Текст книги "Прорицатель"

– Я хочу спросить, Калхас, не было ли какого-нибудь божественного знака этим утром?

– Знака о чем?

– О чем? Э-э… например о том, поверил Антигон в нашу хитрость, или нет?

– Пока боги молчат об этом.

– Молчат? – Певкест солидно выпятил губы. – Я думаю, это доброе известие. Они предупреждают тебя в случае опасности – ведь так?

– Чаще всего так, – кивнул Калхас.

– Следовательно, опасности нет, – убежденно хлопнул себя по коленям Певкест. – Через несколько дней мы соберем наши силы, и Антигон уйдет обратно.

– А может быть, опасности и не было? – беззаботно произнес Тлеполем. – Мало ли что привидится кочевникам!

– Ага – слоны, повозки с мехами для воды, тяжеловооруженные фалангиты, которых они не видели никогда раньше, – что еще им привиделось? – разозлился пастух. – Занятное продолжение позавчерашней охоты. Дотим, верно, тоже известный фантазер и легковер…

– Не сердись, Калхас; Тлеполем сказал это просто так, – молвил Певкест.

– Не мое дело указывать сатрапам, что делать и как говорить, но мне кажется, что вы слишком беззаботны, – желчно ответил ему пастух. – Не нужно обращаться к богам. Ясно и так – если Фригиец разобрался с обманом, он явится ближайшей ночью. Сегодняшней.

– Он прав, – негромко сказал Тевтам. – Кризис еще впереди.

Лица сатрапов стали обиженными.

– Мы все понимаем про ночь, – надулся Эвдим. – Не надо превращать нас в глупцов.

По знаку Певкеста появился новый бурдюк с вином.

– Пожалуй мы и действительно обрадованы немножко преждевременно, – признал он. – Не придавай этому большое значение, прорицатель.

Калхас пожал плечами:

– Просто мне это показалось странным. Вы же опытные люди.

Сатрапы принялись обсуждать, когда их отряды подойдут к лагерю. Но Калхас чувствовал, что интересовало их не это. Сатрапы чего-то опасались и одновременно боялись проговориться о своем опасении. Видимо боги должны были подсказать ему нечто для них неприятное.

Неожиданно Стасандр перестал чавкать и, обернувшись к Калхасу, спросил:

– А больше никаких знаков боги тебе не подавали?

– О чем это ты?

– Да, действительно, о чем? – поспешил вмешаться Певкест.

– Так. Вообще, – неопределенно повел плечами арейский сатрап и, затолкнув в рот очередную порцию сыра, принял равнодушный вид.

Калхас поведал Эвмену о странном разговоре с сатрапами. Стратег задумался, но ненадолго.

– Не заботься. Сейчас они не в состоянии затевать что-то за моей спиной.

И действительно, чем ближе дело шло к ночи, тем большим становилось напряжение в лагере-обманке. Эвмен всем своим видом пытался вселить в подчиненных уверенность, однако он не мешал сатрапам готовить лошадей для бегства. Тяжелее всего было переносить неопределенность. Особенно когда вспыхнули костры, и темнота сгустилась вокруг них.

Людей в лагере сегодня было куда больше, чем вчера. Но, когда Калхас вспоминал, что и сейчас Антигон неоднократно превосходит их числом, многолюдство это казалось таким же обманом, как и обилие огней. Нет, пастух этой ночью не боялся. Но он устал ждать и был бы рад любому известию – лишь бы кончилась неопределенность.

Он сидел у нижнего края лагеря и опять рядом с ним был Дотим. Сегодня наемник не вскакивал и не всматривался в темноту. После прибытия подкреплений заставы удвоили. Маловероятно, чтобы кто-то мог проскользнуть мимо них. Внешне Дотим казался расслабленным: он прилег в позе пирующего и иногда ни с того, ни с сего принимался рассказывать Калхасу какие-то глупости о своей юности. Но возбужденный голос, перескакивание с темы на тему, наконец – лихорадочно блестевшие глаза говорили о внутреннем напряжении. Пожалуй только стратег, да он, Дотим, знали что произойдет, если полчища Фригийца хлынут сейчас на них из пустыни.

