Текст книги "На черной лестнице (сборник)"

На черной лестнице

Максим гордился своим домом, иначе пришлось бы его ненавидеть. Он всем говорил, что такой дом остался один в Москве – доходный дом конца позапрошлого века, с высоченными, «как в Питере», потолками, с лабиринтом коридорчиков и крошечных комнат в каждой квартире, с ванной на кухне, опять же «как в Питере», а главное – с черными лестницами.

Черные лестницы по ширине не уступали парадным (уже и неясно было, какие первоначально служили черными, а какие парадными), но их завалили старой мебелью, коробками, всяким барахлом и хламом, который неизбежно набирается в местах долгого проживания людей… И здесь, на черных лестницах, Максим с ровесниками-соседями любили проводить время. Не любили, точнее, – привыкли…

Сегодня, в субботу, Максим проснулся часов в десять. Сполоснул лицо, съел, не разогревая, найденные в холодильнике две вчерашние котлеты. Радуясь, что матери дома нет (уехала, как каждую субботу, на Щукинский рынок, где продукты дешевле), порылся в ящиках серванта и набрал двенадцать рублей мелочью. И своих у него было сто шестьдесят. Для начала долгого выходного дня не так уж плохо.

Посмотрел в окно. Люди ходили в рубашках и платьях. Значит, по-прежнему тепло.

– Ништяк, – сказал себе Максим, рассовал по карманам джинсов сигареты, паспорт, мобильник, обулся и вышел из квартиры. Запер оба замка.

Дом не имел двора, то есть двор был, но за домом – поросшая мелкой травой площадка со стволом когда-то упавшего и так и оставшегося лежать тополя. Кора давно отвалилась, ветки обломались, и ствол служил лавкой. Площадку окружали гаражи-ракушки… А нынешняя парадная лестница спускалась сразу к тротуару, выводила в суету оживленного Большого Тишинского переулка. Не переулок, а нормальная, не самая узкая улица Москвы…

Максим постоял у двери, проморгался, привыкая к обилию света, и подумал, что делать дальше.

Можно позвонить парням – Дрозду, Котику, Пескарю, – предложить собраться. И Максим уже вынул мобильник, но сразу спрятал обратно – там и так в минус. Возвращаться домой было опасно – сейчас мать вернется, запряжет делами. Суббота ведь, генералка… Максим быстро дошел до соседнего подъезда, набрал код, дверь пискнула.

Поднялся на второй этаж, позвонил в восьмую квартиру.

Дверь открыла мать Котика.

– А Ко… – Максим запнулся, поправился: – Виталик дома?

– Здороваться надо, – ответила мать Котика, скрылась в глубине квартиры.

Максим остался на площадке, подождал. Минуты через две появился Котик. В одних синих футбольных трусах, худой, заспанный.

В детстве он был упитанным, розовым, с пушистой головой. Соседки любили с ним возиться и называли котиком. Прозвище это так за ним и осталось…

– Чего? – хрипнул Котик, жмурясь.

– Выйдешь?

– На фиг?

– Ну, потусуем, – Максим пожал плечами. – Ты чё, с бодуна?

– Уху…

– Выходи.

– А башли есть?

– Ну так, немного.

– Щас тогда…

Котик ушлепал куда-то и тут же пришлепал обратно в синей футболке, разношенных сланцах.

– Ты куда опять? – раздался слезливый голос его матери.

Котик молча захлопнул дверь, стал спускаться.

Не видя в руках у Котика ничего, кроме помятой пачки «Явы», Максим удивился:

– А ты пустой, что ли, совсем?.. У меня меньше двухсотки.

Котик залез рукой в трусы, покопался, достал свернутую несколько раз пятисотку. Протянул Максиму. Тот отдернул руки:

– В жопе, что ль, ныкал?!

– На, блин! И пошли резче, пока она, – Котик мотнул головой вверх, – не вылезла.

На противоположной стороне переулка, почти напротив их дома, был «Погребок». Там обычно и покупали выпивку, чего закусить.

– Где набульбенился-то вчера? – спросил по пути Максим.

– Да где… Во дворе тут… Хотел проститутку намутить, но куда ее? Эта, – снова мотнул головой Котик, – и так ворчит по любому поводу… Купил, короче, пузырь и выжрал.

