Текст книги "Потомок Геракла"

Обычно во время боя каждый из гоплитов занимал около метра по фронту, частично прикрывая своим щитом соседа слева. Сам же он в свою очередь был прикрыт краем щита стоявшего справа от него. Из подобного построения напрашивался вывод, что наиболее уязвимым был его правый фланг. Именно тут для усиления боеспособности и подъёма боевого духа часто находились военачальники и лучшие воины.

Разумеется, фаланга, состоящая из десятков тысяч человек, не могла на поле боя действовать как одно единое целое. Для улучшения маневренности и удобства управления её делили на сегменты – таксисы, подразделения различной численности (от 200-3000 до 3000 человек). В свою очередь таксисы делились на «эномотии» – отряды по двадцать пять гоплитов. Они строились в три шеренги по восемь воинов.

За правильностью строя «эномотии» на поле сражения и правильностью выполнения манёвров следил её командир. За синхронные движения во время наступления, атаки, разворота и прочих манёвров отвечали флейтисты. Их музыка координировала ритмичные движения гоплитов.

По давно сложившейся традиции битву начинали лёгкие пехотинцы. Они расчищали путь своей фаланге, обстреливая камнями, стрелами и дротиками фалангу противника, нарушая её строй. Если обе стороны имели конницу, то вслед за лёгкой пехотой или одномоментно с ней в противоборство вступали всадники.

Исход любого сражения греческих полисов всегда решала схватка двух фаланг. Тут особая надежда возлагалась на самых отборных воинов, что стояли на крайнем правом крае фаланги. Исход битвы в те времена также определяли правильно избранная позиция, верная глубина и ширина построения фаланги, боевой настрой и воодушевление бойцов.

Греки редко прибегали к яростному рукопашному бою, для которого фаланге требовалось распасться. Как правило, конечный итог сражения решали первые минуты столкновения двух фаланг. Если один из противников в этот момент пятился, ломал строй, своим видом и действиями показывал, что дрогнул или растерян, его ожидало поражение.

IV

Тяжёлая пехота являлась главной ударной силой всех без исключения греческих полисов. Именно на боевые качества гоплитов и делали свою главную ставку греческие стратеги. Гоплиты второй половины в ту эпоху условно делились на три категории: гоплитов-профессионалов, гоплитов-ополченцев и гоплитов-наёмников.

Профессионалы сделали своим главным ремеслом военное дело. Они целенаправленно готовились к боям и походам, учились владеть оружием, обучались основам тактики, тренировали выносливость, совершенствовались физически.

Одним словом, гоплит-профессионал был образцом древнегреческого солдата и офицера, защищавшего при помощи оружия независимость, его внешние и внутренние политические интересы.

Ополченцы в повседневной жизни могли быть кем угодно: ремесленниками, гончарами, виноделами, кузнецами, ораторами, политическими деятелями, людьми искусства.

Во время войны они вставали на защиту своего полиса, вооружаясь, как правило, за свой счёт. Наемников чаще всего вербовали из числа переселенцев. Они сражались за определенную плату, а их боевые и морально-волевые качества напрямую зависели от полноты и своевременности выплат.

Гоплитами становились свободные граждане греческих полисов, имевших право голоса и участия в политической жизни своего полиса. Вооружение, экипировка и снаряжение гоплита стоили весьма дорого. Кроме того, каждый уважающий себя воин-профессионал имел при себе помощника, слугу или раба.

Слуги или рабы занимались чисткой, починкой и уходом за доспехами и оружием, а во время похода нёс часть экипировки на себе. Купить качественный комплект вооружения для гоплита и содержать при себе слугу-оруженосца могли только обеспеченные граждане.

Военная служба для совершеннолетних мужчин-греков, составлявших основу граждан полиса, была почётной обязанностью. Фаланга была своего рода элитой армии античной Греции, сражаться в её рядах было весьма престижно. Те граждане, что не могли себе позволить снаряжение гоплита, вынуждены были нести службу в лёгкой пехоте – «пельтастии».