Пастух рассеянно слушал его, поглаживая без особой надежды шарик. Иногда он откидывался назад – так, чтобы голова оказалась за пределами освещенного круга, – и разглядывал отчетливо видные созвездия. Сегодня звезды были белыми и холодными, похожими на кусочки льда. Они не завораживали, не намекали на нечто загадочное и не подсказывали ничего; словно тысячеглазое божество, взирающее по ночам с небес, повернулось к земле спиной. Подолгу смотреть на них Калхас не мог. Он возвращался к костру, к Дотиму и в нем занозой сидело ощущение какой-то обескураживающей, неприятной тайны.

В конце второй стражи они притушили огонь, но на этот раз ложиться спать не рискнули. Масляно рдели алые и медвяные угли, жар от них шел еще больший, чем от открытого огня. Холода Калхас не чувствовал, он даже снял гиматий, дабы тепло случайно не усыпило его. Дотим стал еще более словоохотлив:

– Помнишь?.. Нет, ты не помнишь, ты был мал и сидел по ночам дома. Я забирался в сад Полемонида – ну и имечко! А тот говорят, знался с каким-то земляным духом, и каждую ночь его сад наполняли змеи. Змеи! Ему не нужно было держать собак. От собаки можно спрятаться на деревья, а куда спрячешься от змеи?

Калхас так и не понял, что искал Дотим в саду Полемонида. Наемник рассказывал только о змеях. Об их количестве, о том, как они ползут, свиваются кольцами, угрожающе раскачивают маленькими драконьими головками. Его шепелявый голос вполне соответствовал шороху и шипению, которые слышит человек, забравшийся прямо в змеиное царство.

– И я, подобно журавлю, стоял на одной ноге, а она, холодная как смерть, обвивалась вокруг лодыжки! – даже сейчас лицо Дотима было восторженно-испуганным.

Калхас не узнал конца этой истории. Послышались возбужденные голоса. Они стремительно приближались, и наемник остановился на полуслове, схватившись за рукоять меча.

Из темноты выступило несколько аркадян. Один из них держал под уздцы лошадь; он выглядел усталым, но чрезвычайно довольным.

– Ну? – подался вперед Дотим.

– Порядок! – рявкнул аркадянин. – Фригиец повернул к Царской дороге!

Калхас больше не слушал его. Он закутал голову в гиматий и забылся прямо на земле, около медленно темнеющих углей.

3

Страх опять был потеснен беспечностью. Внешне все слушались автократора, но выполняли его поручения без того рвения, что вселяла в солдат опасность. Эвмену так и не удалось заставить обнести лагерь рвом и валом, ограничились частоколом. Дотим смеялся и говорил, что такой частокол остановит персидскую лисицу, но не фригийского быка. Тем не менее все ждали открытого боя и не заботились об остальном.

На девятый день после того, как Калхас покинул Гиртеаду, армия Эвмена наконец собралась вместе. Не хватало только слонов индийского сатрапа, но и их прибытия ожидали в ближайшее время. Лагерь стоял поперек Царской дороги. Справа, на расстоянии полета стрелы, находилась почти пересохшая река. Она уже летом превратилась в цепочку луж с мутной вонючей водой, однако ее крутые берега представляли собой хотя бы минимальное прикрытие от неожиданного нападения. Вслед за рекой тянулись унылые холмистые предгорья, а ближе к горизонту были видны пустые горные склоны. Где-то там две ночи подряд они жгли костры.

Слева от лагеря лежала совершенно ровная местность. Если Антигон шел через солончаки, то здесь начинались длинные песчаные полосы. Кругом были пустоши, лишь вдоль дороги кое-где росли деревья.

Лагерь Антигона находился в сорока стадиях отсюда. Впереди, вдоль царской дороги попадались колодцы, около которых лежали небольшие оазисы. Фригиец дал в них отдых солдатам и лишь после этого медленно приблизился к автократору. Со вчерашнего дня начались столкновения с конными разъездами. Иногда они просто задирали друг друга, а иногда дело доходило до схватки грудь с грудью. Никто не желал уступать: неудачи перед сражением всегда рассматривались как плохая примета.

