Текст книги "На черной лестнице (сборник)"

– А снег-то давно у вас?

– Да уж с месяца полтора. В сентябре таял, а с октября – лежит, – охотно ответила продавщица.

– А в Москве слякоть и слякоть. И новогодние елки уже везде понаставили.

– Так вы из Москвы?

Роман как-то виновато кивнул, а Илья уставился в окно, обняв ладонями чашку с чаем. Так обнимают горячее намерзшиеся, наконец оказавшиеся в жилье или у костра таежники…

– Мы писатели, – объяснил Роман. – Решили вот съездить… Не были еще в Чухломе.

– У нас много чего интересного. И озеро какое, и монастырь, музей у нас есть, имени Писемского, тоже писателя. И обязательно чу́хломского, – продавщица сделала ударение на первом слоге, – карася попробуйте. Вку-усный!

– Чухломской карась… М-м, надо не забыть. Спасибо. – И Роман повернулся к Илье. – Что, пойдем?

Тот с детской завороженностью все смотрел в окно.

– Илю-ух, пора просыпаться.

– А?

– Пойдем дальше. Снимем гостиницу, достанем ручки и засядем.

– Нет, – не понял шутки Илья, – лучше погуляем.

– Ну жильем-то нам надо обзавестись. Вдруг сейчас толпа каких-нибудь художников подвалит, все места займет. Или уже.

– У нас зимой мало кто бывает, – серьезно сообщила продавщица. – Мы не Галич, где все время туристы.

Центр оказался буквально в ста метрах от кафешки. Рядок двухэтажных каменных домиков позапрошлого века с орнаментами из кирпичей (под кровлей кирпичи лежали уголками, над окнами – полукругом). Такие же домики были и в родном городе Романа, но там они перемежались с пятиэтажками брежневских времен, а здесь составляли единый ансамбль. Даже рекламных щитов не было, вывески же оказались скромны и тоже словно из далекого прошлого: «Цветы», «Продукты», «Ателье “Силуэт”», «Ткани», «Аптечный пункт». Немного даже удивляло отсутствие твердых знаков в конце слов и ятей.

Гостиницу нашли без посторонней помощи. Да и трудно было ее не заметить – выделялась размерами и своеобразием: первый этаж каменный, а второй – деревянный.

Оформление происходило долго. Женщина в окошечке тщательно, с удовольствием заполняла карты гостя, выбирала номер, что-то отмечала в своих бумагах. Даже поинтересовалась целью визита.

– Мы писатели, – сказал Роман. – Хотим изучить Чухлому.

– Чу́хлому, – быстро, но без раздражения поправила женщина, переставив ударение с третьего на первый слог.

– Да… И, может быть, что-то написать. Город-то, как мы уже успели заметить, симпатичный.

– Понятненько. Что ж, милости просим. – Женщина с приветливой улыбкой подала паспорта и ключ. – Чайник-то нужен?

– Что?

– Чаёк будете пить?

– Да-да, конечно! – закивал Илья.

Женщина всунула в окошечко железный электрочайник годов семидесятых.

– Только чаю у нас нет. – Роман глянул на Илью. – Нет?

– У меня имеется, – наклонилась куда-то вбок женщина. – По рублю за пакетик. Или вам заварки?

– Нет, лучше в пакетиках. Удобней. И сахару, если можно…

Комната была узкая, прямоугольная, без излишеств. Две койки, две тумбочки, стол. Выцветший натюрморт на стене.

– Ну ничего-о, – иронично покривил губы Роман. – Почти как в литинститутовской общаге.

Развеселила поделка-украшение на столе. Этакий букет, сделанный из пластиковых бутылок. Как-то причудливо они были порезаны, соединены, склеены – даже не сразу поймешь, что цветы, листья, стебли, сама ваза собраны из кусочков обычных бутылок из-под колы, газировки, пива.

Стукнув в дверь, вошла женщина с постельным бельем. Роман тут же спросил:

– А это кто у вас такой умелец?

Женщина глянула на букетик:

– Да дочка технички. А что, убрать?

– Нет-нет, наоборот. Прикольно.

Оставшись вдвоем, чуть-чуть выпили. Илья стал разбирать рюкзак. Там оказался кофр с фотоаппаратом, два спальных коврика, топорик, ножовка, бутылка водки, целлофановый пакетик с сухим спиртом.

