Текст книги "Потомок Геракла"

– Нет никогда! – категорически покачал кудрявой головой Кафисодор, с неуместным пафосом процитировав изречение своего наставника. – Семья слишком привязывает воина и полководца к домашнему очагу, делает его зависимым, награждая заботами по содержанию хозяйства и воспитанию потомства! Эпаминонд ни разу не запятнал себя плотской связью с женщиной. Настоящий воин должен быть превыше своих похотливых желаний, связанных со стремлением овладеть женщиной. Настоящая любовь и дружба возможна только между мужчинами!

– А как же дети? – Филипп продолжал своими каверзными вопросами подвергать проверке на прочность теорию единственно «правильной» сугубо мужской любви, горячим приверженцем которой являлся Кафисодор. – Каждому зрелому мужу необходимы наследники и преемники, а государству – воины. От связи двух мужчин дети никогда не появятся!

– Воспроизведение детей на свет – это главный и единственный удел женщин! – надменно и пренебрежительно заявил Кафисодор, с гордостью добавив. – Когда у Эпаминонда порочные обыватели спросили, почему он до сих пор бездетен, мой наставник ответил образно, поэтично и обезоруживающе. Эпаминонд сказал, что свою самую известную победу, одержанную при Левктрах, он считает самой прекрасной собственной дочерью!

Филипп не стал разубеждать Кафисодора и навязывать ему привычные и вполне доходчивые понятия взаимоотношений полов, существовавших в родной Македонии. В конце концов, каждый взрослый муж – и эллин, и грек волен сам делать выбор с кем ему создавать семью или делить ложе.

Если бы не связь Кафисодора с Эпаминондом, вполне возможно, что Филипп подружился бы с фиванским юношей, который точно также как и македонский царевич грезил героическими подвигами и свершениями на поле брани.

В дальнейшем Филипп поддерживал приятельские отношения с Кафисодором, строго соблюдая необходимую межличностную дистанцию. Македонец даже немного завидовал фиванскому сверстнику, поскольку того, несмотря на его молодость официально объявили первым кандидатом на вступление в ряды «Священного отряда».

Глава V. Закалка выдержки и воли.

I

Очередное свидание Аполлофана и Эвридики практически ничем не отличалось от предыдущих подобных визитов. Главный надсмотрщик вдовствующей царицы бесцеремонно сгребал узницу в охапку своими мускулистыми руками, разворачивал к себе спиной, грубо толкая её головой в холодную каменную стену.

Столь же резко и грубо Аполлофан, дрожа всем телом от возбуждения и нетерпения, задирал подол платья Эвридики, приступая к торопливому и примитивному насыщению своей низменной похоти. Вместо прелюдии надзиратель иногда «одаривал» женщину несколькими увесистыми и крайне болезненными шлепками своих широких и мозолистых ладоней.

Не обращая никакого внимания на протесты, возмущения, сопротивление и крики своей жертвы, Аполлофан, подобно утратившей над собой контроль горилле, овладевал узницей. Несмотря на своё атлетическое телосложение, главный надсмотрщик любовником был весьма посредственным.

Он быстро завершал своё низменное дело, сопровождая пик своей похотливой вспышки утробным звериным рычанием, оставляя на теле царицы синяки и царапины своими узловатыми пальцами. Стремительно насытив свою похоть, Аполлофан презрительно отталкивал Эвридику как вещь, утратившую свою недавнюю надобность.

Вдове Аминты в такие минуты требовалось неимоверное усилие воли, чтобы сдержать в себе клокочущую вспышку дикой ярости, ненависти, гнева, жесточайшей обиды по отношению к своему насильнику.

Аполлофана она ненавидела каждой частичкой своего тела, что подвергалось почти ежедневно примитивным и грубым домогательствам со стороны отвратного мужлана. Надзиратель вызывал у Эвридики крайнюю степень физического отвращения.

Его вечно немытое тело и замасленная одежда, источавшие тошнотворный стойкий запах, его прикосновения и проникновения – всё это и многое другое доводили царицу до приступов дурноты и тошнотворных спазмов.

