо. Легко как, а?! Хорошо-о… Вот она, – Илья посмотрел направо – налево в морозную тьму, – Россия.

Небо было ясное, и уже светились звезды. Впереди и внизу под кручей различалось озеро, а на утесе, в окружении высоких елей, стояла беседка с полукруглой крышей.

Роман с Ильей подошли к ней, закурили.

– Что, еще глотнем? – предложил Илья. – Душа просит очень.

– Может, на танцы? Слышишь, всё продолжают.

Со стороны ряда двухэтажек слышалась музыка и топанье.

– И не боятся пол проломить, – усмехнулся Роман. – Жилфонд-то ветхий.

– Дай глотнуть, и пойдем.

Глотнули, сделали по паре-тройке затяжек, пошли.

Возле дверей никого не было, а за ними находилась широкая деревянная лестница. Какой-нибудь городской голова жил в этом доме сто лет назад и по утрам чинно сходил к саням…

Роман с Ильей стали подниматься. Поднимались медленно, устало, с каждым шагом, кажется, пьянея сильнее – воздух становился все более выдышанный, спертый, но в то же время избыточно напитанный ароматом духов. Еще и музыка – старый добрый «Модерн токинг», – предвкушение чего-то забытого и приятного, пьянили.

…Остальное лично Роман помнил отрывочно. Помнил, что на втором этаже их встретили две женщины. Пожилые, утомленные, раздраженные. Никак не хотели пускать в зал, где танцевали. Говорили, что здесь только школьники. Роман убеждал их, что им нужно осмотреть дискотеку, что они писатели, из Москвы, что они пишут повесть про их город и им необходимы детали. Илья то тянул Романа к выходу, то принимался тоже уговаривать женщин пустить. Вокруг собрались парни и девушки. С любопытством наблюдали за происходящим. Некоторые девушки показались Роману очень красивыми… Он покопался в сумке и нашел красную корочку членства в Союзе писателей. Сунул женщинам: «По этому удостоверению меня обязаны пускать в любое место страны. Хоть в роддом!» Женщины поизучали удостоверение, сличили фото с его лицом и решились: «Хорошо, проходите». Но тут возникла проблема с Ильей – его пускать не хотели. «Да это автор знаменитых произведений! – уже по-начальницки возмущался Роман. – Лауреат премии правительства Москвы в области литературы! Илья, у тебя медаль при себе? Ему Лужков лично вручал!» Никаких доказательств писательства у Ильи не было, но его все же пустили. Открыли какой-то класс, чтобы Роман с Ильей могли положить верхнюю одежду и сумку. Роман засунул под пояс джинсов бутылку водки, прикрыл свитером.

Сама дискотека запомнилась миганьем разноцветных огоньков, громкой, с непривычки закладывающей уши музыкой, силуэтами десятков соблазнительно шевелящихся людей. И Роман тоже вскидывал руки, крутил бедрами, торсом, выкрикивал «вау!», подмигивал Илье. Илья его очень смешил в своих ватных штанах, шерстяной душегрейке… Правда, мешала постоянно сползавшая в штанину бутылка, и в итоге Роман пришел к идее ее опустошить и выбросить. Достал, открыл, отпил, передал Илье. Тот тоже отпил. «Ребятам предложи!» – сквозь музыку крикнул Роман, а сам прихватил за руку ближайшую к себе девушку и попытался притянуть к себе, чтоб танцевать рядом. Как раз медленная композиция зазвучала. Девушка дернулась, вскрикнула, будто ее ударило током, и тут же Романа окружили, повели из зала…

Была небольшая потасовка возле лестницы; Роман злился, что какие-то пацаны качают права. Он отмахивался, угрожал написать, какое тут быдло живет, а потом резко ослаб, дал себя довести до гостиницы. По дороге все удивлялся, что рядом нет Ильи. «Предал!» – клокотала внутри обида.

Проснулся на кровати одетым. С трудом сел, сбросил с затекших ног туфли… Самочувствие было терпимое – похмелье, конечно, глубокое, но, слава богу, без отравления.