– Зачем ты это набрал? – все удивлялся Роман.

– Вдруг что. Может, в лесу ночевать придется.

– Хорош пугать. Давай еще хлопнем по пятьдесят и рванем вдоль по улице. Двенадцатый час как-никак.

Решили застелить постели, чтобы вечером не возиться. Белье оказалось накрахмаленным, приятно хрустящим, но серым, цвета «серебристый металлик», как пошутил Илья.

– Это ж сколько ему лет? – снова удивился Роман. – Писемский, наверно, на нем еще спал.

Илья поддержал:

– Писемский не Писемский, а Александр Зиновьев – вполне мог.

– Он что, тоже отсюда?

– В этом районе родился. В одной из деревень.

Воздух был непривычно чистый, и этим доставлял некоторые неудобства, – Роману с Ильей все время казалось, что его не хватает, в легкие поступает какая-то пустота. И, поднимаясь по улице в гору, они даже остановились отдышаться. Тем более что Илья захватил с собой рюкзак.

Слева внизу лежало широкое белое поле озера. Почти круглое. Противоположный берег не различался, но справа вдалеке виднелись купола.

– Авраамиев Городецкий монастырь, – щурясь, сказал Илья. – Я читал, что уникальный…

– Нам дотуда не дойти, – перебил Роман, закуривая, чтобы чем-нибудь наполнить легкие. – Километров десять.

– Да, где-то так. Может, завтра по утречку сбегаем.

– Посмотрим…

Честно говоря, «бегать» куда-то Роману не хотелось. Вообще, то ли от выпитого, то ли от смены обстановки, все сильнее тянуло спать.

Городок, куда попали, был действительно симпатичный, но наверняка скучный. Что тут может быть особенного? Вон, впереди по улице, на горке, церковь. Колокольня, напоминающая многие московские колокольни, но менее нарядная, недоделанная будто: поверху красиво, кокошники или как там это называется, а чуть ниже – просто стены… Дома эти – двухэтажные, хоть и приятные глазу, но Роман насмотрелся на них в родном городе… Природа вокруг, огромное заснеженное озеро, небо от горизонта до горизонта, но ведь не будешь же на всё это часами любоваться. Хотя если бы домик тут купить и приезжать на выходные…

Нет, на выходные не получится – ночь сюда, ночь обратно: больше устанешь, чем отдохнешь. А вот если получить какую-нибудь солидную премию, с изданием книг процесс наладить, то можно бы поселиться. Одному. Семья пусть в Москве, а он – здесь. Встречать жену и детей раз в месяц на остановке, а раза два в год приезжать в Москву. В полушубке, шапке-ушанке. Как Илюха сейчас. И в таком виде – по редакциям рукописи отдавать, в издательствах договоры подписывать. А по вечерам заваливаться на поэтические вечера, к какой-нибудь Анне Русс, и наводить там шороху… Через два-три дня возвращаться сюда, в тишину, раскрывать чистую тетрадь и писать, писать, потом набирать на компьютере, править, распечатывать на принтере, класть рукопись в папку с завязками и, надев полушубок, шапку, садиться в автобус.

И Роман вкратце поделился своими мыслями с Ильей. В шутливой форме сказал, но Илья отнесся неожиданно серьезно и с энтузиазмом стал поддерживать.

– Ладно, – пришлось его останавливать, – ты что… Деньги-то где взять хоть для будки? С собой вот полторы тысячи наскреб, у жены пять. Два месяца по квиткам не плачено… Пошли.

Увидели музей – двухэтажное (конечно) мрачное здание из красного, но почерневшего от времени кирпича, – вошли.

Сразу за дверью их встретили две служительницы. Одна пожилая, почти старушка, другая – молодая, симпатичная, светло-русая. Уставились на посетителей растерянно.

– Здравствуйте! – заулыбался Илья. – Осмотреть можно экспозицию?

Пожилая стала суетливо искать билеты. Молодая куда-то побежала… Роман огляделся, увидел на стене несколько портретов. Портреты были старинные, потемневшие, написанные явно неважным художником – лица изображенных людей имели карикатурный вид, непропорциональные черты. А может, изображенные в самом деле были такими – какой-нибудь вырождающийся дворянский род.