Однако Эвридике приходилось терпеть эти частые визиты своего мучителя и творимое им насилие над собой. Узнице нечем было оплачивать услуги Аполлофана, а он являлся единственным связующим звеном между нею и Птолемеем Алоритом. Он по-прежнему скрывался где-то в непроходимых лесах, расположенных на границе Фессалии и Боттиеи.

– Итак, я слушаю тебя, моя сладострастная царица, – с издевательским и одновременно торжествующим видом заговорил Аполлофан, – что ты вознамерилась попросить на этот раз?

– Ты должен как можно скорее отправить в царство мёртвых моего сына Александра! – абсолютно ровным и спокойным голосом тихо прошептала Эвридика, приводя в порядок своё одеяния, насколько это было возможно в условиях заключения.

– Да, ты совсем ополоумела тут среди клопов и мышей! – воскликнул Аполлофан. Он схватил левой ладонью царицу за подбородок, пристально заглянув ей в глаза. Убедившись, что она не спятила и не шутит, он угрожающе заговорил уже более сдержанным тоном. – Одно дело отравить твою дочь – несчастную и наивную дурочку, которую все жалели, но никому конкретно она не была нужна. Совершено иное дело – умертвить законного царя! За такое неслыханное и предерзостное злодеяние с меня живьём кожу снимут, а затем заставят есть собственные кишки и печень, предварительно поджарив их на костре!

– Связавшись со мной, ты уже давно встал на путь измены царственному дому Аргеадов! – презрительно усмехнулась Эвридика. – Тебя в любом случае растерзают самой страшной и лютой смертью за насилие, что ты творишь надо мной, а также за послания Алорита, которые регулярно мне доставляешь! За устранение Александра я щедро расплачусь с тобой!

– Интересно, чем же это? – полюбопытствовал Аполлофан, цинично прибавив: – Извини, но при всей значимости твоей персоны, одних лишь плотских утех с тобой будет недостаточно! Дело слишком рискованное и крайне сложное!

– Три таланта⁴⁴ чистого серебра тебя устроят? – с надменным видом осведомилась царица.

– Откуда у тебя такое богатство? – с нескрываемым недоверием и подозрением спросил надзиратель.

– Припрятала в надёжном месте, чтобы использовать при крайней необходимости. Вот она и настала!

– За три таланта я готов отправить в царство вечной ночи несколько Александров, – совершено искренне признался Аполлофан, – но если вздумаешь меня обмануть или хитрить, то очень сильно пожалеешь об этом!

– Мне нет смысла врать тебе или затевать против тебя какую-либо игру, ведь на кону моя судьба и жизнь! – тоже довольно честно заявила Эвридика. – Помимо серебра тебе, согласно прежней нашей договоренности достанется и начальство над всей армией македонской.

– Мне потребуется ещё кое-что от тебя для окончательного и полного расчёта, – гадливо и похотливо осклабился Аполлофан.

– Что ещё!? – с негодованием и ненавистью воскликнула царица. – Ты и так воспользовался моим телом гораздо больше, чем мой покойный муж!

– Во время тайных свиданий с Алоритом вы довольно часто играли в Орфея и Эвридику, – гоготнул главный царский тюремщик, обнажив кривые и жёлтые зубы, – Птолемей довольно натурально изображал музыкантишку Орфея, которого столь страстно почитают греки. А ты, будучи его возлюбленной Эвридикой, весьма талантливо и умело играла на его флейте!

– Ты – подлый, мерзкий и проклятый извращенец! – завизжала Эвридика, забыв про выдержку и осторожность. – Ты подглядывал за мной!

– Конечно, – кивнул Аполлофан, раздув щёки от ощущения собственной важности и могущества, – и за тобой, и за твоими детьми, и вообще за всеми обитателями царского дворца. Таковы мои обязанности, строго блюсти их я поклялся твоему мужу, а потом старшему сыну! Ну, да это дело прошлое. Теперь я буду твоим Орфеем, а ты по первому требованию моему и желанию будешь упражняться игре на моей флейте!