– Блин, а почему без меня? Я весь вечер дома торчал. – И Максим хотел добавить, что тоже мог бы сегодня забухать один, но вспомнил, что Котик вложил пятисотку, а он всего двести, и промолчал.

В «Погребке» дежурил знакомый продавец.

– Здорово, Рагим. «Старая Москва» осталась?

«Старая Москва» стоила здесь на тридцать рублей дешевле, чем в супермаркете, была явно левой, но не ядовитой. Отравлений не случалось, и у знающих людей она пользовалась спросом.

– Для вас всегда осталась. – Рагим достал из-под прилавка бутылку. – Хватит?

– Пока что.

– Пивка еще возьми, – велел Котик, – чтоб отлегло…

С одной стороны, семьсот рублей – сумма приличная, а с другой… Туда-сюда, и их нет. И поэтому Максим и Котик долго, ожесточенно спорили, что именно купить на закуску. Рагим стоял и улыбался. То ли вежливо, то ли презрительно.

Наконец, чуть не поссорившись, выбрали двухлитровку кока-колы, полкаравая «Столичного», банку маринованных корнишонов, триста граммов ветчины (попросили Рагима порезать тонкими пластиками). Сигарет еще взяли…

По дороге во двор выпили пиво. Котик облегченно вздохнул:

– Ну вот, можно жить… Видел на неделе «Арсенал»? Лигу чемпионов?

– Нет.

– Проиграли, блин, «Манчестеру». Без Аршавина – совсем другая команда. Ничего не показали.

– Аршавин – это сила, – бормотнул Максим без энтузиазма – к футболу он был почти равнодушен, а Котик старался не пропускать ни одного матча; когда-то он ходил в футбольную школу «Динамо», подавал надежды, но пацаны стали дразнить его мусором, старшаки почмыривать, и Котик забросил тренировки, а теперь жалел – многие, с кем был в одной группе, стали известными и богатыми.

Накрыли полянку на стволе тополя, расставили закуски в давно образовавшихся углублениях и ложбинках. Настроились, что вот сейчас внутрь вольется горячее, живое, способное изменить мир вокруг, и тут оказалось, что нет посуды.

– Хер ли ты стаканчики не купил?! – поднял на Максима негодующие глаза Котик.

– Блин, а ты?!

– Что – я?!

Чуть было опять не дошло до ссоры. Максим вовремя вспомнил:

– На лестницах же заначены.

– Ну так сгоняй.

– А почему я?

– У меня ключей от нашей нет.

– Хм! – Максим достал ключи. – Вот, пожалуйста. На третьем этаже в комоде. Там салфетки даже…

– Не пойду я никуда. У меня пахма, мне лишний шаг сделать… – Котик сменил интонацию: – Сходи, Макс, принеси. Скорей принесешь, скорей хлопнем.

Максиму пришлось идти на черную лестницу. Принес. Котик налил. Выпили. Экономно закусили.

Как часто бывало с ним после первого глотка водки на этом месте, Максим по-новому увидел родной двор. Нет, не по-новому (как его, ежедневно видимый, увидишь по-новому), а как-то более отчетливо. И гаражи-ракушки, и темнеющие за ними стволы старых тополей, один или два из которых в большую бурю обязательно падали… Сам двор в мае зеленел, но сейчас, в конце апреля, был серый и скучный. Когда-то здесь гоняли в футбол, мужики по вечерам рубились в домино за большим деревянным столом, женщины сидели на скамейках и беседовали… Ни скамеек, ни стола уже давно не было. Не осталось почти и мужиков – они или умерли, или сбежали из этого дома в другие места.

Раньше в выходные весь двор пестрел развешенным бельем, вкусно пахло порошком «Лотос», но потом, когда появились импортные машинки с хорошим отжимом, белье стали сушить в квартирах – часа два повисит, и можно гладить, прятать в шкафы.

Скучно было во дворе в последние годы, тихо и мертво. Детишек у жителей дома не появлялось: остались или престарелые женщины и два-три полустарика, или такие вот, как Максим и Котик… Котик, правда, женился однажды, но у его жены в двушке были еще родители и брат, а у Котика здесь – мать оручая. Помучались с полгода и разбежались. Ребенка, слава богу, не успели заделать, а то бы мучились всю оставшуюся жизнь…

– Э, Макс, держи, – подал ему Котик стаканчик. – Уснул, что ли?