Потер пальцами виски, позевал. Наконец огляделся. Напротив лежал Илья. Тоже одетый. Лежал на животе, лицо уткнуто в подушку, слышен надсадный сап.

– Да-а, мощно гульнули, – сказал вслух Роман, вспоминая вчерашний вечер, и вместе с воспоминаниями нарастал стыд. Это афиширование писательства, угрозы, махание удостоверением, хватание школьницы… Могли и морду набить.

На всякий случай прислушался к себе, пошевелил челюстью, покрутил шеей. Нет, всё в порядке, лишь тяжесть в голове, но это от водки. Похмелиться бы…

И как в сказке, на столе оказалась купленная накануне вечером бутылка. В ней граммов двести… Роман даже хмыкнул, что так все удачно.

Поднялся, просеменил к столу, сдерживая дурноту, налил в чашку немного и быстро, чтоб не засомневаться, проглотил.

Выдохнул, рыгнул, подавил рвотный спазм. Присел на стул. Посидел, подождал. И минуты через две стало полегче. Словно какие-то спутывавшие мозг нити порвались, опали… Захотелось выпить еще чуть-чуть. Роман поборолся внутренне, позвал:

– Илюх, поднимайся. Вокруг озера пора бежать. Слышишь?

Илья зашевелился, застонал, зачесался. Потом медленно встал, перебрался за стол. Присоединился к опохмелке.

Невесело посмеиваясь, делились впечатлениями от вчерашнего вечера. Открывались неожиданные подробности. Илья, оказывается, вырвался из окружения старшеклассников. Обнаружил себя на берегу озера в зарослях камыша. Без полушубка, без шапки. Долго искал гостиницу, перепутал дома, стучался в чьи-то двери. Собаки вокруг лаяли… Как оказался здесь, не помнил…

– А полушубок с шапкой – вон! – обрадовался, увидев вещи на вешалке у двери.

– Да кто-то и водку даже принес, – добавил Роман. – Так, надо решить, что дальше делать. – Посмотрел на часы в мобильном. – Половина девятого. Весь день впереди.

– Горяченького надо поесть. Щей бы жирных… А потом – до монастыря в быстром темпе…

Вяло споря, идти в монастырь или нет, допили водку. Илья хотел было заварить чаю, но тут же бросил – воду нужно было набирать в умывальнике в конце коридора, потом ждать, пока закипит в этом доисторическом чайнике… Решили плотно позавтракать, а потом уж решить, что делать.

Оделись, вышли из номера, спустились в холл. Там сидели четверо парней. Одного из них Роман узнал – подходил к ним вчера в закусочной.

Парни поднялись, перегородили дверь на улицу.

«Ну вот, – Роман похолодел, – сейчас-то и начнется». И пожалел, что выпили: будут потом разбираться, кто виноват, и признают их пьяными. Пьяными, а значит – виноватыми.

– Погодите, ребята, – сказал на вид самый старший из четверых, лет тридцати. – Далёко собрались?

– А что? – Судя по тону, и Илья готовился к драке. – Вам-то какое?..

Старший перебил:

– Давайте по-хорошему всё решим. Так, значит: вы сейчас собираете вещи, и мы вас провожаем до автобуса. Он через полчаса будет.

– С чего это мы должны взять и собираться? – изобразил Роман негодование. – У нас гостиница на двое суток оплачена.

– А я, – громко заговорила все та же женщина из окошечка, – могу вернуть за сутки. Мне такие постояльцы не нужны.

– Давайте по-хорошему, – повторил парень. – Ну перепили вчера, покуражились, а теперь и честь надо знать. Соберетесь добром, и мы вас проводим.

«Добром», – усмехнулся Роман архаичному слову; глянул на Илью. Тот явно боролся в душе: бунтовать или смириться.

– Многих вы тут назлили, – снова заговорил парень. – Не по-людски вели себя. Мы не привыкли… Проводим вас, посадим в автобус. И все будет нормально.

Заметно было, что он старательно пересиливает готовое выплеснуться раздражение, может быть, даже злобу. Судя по всему, драться он умел и был не прочь подраться и сейчас. Но наверняка кто-то велел ему разобраться мирно.