Прежде чем Эвридика успела что-то возразить своему истязателю и возмутиться его очередной неслыханной дерзостью, Аполлофан одним резким движением сбросил с себя кожаные штаны. В следующую секунду его руки грубо и с оттенком садизма схватили царицу за волосы, притяну в её голову прямо к своему паху.

– Начинай же урок музыки, моя ненаглядная царица! – развязано приказал надзиратель своей узнице, – Да, проявляй столько же страсти и изобретательности, как во время ваших игрищ с Алоритом!

Из глаз Эвридики потекли слёзы злости и беспомощного отчаяния. Закрыв глаза, с трудом преодолевая накатывавшие приступы тошноты и брезгливости, царица принялась исполнять все низменные фантазии своего извращенного мучителя.

Ничего! Пусть только мерзавец Аполлофан выполнит обещанное! Вернув себе свободу и прежнее положение, Эвридика сполна рассчитается со своим надсмотрщиком! Она воздаст ему с лихвой за каждую минуту, проведенную в заточении, за каждое моральное и физическое унижение, им причиненное! Уж чего-чего, а ярости жесточайшего возмездия – хладнокровного и изощренного ей не занимать!

II

На исходе лета 368 года до н.э. Филипп получил ужасающую и шокирующую весть. Ничего не предвещало беды, когда Паммен с излишне серьёзным и траурным выражением на лице начал разговор с пугающей фразы.

– Мужайся, Филипп, как истинный потомок Геракла и славного рода Аргеадов, ты должен стойко переносить горестные известия, – глухим голосом заговорил Паммен. – Мужайся, ибо брат твой – царь Александр ещё в прошлом месяце был предательски убит во время свадебных торжеств…

– В прошлом месяце!?… – оглушенный страшной вестью Филипп, автоматически ухватился за одну из фраз собеседника.

– Гонец из Пеллы прибыл только вчера, – вздохнул Паммен, – в Македонии нынче очень неспокойно, потому путь занял гораздо больше времени, чем обычно…

– Как это случилось?…

– На свадебном пиру одного из своих приближенных Александр исполнял ритуальный танец, – принялся излагать печальные подробности Паммен, – прямо в разгар танца подлые убийцы кинжалами оборвали жизнь царя… Руками подлых наймитов руководил Птолемей Алорит, а убийцей оказался один из ближайших доверенных приближенных твоего убиенного брата…

– Мне нужно срочно отправляться в Пеллу! – воскликнул Филипп, вскочив.

– Ни в коем случае! – ухватил за руку царевича Кафисодор. – Птолемей не только убил твоего брата, но вновь взбунтовал знать Боттиеи, Пиерии и Элимии. Пока твой средний брат – Пердикка занимался в Эгах похоронами, Птолемей захватил власть в Пелле, взяв в жёны вдовствующую царицу Эвридику…

– А что же Пердикка!? – отчаяние Филиппа сменилось возмущением. – Как же он допустил всё это и почему не предпринимает ничего, чтобы раздавить змеёныша Алорита!?

– Пердикка с верными ему людьми сейчас находится где-то в горной части Македонии, скорее всего в Линкестиде или Орестиде⁴⁵, – не слишком уверено отозвался Паммен, – вот почему тебе пока нельзя ехать в Македонию. Все пути, туда ведущие, находятся либо под контролем людей Птолемея, либо перекрыты воинами Александра Ферского. Если тебя схватят, то и Алорит, и таг фессалийский без малейших колебаний подвергнут тебя самой мучительной казни!

– Что же мне теперь сидеть, сложа руки, безвольно наблюдая за тем, как презренный и подлый Алорит занимает трон моих предков!? – продолжал метаться и возмущаться Филипп.

– Эпаминонд и я считаем, что покуда твой брат Пердикка не одолеет Птолемея, тебе лучше оставаться в Фивах, – похлопал царевича по плечу Паммен. – Оставайся в моём доме, Филипп, но теперь уже никак заложник, а как почётный гость.