Помня, что Илья купил билеты на автобус (за гостиницу заплатили порознь), деньги в музей выложил Роман. Вход стоил тридцатку.

– Вам с экскурсией или сами посмотрите? – спросила пожилая. – На цену не влияет.

– Тогда с экскурсией. Чем больше соберем сведений, тем лучше.

Служительница насторожилась:

– Каких сведений?

– Ну, о городе вашем, районе. – И, видя, что тревога женщины только усилилась, Роман стал объяснять: – Мы из Москвы приехали, писатели.

– Да?.. И с какой целью?

– В смысле? Приехали?.. С городом ознакомиться. Может, повесть напишем, вся Россия узнает.

Тут вернулась молодая, запыхавшись, выпалила:

– Можно начинать осмотр.

– Оксана, – то ли суховато, то ли ответственно сказала пожилая, – молодые люди – писатели. Проведи, пожалуйста, экскурсию.

Оксана расцвела, взяла со стола указку:

– Пожалуйста!

Впрочем, осматривать особенно было нечего – традиционный набор краеведческих музеев. Выделялись лишь коллекции женских головных уборов (правда, выцветших и пыльных) и стеклянных бутылок разнообразной формы.

– А эти портреты, – приподняла указку экскурсоводша к тем картинам с карикатурными лицами, – из усадьбы Катениных, находившейся…

– О, как скучны статьи Катенина, – автоматически произнес Роман одну из самых распространенных в Литинституте поговорок: так там обычно отвечали на вопрос, понравился ли такой-то текст такого-то студента.

– Павел Александрович Катенин, – голос Оксаны стал звеняще строгим, – замечательный русский писатель, критик, переводчик. Это именно о нем Александр Сергеевич Пушкин сказал в своем бессмертном романе в стихах «Евгений Онегин»: «Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый». И вообще отношения Пушкина и Катенина отмечены какой-то особой теплотой и взаимной симпатией. Хотя они принадлежали к разным направлениям русской литературы – Пушкин был членом прогрессивного «Арзамаса», а Катенин являлся сторонником ревнителей русского языка. Но именно Катенина Александр Сергеевич призывал в одном из писем: «Голос истинной критики необходим у нас; кому же, как не тебе, забрать в руки общее мнение и дать нашей словесности новое, истинное направление?» По одной этой цитате видно, насколько Пушкин ценил литературный талант Павла Александровича Катенина.

В музее было очень жарко натоплено (именно натоплено – воздух попахивал печкой), Роман почувствовал, что его развозит; слушать становилось все тяжелее, глаза слипались, нижнюю челюсть выворачивала зевота. Но приходилось расплачиваться за обидевшую экскурсоводшу поговорку. Стоять и, пялясь на портреты, узнавать ненужные, в сущности, подробности.

– В одном из писем к Катенину Александр Сергеевич признавался: «Наша связь основана не на одинаковом образе мыслей, но на любви к одинаковым занятиям». И узнав, что Катенин оставил поэзию, которую Пушкин назвал «общей нашей любовницей», Александр Сергеевич неоднократно советовал Павлу Александровичу к ней вернуться. Или же всерьез заняться драматургией. «Ты сделаешь переворот в нашей словесности, – писал он, – и никто более тебя того не достоин». – Оксана перевела дух и с новым жаром продолжила: – Но надо сказать, что личное общение Александра Сергеевича и Павла Александровича, – эти частые называния имен-отчеств прокалывали Роману мозг, как иглы, – прерывалось на многие годы. Сначала Пушкин был сослан в южную ссылку, затем Катенина отправили за вольнодумство в ссылку в Кологрив. Нужно отметить, что Павел Александрович был близок к декабристскому движению, и только то, что он был выслан из Петербурга за три с половиной года до декабристского выступления, уберегло его от каторги…

– Ясно, – перебил Роман. – Спасибо вам за экскурсию, за…

– Простите, знаете, – в свою очередь перебила экскурсоводша, – очень обидно, когда человек – человек без всяких преувеличений выдающийся – для большинства людей ассоциируется лишь с каким-то анекдотом, иронической фразой…

– Что ж делать, – опять перебил Роман, – такова природа людей. – И обратился к Илье: – Ну что, пора нам? Еще церковь осмотреть.