– Задумался…

– Да ты пей. Пей, не думай.

– Не слышно, как там с расселением?

Двенадцать лет назад дом был признан ветхим. Квартиры нельзя стало продавать, прописывать в них новых жильцов; на протяжении этих лет то и дело возникали слухи о скором расселении то в Митино, то в Строгино, а то и в строящиеся по соседству элитные двадцатиэтажки. Но слухи не подтверждались, а время шло.

Максим мечтал о расселении: получить бы с матерью по отдельной двухкомнатке (в их нынешней квартире было пять комнат) и зажить тогда уж настоящим хозяином самому себе, девушку завести. Или в Питер переехать – Питер Максиму очень нравился, хотя был он там всего три раза…

– Да какое расселение, – скривился Котик. – Кризис же, все заморозилось.

– Ну дома-то строят. А наш вообще на самом денежном месте.

В их районе давно посносили все хрущевки, даже крепкую еще кирпичную пятиэтажку, а этот темный, кривоватый, пыльный дом, стоящий на углу Пресненского Вала и Большого Тишинского, в семи минутах ходьбы от метро «Улица 1905 года», почему-то не трогали. Даже установили недавно новые кодовые замки.

Выпили, глотнули колы, задымили сигаретами. Тоскливо и в то же время хорошо молчали. И не хотелось разговаривать. О чем? Все уже давно было переговорено, осталось только похамливать друг другу, друг друга подкалывать.

– Сколько время там? – с усилием спросил Котик.

Максим достал мобильный, глянул.

– Половина двенадцатого доходит.

– М-м, нормально… В два «Динамо» со «Спартаком» играет, надо посмотреть… Наливай еще.

Ментов увидели издалека. Они шли со стороны метро. Трое. Впереди сержант. Сержант, тоже сразу заметивший выпивающих, заулыбался.

Максим попытался было как-нибудь спрятать бутылку, но тут же понял, что бесполезно. Скорей проглотил то, что еще оставалось в стаканчике.

– Та-ак, – спросил сержант, – распиваем?

– Ну… Суббота.

– Запрещено ведь в общественном месте. Не знаете?

– Да так…

– Что делать будем? – Сержант повернулся к рядовым ментам, на вид совсем подросткам; один из них вякнул:

– В отдел?

– Что ж, видимо…

Котик захныкал:

– Товарищ сержант, у нас нету денег. На пузырь вот кое-как наскребли. Дома предки, идти некуда…

Сержант подумал и сказал по-человечески:

– Ладно, через пять минут я возвращаюсь – и вас здесь нет. Ясно? Если будете, тогда уж не обижайтесь.

– Спасибо, товарищ сержант. – И Котик стал делать вид, что собирается.

Менты пошли дальше, в сторону Малой Грузинской.

Максим с Котиком выпили еще по одной и переместились на черную лестницу. Поднялись на третий этаж, поставили бутылки, закуску на подоконник, сели рядом на старые шаткие табуретки.

– Сколько там уже? – снова спросил Котик.

– Блин, достал! В кайф, думаешь, за временем все время следить? – Но мобильник Максим достал. – Без пяти двенадцать.

– Матч посмотреть охота. Тем более что «Спартак» на подъеме сейчас. Рубилово, скорей всего, будет.

– Да ну и хрен с ним… Водки на пару приемов всего. Выжрали и не заметили.

– Еще возьмем, – оптимистично сказал Котик. – Денег-то нормально осталось.

Выпили. Посидели.

– Телок бы, – вздохнул Максим. – Хоть поговорить, пощупать.

– Позвони Мыше, позови. Или к ней можно… У нее муж на дежурстве должен сегодня… – Котик оживился. – Звякни, вдруг!..

– У меня в минус на счету. Отключат вообще скоро.

– Ой, твою-то!.. А хер ли тогда про телок заводить?! – Котик привстал, плеснул в стаканчики. – Зря огурцы эти взяли, – проворчал, – уксус голимый. И ветчина химическая – аммиак какой-то.

– Ну а что ты хочешь за такие деньги?

– За свои по́том заработанные деньги я хочу нормальной еды, а не говна! Достало жрать!..

– Ладно-ладно, – Максим успокаивающе помахал рукой, – ты прав, Виталик. Давай.

Выпили одновременно; вырывая друг у друга бутылку с колой, запили.