– В любое другое время я почёл бы за великую честь оставаться в твоём доме, – с благодарностью отозвался царевич. – Но сейчас я просто изнываю от внутренней боли, что причиняют мне горестные мысли о несчастиях моей семьи и родины! Я так хочу быть полезен Пердикке и Македонии!

– Твои речи достойны истинного сына Македонии, – вмешался в разговор Эпаминонд, вошедший в дом Паммена пару минут назад, – но если тебя Птолемей или Александр Ферский возьмут в заложники, то это до крайности осложнит положение твоего брата. Если тебе суждено погибнуть, мстя за поруганную честь отца и брата, то сделай это не в какой-нибудь безвестной стычке, а в бою, имеющем решающее значение!

– Как только ситуация переменится к лучшему, тебя и твоих земляков мы не станем задерживать ни на минуту! – пообещал Паммен. – Умение выжидать удобного момента, умение терпеть боль душевную, умение подавлять в себе импульсивные порывы и опасные устремления не менее важны для будущего царя и полководца, чем военная наука!

– О, боги, сколько же мне придётся ожидать!? – обхватил свою голову руками Филипп, задавая риторический вопрос.

– Будем надеяться, что у Пердикки достанет сил, возможности и удачи расправиться с этим чрезмерно ядовитым скорпионом – Птолемеем! – ещё раз дружески с глубоким сочувствием и соучастием похлопал царевича по плечу Паммен.

III

В то же самое время, когда Филипп переполненный отчаянием, жаждой мести и ощущением собственного бессилия искал выход из труднейшей для него ситуации, в царском дворце Пеллы происходили не менее важные события.

После убийства царя Александра верховная власть перешла в руки вдовствующей царицы Эвридики. На правах новоиспеченной правительницы она тут же призвала к себе опального своего любовника Птолемея.

Не успела придворная македонская знать осознать разительность происшедших перемен, как Эвридика ошарашила всех новым шокирующим известием. Едва вернувшись с похорон сына Александра, «безутешная вдова царя Аминты» взяла в свои законные мужья Алорита, сделав его официальным соправителем.

Вот так в одночасье из всеми гонимого, презираемого и преследуемого беглеца с клеймом государственного преступника Птолемей превратился во второго по могуществу и значимости человека в Македонии.

Ещё пару дней назад он, подобно охваченному паническим ужасом кролику, скрывался в дебрях Боттиеи, питаясь дарами леса и ночуя в поваленном стволе старого рассохшегося дуба. Сегодня Алорит почивал на самых дорогих и роскошных простынях в царской спальне на ложе, что некогда принадлежало усопшему царю Аминте.

Алорит до сих пор не мог поверить в то, что он занял место монарха Македонского царства. Он вновь и вновь периодически, особенно после пробуждения ото сна, разглядывал и ощупывал предметы окружавшей его роскоши, чтобы в очередной раз с упоением убедиться в реальности своего высочайшего нынешнего положения.

Гораздо меньше радости, энтузиазма и воодушевления в Птолемее вызывала спавшая рядом с ним Эвридика. Увы, но длительное пребывание царицы в заключении крайне негативно отразилось на её внешности и привлекательности. Возраст, а также недавно пережитые тюремные невзгоды и лишения крайне негативно отразились на былой красоте, неувядающей молодости и сексапильности Эвридики.

К величайшему разочарованию Алорита его чрезмерно строгая и ненасытная любовница утратила прежнюю стройность, упругость и гибкость тела. Кожа царицы заметно состарилась, а на лице появилось множество глубоких и не расправляющихся морщин. Роскошная прежде копна чёрных как смоль волос заметно поредела, потускнела и приобрела серебряный оттенок, наложенный безжалостной сединой.

Проведя длительное время в заточении, Эвридика, что прежде отличалась повышенной тягой к частым и затяжным плотским игрищам, теперь, словно с цепи сорвалась. Ненасытный сексуальный аппетит стареющей царицы, её развращенные и разнузданные фантазии пугали Алорита, приводя его в отчаяние.