– Вы хотите побывать в Успенской церкви? – обрадовалась Оксана.

– Ну, в той, на горочке.

– У Успенской церкви очень трагическая, но и счастливая судьба. Счастливая в первую очередь благодаря жителям Чухломы.

– Да?

– После Великой Октябрьской… – Экскурсоводша кашлянула и поправилась: – После Октябрьского переворота, как известно, началась борьба с религией. Многие церкви были закрыты, разрушены…

– Да, это мы знаем.

– Тучи сгустились и над нашей Успенской церковью. Ее то собирались снести, то устроить в ней общежитие. И здесь с самой лучшей стороны проявили себя женщины Чухломы – они прятали ключи от церковных дверей, вставали живой стеной вокруг своей святыни. – Экскурсоводша разволновалась, стала говорить быстрее и от этого не совсем грамотно. – Тогда власть пошла другим путем – ввела огромный налог на здание церкви. Люди продавали свое имущество, чтобы его уплатить. И в тысяча девятьсот сорок шестом году произошла победа – богослужение в Успенской церкви было возобновлено.

– Прекрасно! – выдохнул Роман и потянул пребывающего в каком-то странном, сонно-зачарованном состоянии Илью к выходу. – Нам пора, к сожалению.

Оксана опечалилась:

– Очень жаль. У нас ведь еще экспозиция, посвященная замечательному русскому писателю Алексею Феофилактовичу Писемскому, начинаем собирать материалы, связанные с блистательным русским артистом Михаилом Пуговкиным. У нас уже есть, – она пошла вслед за Романом и Ильей, – несколько предметов. Также собираем экспозицию о нашем земляке, выдающемся философе Александре Зиновьеве… Да, вы не знаете! Ведь недавно было установлено, что корни первого космонавта Юрия Алексеевича Гагарина – тоже с чухломской земли! Его прадед жил в деревне Конышево…

– Фуф! – Роман скорей натянул шапочку на вспотевшую голову. – Надо посидеть, пивка, может, выпить. А?

– Можно посидеть, – бесцветно отозвался Илья, – а можно пойти.

– Куда?

– Куда-нибудь. Какая разница…

Роман огляделся.

– Церковь осматривать не будем, все про нее нам уже известно… Так, рядом с гостиницей я закусочную видел. Пообедаем горяченьким заодно.

Закусочная отличалась от большинства городских построек: классическая стекляшка семидесятых годов, окна от крыши до земли.

Открыли тоже стеклянную (из оргстекла, видимо) дверь, вошли. Потоптались, сбивая с обуви снег.

То ли от топота, то ли от самого факта появления людей из-за единственного занятого стола вскочили двое парней. Молодых, лет двадцати пяти. Уставились на Романа с Ильей ошалело и выжидающе. Третий, седой и грузный, оставшись сидеть, тоже смотрел на вошедших, но спокойно. Посмотрел, оценил, сказал:

– Туристы, сука.

Молодые облегченно упали на стулья. Один из них, схватившись за пустую пивную кружку, вяло удивился:

– На хрена в такую погоду по лесу лазить?

Немного оправившись от испуга (испугались, конечно, подобной встрече), Роман с Ильей прошли к стойке. Точнее, к раздаче, как в старых столовых. Изучили висевшее на стене меню.

– Поджарка, бефстроганов, котлеты по-полтавски, карась жареный…

– Давай карасей попробуем, – предложил Илья. – Я читал, что уникальные какие-то.

Роман усмехнулся:

– Ты, вижу, подготовился к поездке. И про Зиновьева знаешь, про монастырь.

– Я еще про терема знаю. Тут в лесу стоят брошенные терема. Судя по фотографиям – уникальное что-то.

– Мда…

Заказали по карасю с картофельным пюре, хлеба и по кружке «владимирского пива». Так было указано в меню.

Уселись. Илья долго устраивал у ножки стола то и дело валящийся рюкзак. В конце концов аккуратно положил набок.

– Симпатичная стекляшечка, – оглядел зал. – И цены смешные. Вот тут, Ром, и будешь обедать после утреннего писанья. Потом прогулка, и – снова за стол.

– Спасибо, прекрасная перспектива. Особенно завсегдатаи приятные. – Роман покосился на замершую над пустыми кружками троицу.