Даже Калхас поддался веселому возбужденному ожиданию. Дважды битый, а теперь еще обманутый, враг не воспринимался серьезно. Супруга Эвмена, позавчера прибывшая в лагерь, сообщила, что у Гиртеады никаких изменений нет, она бодра и просит Калхаса не волноваться. Пастух расправил плечи, успокаиваясь и ощущая, как тает холодная печаль, вселившаяся в сердце после ухода Гермеса. Как и все, он надеялся, что битва станет решающей. Как и все, он чувствовал, что устал от этого противостояния. Между лагерями была натянутая, дрожащая от напряжения нить – наконец-то приходило время разорвать ее.

Первым проявил решительность Фригиец. Конные разъезды, забравшиеся в глубь песчаных языков слева от лагеря, сообщили, что видели большой отряд легковооруженных воинов, направляющийся в тыл расположения Эвмена.

– Что он там, думает нас окружить? – пожал плечами Филипп.

– Нет, здесь другая причина. – Стратег посмотрел на бледного Эвдима: – Сколько воинов сопровождает слонов?

– Четыре сотни, – сипло прошептал тот. – Я и не думал…

– А здесь не нужно было думать. Нужно было предупредить меня. – Стратег горько покачал головой. – Если мы потеряем слонов, боги тебя накажут, Эвдим. И мы накажем тоже.

Антиген и Певкест порывались двинуть на помощь слонам половину армии.

– Нет. Здесь не количество нужно, а скорость, – возразил Эвмен. – Пусть Филипп возьмет сакаскинов, а Дотим – самых легконогих стрелков. Если они не выручат, значит судьбе угодно оставить нас без слонов.

Калхас увязался за Дотимом.

– Возвращайся обратно! – обрушились на пастуха вождь аркадян и Филипп, когда увидели, что он оседлал коня. – Эвмен оторвет нам головы!

– Оставьте, – засмеялся Калхас. – Я и так чувствую себя пнем – замшелым и затянутым паутиной. Дайте хотя бы посмотреть на солдат Фригийца!

Выйдя из лагеря, сакаскины перешли на рысь. Пешие легковооруженные бежали рядом со всадниками, схватившись одной рукой за войлочные попоны, что покрывали крупы лошадей. Один из метателей дротиков пристроился к Калхасу. Судя по худобе и смуглости кожи, это был араб. Аркадянин подумал, что еще год назад сомневался бы в способности человека преодолеть в сумасшедшем темпе несколько десятков стадий, а после этого вступить в бой. Но летом и осенью он насмотрелся достаточно примеров подлинной выносливости. Араб бежал, весело скаля зубы и успевая перекидываться фразами со своими товарищами. Когда Калхас жестом предложил ему переместить груз дротиков на спину коня, тот отрицательно покачал головой.

Лагерь быстро удалялся от них. Теперь все зависело от того, насколько их опередил отряд Фригийца и насколько долго могут сопротивляться люди Эвдима. Черноглазые, черноусые сакаскины что-то заунывно напевали себе под нос. Слов в их песне не было; но сотрясение от бега лошадей придавало ей тревожный, возбуждающий ритм.

Совершенно неожиданно варвары замолчали и единым движением вынули из колчанов луки. Только после этого Калхас обратил внимание на облачко пыли, которое стало заметно впереди.

– Это не антигоновцы. Кто-то другой: их слишком мало, – сказал Филипп.

Действительно, пыль поднимала небольшая группа всадников Эвдима, спешащая к лагерю. Отряд Фригийца в мгновение разметал солдат, прикрывавших стадо из ста тридцати слонов. Эти беглецы не знали, где остальные, они не знали, что со слонами. Они просто были напуганы и спешили к лагерю в надежде на помощь.

Обругав беглецов последними словами, Филипп и Дотим приказывали им вести сакаскинов туда, где произошло нападение.

Путь оказался недолгим. На входе в плодородную часть Габиены дорога огибала заросшие сосновыми рощами холмы. Миновав очередной поворот, воины Эвмена увидели картину странного, почти невероятного боя. Разбитые на множество мелких групп, пешие и конные антигоновцы напали на огромную, четырехугольную массу слонов, одетых в разноцветные дорожные попоны. Где-то в середине ее был скрыт обоз индийского сатрапа.