Птолемей отлично понимал, что он находится рядом с Эвридикой и при власти лишь пока способен полностью удовлетворить непомерные и постоянно возрастающие буйные фантазии своей любовницы-нимфоманки.

Чтобы всегда находится в полной готовности к исполнению постельных прихотей своего госпожи, Алориту приходилось тратить весьма солидные суммы на покупку всевозможных возбуждающих средств.

Однако даже самые сильные и проверенные временем снадобья местных знахарей для увеличения мужской силы и либидо не могли в полной мере подготовить Птолемея к затяжным марафонам плотских утех, что постоянно устраивала в царской опочивальне Эвридика.

Дабы не разочаровать свою чрезмерно требовательную любовницу, находчивый на всевозможные козни и ухищрения Алорит пошёл иным путём. Если Эвридику нельзя надолго и полностью удовлетворить, значит, её нужно незаметно и на длительное время усыпить!

В перерывах между своими развратными игрищами Птолемей и Эвридика всегда утоляли жажду и голод изысканными ссорами вин и всевозможными яствами. Изобретательный Птолемей научился незаметно подмешивать своей госпоже в вино и питьё сильнодействующие сонные порошки и настойки.

Эффект от этого действа превзошёл все ожидания Алорита. Сексуальные потребности царицы заметно пошли на спад, а значительную часть суток она теперь пребывала в состоянии дрёмы или глубочайшего сна.

Вот и теперь счастливо улыбающийся Птолемей вальяжно развалился на царском ложе. Он недавно подмешал очередную убойную порцию сонного снадобья своей любовнице, намереваясь хорошенько отдохнуть от её назойливых и изматывающих домогательств.

Случайный взгляд Алорита упал на мирно спящую Эвридику. От неожиданности и разочарования он едва не вскрикнул. Царица вместо того, чтобы ещё несколько часов находиться в цепких и вязких объятиях бога сновидений Морфея, по неизвестной причине пробудилась, широко раскрыв глаза.

IV

– Ты уже проснулась, любовь моя!? – в голосе Алорита звучала отнюдь не забота или нежность, а плохо скрываемое разочарование.

– Да, – недовольным тоном отозвалась Эвридика, подозрительно спросив: – А почему ты так странно смотришь на меня?

– Я… любуюсь тобой, моя несравненная царица! – не слишком-то убедительно солгал Птолемей. – Любуюсь и восхищаюсь! Для меня до сих пор загадкой остаётся то, как ты ловко провернула дела с устранением Александра и нашим возвращением во дворец!

– Да, это у меня не плохо получилось! – самодовольно заулыбалась Эвридика. – У узника, заточенного в самую глубокую яму, появляется очень много свободного времени, которое нечем занять. Я думала, сидя в проклятой темнице, долго и много думала над планом мести и своего победного возвращения во дворец! Вот так, день за днём, ночь за ночью я и составила свой план, обдумав его до мелочей.

– И тебе не жаль было своего сына? – теперь уже с искренним любопытством поинтересовался Алорит.

Глаза Эвридики вспыхнули пламенем ярости и оскорбленного самолюбия. Царица с неприятным для слуха хрустом сжала кулаки, а голос её приобрёл зловещий шипящий оттенок:

– Мой первенец – мой ненаглядный Александр объявил меня во всеуслышание продажной и преступной потаскухой! Он бросил меня в самую тёмную, холодную и вонючую дыру, как отыскалась в тюрьме для особо опасных преступников царства Македонского! Я спала на соломенном матрасе, кишащем блохами и клопами, я пила и ела из собачей миски. Александр намеревался уморить меня голодом в этой проклятой темнице! Нет, мне нисколько не жаль сына, что предал мать свою и превратил её жизнь в сущий кошмар! Я думала, что Александр всецело будет носителем моей крови и характера, но он всеми повадками и сущностью уродился в своего никчёмного папашу!