– Ладно, хрен с ними, поехали, Илюха, отсюда. – Роман стал подниматься по лестнице. – Только деньги надо забрать не забыть. Подарки я никому оставлять не намерен.

Благополучно добрались до Галича. Илья всю дорогу дремал, а Роман ловил падающие шарики в своем мобильном телефоне. Переходил с уровня на уровень, но в простом варианте игры – на более сложные не переключался: не хотелось проигрывать.

До поезда оставалось почти шесть часов. По городу ходить желания не было; после Чухломы Галич показался шумным, многолюдным, разбросанным, дома какие-то блеклые – почти все окрашены в белое и розовое.

– Как безе какое-то, – покривился Роман.

– Летом, наверное, приятно.

– Не знаю. И знать не хочется.

Нашли неподалеку от станции кафе, заказали первое, второе, пива. Ели медленно, молча. Разговаривать было не о чем, да и неловко друг перед другом, будто натворили что-то, друг друга подвели, опозорились. «На фига я на этот дискач полез и Илюху заставил? – ругал себя Роман. – Взрослый же человек, а как этот…» Илья думал, видимо, о чем-то подобном и тоже винил себя.

Как медленно ни ели и ни тянули пиво, как долго ни курили, а время почти не двигалось. Точно бы издевалось.

Роману вспомнилась армия, наряды часового. Вот когда за четыре часа брожения вокруг казармы или складов с крупой вся жизнь переживалась, всплывали и жгли все обиды, и счастливые минуты тоже жгли, потому что казались невозвратно потерянными – ведь впереди была сплошная тьма, череда новых и новых мучений, а дембель представлялся каким-то мифом, сказкой для дурачков. И потому, наверное, часовые так часто стрелялись – армейские предания послушать, так чуть не в каждом призыве случалось по десятку таких. Ходили-бродили, думали-вспоминали, осознавали, что незачем продолжать такое существование, что хватит, вгоняли патрон в патронник, приставляли дуло ко лбу и вдавливали пальцем курок… Роман тоже примеривался, убедился – АК очень удобен для самоубийства…

– Илюх, – заговорил, – а ты с собой никогда не хотел покончить?

– Еще как хотел! – с готовностью, будто ожидая такого вопроса, воскликнул он. – Я и писал про это несколько раз. Лет в семнадцать-двадцать только об этом и думал. Даже…

– Понятно. – Развивать тему Роману расхотелось. – Тогда как раз у человека перелом наступает: или послать все к черту, или смириться и впрячься в лямку. – Но все же невольно Роман разговорился. – И впрягшиеся потом до старости оправдываются, что не послали: детей делают, карьеру, баб трахают направо-налево или мужиков меняют каждую неделю. Кто-то в писатели… А все оттого, что надо каким-либо способом свое существование оправдывать.

– Ну, не все оправдывают, – возразил Илья, – большинство вообще по инерции живет. Живет и живет.

– Не скажи. Копни любого, и окажется, что у него есть какие-то оправдания. Вплоть до футбола. Бред же, на самом деле, болеть за команду определенную, а сколько их, кто за «Спартак» или за какой-нибудь «Шинник» глотку порвет… Нет, не порвет, а орать будет, внушать себе, что порвет, что… А, – Роман отмахнулся, – фигня это все. Вообще все фигня.

Подумывали было поменять билеты на ближайший поезд до Москвы, но не стали – их поезд прибывал на Ярославский вокзал очень удобно, как раз к открытию метро… Уселись на свободную лавку, стали пытаться заснуть. Иногда удавалось отключаться, но на считаные минуты. Эти засыпания и пробуждения еще более тормозили движение времени.

Часто выходили покурить, обсуждали висевшую на стене картину с Лениным на трибуне в окружении красных флагов. Один раз Илья устроил переполох – ему показалось, что забыл фотоаппарат в гостинице. Вытащил чуть ли не все вещи из рюкзака, пока не обнаружил кофр…

Наконец можно было идти на платформу – до поезда оставалось с четверть часа.