Погонщикам пока удавалось удержать животных вместе. Гигантские пепельно-серые животные казались несокрушимыми. Однако Калхас видел, как обманчиво это впечатление. Тучи метательного оружия обрушивались на погонщиков: многие из них были ранены, некоторые слоны хоботами поддерживали бездыханные тела своих хозяев. Животные тяжко трубили, и, чтобы помешать им рассыпаться, преследуя наседающих врагов, оставшимся в живых индийцам приходилось затрачивать немало сил.

Пастух понимал: если слоны поодиночке накинутся на антигоновцев, это будет конец. Те только и ждали всплеска безудержной звериной ярости. Калхас заметил среди неприятеля воинов с тяжелыми, широкими серпами-мечами, похожими на чудовищно разросшиеся ножи, коими скопят жеребцов. Такими мечами подсекали сухожилия на задних ногах, приводя их в беспомощное состояние. Были среди антигоновцев и воины, вооруженные длинными ясеневыми копьями с наконечником тонким, как шило. Эти копья использовали для нанесения ударов в глаза, хобот и нежные губы животного, вызывая потоки крови и быструю слабость.

Но пока слоны оставались вместе, самое изощренное оружие было бессильно. Сдерживал стадо вожак – могучий и старый самец по кличке Гифасис. Его шкуру покрывали шрамы, оставленные и людским оружием, и бивнями соперников. Краснолицый индиец-погонщик, восседавший на его спине в льняном доспехе, отражал огромным щитом стрелы антигоновцев и при помощи коротких восклицаний управлял слоном. В руках индийца не было обычного шипа на длинном, изогнутом древке. Умное животное слушалось голоса; отмахиваясь хоботом от уколов многочисленных стрел, оно не позволяло остальным слонам вырваться из стада и возглавляло короткие резкие атаки, которые вынуждали солдат Фригийца подаваться назад. Эти атаки постепенно приближали слонов к лагерю. Но медленно, слишком медленно, без помощи оттуда они были бы обречены.

Филиппу и Дотиму даже не пришлось командовать. Легковооруженные выпустили попоны. Всадники прибавили ход, обогнали их, а потом свернули вправо от дороги. Теперь они охватывали нападавших, в то время как легковооруженные прорывались к слонам напрямую.

Увлеченные необычной охотой, антигоновцы не сразу обнаружили появление нового врага. Зато погонщики сразу поняли, что к чему. Они принялись размахивать руками, словно призывая: «Быстрее! Быстрее!» Вовсю трубили слоны – однако теперь уже не тяжко, а яростно-воинственно.

Сакаскины растеклись широкой лавой. Когда воины Фригийца стали оборачиваться в их сторону, они испустили свой непереносимый воинский клич. Визг был такого высокого тона, такой выворачивающей душу интенсивности, что мнилось, будто он не вырывается из человеческих глоток, а обрушивается с небес. Вслед за этим, не снижая хода, варвары пустили облако стрел, и, хотя стреляли они не прицельно, многие из них нашли жертву.

Антигоновцев было больше, но, разбитые небольшими группами, они оказались под угрозой оказаться между яростно атакующими варварами и разгневанными множеством мелких ран животными. Будучи опытными воинами, они недолго пребывали в растерянности. Часть устремилась еще дальше вправо – чтобы избежать охвата, пока ловушка не захлопнулась. Другие – те, кто все равно не успел бы совершить этот маневр – бросились навстречу сакаскинам, стремясь набрать как можно больший ход перед столкновением.

Калхас держался рядом с Филиппом. Прямо на них скакал отряд тарентинцев – всадников на больших италийских конях, с легкими, но длинными копьями, прямыми как вертел мечами и круглыми щитами. Пастух успел еще уловить воинственный напев, доносившийся из их уст, прежде чем тарентинцы врезались в сакаскинов.