На лестнице было душновато, пахло древней пылью, медленной прелью. Даже курить не хотелось: представлялось, что стоит закурить, и все заволокет дымом, дышать совсем станет нечем.

– Включи хоть музон какой-нибудь, – попросил Котик. – Или анекдот расскажи. Срубимся ведь просто в таком настроении.

– Не знаю я анекдотов. Старье одно.

– Музон тогда. Скучно же…

Максим покопался в мобильнике и нашел свою любимую песню Александра Лаэртского. Нажал “play”.

 
Вот самая грустная песня на свете, —
 

тоскливо под тоскливую музыку заблеял Лаэртский, —

 
Которую я сейчас спою вам.
Грустнее ее, быть может, наверно,
Лишь детство мое…
 

– Выруби, бля! – скривился Котик. – На хрена ты это?!

Максиму тоже стало тоскливо до слез. Выключил.

– «Кино» есть?

Максим нашел «Кино».

– «Действовать» подойдет?

– Во, врубай!

Как только зазвучали энергичные аккорды, Котик вскочил с табуретки, закачался в такт, по-цоевски вывернул правую руку, изобразил кулаком микрофон. И вместе с Цоем, выпятив нижнюю челюсть, запел:

 
Мы хотим видеть дальше,
Чем окна напротив,
Мы хотим жить,
Мы живучи, как кошки.
И вот мы пришли заявить
О своих правах…
 

– Да-а! – выкрикнул Максим и тоже вскочил, стал играть на воображаемой гитаре.

 
Слышишь шелест плащей?
Это мы-ы-ы!
Дальше-е действовать будем мы-ы!..
 

Спели всю песню. Настроение поднялось. С удовольствием выпили водки. В бутылке осталось совсем на дне. Это настроение снова понизило. – Вот была музыка, – вздохнул Максим. – А сейчас молодняку что втюхивают… Я тут послушал все эти «Ботанику», «Мельницу», «Сансару» – полное же дерьмо! Смысла даже нет. А везде крутят, все вроде тащатся. – Так же и про наши группы говорили, – отозвался Котик. – Ты вот своей матушке Лаэртского дай послушать или «Красную плесень» и спроси, что она думает. – Да ну на фиг… Но к «Кино» она, кстати, всегда нормально относилась.

– Это она вид делает. Разные поколения друг друга не понимают. В этом и смысл.

Какой именно смысл, Максим у Котика уточнять не стал. Покопался в мобильнике, выбирая, что бы еще послушать. Не выбрал – слушать расхотелось. Вся энергия выплеснулась в песне про действовать дальше… Достал сигарету, закурил. Котик, казалось, подремывал на табуретке. Не шевелится, голова свесилась…

На пятом этаже со скрипом открылась дверь, а потом так же со скрипом закрылась. Кто-то стал спускаться. Медленно и осторожно.

Максим тревожно смотрел вверх. Ожидал появления одной из старух-жиличек, которая начнет сейчас выговаривать, что опять пьют, всё задымили, погонит на улицу.

Но вместо старухи увидел Саню Дроздова, своего и Котикова соседа и друга детства.

– О, Дроздяра! – встретил его очнувшийся Котик. – Водяру учуял?

– Чуваки, есть курить? – забубнил Дрозд. – Курить надо… Вышел, думал, бычки, может, где…

Максим протянул ему пачку. Дрозд жадно выхватил сигарету и торопливо закурил.

– Что, с бодунца?

– Да какой бодунец… Нищета полная.

– Лизнуть-то хочешь? Пять капель выделим.

– Дава-айте.

Разделили водку по трем стаканчикам (их в заначке было с полсотни). Чокнулись «за встречу», выпили. Дрозд смачно выдохнул, потер грудь под домашней рубашкой.

– Давно не пил.

– Да?

– А где, на что? Зарплату второй месяц держат, предаки на курево даже щемятся. Батя-то бросил и меня заставляет… Вообще как-то все.

– Кризис, – вздохнул Котик.

– На хрен он не нужен, этот кризис… У меня вообще вечно кризис… В курсе? – Дрозд округлил глаза, как обычно делал перед началом рассказа о чем-то важном. – У меня зуб ночью выпал!

– Молочный? – пошутил Максим.

– Хер знает…

– Хер все знает, да мало что может.