На платформе Илья не выдержал, пожаловался:

– Тяжело-то как…

– Да, отвыкли мы от ожиданий.

– Не от ожиданий, а от бездействия скорее.

– А ты что, в Москве постоянно чем-нибудь занят?

– Ну как, стараюсь. Делаю вид, что занимаюсь, если конкретных занятий нет.

– Вот-вот…

– Кстати, не прав ты, Ром, что мы постоянно писать должны. Я вот читал недавно, что Гоголь своему… ну, типа агенту писал на требование скорее сдать второй том «Мертвых душ»… Так вот, он отвечал, что у настоящего автора большая обдуманная вещь занимает всю жизнь и что невозможно произвести несколько сильных текстов. Одна должна быть…

Роман покривил губы:

– Лукавство или оправдание бессилия: если в душе горит, производишь и не думаешь… Сам-то он, Гоголь, в определенный момент строчил повесть за повестью. И только смерть Пушкина его подкосила. Но все равно писал-то он постоянно. А ты вот пишешь?

– Я говорю, пробую, не получается.

– Значит, не горит в душе. У меня тоже не горит – сажусь за стол, вяло мараю бумагу, и все не то…

В поезде сразу легли на полки, отвернулись к стенкам и уснули. Спали крепко до самой Москвы. Проснулись освеженными. Роман думал, что будет хуже. А так – можно сказать, даже бодрыми себя чувствовали. Успели и чайку выпить из стаканов с подстаканниками.

– Ну во-от, – с деланным удовлетворением выдохнул Илья, – теперь можно продолжать жизнедеятельность.

Они давно не бывали ранним утром на площади трех вокзалов и сейчас удивились, что там оживленно, как днем. Ларьки работали, реклама пестрела, музыка громыхала, люди суетились. Таксисты приглашали довезти куда угодно.

Возле входа в метро была толпа. Ждала, когда откроют станцию. Роман с Ильей пристроились у колонны недалеко от дверей, закурили. Роман проверил содержимое сумки, вылил из термоса забытый чай. Вылил в урну, а из щели урны тот растекся по асфальту.

Подошла женщина лет сорока пяти. Скромно одетая, лицо не алкашки, не бомжихи. Сказала что-то невнятно:

– А? – потянулся к ней Илья.

– Девушку молодые люди не желают?

Илья отшатнулся испуганно:

– Нет-нет!

– И почем? – спросил Роман.

– Полторы тысячи час.

– М-м, спасибо.

– Ну хоть тысячу тогда, и везите к себе.

– Спасибо, не надо.

– У нас хорошие девушки, чистые, – голос женщины стал слезным. – Пойдемте, сами посмотрите.

– Я из любопытства просто спросил, – стал раздражаться Роман.

– Странное у вас любопытство…

– Дело в том, что я писатель. Мне нужно знать.

Женщина пожала плечами и перешла к другой группке мужчин.

– Слушай, – как-то вкрадчиво произнес Илья, – а ты что-нибудь писать о поездке нашей планируешь? То есть – есть сейчас мысли какие-нибудь, а? Или – пустота?

– Да я, в общем-то, написал давно уже о подобном. Нафантазировал, как парни на выходные в Можайск оторваться едут. И их там ждут обломы сплошные.

– А, – Илья закивал, – помню. «Афинские ночи» называется?

– Угу. Так что… – Роман закурил. – А вообще жалко, что теперь творческих командировок нет. Чтоб прийти куда-нибудь в журнал, подписать договор на повесть, получить аванс и рвануть. Куда там обычно ехали?.. БАМ, Братская ГЭС… Или делегации хоть. Смеялись над этими писательскими десантами, а ведь хоть что-то. Россию-то писателю надо видеть. Прокатиться бы… А такие поездки – рискованно. Могли ведь нас там вполне уработать. И хрен кто бы нашел. Пропали и пропали, мало ли… Да? Илья что-то собрался ответить – согласиться или возразить, – но тут отперли двери станции «Комсомольская», и толпа потянула Романа с Ильей к турникетам. Стало не до разговоров.

2008