Передние – и с той, и с другой стороны – были убиты в одно мгновение. Блеск ненависти в безумных глазах, удар – и лошади яростно храпя месили копытами бездыханные тела своих же хозяев. Выплеснувшаяся в первом столкновении энергия, убив передних, спасла тех, кто скакал следом. Обломками копий, мечами тарентинцы принялись прокладывать путь сквозь сакаскинов. Варвары, привыкшие к стрельбе из лука, к лихости и быстрым налетам, не могли противостоять им в правильной схватке и уступали. Неожиданно Калхас обнаружил, что он с Филиппом и несколькими сакаскинами сам оказался окружен неприятелем. Не успев почувствовать свирепость боя, пастух уже крутил над головой меч, парируя удары и выжидая случая, чтобы ударить самому.

Тарентинцы, как и все западные греки, высокие, сильные наездники, норовили сокрушить противника сразу, одним выпадом. Калхас извивался как змея, опасаясь, что сражавшийся позади него Филипп падет и италийское железо вонзится ему в спину меж пластин латной куртки. Но Филипп держался, а тяжелый меч пастуха с легкостью отбрасывал тонкие жала тарентинцев.

– Эй-я! – клинок Калхаса разорвал руку одного из италийцев от плеча до локтя. – На! – он переломил оружие второго и заставил антигоновцев податься назад. Воинственное безумие наконец охватило его.

– Вот так! – он сам бросил лошадь прямо в ряды тарентинцев.

От ударов, которые в одно мгновение принял на себя щит, левая рука онемела. Зато Калхас вонзил меч прямо в подбрюшье ближайшего из неприятелей. Затем схватил его за шиворот и, чувствуя в себе неописуемую силу, швырнул на остальных.

– И еще! – пастух резко развернул лошадь – так, чтобы опять оказаться нос к носу с тарентинцами.

Казалось, что в его тело сейчас вонзится несколько клинков, но Калхас нырнул влево, почти скрывшись за крупом коня. А едва противники отклонились назад, устремился за ними – и его меч опять окатила кровь.

Тарентинцы все равно убили бы пастуха. Варвары еще могли отступить в священном ужасе перед Аресовым безумием. Но не тарентинцы. Они собрались, стали хладнокровнее и решительнее.

Пелена упала с глаз Калхаса и он не увидел рядом с собой ни сакаскинов, ни Филиппа. Только италийцы, чье оружие уже рассекало его латную куртку.

Спасение было неожиданным, как и все в этом бою. Словно по велению божества тарентинцы, опустив мечи, стали разворачивать лошадей. Конь пастуха ни с того, ни с сего встал на дыбы и прыгнул в сторону. Тут же что-то громадное, как гора и бесформенное, как штормовой вал, пронеслось мимо него.

Хруст костей, стон отбрасываемых в стороны лошадей, вопли оказавшихся под ногами слона людей заставили Калхаса замереть без движения. Он увидел, как Гифасис обхватил хоботом тарентинца, поднял его к небесам и шмякнул о землю, словно муху. Погонщик по-царски восседал на его необъятной спине, восторженно хохотал и махал Калхасу рукой. Мимо аркадянина, осторожно обходя своих, потекли остальные слоны. Когда их стадо кончилось, пастух обнаружил, что по пути сюда животные Эвдима растоптали не менее полусотни антигоновцев.

– Ты жив? Благодарение небесам! – словно из-под земли появился Филипп. – Как я тебя потерял их виду?!

– Не знаю. Я сам почти ничего не помню. – Калхас смотрел на меч, покрытый обильной, густеющей на глазах кровью.

– Ого! – Филипп с пониманием поцокал языком. – Однако тарентинцы потрепали нас изрядно… К счастью, здесь был всего один их отряд.

Калхас оглядел поле и обнаружил, что большая часть сакаскинов, опять собравшись в лаву, преследует тех, кто сумел уйти из-под удара слонов.

– Славное дело! – Филипп указал в сторону дороги. – Поскакали к Дотиму! Кажется, он тоже управился.

Пастух машинально направил лошадь вслед за военачальником. Руки его мелко тряслись, и он не мог понять, от усталости это или от облегчения.

Рассеявшиеся антигоновцы исчезли в пустыне, и слоны под прикрытием отрядов Филиппа и Дотима прибыли в лагерь. Славословия, которыми встретили их появление, были таковы, словно между слонами шел закованный в цепи Фригиец. Не слушая вождей, солдаты сбились гигантской толпой перед палаткой стратега и долго возглашали ему здравницы, связывая сегодняшний успех с предусмотрительностью Эвмена. Тому не сразу удалось умерить восторженный пыл своей армии.