– Ну, слушай, короче! – нетерпеливо повысил голос Дрозд. – Выпал ночью, и я лежу, катаю его во рту. И снится так, что это карамелька… ну, эта, маленькая, как в детстве были… в баночках…

– Леденцы?

– Во! Ну да… И лежу, хорошо так, приятно. А потом, во сне еще: чё это? Глаза открыл, сел, выплюнул на ладонь, а это – зуб. Большой, вот отсюда, сбоку. – Дрозд растопырил рот и стал показывать дыру в верхней челюсти.

– Да уберись ты! – брезгливо отвернулся Котик. – Гнилье там одно.

– Сам ты гнилье. Я прошлым летом у стоматолога был.

– А толку-то…

– Ладно, парни, хорош, – пригасил возникшую перебранку Максим. – Надо еще пузырькевич купить. Я счас схожу, а ты, Санёк, принеси чего вкусного.

– Чего вкусного? Ничего нету вкусного.

– Да не жидись ты, блин. Пельмени есть?.. Свари пельменей.

– Какие пельмени?! Ты вообще обезумел, что ли? Мать на завтрак гречку без всего сделала – жрите… Ничё у нас нету.

– Ну тогда и водки тебе не будет.

Дрозд возмущенно округлил глаза:

– А на хренища тогда первую наливал?! Мудрец, сука!.. Мне теперь еще надо.

– Принеси закуску – получишь, – бесстрастно ответил Максим. – Видишь, жрать нечего.

– Ладно, попробую, – пробурчал Дрозд, затушил докуренную до фильтра сигарету и побрел вверх по лестнице. – Да, – оглянулся, – купите мне сигарет. Хоть какие пойдут. Подыхаю вообще без курева.

– За это омлет с тебя, – хмыкнул Максим и пошел в магазин: остатки Котиковой пятисотки были у него…

Дрозд принес морщинистое яблоко, ломтик сухого сыра и три тощие сосиски. На увидевшего такой набор Максима вновь накатило негодование.

– Ну сходи к себе, – не выдержал Дрозд, – набери жратвы!

– У меня мать дома. Запряжет полы мыть.

– А у меня вообще всё стадо. И это удалось еле-еле…

– Всё, наливайте, – мрачно перебил Котик. – Надо пить скорей и… Футбол уже скоро.

Выпили. Максим с отвращением откусил сосиску, проворчал:

– Сырая. Дрисня начнется.

– Дрисня, – повторил Котик. – Ты скажи лучше, что дальше делать.

– В смысле? Сейчас допьем, пойдешь «Динамо» свое смотреть.

– Да я не про это. С этим-то ясно… Я о глобальном. Как жить вообще…

У Котика бывало такое – выпив граммов триста, он заводил разговоры о жизни. Неприятные, бередящие душу. Когда это случалось, его старались побыстрее напоить до отруба.

И сейчас Максим расплескал по стаканчикам «Старую Москву», Котику – побольше.

– Пей, Виталик. Все нормально.

– Да что нормального? Что ты мне лепишь?

– А я-то что?! – с готовностью вспыхнул Максим. – Мне, думаешь, по кайфу?..

– Чуваки, бля-а! – захрипел Дрозд, уткнувшись в окно. – Зырьте!

– Чего опять?

– Зырьте, говорю!

Котик и Максим вскочили, вытаращились на улицу, пытаясь что-то разглядеть сквозь пыльную муть стекла.

– Да чё там?

– Вон, вон, где ракушки! – хрипел Дрозд возбужденно. – Телка там!

– А, вижу!

– Ага!..

В щели между гаражами устраивалась молодая женщина. Задрала юбку, спустила ниже колен колготки с трусами, присела.

– Бля, ссыт, прикиньте!

– Охренела совсем.

– Да ну, классно…

Котик близоруко щурился:

– А рожа как, симпотная?

– Ничё. Эх, сюда бы ее.

– Погнали, Дрозд, приведем. Стопудово бухая.

– Приведем, вольем стопарик и обработаем.

– Погнали! – Максим схватил Дрозда за плечо и поволок вниз.

Выскочили во двор, почти побежали к гаражам. Максим чувствовал, как дрожат и подгибаются ноги – такую слабость он ощущал всегда, когда близость с женщиной была вполне возможна: или выпивал вместе с противоположным полом, или ждал Котика, поехавшего за проституткой…

Девушка как раз выбралась из щели меж ракушек и подходила к высокому молодому человеку с цветастым пакетом – то ли мужу, то ли… Максим с Дроздом остановились оторопело. Такого не ожидали… Молодой человек враждебно-предупреждающе взглянул на них, приобнял девушку и повел в сторону метро.