Гоплиты имели бронзовый панцирь, шлем, кованный щит, меч, латы для защиты ног (поножи) и рук (наручи), копьё. Иногда гоплиты брали в бой два копья, одно из которых метали по приближающемуся противнику.

Вес боевого греческого копья составлял до полутора килограммов, а длина колебалась от двух до двух с половиной метров. Древко имело два колющих конца: собственно острие и подток (металлический штырь) на противоположной стороне.

Если копьё ломалось во время боя, то обломок с подтоком становился укороченным его вариантом. Мечи у эллинов были двух разновидностей: железные, листовидной формы, длинной до полуметра, и изогнутые «кописы» (похожие на турецкие ятаганы).

Главной составляющей частью экипировки гоплита всегда был щит. Классический («аргивский») щит имел круглую форму и был оснащён удобной перевязью для предплечья.

Изготавливался он из самых твёрдых пород дерева, сверху обшивался многократно просоленной бычьей кожей. В центре и вдоль кромки щит закреплялся кованой бронзой. «Аргивский» щит был до восьмидесяти сантиметров в диаметре и до пяти сантиметров толщиной.

Бронзовые цельные щиты имелись лишь у самых знатных (богатых) воинов и командиров, а также у самых сильных. Чтобы удержать на весу такой бронзовый щит весом в несколько килограмм требовалось приложить немало усилий.

Вообще в античной Греции щит был своеобразным символом гражданской принадлежности воина к своему полису. По давней традиции в греческих семьях щит предавался от отца к сыну, а дома он всегда висел на самом почетном месте над очагом.

Доспехи гоплитов отличались своим разнообразием. Наиболее часто использовались бронзовые панцири, состоящие из двух половин – грудной и спинной, соединённых между собой штифтами. Знатные граждане заказывали себе бронзовые «атлетические» панцири, повторявшие контуры тела.

Греки победнее использовали льняные доспехи, заимствованные из Египта. Для их изготовления особо прочную ткань склеивали в десятки слоёв специальным раствором. Средний класс вооружался комбинированными латами – к льняному доспеху приделывались бронзовые пластины.

Шлемы гоплитов были трёх видов. «Иллирийский» имел коническую форму, а «коринфский» защищал всю голову и лицо, при этом для глаз и рта делались специальные прорези. «Фригийский» шлем снабжался козырьком над глазами и ушами. В качестве подшлемника использовали бычью кожу, войлок, пробковое дерево, спрессованную солому, собственные волосы, заплетённые специальным узлом.

V

Одержимость Филиппа освоить ремесло фиванского гоплита вызывала непонимание, недоумение и даже тайное порицание среди его земляков-заложников. За исключением македонского царевича все прочие македонцы, вынуждено находившиеся в Фивах, держались подчёркнуто обособлено.

Македонцы с трудом пересиливали себя, чтобы соблюдать заранее оговоренные условия своего пребывания в статусе гарантов соблюдения договора между царём Александром и Беотийским союзом. Все македонцы, кроме Филиппа, не проявляли к эллинской культуре, обычаям и образу жизни никакого интереса, принципиально не обучаясь греческому языку.

– Зачем, ты, Филипп, уподобляешься фиванским новобранцам и стареющим ветеранам – этим позорным мужеложцам? – не выдержал однажды Неоптолем – младший сын Аэропа, одного из наиболее знатных верховных вождей Линкестиды. – Зачем ты облачаешься в доспехи греков и сражаешься изо дня в день, стоя плечом к плечу с фиванцами!?

– Ни один грек не сравнится своей доблестью, отвагой и мужеством с истинным македонцем! – горячо поддержал брата Геромен.