Симпатичная, нет, скорее, свежая и соблазнительная этой свежестью официантка принесла пиво. Пенное, ярко-желтое. Сказала улыбающимся, звонковатым голосом:

– Караси жарятся.

– Прекрасно, прекрасно.

Она пошла к двери возле раздачи, за которой, видимо, была кухня, и Илья с Романом проводили ее взглядом.

– Классная девушка, – вздохнул Роман. – Лет двадцать.

– М-м… – Илья отхлебнул пива. – И что ждет ее? Я всегда в таких случаях вспоминаю официантку из «Адама и Евы». Помнишь?

– Это из казаковского рассказа, что ли?

– Да… Помнишь, там главный герой, художник, в начале сидит в привокзальном ресторане или вообще каком-то пристанционном, и его обслуживает красивая официантка. И он, пьяный, ей золотые горы обещает, что приедет, что будет ее рисовать, а она усмехается, кивает, и обоим понятно, что ничего этого не будет. И он знает, что ей это говорили сотни подобных ему, пьяных и тоскующих по чему-то такому. – Илья крутанул в воздухе кистью руки.

– Угу, – произнес Роман, – трагично.

– Скорее безысходно.

Пиво было вкусным, хотя и непривычно горьковатым, с сильным привкусом солода.

– Как из цистерны.

– Во! А помнишь эти желтые цистерны? – неожиданно оживился Илья. – Какие к ним очереди стояли? Мне тогда казалось, а мне лет десять было, что вкуснее пива ничего нет, а попробовал – гадость. Теплое, противное… Бр-р! Потом, уже подрос когда, вино пил, а на пиво не мог даже смотреть.

– Я тоже пиво не любил. Но теперь, когда домой, ну, – Роман поправился, – на родину приезжаю, пью литрами. Разливное именно, местное. В Москве бутылку выпил – и растекся, потом после еще двух-трех вроде приходишь в себя, но давит, грузит. А от того – просто хорошо.

– М-м, да-а…

Официантка принесла поднос с карасями и гарниром. Илья неожиданно для Романа с ней заговорил:

– Девушка, не могли бы нам подсказать. Если знаете… Мы сами не местные.

– Я вижу, – улыбнулась девушка и тут же как-то тревожно глянула в сторону столика, где сидела троица.

– Вы не знаете, здесь где-нибудь домик не продается? Хотим вот…

– Да ладно, Илюх. – Роман слегка пихнул его. – Шутки это всё.

– Даже не знаю, – сказала девушка. – У меня сестра в том году купила квартиру…

– И за сколько?

– Двадцать пять тысяч.

– Долларов?

– Да нет, – официантка хохотнула и снова глянула в направлении того столика, – рублей.

– Мгу! Это же копейки. – Илья даже поежился. – А больше не знаете?

Девушка подумала.

– В Носово, кажется, дом продают. Видела объявление.

– И далеко это Носово? А?

– Да нет. На трассу на Солигалич выйдете, и – справа. Там свороток. Километров пять от трассы.

Илья взглянул на Романа:

– Сбегаем?

– Ну ты что?! Куда, неизвестно, зачем…

– Там хорошая дорога, – вдруг стала уговаривать официантка, – летом мы часто гуляем… Объявление вот тут, у магазина висит. Вчера видела.

– Спасибо, конечно, – усмехнулся Роман, – но, понимаете, это мы так. Мы писатели, из Москвы. И у нас разные фантазии…

– Сбегаем, сбегаем, – перебил Илья. – Может, я куплю. Получу гонорар или что-нибудь, и будет дача.

– Да какая дача?! Если даже купишь, ездить замучаешься…

Пока Роман с Ильей спорили, девушка ушла. Но осталась у двери на кухню, поглядывала на них.

Только принялись за карасей, подошел один из парней из-за того столика.

– Что, – нагло уселся на свободный стул, – проблемы какие?

– В смысле? – На всякий случай Роман покрепче сжал вилку.

– Чо к девушке пристаете? Чо такое?

– Мы не пристаем. Просто спросили.

– А чо ее спрашивать? Меню висит, все понятно написано.

Илья улыбнулся примирительно:

– Да мы о другом. Спросили, до скольки музей работает. Мы приезжие.