– А как тебе удалось окрутить и провести Аполлофана? – Алорит старался обилием вопросов отвлечь свою любовницу от похотливых мыслей. В том что очень скоро они возникнут в голове Эвридики, опытный Птолемей не сомневался.

– Этот продажный и надменный болван неплохо справлялся с обязанностями моего надзирателя и надсмотрщика, но умом он никогда не блистал, – презрительно и озлоблено усмехнулась царица. – За серебро, которое я когда-то выкрала из казны моего муженька и надёжно припрятала, Аполлофан охотно согласился лично убить моего сына и своего царя. Нужно сказать, что наёмный убийца из этого дурака Аполлофана вышел достаточно посредственный. Ему пришлось трижды нанести удар кинжалом, прежде чем царь пал замертво.

Птолемей буквально застыл, пораженный невиданной им доселе высшей степени цинизма, безразличия и беспринципности своей любовницы. Дикая Эвридика рассуждала про убийство собственного сына, ею же организованного и спланированного, будто вела речь о разделке курицы для завтрака.

Какого было бы состояние Алорита, если бы он узнал все шокирующие подробности «вознаграждения», которое получил Аполлофан из рук Эвридики. По условиям предварительного сговора цареубийца уже спустя несколько часов после свершенного им тягчайшего злодеяния приказал своим людям освободить из заточения опальную царицу.

Эвридика тут же приказала гвардейцам схватить опешившего Аполлофана. На правах вдовствующей царицы и матери погибшего монаршего сына Эвридика взяла в свои руки следствие и дознание по делу убиения царя Александра.

Даже видавших всякое за свою долгую и специфическую службу палачей поразили те методы и способы, к которым прибегла Дикая Эвридика во время допросов Аполлофана.

Прежде всего, цареубийцу жестоко и методично избили, после чего отсекли уши и кончик носа. Когда Аполлофан вздумал произнести вслух правду, костоломы Эвридики выбили арестанту все зубы, а затем прижгли раскаленным кинжалом язык. Царица собственноручно отсекла истязаемому гениталии ржавым серпом, проделав изуверскую манипуляцию степенно, хладнокровно и с заметным со стороны наслаждением.

Ещё живого Аполлофана по распоряжению Эвридики приговорили к самому мучительному и болезненному виду насильственной смерти – раздроблению костей. Беспощадным палачам надлежало поочерёдно при помощи кузнечных молотов размозжить все кости конечностей – сначала верхних, а затем и нижних.

Если приговоренный после этого ещё оставался в живых, то ему ломали ребра и грудину. Если случалось чудо, и несчастный всё ещё не умирал, то ему проламывали череп и дробили позвоночник. Аполлофану «повезло». Он, к величайшему разочарованию Эвридики, скончался от потери крови и болевого шока после первого удара гигантского молота, что расплющил его левую кисть.

– Меня беспокоит твой второй сын, – поделился своими тревогами Алорит, – он неспроста обосновался в Эгах, явно что-то затевая. Архелай, Симмий и многие другие стратеги поддерживают его…

– Пердикка, к сожалению, уже стал полноправным мужчиной и воином, – недовольно скривила лицо Эвридика. К своему второму сыну, да и ко всем прочим детям она с момента их рождения никогда не испытывала даже намёка на материнскую любовь или хотя бы привязанность. – Но он ещё не стал законным и полноправным царём!

– Я вижу, что и на этот случай у тебя уже есть хорошо продуманный план! – на этот раз Алорит действительно был восхищён своей любовницей, точнее её изощренным и безжалостным умом.

– Конечно, есть! – просияла зловещей ухмылкой царица, обнажив свои мелкие хищные зубы, часть которых выпала и расшаталась за время пребывания в тюрьме. – Оставшихся в казне денег хватит на то, чтобы купить необходимое число голосов знати и войскового схода. Я уже продумала заранее кому и сколько нужно дать серебра, чтобы моё решение было принято большинством. Если ты не забыл, то все важнейшие решения, в частности избрание царя, всегда издревле в Македонии принимал общевойсковой сход.