– Вы правы в том, что македонские бойцы мужественны, отважны и без раздумий отдадут свою жизнь за родину и царя, – примирительно отозвался Филипп, уверено прибавив. – Но одним лишь мужеством, только лишь отвагой и бесстрашием невозможно выиграть все битвы и большие войны! Армия македонская не умеет сражаться образцовым строем, как греки! Воины македонские, кроме царской илы и агемы, не имеют надёжных доспехов, как гоплиты греческие!

– Зато конница македонская многочисленная и неудержимая в атаке! – не унимался Неоптолем.

– Верно, но мы не умеем использовать кавалерию нашу эффективно и сокрушительно, – Филипп сохранял спокойствие и выдержку, ощущая важность и силу своей правоты.

– Так ты решил воинскую школу славы и мужества пройти у фиванцев, а не сражаясь в первых рядах армии македонской!? – возмутился Геромен.

– Сражаться я буду только под началом брата моего Александра и его полководцев, – Филипп пригвоздил дерзкого собеседника суровым и угрожающим взглядом, – и сражаться буду лучше вас и пешим, и конным. Пока вы с обиженными физиономиями валяетесь в тенистых виноградниках и оливковых рощах, а не только обучаюсь воинскому ремеслу, но и изучаю изнутри военный механизм нашего будущего противника.

– Как это?… – несколько поуспокоился Неоптолем.

– Греческие полисы, возглавляемые Афинами и Спартой, в трудной и длительной борьбе одолели Персию, – терпеливо и обстоятельно принялся за объяснение своей точки зрения царевич. – Затем в очном противостоянии Афин и Спарты, столь же многолетнем и невероятно изнуряющем, вверх одержали лакедемоняне. И вот в ещё не завершившейся войне Спарты и Беотийского союза лакедемоняне терпят поражение за поражением. На день сегодняшний беотийцы и фиванцы – самые опытные и профессиональные воины во всей Элладе. Вот почему я обучаюсь у них азам воинской науки.

– Так бы сразу и сказал, – воинственность Геромена тоже угасла после вспышки патриотического гнева.

– Помяните слово моё, – Филипп добродушно обнял вспыльчивых братьев, – однажды Македония выйдет на главные роли, потеснив высокомерных эллинов с пьедестала. Вот тогда Афины, Спарты и Беотийский союз захотят низвергнуть нас, но мы – отважные, мужественные и бесстрашные македонцы побьём греков при помощи их знаний и умений!

Когда Филипп удалился, Неоптолем бросил ему вслед негодующий и почти презрительный взгляд, спросив брата:

– Как ты думаешь, царь Александр позволит своему младшему братцу изменить славное воинство македонское на греческий лад?

– Этого ещё недоставало! – воскликнул Геромен. – Никогда наш царь не примет греческие нравы и обычаи! Если Филипп так хочет, то пусть с утра до вечера муштрует себя наравне с беотийскими новобранцами. Если когда-нибудь Филиппу судьба доверит высокие должности или станет вопрос о его праве на трон македонский, мы непременно напомним всем о недостойной дружбе царевича с греками и о всех его делах фиванских!

Глава IV. Перевоспитание закоренелого варвара.

I

– А вам не кажется, благородные друзья мои, что этого младшего отпрыска почившего царя Аминты вполне возможно использовать на благо интересов Беотии и её величия? – именно с таким неожиданным вопросом беотарх Клеад, обратился к своим сотрапезникам, увлеченным поглощением изысканных блюд и самых дорогих сортов вин.

Ужин знатных фиванских аристократов проходил на просторной и тенистой террасе при лучах заходящего солнца. Клеад в отличии от своих товарищей не стал переедать, а, слегка разомлев от критского вина, наблюдал издали за вечерними занятиями фиванских новобранцев.

Среди юношей, только-только начинавших обучение воинскому ремеслу, и их наставников удивленный Клеад заметил Филиппа. Македонский заложник с особым усердием, настойчивостью и прилежанием тренировался, постигая нелёгкие навыки обращения с мечом и щитом.