– Да вот в том-то и дело, что приезжие, – голос парня слегка потеплел. – А музей дальше по улице. Дошли и узнали. К девушке только не надо лезть. Это моя девушка. Взяли, покушали спокойно и пошли. Добро?

– Угу.

– Ну вот, – парень поднялся, – приятного аппетита.

Ели молча, сосредоточенно глядя в тарелки. Пюре было вкусным – с молоком и маслом, картошка тщательно размята, – а карась…

– Карась и карась, – заворчал Роман, – кости сплошные, тиной пахнет. А говоришь – уникальный. Хм… Каждому городишке надо что-нибудь уникальное о себе придумать, чтоб отличаться. У нас вот, где я родился, – самые лучшие помидоры в мире. Прям нигде лучше нет. Даже праздник помидора ввели, в конце августа все с ума сходят – конкурсы, карнавал, машину за самый большой помидор… Как-то в Армавире побывал, на Кожиновских чтениях, так в Армавире этом – лучшее в мире растительное масло…

Илья кивал, тщательно выбирая кости, пытаясь наскрести на вилку рыбьего мяса.

– Ну вот видишь, Илюха, а ты говоришь – безысходность. Тоже жизнь, страсти.

– Да-а, – Илья закурил, выпустил дым в морозный воздух, – жи-ызнь. В этом и есть безысходность. Что ждет эту девушку? Такой кавалер ей шага сделать не даст. Видишь, пасет как.

– Ну, выйдет замуж за него. Или куда-нибудь в Кострому сбежит, устроится на фабрику.

– Вряд ли. И замуж – тоже. Это может всю жизнь тянуться.

– Вот, кстати, – обрадовался Роман, – напиши об этом. Повестишку страниц на сорок. В своем стиле: мечты, стремления, а в реальности – вязкая провинциальная ежедневность.

– Об этом столько понаписано. И мной в том числе. Помнишь «Потенциального покупателя»? О том же самом, в сущности… Ладно, – Илья бросил окурок, – пойдем объявление посмотрим.

Как Роман ни упирался, Илья настоял пойти в деревню Носово посмотреть дом. Тем более что, по расчетам Ильи, это должно было занять в общей сложности всего часа три.

Без особого труда нашли трассу на Солигалич. Нужно было пройти по ней, как узнали от местных, с километр, а затем свернуть направо. «Свороток не пропу́стите, он там один». И действительно, свороток оказался на месте. Свернули, пошли по узкой дороге. Было холодно, снег громко и резко хрустел по ногами – хрум-хрум-хрум.

– В детстве очень взрослым завидовал, что под ними снег хрустит, – со сладковатой грустью сказал Илья. – Специально топал ногами изо всех сил, а он не хрустел. А когда стал хрустеть, мне уже все равно было – ходил и не замечал.

– А что, под детьми он не хрустит, что ли?

– До какого-то возраста не хрустит… Лет в пять не хрустит.

Дорога тянулась через большую поляну. Слегка холмистую. Поднялись на очередной холмик и увидели впереди темные пятна – судя по всему, избушки.

– Гляди, – остановился Илья, – тут лиса была недавно.

И, наклонившись к следу, точно охотничья собака, запетлял по еле заметным ямкам в снегу. Следы свернули с дороги, и Илья сразу провалился по колено.

Выбрался, сообщил восторженно:

– Оказывается, и лисы есть! Эх-х, поохотиться бы!

– Поселишься, будешь охотиться. Здесь, кажется, и охотничьи сезоны соблюдать не надо – ни одного мента, кстати, не встретили. Пали не хочу.

Илья шутку не поддержал, пошел дальше.

Деревня Носово представляла собой два ряда домов. Никаких других построек вокруг них почти не было. Даже будок сортирных. Ограды окружали участки чисто символические – низенькие, из штакетника… Роман вспомнил, как огорожены усадебки на его родине: глухие заборы в полтора человеческих роста, часто с набитыми поверху досок гвоздями.

Дома были странные – очень длинные и состоящие из двух половин. Одна половина: нормальный сруб на фундаменте, с резными узорами вокруг окон, под кровлей; вторая же – ниже, без окон, построенная словно бы из остатков того, из чего строили первую половину. Напоминали эти дома расшитую варежку с вытащенной наружу подкладкой со швами, торчащими нитями, следами грязных пальцев. Нечто такое.