– Вина!.. Вина!.. – стали восклицать некоторые воины.

– Никакого вина! – резко отвечал стратег. – Ни сегодня, ни завтра! Антигон может попытаться воспользоваться нашей радостью. Сегодня мы удвоим караулы. А завтра начнем укреплять лагерь рвом и валом!

К удивлению Калхаса, солдаты восприняли слова Эвмена без ворчания. Действительно, этой ночью никто не пил, а на следующий день тысячи людей, сменяя каждую стражу друг друга, копали ров. Работали без воодушевления – но работали-таки! Никогда авторитет стратега еще не стоял так высоко, как после схватки за слонов.

Между тем, последняя принесла Эвмену не только авторитет, но и заботы. Антигоновцы выбили едва ли не половину погонщиков. Эвдим срочно подбирал им замену среди своих индийцев, но на привыкание слона к погонщику уходят месяцы, если не годы, а битва могла произойти уже завтра. Стратег жаловался:

– У Антигона слонов было вдвое меньше, чем у нас. А теперь он сравнялся с нами. Боюсь, новые погонщики не создадут ничего, кроме сумятицы.

Тем не менее общее приподнятое настроение царило и в палатке стратега. Даже Иероним преисполнился воинственным духом:

– Ты должен будешь остаться в лагере, – осаживал его Эвмен.

– Наоборот! Я наконец должен быть рядом со всеми! – возмущался историк.

– Когда ты здесь, я могу не беспокоиться о своей семье, – объяснял стратег. – И, потом, твое дело – писать, а не махать кусками железа.

Такие разговоры случались и перед прошлыми сражениями. Но теперь Иероним был необычайно настойчив. Он своими глазами хотел видеть конец Фригийца.

– Я не пускал бы за пределы лагеря и Калхаса, – улыбнулся Эвмен.

– Ну уж нет! – пришла пора возмущаться пастуху. – Боги молчат, подсказать я не могу ничего, так пусть от меня будет хоть какой-то прок!

Он тоже хотел видеть конец Антигона. Он тоже был уверен в успехе. И даже когда – дабы не сглазить – заставлял себя бормотать под нос фразы вроде: «только не надо радоваться победе, которой еще не было», рассудок отступал перед надеждой.

Прошел второй день и третий. Разъезды обагряли кровью оружие, но Фригиец, похоже, не собирался выходить их лагеря. Все приписывали его осторожность страху. Это и радовало, и немножко раздражало. Антигон оттягивал исход, омрачая необходимостью ожидания радость грядущей победы.

Вечером третьего дня в шатре Эвмена Калхас увидел близких стратегу людей: Иеронима, Филиппа, Дотима. Они решали, как выманить Фригийца из лагеря, подкрепляя свои силы местным пивом – черным и едким. Это пиво сразу же делало мысль беззаботно-самоуверенной. Может быть поэтому Эвмен и потчевал им соратников: самоуверенность рождала неожиданные планы, а сейчас им была необходима именно неожиданность. Когда Калхас сел рядом с Дотимом, тот, радостно щерясь, доказывал всем, что нашел наилучший способ решения задачи.

– Нужна приманка! Нужно, чтобы Антигон открыл ворота, и мы проникли внутрь! Конечно меня, или Филиппа, пускать в свой лагерь он не станет. Но если кто-нибудь из сатрапов – например, Певкест, – изобразит из себя перебежчика? А? Мы бросимся преследовать его, персы, как бы спасаясь, проникнут через ворота – и дело сделано!

– А если Певкест и вправду перебежит! – спросил Калхас.

Все засмеялись.

– Нет, Дотим. Слишком сложно. Антигон недоверчив. Очень многое придется делать, чтобы убедить его. И, потом, сложные планы срываются чаще простых.

– Так, может, не мудрствовать? – подал голос Филипп. – Поднять завтра утром армию и устроить штурм Антигонова лагеря. По всем правилам – как Александр штурмовал Тир.