Филипп не обращал никакого внимания на недоуменные взоры фиванских ровесников и их откровенные усмешки с оттенком презрения. С какой-то внутренней одержимостью, а порой и вырывавшимся наружу неистовством, царевич обучался основам ближнего боя пехотинцев. Внимая только словам и командам опытных фиванских ветеранов-наставников.

– Чем же этот неоперившийся заложник может помочь могущественным Фивам? – удивлённо заморгал стратег Лакрат, прерывая процесс поедания мяса жареного перепела. – Филипп – самый младший из братьев нынешнего царя македонского Александра. Раз Филиппа сослали к нам заложником, значит, у себя на родине он не представляет никакой ценности. Македонский трон наследуется от отца к старшему сыну, а от него – к старшему внуку. У Филиппа нет никаких шансов занять престол. Зачем же он нам в таком случае?

– Он – брат царя македонского, пусть и младший, – сосредоточено погладил свою густую бороду Клеад. – Это при дедах наших и прадедах Македония была захолустной варварской окраиной. Ныне год за годом цари македонские все чаще и чаще оказывают весьма заметное влияние на дела не только соседних с ней варварских народов, но и на государства греческие! Если бы союз Беотийский не вступился за Александра Ферского, то македонцы, несомненно, отняли у фессалийцев Кранон и Лариссу.

– Если я верно понял тебя, то ты хочешь приручить Филиппа, сделав его союзником своим и соратником верным, дабы в будущем через него влиять на македонского царя Александра? – хитро прищурился Паммен. Военачальником он был весьма посредственным, а вот мастером закулисных интриг – весьма отменным.

– Верно! Именно это я и имел ввиду! – с воодушевлением воскликнул Клеад.

– Как же ты вознамерился приручить этого нелюдимого зверёныша? – Лакрат закончил обгладывать перепелиное крылышко и теперь, окончательно объевшись, был готов с большим удовольствием к дискуссии на любую тему. – Его интересуют только военные тренировки, скачки и спортивные занятия! Вот Эпаминонду или Пелопиду запросто удалось бы привлечь македонского варвара на нашу сторону. Однако наши прославленные полководцы слишком благородны и кристально честны, чтобы согласиться принять участие в нашей затее!

– Мы вполне обойдёмся без Эпаминонда и Пелопида! – весело подмигнул своим друзьям беотарх. – Македонские заложники пробуду в Фивах, как минимум, ещё пару лет. За такой срок даже самые свирепые дикие хищники усмиряют свой бешеный нрав и привыкают к клетке!

– Что конкретно ты предлагаешь? – поинтересовался Лакрат.

– Будем постепенно приобщать Филиппа к привычному нам образу жизни! Если ему нравится обучение военному искусству, то пусть учится без помех! Будем оказывать юноше всяческую поддержку и помощь в его тренировках. Он, безусловно, оценит это! – по той степени убедительности и последовательности, с которой говорил Клеад, было заметно, что излагаемый им план давно уже созрел в его голове.

– Этого явно недостаточно! – поморщился Паммен.

– Филипп любит войну и всё, что с ней связано. Он также уважает Пелопида и Эпаминонда, – возбуждёно развивал свои мысли коварный беотарх. – Значит, нужно почаще приглашать македонца на симпосии, где собираются знатные стратеги и военачальники. На родине Филиппу не дозволяли пить вина, находиться среди пирующих аристократов и знатных мужей, ему также вряд ли довелось отведать плотских наслаждений! Мы исправим эти упущения, покажем юноше сколь разнообразны, чарующе, заманчивы и привлекательны услады взрослой жизни. Познакомим его с самыми прекрасными и нежными мальчиками…

– Даже не старайся, любезный друг мой! – с огорчением покачал головой Паммен, – Филипп категорически отвергает и гневно порицает подобные связи! Для начала ему лучше подыскать опытную соблазнительницу, пусть пробудит в нём мужские инстинкты.