Роман не выдержал:

– Почему так построено? Илюх, почему одна половина такая, а вторая как изнанка какая-то, а? Ты же готовился…

– В одной люди живут, а во второй корова, сеновал, инструменты лежат.

– И уборная там?

– Наверно.

– Хм, интересный подход.

– Удобно. Не надо по двору туда-сюда бегать, особенно в метель. Перешел из одной половины в другую – и все.

– Ясно. – Роман поднял лицо и оглядел небо; почему-то показалось, что сейчас налетит ветер, закружит снег, и придется стучаться в первую попавшуюся избушку, проситься переждать непогоду. Их впускают, поят чаем. Пожилые хозяева и их молодая дочь. Метель все не кончается, у него завязываются отношения с дочерью. Обоюдная симпатия. Он рассказывает ей о Москве. Много времени они проводят вдвоем во второй половине избы. Конфликты со стариками; как только метель утихает, их с Ильей выпроваживают. Дочь плачет… Очень в традициях русской литературы.

В одном из дворов увидели мужичка – то ли лучину щипал, то ли что-то мастерил из полена маленьким топориком.

– Здра-авствуйте! – как-то по-северному нараспев заговорил Илья. – Вы нам не подскажете, где тут Центральная улица, дом восемь? Нам в Чухломе, – ударение сделал на первый слог, – сказали, что дом продается.

Мужичок выпрямился, посмотрел на Илью и Романа удивленно, потом оглянулся на избу и крикнул:

– Ма-ам!

Дверь открылась, во двор выскочила кругленькая, в серой одежде, сером платке, с поразительно большим лицом старушка.

– А? Чо?

Роману она напомнила какой-то известный персонаж из русской классики, и он копался в памяти, пытаясь найти, какой именно. Поэтому много важного, происходящего в данный момент, упускал.

– Да вот, – приподнял топорик мужичок, – насчет дома пришли. Кудрявцевых.

– Ой, пойдемте, пойдемте! – Старушка покатилась за ограду, поглядывая на Романа и Илью с любопытством и надеждой. – Дом-то давно хозяев ждет! Рядышком тут.

Прошли несколько домов, похожих друг на друга. Перед одним старушка резко остановилась:

– Вот он.

Как и остальные, дом был одноэтажный, но с симпатичным окошечком под крышей. Сохранились остатки резных кружев. Вокруг дома – ровный снежный покров: никаких человеческих следов, лишь цепочки кругловатых вмятин – или собаки пробегали, или кошки, а может, лисы.

Роман смотрел на фасад дома с двумя темными окнами, и что-то внутри сжалось, больно и хорошо, но ненадолго – он заметил, что верхние венцы с правой стороны сруба гнилые. Шифер на крыше был там обломан, и, видимо, вода источила бревна.

– Внутрь-то зайти желаете? – спросила старушка.

– Что заходить, – досадуя на недавнюю сжатость в груди, рассердился Роман, – дом гнилой ведь. Вон, – указал пальцем на трухлявые венцы.

– Да тут работы на два дня! – голос старушки стал умоляющим. – Заплату из бревешек поставить да два листа шиферу положить…

«Родственничков ее каких-нибудь дом, – решил Роман, слушая, как она расхваливает товар. – Процентов двадцать от продажи пообещали, вот и старается».

– …Дому хозяин нужен. Еще год-два, и повалится. Жалко ведь!.. Давайте-ка внутрь войдем, там и мебель есть. И кровати, и комод стоит, и стол добрый еще, обеденный. Буфет…

– Ну что, Ром? – спросил Илья таким тоном, будто Роман действительно присматривался к этому дому, всерьез решив купить здесь жилье.

– Да не хочу я ничего! – Роман фыркнул и, вытягивая из кармана пальто сигареты, пошел в сторону Чухломы.

Метров через пятьдесят остановился. Закурил. Искоса поглядел на Илью и старуху. Те о чем-то разговаривали; Илья достал блокнот, стал записывать. Кивал словам старухи, улыбался.

«Неужели хочет сам гнилушку эту брать? – подумал Роман, но тут же догадался: – Материал собирает».

Обратно шли молча, порознь. Роман впереди, Илья чуть сзади.