– Я!.. – выкрикнул Дрозд им вслед. – Я вам покажу, как тут ссать! Обнаглели вконец! Дома у себя на ковер поссыте!

Вернулись на лестницу. Расстроенно выпили.

– Блин, – вздохнул Максим, – теперь телку надо. Только раздразнила… – И повернулся к Дрозду: – На хрена показал?! Ну ссыт и ссыт. Нет, надо орать, пальцем тыкать. Давай мне телку теперь!

Дрозд смотрел на Максима и молчал. Того это еще сильней распаляло:

– Чего ты мне бараний взгляд делаешь?! Иди, говорю. Я хочу, чтобы меня целовали, сиськи хочу.

– Да иди ты в жопу, укурок! – наконец-то очнулся Дрозд. – Виталь, скажи ему. Я-то при чем вообще…

– В натуре, Макс, – устало заговорил Котик, – чего ты на нем-то зло срываешь? Позвони Мыше, или Птице лучше. Птицу я видел вчера. Шла одна какая-то грустная. Может, поведется. – И, видя, что Максим вынимает мобильник, спросил: – Сколько там уже?

– Час двадцать восемь. Вали на свой футбол.

– Допью и повалю. А будешь хамить – в дыню схлопочешь.

Максим нашел в адресной книге телефон Птицы, нажал “play”. Через десяток длинных гудков раздалось ее недовольное:

– Да?

– Птица, ты? Привет, это Макс!

– Я не птица, – сказала Птица, – а Юлия.

– Ну да, извини. Слушай, приходи ко мне… Не ко мне, то есть, а на лестницу. Ну, где мы раньше торчали. Мы с Котиком тут, Дроздом…

Птица вздохнула:

– Максимка, я тебе советую повзрослеть в конце концов. Сколько можно, на самом деле?

– Ну, – Максим стал заводиться, – пойдем в «Корчму» тогда, если тебе здесь западло. Штуку найду, и пойдем. Посидим. Вино, бильярд, караоке…

– Спасибо за щедрость. Я с младшей русским занимаюсь, у нее пятого тесты. Так что не могу. Привет Виталику и Саше.

И дальше в трубке – мертвая тишина. Отключилась.

– Блядь, сука, – в эту тишину сказал Максим и посмотрел на дисплей. – Минуту из-за нее потерял. У меня и так в минус там…

– Чего она? – с осторожным любопытством спросил Дрозд.

– Да мозги попарила, и всё. На хрен я ей звонил?.. Всю жизнь динамой была.

Выпили еще понемногу. В бутылке оставалось с четверть. Как-то быстро вторая разошлась… Максим попытался вспомнить, хватит ли у него денег еще на одну. Вроде хватало.

– Делать нечего, – сказал Котик, – звони Мыше теперь. Она-то должна. Все мы с ней в свое время поотрывались.

– Аха, а теперь муж у нее.

– И что? Прибежит, быстро обслужит и – обратно… Представьте, залетает, раздевается без ломок всяких догола, встает раком…

– Бля, Котяра, заткнись! – рявкнул Максим.

Вскочил, стал доразливать водку. Один из стаканчиков упал под струей; на Максима тут же обрушился шквал ругани…

Худо-бедно разделили выпивку поровну. Проглотили.

– Беги за новой, – тут же велел Котик.

– Куда тебе больше? И футбол через шесть минут.

– Шесть минут, это огромный отрезок… Плюс дополнительное время. Можно переломить ситуацию… Гони, Максыш, тащи…

– Да ты готовченко.

– Слушай, – Котик нахмурился, – давай мне тогда мои башли, я сам…

– Ладно, сиди уж. Тебя сразу такого в мусорню гребанут.

Только Максим вышел во двор – запиликал мобильник. В груди сжалось – он был уверен, что это Птица. Передумала и решила встретиться… И за те короткие секунды, пока вынимал телефон, Максим успел вспомнить всех знакомых, выбрать тех, кто способен дать ему в долг тысячу. Чтоб провести вечер с Птицей достойно.