– Будет ему и порнаи⁴¹, и блудницы искусные, найдём, если потребуется и опытную гетеру⁴²! – торжествующе подмигнул своим сотрапезникам Клеад. – Придёт время, и мы приобщим нашего несговорчивого варвара к наслаждению, что получают опытные мужи обучая взрослой жизни сладострастных и невинных отроков!

– В таком случае, друзья мои верные и досточтимые, осушим же чаши свои, что наполнены прекрасным и терпким пелопонесским вином, дабы выпить за осуществление наших намерений, направленных на благо и процветание могущественных Фив! – радостный Паммен, сияя самодовольной ухмылкой, без запинки произнёс столь длинный и витиеватый тост под бурное одобрение своих соратников-заговорщиков.

II

План, предложенный Клеадом, дал свои первые заметные плоды довольно быстро, но совсем не в том направлении, к которому стремился фиванский аристократ. Из всего обширного списка соблазнов, которыми беотарх собирался искушать высокородного заложника, Филипп первым делом оценил и полюбил вино.

Употреблять хмельные напитки македонскому мужчине дозволялось лишь на пирах по случаю побед и удачных охот, на поминальных тризнах или свадебных торжествах. Пить вино за завтраком, обедом и ужином ежедневно, да ещё и в больших количествах, у македонцев считалось дурным тоном.

На родине Филиппу лишь пару раз доводилось пробовать вино во время поминальных трапез, посвящённых памяти своего скончавшегося отца. Слишком кислое, излишне крепкое и терпкое до оскомины вино тогда совсем не понравилось младшему сыну Аминты.

Македонцы слыли отличными охотниками и коневодами, умелыми лесорубами и плотниками, хорошими пастухами и животноводами. А вот знатными виноделами Македония никогда не славилась. В южных провинциях царства погода и климат вполне позволяли выращивать и возделывать виноградники, но лишь избранные македонцы профессионально занимались виноделием.

Местное фиванское вино с первого же глотка понравилось Филиппу. Приятный аромат и вкус, приятное разливающееся по телу тепло, расслабление утомлённых физическим трудом мышц, снятие напряжения и повышенное настроение – все эти и другие позитивные воздействия винного напитка царевич оценил по достоинству.

Филипп, следуя примеру греков, очень быстро перенял от них привычку употреблять разбавленное вино во время приёма пищи. По прошествии нескольких месяцев македонский царевич уже довольно неплохо разбирался в сортах вин, их крепости и выдержке. Филипп не только стал большим ценителем «нектара Диониса» и опытным дегустатором хмельных напитков, он подробно ознакомился с методикой сбора винограда и изготовления из него различных сортов вина и винных напитков.

Ещё одним неожиданным пристрастием Филиппа стала стремительно пробудившаяся в нём тяга к сексуальным утехам. Поскольку свой пояс совершеннолетнего и полноправного мужчины царевич заполучил во время похода, он не успел ещё познать близость с женщинами.

Стараясь заслужить расположение Филиппа, ловкий интриган Клеад стал активным сводником и поставщиком продажных соблазнительниц и опытных жриц любви для царевича.

Вкусив однажды прелести плотских наслаждений, что дарили за весьма умеренную плату профессиональные проститутки, Филипп очень быстро и с большой охотой втянулся в подробное изучение неизвестного, неизведанного и столь разнообразного мира телесных услад.

– Помни, мой юный друг, что порная – это вещь, за пользование которой ты платишь, – Клеад охотно давал подробные циничные наставления Филиппу, вступающему в полноценную взрослую жизнь истинного эллина. – Продажные девки должны услаждать твоё тело всеми доступными способами. Делай с ними всё, что пожелаешь, только не причиняй телесных увечий, а то придётся платить штраф хозяину за порчу товара! Используй свою фантазию и все анатомические особенности женского тела, чтобы получить максимум удовольствий!