– И какое решение примет сход после получения твоего щедрого вознаграждения? – с вкрадчивой надеждой в голосе спросил Птолемей.

– До наступления окончательной зрелости в делах государственных ты и я будем верховными регентами Македонии. Пердикка лишь номинально будет считаться царём. Все важные решения, касаемые политики, войны, казны и внутренних дел царства будем принимать и утверждать мы – я и ты, если сохранишь мне прежнюю преданность!

– О, моя великая и несравненная царица, я предан тебе всецело и готов служить в любом деле и начинании! – Алорит принялся неистово лобызать опостылевшее тело Эвридики. Неожиданно он остановился, вновь охваченный тревожными сомнениями. – А что будет, когда Пердикка достигнет этой самой зрелости?

– Если мой сын проявит благоразумие и послушание, став мне надёжным помощником, то я сохраню ему жизнь. Если он вздумает мне перечить и единолично претендовать на диадему царскую, то я уничтожу его.

– Яд, наёмный убийца или несчастный случай? – обрадованный Птолемей вслух высказал несколько наиболее подходящих способов устранения будущего монарха.

– Детали обсудим потом, – усмехнулась мать-убийца, – главное, чтобы смерть эта выглядела естественной и не вызывала подозрений, кривотолков и сплетен. У Пердикки есть сын, мой внук Аминта. Как только избавимся от сына, возведём на царство Аминту и будем преспокойно править Македонией до наступления его совершеннолетия, а случится это очень нескоро!

– Ни один из самых коварных мужчин-царедворцев не сравниться с силой твоего ума и высшей степенью коварства! – восторгам Алорита не было предела. Он продолжил целовать свою госпожу и уже в третий раз замер под воздействием дурных мыслей. – А твой младший сын нам не помешает?

– Филипп будет ещё долго находиться в Фивах, – беззаботно махнула рукой Эвридика, – ну, а если он вздумает лезть в мои дела и мешать мне, то отправится вслед за своим старшим братцем!

– Не любишь ты своих детей, а ведь их уже в два раза меньше нынче, чем было совсем недавно! – сделала слишком смелое наблюдение и пугающие математические подсчёты Птолемей. Высказавшись крайне неосторожно, Алорит опасливо осёкся.

– Я их никогда не любила, – откровенно и без какого-либо смущения призналась Эвридика, – все они – дети мои постоянно напоминали своего папашу, который вызывал у меня вечную неприязнь и отвращение. Никто из моих сыновей и дочерей не унаследовал моих внешних черт и внутреннего духа! Они высосали из меня соки молодости и красоты, так и не став надёжными помощниками и продолжателями дел моих.

– А ведь у покойного Аминты есть ещё сыновья, – вкрадчиво напомнил Алорит.

– Ты говоришь о выродках потаскухи Гигеи? – вспыхнула яростью Эвридика. – Я тоже постоянно думаю об этом змеином выводке! К сожалению, пока я находилась в тюрьме, Гигея с детьми бежала из Пеллы…

– Где же они теперь? – задумчиво осведомился Птолемей.

– Скорее всего, в Амфиполе или городах Халкидики, – недовольно проворчала царица, тут же злобно и клятвенно пообещав: – Где бы они ни были, надёжные и всецело преданные мне люди обязательно отыщут их и убьют! А теперь довольно попусту болтать, давай-ка, вознагради меня самым усердным и старательным образом за все мои старания по отношению к тебе!

Изобразив счастливую и вожделенную улыбку, Птолемей принялся послушно и обречёно исполнять столь трудные и изрядно надоевшие ему обязанности пылкого и страстного любовника.

Часть третья. Безжалостные жернова судьбы.

Судьба способна очень быстро

Перевернуть нам жизнь до дна,

Но случай может высечь искру

Лишь из того, в ком есть она.

И. М. Губерман

Глава I. В гостях у персидского владыки.

I

Фиванское посольство достигло предместий Вавилона на закате. Вид издали самого известного и легендарного города Востока, окрашенного насыщенной гаммой всевозможных красных цветов и оттенков, впечатлил и поразил Пелопида и его спутников.