Но на дисплее высветился номер телефона его собственной квартиры – звонила мать. Максим резко сунул пиликающий мобильник в карман… Ищет. Видимо, надо ей там что-нибудь передвинуть. Дом разваливается, а она каждую субботу генеральную уборку устраивает, мебель переставляет. Как будто это сделает квартиру современней, удобней.

Стараясь не попадать под обзор из своих окон, Максим пробрался к «Погребку», купил бутылку, упаковку корейской морковки (хорошо ей закусывать) и пачку сигарет себе на завтра. Осталось от семисот рублей несколько монет. А впереди ведь еще воскресенье…

Котик с Дроздом дремали. Максим хотел было уйти с бутылкой и морковкой домой – сейчас лечь спать, а вечером куда-нибудь выдвинуться. Но не получилось: услышав его шаги, парни тут же ожили.

– Н-наливай! – гаркнул Котик.

– Не ори.

Максим налил почти по полстаканчику. Скорей уж допиться и разойтись.

Выпив и закусив, смотрели друг на друга, ожидая каких-нибудь слов – молчать было скучно, а переругиваться тошно.

– А, парни, прикиньте, – вымученно попытался найти интересное Дрозд, даже глаза округлил, но на мгновение. – Иду как-то утром, с похмелья…

– Ну, удивил, – хмыкнул Котик. – Ты по-другому и не передвигаешься.

– Дай рассказать-то! Как собаки вообще стали… Иду, короче, и тут боковым зрением вижу: по двору что-то движется. Поворачиваюсь – птица такая…

– Да, Птица… Макс, звони Птице, пускай идет…

– Бля, не та птица! – всплеснул руками Дрозд. – А павлин.

– Что? – Максим испугался. – Он же сидит.

Павлину он должен был пять тысяч рублей, и после того, как Павлина посадили на три года за кражу дивиди-плееров со склада «Электронного мира», к Максиму приходила Павлинова сестра, требовала вернуть деньги, чтобы брату отослать на зону. Но Максим не вернул – не скапливалось таких денег…

– Ой, ну и дебилы вы-ы. – Дрозд обессиленно упал на табуретку. – Нормальный, обычный павлин. Из зоопарка сбежал и ходил тут по дворам.

– Да это когда было! – вспомнил Максим, и сразу стало легко. – Года три назад павлин этот…

– Ну, не знаю. Вроде недавно.

Заскрипела наверху дверь, и оттуда раздался старчески подрагивающий мужской голос:

– Александр, ты там?

Дрозд поднял жалобные глаза:

– Угу…

– Иди быстро домой!

– Зачем, пап?

– Иди, говорю! Жрешь опять?.. Быстро домой!

Дрозд схватил бутылку, налил себе граммов семьдесят и проглотил. Подавился, сдавленно рыгнул и, вытирая губы рукавом рубашки, поплелся на свой этаж.

Дождавшись, когда дверь закроется, Котик сказал:

– Ладно, давай по последней, и я на футбол. «Динамо» – «Спартак». Рубилово должно… У наших Кобелев, у спартачей – Карпин теперь. Должны схлестнуться.

Выпили и осели – водка наконец накрыла по-настоящему.

Котик положил голову на подоконник, Максим прислонился к комоду, закрыл глаза и словно бы отлетел…

Во сне, как часто случалось при быстром опьянении, было приятно, ласково. Максим слышал ворчание, и ему представлялось, что он в деревне под Саранском, на родине отца, и ворчит это на койке дед, почти не говорящий по-русски… Тогда, много лет назад, когда Максим был маленьким, месяц в деревне он переживал с трудом, тянуло домой, в Москву, в квартиру. В деревне же на каждом шагу подстерегали опасности, все вокруг было каким-то грязным, пыльным, от непонятных, но жутких дедовых сказок он не мог заснуть, таращился в окошко, где что-то клубилось, металось. И с бурной радостью Максим встречал приезжающих за ним родителей, первым лез в рейсовый автобус, не прощаясь с бабушкой и дедушкой, а следующим летом долго плакал и упирался, когда родители собирали его в деревню.