Филипп охотно внимал подобным советам и поучениям своих фиванских покровителей, чтобы потом сполна на практике реализовывать сексуальные теоретические познания, полученные от более опытных товарищей.

Филипп настолько пристрастился к ежедневным «свиданиям» с девицами лёгкого поведения и уличными проститутками, что зачастую пропускал боевые тренировки и атлетические занятия.

На удовлетворение своих всевозрастающих плотских желаний Филипп тратил не только массу свободного времени, но и почти все свои скудные сбережения, получаемые изредка из Македонии.

Если к вину и сексуальным утехам Филипп проявил неожиданный и повышенный интерес, то по остальным пунктам «списка соблазнов и искушений» положительной динамики практически не отмечалось. Царственный варвар по-прежнему большую часть своего времени проводил на тренировках «Священного отряда», стадионе, гимнастических и атлетических площадках.

Македонский царевич всё также оставался равнодушным к музыкальным и поэтическим состязаниям, философским диспутам и конкурсам ораторского мастерства. По мнению Филиппа зрелому мужу не пристало дни напролёт заниматься болтовней на публике или обсуждать за бесконечными трапезами столь ненужные и неприменимые на практике понятия как философия или поэзия.

С нескрываемым пренебрежением и даже презрением Филипп относился к музыкантам и актёрам. Он не понимал, как взрослый мужчина вместо того, чтобы готовиться к воинской службе, заниматься охотой или, на худой конец, ремеслом или своим хозяйством, всё своё время посвящает игре на флейте, кифаре или арфе.

Не меньшее осуждение у Филиппа вызывали фиванцы, променявшие уникальную и столь почётную возможность – служить в рядах «Священного отряда» на профессию актёра. Царевич недоумевал, зачем зрелые мужи скачут по сцене в нелепых одеяниях и масках, разыгрывая тоскливые представления о делах давно минувших дней или скучные сценки греческого бытия.

Клеад и Паммен заметили, что Филипп интересуется родословной своего легендарного предка – Геракла, а также охотно внимает историям, связанным с войнами, походами, осадами и героями Эллады. Приняв эти увлечения к сведению, хитрые искусители стали водить Филиппа на постановку исторических и эпических пьес.

Эта тактика вскоре сработала. Царевич переменил своё предвзятое и негативное мнение в отношении театра. Филиппу понравились трагедии, повествовавшие о самых драматических эпизодах греко-персидских войн, жизни и подвигах Геракла, Персея и аргонавтов. На эти постановки македонский юноша ходил несколько раз, чем заслужил очередную волну тихого осуждения и порицания со стороны своих земляков-заложников.

Симпосии Филипп посещал редко. Сборища аристократов, вальяжно валявшихся на ложах, поглощавших непомерные объёмы всевозможных кушаний и осушавших внушительные ёмкости с вином, не вызывали интереса у македонского царевича.

Многие темы застольных бесед, что вели завсегдатаи симпосиев, навевали на Филиппа откровенную скуку, а зачастую и дремоту. Слушать повествования полководцев и заслуженных ветеранов о знаменитых войнах и битвах Филипп был готов часами, а вот участвовать в бытовых пересудах и обмене сплетнями он не любил.

Особенное недовольство и отторжение у царевича вызывали слишком свободные, а порой и откровенно распущенные, нравы, что царили на симпосиях. Многие симпосиасты – участники застолий приходили на светский раут со своими возлюбленными, занимая вместе одно ложе на двоих.

По мере того, как амфоры с изысканными сортами вин опустошались гостями и хозяевами, поведение многих симпосиастов становилось непристойным, а иногда и развратно-отвратным.

Некоторые сотрапезники уединялись в отдельных комнатах, кто-то выходил для своих непотребных утех на свежий воздух. Однако нашлись и такие, что лобызались и домогались до своих любовников прямо на публике.