– Ночью! – горячо добавил Дотим. – Не завтрашним днем, а ночью. В кромешной тьме! И дать каждому солдату по факелу. Представляешь – из тьмы надвигается море факельных огней!

Стратег скептически покачал головой:

– Ночной штурм – это хорошо. Но у нас слишком много отрядов в армии, слишком много разных воль. Они перепутаются, в темноте начнут драться друг с другом, мешать, устроят панику. Но дневной штурм отпадает тем более. Антигонова армия численностью немногим уступает нашей. Конницы у него даже больше. Войск, чтобы защитить вал, Фригийцу хватит. А в самый разгар штурма из ворот появятся фессалийцы, или тарентинцы. Мы не добьемся ничего, потеряв слишком многих. – Стратег вздохнул. – И засады-то не устроить. Местность ровная, как стол.

Дотим и Филипп уткнулись в сосуд с пивом. Потом, словно сговорившись, повернулись к историку:

– Иероним, – позвал Дотим. – Твое искусство – память. Неужели ты не можешь ничего вспомнить?

Историк, словно не слыша их, жевал губами. Наконец он вздохнул и произнес:

– Хитростей я помню много, но такой ситуации как сейчас – нет. Единственное, что приходит в голову – последовать примеру Дария при Иссе.

– То есть? – спросил Дотим.

– Он думал, что Александр избегает встречи с ним и, дабы вынудить нас к сражению, зашел с тыла, перерезав дорогу, по которой мы пришли в Сирию.

Филипп отмахнулся:

– Пока мы обходим Антигона, он либо нападет на нас, либо займет Габиену. Чем тогда станем кормить солдат?

– Значит нужно поступить так, как поступали в древности, – многозначительно сказал Иероним: – Нужно послать вызов. Коли Антигон заботится о своем имени, он его примет.

– Я уже думал об этом, – задумчиво произнес Эвмен. – Я тоже забочусь о своем имени. Но в ситуации Фригийца я, наверное, не принял бы его.

Калхас с любопытством слушал рассуждения военачальников. Разговор шел о событии, которое должно было решить судьбу чуть ли не всей ойкумены, но пастух поймал себя на том, что наблюдает за советом как за игрой тонких, искусных в своем деле умов. Игра эта доставляла удовольствие его голове и не будоражила сердце. Словно речь шла не о жизнях многих тысяч людей – в том числе и его жизни. В этой игре не было ничего страшного, ибо в ней не было реальности. Когда пастух понял это, тревога неожиданно коснулась его души. Калхас стал лихорадочно соображать, чем она вызвана. Эвмен и его соратники были увлечены задачей всерьез – значит, речь шла не о том, как они ее пытались решить, а о том, что они опаздывали, если уже не опоздали. Тревога нарастала – боги что-то подсказывали пастуху, намекали на опасность, но он не мог понять, в чем она заключалась.

Разговор между тем становился все более веселым и легким. Пиво уводило от серьезности – Дотим изображал перепуганного Фригийца, а остальные хохотали над его ужимками. «Остановитесь! – хотел сказать Калхас. – Придите в себя, произошло что-то непоправимое! Вы уже утеряли власть над событиями!» Но его опередило появление Тиридата.

Лицо армянина выражало удивление.

– Эвдим, – сказал он и пожал плечами.

Эвмен согнал с лица улыбку.

– Хорошо. Позови его и принеси еще одну чашу.

Индийский сатрап был испуган. Увидев, что автократор не один, он шарахнулся назад и скрыл лицо полой гиматия.

– Что за представление ты устраиваешь? – озадаченно спросил Эвмен. – Заходи, здесь мои друзья, кого тебе опасаться?

– Друзья? – глаза Эвдима вынырнули из-за края плаща. Удостоверившись в отсутствии нежелательных лиц, он с явным облегчением скинул гиматий и подсел к стратегу.