Прикрытое в течение всего дня дымкой солнце сползло на край неба, и стало совсем тоскливо. Мороз усилился. Роман трясся под своим тонким свитером и пальто. Ноги замерзли. «На хрен я вообще поехал? – с какой-то детской обидой неизвестно на кого думал он. – Что хотел увидеть? Творческая командировка, блин!»

И в который раз за этот длинный день вспомнился родной городишко, побольше, конечно, Чухломы, но тоже райцентр, тоже вдалеке от железной дороги. В нем Роман жил до призыва в армию безвыездно, томясь и мечтая вырваться, посмотреть страну, на самолете полетать, проехать на поезде сначала до западного края, потом до восточного. Но не получалось – денег все время не хватало, считали, как говорится, каждую копейку.

В шестнадцать-семнадцать лет он уже ненавидел свой городок. Ненавидел, но и изучил до последнего переулка; из тридцати тысяч жителей, казалось, всех перевидал на улицах, сотни характеров невольно узнал. Ну, может, не характеров, но уж типажей – точно. И потом этот запас он использовал, когда занялся литературой. Хватило лет на пятнадцать. О Москве писать не получалось – Роман ее не понимал, да и не стремился понять. Скорее боялся. Знал несколько мест – общежитие Литературного института и его окрестности, сам институт, Коломенское, где сейчас жил, Цветной бульвар, где работал, – а остальная территория опасна, враждебна… Нет, были у него несколько вещей о Москве, но написанных за неимением другого материала. А поездки в Германию, Париж, в Сергиев Посад, Верею, Можайск, даже на родину (иногда проводил там отпуск) почти ничего в душе не оставляли. В лучшем случае – статью удавалось написать в газету. Нет, про поездку в Можайск нафантазировал яркую повесть, но это оказалось исключением…

«Что хотел увидеть-то?» – все пытал теперь себя Роман, хрустя и хрустя снегом, глядя влажными от слез (ветерок ледяной потягивал с озера) глазами на жидкие огоньки Чухломы. Очень быстро, как-то неправдоподобно быстро темнело.

«Да просто дома надоело, вот и рванул. И нечего за литературу прятаться. Новые пейзажи, видите ли, новые люди. Чухломчаночку потрогать, хм!»

Дохрустели наконец до трассы.

– Ром, погоди, – стал нагонять Илья. – Давай вон под елочками посидим.

Справа от трассы был маленький лесок – две высокие ели, десяток пониже. Как семья: мать с отцом и дети…

Роман взбеленился:

– Ты с ума сошел! Я окочурюсь сейчас… До гостиницы…

– А мы выпьем – и согреемся. У меня с собой. Выпьем, посидим пять минут буквально.

Спорить сил не было. Свернули, по глубокому снегу вошли в лесок. Илья достал из бокового кармашка рюкзака фонарик, включил.

Лапы елей опускались почти до земли. У высоких, правда, оставался зазор с полметра. Туда Илья и нырнул, через несколько секунд позвал таинственно:

– Забирайся, Ром. Кла-ассно!

Роман забрался. Стоять под лапами было невозможно, только сидеть на корточках. Хорошо, что снег под кроной отсутствовал – лишь сухая хвоя, как коврик.

Илья приставил фонарик к толстому стволу – «это у нас будет костер», – стал расстегивать рюкзак. Вынул бутылку водки, пакет с какой-то закуской, спальные коврики.

– Сверни и подложи под себя, – подал один Роману. – Эх-х! – обнаружил в рюкзаке фотоаппарат. – А фотать-то забыл совсем!

– И хорошо. Когда снимаешь, живые впечатления стираются.

– Да?

– Да, я замечал. Или фотографируешь, или на камеру снимаешь – как бы им доверяешься. И потом начинаешь вспоминать, а все блеклое – все как бы в фотки, в записи ушло. И с прозой так же…

– А, с этим я согласен, – перебил Илья. – В прозу жизнь перетекает мощно. Иногда жалко даже.

– Значит, – сам не понял, пошутил или нет Роман, – проза хорошая.

Илья налил в помятые стаканчики водки, развязал пакетик с закуской.

– Ну, – выдохнул, – за все хорошее.

Выпили. Водка была холодная, упала в желудок и стала там медленно согреваться; даже закусывать не хотелось.

– Уютно здесь, да? – огляделся Илья. – Как в шалаше. И теплее.