Наиболее развязанные гости, находясь в изрядном подпитии и напрочь лишенные стыда, безо всякого стеснения начинали домогаться до слуг и рабов, что обслуживали симпосии, заваливали на ложе юных флейтистов и хористов. Рабыни, проститутки и гетеры пользовались куда меньшим спросом у знатных мужей фиванских.

Самые невоздержанные и развратные симпосиасты удовлетворяли свою гнусную похоть на виду у сотрапезников под их одобрительные выкрики, пошлые шутки или комментарии. Нередко разгоряченные винными возлияниями и своей развращенной фантазией сотрапезники устраивали разнузданные оргии.

Подобное времяпровождение категорически не устраивало Филиппа, поэтому, как только симпосии превращались в непристойные попойки и непотребные публичные извращения, македонский царевич поспешно покидал развратное застолье.

Паммен и Лакрат в таких случаях лишь обречёно пожимали плечами и досадливо усмехались, видом своим и жестами намекая на то, что упёртому ханже Филиппу никогда и никому не удастся привить истинно греческий стиль жизни и одобрения общепринятых цивилизованным эллинским обществом способов радоваться и получать удовольствия.

Клеад же раз за разом просил своих товарищей не торопиться со столь категоричными выводами. «Самый покладистый и послушный узде рысак нередко в прошлом оказывался непокорным и норовистым жеребцом, что старался сбросить с себя наездника», – повторял одну и ту же мудрость терпеливый в достижении своих целей беотарх.

III

Эпаминонд также никогда не участвовал в постыдных оргиях и затяжных пирушках с чрезмерными хмельными возлияниями. Прославленный военачальник вообще не приветствовал и открыто порицал чревоугодие, пристрастие к вину, а также публичный разврат и потакание собственной низменной похоти.

И хотя Эпаминонд находился в открытой интимной связи с молодым воином по имени Кафисодор, македонский царевич испытывал глубокое уважение к фиванскому полководцу.

По глубокому убеждению Филиппа именно Эпаминонд (за исключением его сексуального влечения к юношам и мужчинам) являл собой образец настоящего военачальника и политического лидера.

Из рассказов Пелопида и Паммена македонский царевич знал достаточно много о жизни Эпаминонда. Полководец происходил из знатного фиванского рода, а потому мог вести безбедную и комфортную жизнь, посвятив свой досуг политике или торговле. Получив достойное образование, Эпаминонд мог даже сделаться олигархом, но юноша предпочёл посвятить себя воинскому ремеслу.

С ранних лет он носил скромные одеяния, был неприхотлив в еде и жилище, вёл аскетический образ жизни. Эпаминонд предпочитал чтение научных трактатов или уединенную философскую беседу шумному застолью или участию в многолюдном хмельном празднестве.

Никогда не кичился Эпаминонд своими выдающимися заслугами перед отечеством, не носил золотого или лаврового венка, не выставлял на показ свои многочисленные шрамы и рубцы. Не пользовался он и по заслугам дарованным ему правом пожизненного содержания за счёт фиванской казны.

Несмотря на тягу к философии и искусству, а также на флегматичный темперамент и пацифистские черты характера, Эпаминонд ежедневно много часов посвящал военным тренировкам и атлетическим упражнениям. В свои сорок два года он по силе, выносливости и степени боевой выучки намного превосходил самых лучших воинов, что были в два раза моложе его.

И хотя Филипп относился к Кафисодору с внутренним пренебрежением и порицанием, однажды они разговорились. Темой разговора двух сверстников, принадлежавшим к разным народам и социальным группам, стал Эпаминонд.

– Я знаю, что ты недолюбливаешь нас – эллинов, но наставника моего ценишь выше всех и относишься к нему с подобающим уважением, – поделился своими наблюдениями и мыслями Кафисодор.

– Слова твои содержат истинную правду, – нехотя признался Филипп, – я не могу забыть того, что являюсь заложником, как и соотечественники мои. По этой причине признать себя полноправным другом фиванцев я не могу при всём желании. Лишь двух эллинов я, не кривя душой и не принуждая сердце, могу назвать товарищами своими – Пелопида и Эпаминонда.