Эвдим удивлял Калхаса, пожалуй, более, чем другие сатрапы. Всем было известно, что он убил давнего соперника Александра, могучего царя Пора; захватил его сокровища и слонов. Все знали, что в долине Инда с ее десятками царей, диких племен, с мириадами поселений править мог только отчаянно храбрый и хитрый человек. Но этот, похожий на взъерошенную птичку сатрап, по-видимому, взялся опровергнуть славу, которая шла о нем. Вечно чем-то обеспокоенный, нерешительный, не очень далекий, он терялся среди других вождей войска Эвмена, выглядя порой просто жалко. В результате к словам индийского сатрапа не прислушивались, а за спиной ядовито насмехались. Положение Эвдима поддерживали только слоны – грозное оружие Пора. Справляться со слонами на поле боя научились уже давно, но кого не охватит невольная дрожь при виде огромной серой туши, мчащейся на тебя!

Эвдим жадно выпил пива. В его мелко дрожащих руках, в бледном, потном на висках лице читалась явная неуверенность – словно он все еще не мог решить, правильно поступил, придя сюда. Между тем Эвмен не собирался дожидаться результатов борьбы в душе сатрапа.

– Что веселого ты нам поведаешь? – раздраженно спросил он.

– Веселого! – Эвдим даже поперхнулся. – Если после моих слов вам будет весело… – на мгновение он умолк, с отчаянием глядя перед собой: – Я пришел предупредить тебя, стратег. Страшно даже говорить. Но нужно. Сатрапы решили убить тебя. Дождаться, когда ты победишь Антигона и покончить с тобой. Вот такой ужас.

Филипп недоверчиво засмеялся:

– Наверное, ты слишком много пил по случаю спасения слонов…

– Постой, – оборвал его Эвмен. – Эвдим, но ведь этого же не может быть!

– Я говорю правду. Тебя ненавидят. Ты мешаешь им. Они не терпят власти над собой, ты же постоянно показываешь, что над ними нужна твердая рука. Они боятся, что после победы над Фригийцем ты займешь его место. Поэтому они терпят тебя только до смерти Антигона.

– Так. Весело, – мрачно усмехнулся стратег. – Перечисли, кто входит в этот заговор.

– Все. Все сатрапы. И еще Тевтам.

– А Певкест?

– Неужели ты верил ему? – Эвдим был поражен. – Он уже в Сузах говорил, что ненавидит тебя.

– И даже Амфимах? – тоскливо спросил Иероним.

– Даже Амфимах. Я говорю – все.

– Интересное дело, – зло и недоверчиво прищурившись, Дотим наклонился в сторону индийского сатрапа: – Ты говоришь, что все. Значит и ты тоже участвуешь в заговоре?

– Да, – с готовностью подтвердил Эвдим. – Я тоже. Я был напуган решительностью, с которой все заговорили о необходимости убрать автократора. Чтобы не подписать смертного приговора еще и себе, пришлось поддакивать. Только это еще не заговор. Они еще не знают, как будут тебя убивать. Просто мы договорились, что Эвмен не переживет победы над Антигоном.

– И давно?

– Что давно?

– Давно вы это решили?

– Может быть, Певкест, или Антиген решили это давно. Но я узнал обо всем неделю назад. Помните первый день, который мы провели в ложном лагере? Пока ты, Эвмен, шагал по склону, отдавая какие-то распоряжения, мы говорили о твоей смерти.

Калхас вспомнил свой странный разговор с сатрапами.

– А зачем вы позвали меня?

– Чтобы подстраховаться. О тебе всякое рассказывают. Но ведь боги так и не подсказали ничего?

– Да, – опустил голову пастух.

– Тогда вместе с тобой, Эвмен, ходил Антиген. Он вернулся раньше тебя и был обрадован нашим единодушием. Но именно он убеждал потакать сейчас стратегу во всем. И чтобы приблизить победу, и чтобы не возбуждать подозрений.

Калхасу стало душно. Он постепенно осознавал, в каком они находятся положении. Ужас и безволие попеременно накатывались на него.

– Знают ли об этом солдаты? – спросил Эвмен.

– Конечно нет. Посвящать в разговор слишком большое число людей – самоубийство. Да и почитают они тебя сейчас, Эвмен. – Эвдим криво улыбнулся. – Но ты не слишком обольщайся этим. После победы они пойдут не за тобой, а за теми, кто платит деньги.

Иероним сидел, спрятав лицо в коленях. Филипп безостановочно качал головой, бессмысленно глядя перед собой. Калхас и не ждал решений – настолько мрачно было все вокруг.