Теперь же, когда давно уже не было в живых ни бабушки с дедушкой, ни отца, когда жизнь его, коренного москвича, в Москве никак не складывалась, он часто видел во сне и хмельной дремоте ту деревню, тянуло туда, казалось, что там-то и найдет он некую крепость в мире, смысл приложения сил. Но в размеренном течении дней мысли взять и хотя бы съездить в далекую, в стороне от железной дороги деревушку не возникало, зато в забытьи деревня являлась, тянула к себе, в себя…

– Бля, да что ж это… – ворчание стало слышнее, слова различимее. – Ой, твою-у…

Максим разлепил веки, увидел корчащегося Котика на табуретке, подоконник и пыльное, темнеющее уже окно; голову сжала туповатая боль, рот наполнился горькой, ядовитой слюной… Максим заметил на полу бутылку с сочно-желтой жидкостью, как к спасению, потянулся к ней. Очень хотелось пить.

– Да это не пиво, дурак, – остановил Котик.

– А? А что это?

– Это я сделал…

– У-у, животное.

– Животное бы тебе на башку нассало. Давай водяры хлопнем… Все равно терять уже нечего. Матч пропустил. Целую неделю ждал и пропустил. Еще «Арсенал» вечером с «Портсмутом», но его нет на общедоступных…

– Поставь тарелку, – отозвался Максим; приподнялся, взял бутылку кока-колы и быстро влил в себя оставшееся – на пару глотков хватило.

– Сука, – бесцветно произнес Котик. – А чем запивать теперь? Водки еще полбатла.

– Отстань. Не хочу я пить.

Котик выпил один. Почесал голову, с отвращением закурил.

– Тарелку, говоришь, поставить, – сказал вроде бы как с угрозой. – А где деньги взять?

– Да копейки стоит…

– И копейки тоже. А? Зарплату – половину матери отдаю на хозяйство, половину с вами пропиваю. Да и зарплата-то… Двадцать три тыщи, это ж… И никакого, главно, просвета. Так и буду до пенсии стиральные машинки развозить, а в выходные здесь вот бухать. – Котик взял бутылку, покрутил ее в руке; Максиму показалось, что сейчас он возьмет и хлопнет ее о подоконник или швырнет в стекло, но Котик плеснул водки в стаканчик и осторожно поставил бутылку обратно. – А Ромарио вон до сих пор играет, ему сорок три уже. Андрюха Тихонов – лучший бомбардир в Казахстане. На год всего меня старше. В курсе? Мальдини играет, но он защитник. А мне каждую ночь снится, как я забиваю. Каждую, врубись только!

«И ему тоже одно и то же снится», – коротко удивился Максим. Удивляться долго не давала боль в голове, ломота в суставах, жажда.

– Как мяч принимаю, подбрасываю – и бью. И так, с-сука!.. Мяч ногой чувствую, как я его… Эх-х, дурак я, дур-рак! Насрать надо было на ваши подколы и не бросать. В дублеры мне прямой был путь, все говорили. А оттуда – в основной состав. «Динамо», блин, это ж! – Котик поднял стакан и тычком отправил водку в рот; не закусывая, сипло выдавил: – Жал-лко-о!.. А может, – уже другим, вкрадчивым голосом спросил, – пойти к Кобелеву? А? Я же знаком с ним, он тогда в старшей группе был… Пойти, предложить, все объяснить. А? Усиленные тренировки до начала второго круга, и, может, в заявку. Попробовать? Вон Роналдо вообще развалина, бегемот, а в сборную его планируют. Я-то в форме. В форме, Макс! Меня водяра закаляет только… Я иногда рывки делаю и сам удивляюсь. Смогу я, смогу! Главное, с Кобелевым встретиться, сказать, упросить, чтобы проверил. Пускай проверит, а? Как, Макс, реально? А?

– Попробуй, – вяло поддержал Максим, встал, покопался на подоконнике, поискал, что бы пожевать; не нашел.

Поднял лицо, увидел свое бледное, почти растворенное в стекле отражение. Но главное разглядел – там было лицо немолодого, испитого мужика с морщинами вокруг рта, глубокими глазницами. А рядом такое же испитое и морщинистое лицо Котика… Крутись-вертись, пытайся всех обмануть, но тридцать восемь впустую прожитых лет не спрячешь. Ну, пусть не все тридцать восемь впустую, но двадцать – точно. Отпечатались они на лицах, ничем эти отпечатки не смоешь, не соскоблишь. И от новых таких же пустых не спасешься. Вот так всё и будет еще очень долго – очень долго, тяжело и пусто.

2009