– Я безмерно рад этому! – обрадовано заулыбался Кафисодор. Тут он восторженно закатил глаза и мечтательно произнёс: – Ведь они и мои кумиры! Хотел бы и познать столь чистую и благородную настоящую мужскую дружбу, каковая возникла между моим наставником и Пелопидом!

– Что ты имеешь ввиду? – настороженно спросил Филипп, предполагая, что речь пойдёт о сугубо личных отношениях двух военачальников.

– Двадцать два года назад между беотийцами и жителями Мантинеи⁴³ шла война, – вдохновлёно принялся рассказывать Кафисодор. – В решающей битве, что произошла в самом сердце Пелопоннеса, в самых первых рядах сражались Пелопид и Эпаминонд. Пелопид был тяжело ранен и внешне походил на убитого. Мантинейцы яростно теснили фиванский строй по всем направлениям. Некоторые беотийские воины стали отступать, считая сражении проигранным. Мужественный и неустрашимый Эпаминонд не отошёл ни на шаг от истекающего кровью Пелопида, прикрывая его своим щитом во время яростных натисков врага! «Нет тяжелее позора и более горького бесчестия, чем бросить павших товарищей на поле боя!» – так объяснил свой поступок Эпаминонд. Какова же была радость его и других беотийских воинов, когда выяснилось, что Пелопид жив, несмотря на тяжелейшие ранения, им полученные! Между прочим, Эпаминонд и сам получил несколько серьёзных и глубоких ран.

– И с тех пор они… – начало фразы неожиданно вырвалась у Филиппа непроизвольно, но произнести её окончание – «стали любовниками» он так и не смог, густо залившись краской неловкого смущения.

– Да, с того самого момента Эпаминонд и Пелопид стали самыми верными и преданными боевыми товарищами и побратимами! – взор Кафисодора увлажнился от переизбытка нахлынувших чувств. – Вскоре дружба их наполнилась настоящей любовью, на которую только могут быть способны бескорыстные, благородные и чистые духом мужчины!

– Ну, а почему же они расстались? – с оттенком потаенной брезгливой насмешки осведомился Филипп.

– Они слишком разные, – с искренним сожалением ответил фиванский юноша, не замечая сарказма своего собеседника, – Пелопид всегда жил исключительно войной, а Эпаминонд брался за оружие только в самом крайнем случае. Мой наставник походам предпочитает уединённое чтение философских сочинений и трудов по истории, а упражнения с мечом и копьём Эпаминонд с удовольствием заменяет музыкой. Ты бы слышал, как он мелодично и душевно играет на флейте и кифаре!

Филипп искоса бросал на восторженного юнца внимательные и изучающие взгляды. Царевич нехотя признал, что Кафисодор на самом деле искренне и всецело не только привязан к Эпаминонду, но и испытывает к нему глубокие нежные чувства. И всё-таки эта привязанность и порочная интимная связь никак не укладывались в представлениях Филиппа.

– Ну, а как же вы с ним… сошлись?

– Моя мать умерла три года назад во время пожара, – печально вздохнул Кафисодор. – Отец занимался морской торговлей, но однажды он и его товарищи ушли в море и не вернулись, а старшие братья мои погибли в достопамятной битве при Левктрах… Я остался полным сиротой, и благородный Эпаминонд взял опеку надо мной. Не он склонил меня к сожительству, а сам я добровольно предложил ему себя в качестве эроменоса, поскольку полюбил Эпаминонда всем сердцем!

– А у Эпаминонда разве никогда не было семьи? – Филипп поспешил поскорее перевести разговор на другую тему, поскольку излишне доверчивый юноша был готов поделиться со случайным собеседником самыми интимными подробностями своих интимных взаимоотношений со взрослым мужчиной.