Они и так были преисполнены чувством необъятного величия самой могущественной державы Ойкумены. Фиванцев также воодушевлял и одновременно наводил трепет тот факт, что впервые в своей жизни они забрались столь далеко – в самое сердце исконных владений Персидского царства.

От самых границ Вавилонии⁴⁶ фиванское посольство сопровождал почётный эскорт, присланный самим персидским царём Артаксерксом II. Дабы поразить греческих послов величием и вселенской мощью, монументальностью и нерушимым могуществом Персии, царские провожатые специально избрали путь, что позволял чужеземцам воочию оценить самые главные достопримечательности Вавилона и его окрестностей.

Старший из персов – евнух Багой оказался весьма эрудированным гидом, который в совершенстве говорил на греческом языке. Он весьма охотно и в довольно увлекательной форме поведал фиванцам многовековую и почти мифическую историю Вавилона.

Сами вавилоняне считали, что их величайшему городу, по меньшей мере, две тысячи лет. Персы владели Вавилоном уже на протяжении ста семидесяти пяти лет, после того как самый знаменитый персидский царь и завоеватель Кир II Великий⁴⁷ захватил легендарный город и включил его в состав своей державы.

И хотя официальной столицей Персидской державы считался Персеполь⁴⁸, цари всегда отводили Вавилону особе место в иерархии городов. Вавилон для большинства персидских владык был местом проведения важных религиозных и политических мероприятий, а также являлся летней резиденцией.

Багой был весьма удовлетворён тем впечатлением, которое произвёли внешние оборонительные сооружения Вавилона на греческих дипломатов. Евнух-гид с гордостью и поразительной точностью выдавал справки относительно впечатляющих, а порой невероятных параметров древнего библейского города.

– Вавилон окружен тремя рядами крепостных стен, выложенных из специальных сырцовых кирпичей, отличающихся особой прочностью и долговечностью, – с пиететом, воздевая руки к небесам, вдохновлёно тараторил Багой. – Общая толщина этих стен превышает пятьдесят локтей, а высота изменяется в зависимости от местности. Самая малая высота стен превышает сорок локтей, а местами она почти шестьдесят локтей!

– А какова же общая длина стен, что защищают и окружают Вавилон? – не удержался от вопроса Исмений – ближайший сподвижник Пелопида и второй по значимости человек в фиванском посольстве.

– Ваш знаменитый соотечественник Геродот побывал в Вавилоне чуть менее века назад, – провожатый вновь поразил своими обширными познаниями фиванцев, – он самым внимательным и тщательным образом обследовал наш великий город. Геродот несколькими математическими и геометрическими способами подсчитал, что только одна лишь внешняя стена Вавилона имеет протяженность превышающую девяноста два стадия⁴⁹, а толщина её почти тринадцать локтей. Поскольку город окружает тройное кольцо стен, то их общая длина равняется почти ста тридцати стадиям! Для большей надёжности стены защищают две с половиной сотни башен. Ширина же стен такова, что четыре всадника могут вполне свободно разъехаться! Восемь главных ворот соединяют Вавилон со всеми уголками Персии.

В Вавилон фиванская делегация въехала через ворота Мардука – верховного бога древних вавилонян и главного покровителя города. На позолоченной арке, венчавшей свод ворот, красовалось рельефное изображение древнего божества.

Пелопид с удивлением отметил, что обликом своим и наличием разящих молний в руках Мардук весьма походил на Зевса. В отличии от верховного греческого бога покровитель Вавилона имел крылья, характерную заплетенную ассирийскую бороду и причёску, а также эллипсовидный шлем-тиару.

– Мардук – сын чистого и вечного неба особо почитаем вавилонянами, ибо он победил могущественную Тиамат – богиню хаоса, ужаса и вселенского зла, которую защищали одиннадцать гигантских чудовищ! – продолжал своё повествование Багой. – После этой победы Мардук сотворил землю и океан, а затем создал людей.