Текст книги "Прорицатель"

8

Раньше Калхас думал, что его тело сделано из жестких, не особенно чувствительных веревок. Он не боялся жары, холода, боли, и часто представлял себя в виде краба, покрытого не кожей, а панцирем. Но отныне самое легкое прикосновение к девушке вызывало в нем множество ощущений.

Желание среди них было далеко не первым. Наслаждение от чувства ее кожи оказалось тонким и грустным. Калхас, не знавший доселе ничего подобного, замирал, прислушиваясь к своему телу. А оно готово было болеть и радоваться одновременно.

То же относилось и к слуху, и к зрению. С первого дня его любовь стала настолько острой и чуткой, что иногда Калхас ловил себя на тревожном предчувствии потери. Он тут же принимался корить свое сердце за дурные предчувствия, однако старался постоянно быть рядом с ней. Они приучались к удивительной науке – спать вместе, – и иногда целые дни проводили в комнате Калхаса.

Даже Иероним удивлялся их поведению.

– Ты не похож на развратников, которые готовы из-за женщины или смазливого мальчишки забыть обо всем на свете, – сказал он однажды пастуху. – Но ведешь ты себя подобно им. Я читал, Алкивиад однажды провел несколько дней с женой спартанского царя, но ведь то был Алкивиад и то была жена царя!..

– Считай меня развратником, – терпеливо ответил ему Калхас. Потом, вспомнив их почти детские неудачи и сложную дорогу обретения опыта, он добавил: – Впрочем, какие же мы развратники!

Что бы ни говорил Иероним, он относился к влюбленным внимательно. Зато для горожан история с Гиртеадой стала поводом для проявления неожиданного недовольства. Как выяснили люди стратега, нападение на Калхаса устроила София, подговорив родителей и родственников девушек, которые воспитывались у нее. Она представляла налет аркадян в самых отвратительных красках – слухи о нем в мгновение ока распространились с греческого квартала на весь Тарс.

Между тем стратег опасался удара в спину, ибо Антигон находился уже на границе равнинной Киликии. Он не пустил в ход силу, даже когда многоязыкая толпа горожан заполнила однажды на целый вечер площадь перед его домом и требовала от Эвмена непонятно чего.

Калхаса удивляло и обижало общее непонимание. Его принимали за вора, за развратника, а ему казалось, что их любовь первая и единственная, что так любить не может никто. Он готов был целую вечность смотреть ей в глаза, близко, очень близко, прижавшись лбом ко лбу. Так близко, что глаз уже не было видно, зато было видно что-то большое, сияющее, словно чертоги олимпийцев.

Гермес ничем не подсказал ему, что с Эвменом ехать нельзя. В сопровождении Калхаса, Иеронима и Тиридата автократор направился осматривать стену на западной стороне города. Почти до полудня они бродили по ней, отпуская глубокомысленные замечания. Внешне стена – как и многое здесь, в Азии, выглядела могучей и основательной. Ее фундамент был выложен из древних огромных камней. Неровные, грубо обработанные, они, тем не менее, оказались образцово подогнаны друг к другу. Никто и ничто не могло бы сдвинуть их с места.

Зато верхняя часть стены состояла из глиняных кирпичей, обожженных на солнце. Глядя на них, Калхас думал, что ливень вкупе с ураганом в состоянии размыть ее. Он готов был верить рассказу Иеронима о мидийцах, которые взяли крепость царя Нина, отведя русло реки Тигр и размыв стены. Но обожженные кирпичи все же выдерживали дождь, хотя и не могли бы выдержать ударов таранов, установленных в осадных башнях.

– У Антигона нет людей, которые могли бы построить осадные башни, – уверенно говорил Иероним.

Эвмен в ответ с сомнением качал головой и напоминал о Кассандре, который мог прислать Одноглазому умельцев из Эллады.

– А вот это придется убирать. – Стратег указывал на кварталы, примыкавшие к стене с внешней стороны. – Тяжелая работа.

– Не думаю, что жители будут довольны разрушением их домов, – сказал Калхас на обратном пути.

Эвмен как-то странно посмотрел на него, но согласился.

– В Тарсе длинные стены, следовательно, чтобы защищать их, нужно слишком много воинов. Неужели ты, стратег, собираешься оборонять этот город? – поддержал сомнения прорицателя историк. – Где нам найти стольких людей? А где взять метательные машины?

– Нужно быть готовым ко всему и продумать все варианты, – ответил стратег, показывая своим видом, что продолжать разговор не намерен.

Калхас был даже благодарен ему за это. Он не хотел проводить вторую половину дня в скучных стратегических рассуждениях. Он соскучился по Гиртеаде и стремился к ней. Они не торопясь ехали на лошадях по Тарским улицам, и с каждым шагом, приближавшим пастуха к дому, на сердце у него становилось все светлее.

Когда стратег отпустил их, Калхас торопливо прошел к комнате, где должна была ожидать его Гиртеада, со спокойствием и нежностью открыл дверь…

Девушки в комнате не было. Калхас удивленно посмотрел на пустое ложе, потом сел на него и стал ждать, когда Гиртеада вернется. Он не думал ни о чем плохом, ему казалось, что через несколько мгновений она появится в дверях.

Но вместо нее в дверях появился Иероним. Историк выглядел смущенным и расстроенным.

– Что случилось? – спросил Калхас.

– Только держи себя в руках. Эвмен сказал, чтобы ты прежде всего держал себя в руках, – пробормотал Иероним.

– Ты о чем? Что такое? – Калхас весь подался вперед.

– Люди Софии забрали Гиртеаду.

– Как? – закричал аркадянин. – А охрана?

– Это… это стратег разрешил. Эвмен отдал Софии девушку… Стой! – раскинув руки Иероним сумел остановить Калхаса в дверях. – Прежде чем бежать куда-то, послушай меня. Он же не насовсем отдал ее. Просто он хочет сбить недовольство в городе. Завтра Эвмен самолично отправится к Софии и будет сватать для тебя Гиртеаду. Он обещал… Обещал!

Пастух смотрел на историка непонимающими глазами. Происшедшее было чудовищно и бессмысленно. Его разум не принимал объяснений, и далеко не сразу слова Иеронима начали сбивать волну возмущения, поднявшуюся в его груди. Калхас думал даже не о себе. Его приводила в отчаяние мысль о том, что сейчас переживает Гиртеада.

– Почему стратег не предупредил меня?

– Он и мне не говорил ни слова. – Стараясь успокоить аркадянина, Иероним положил руки ему на плечи. – Город и действительно волнуется, а Эвмен рассчитывает на то, что хотя бы месяц мы еще будем оставаться здесь. Селевк до сих пор не говорит ничего определенного и… есть масса прочих сложностей. Нам нужна устойчивость или хотя бы видимость устойчивости. А здесь, в Тарсе, она исчезает из-за одной девушки.

– Не в девушке дело. Все прекрасно понимают, что скоро сюда придет Антигон. Все видят, что Эвмен не вызывает отряды с Востока, – ощущение непоправимости сделанного волнами накатывалось на Калхаса.

– Хорошо. Пусть будет так. Но Гиртеада – повод, удобная форма для выражения недовольства. Я тебя умоляю, потерпи… Завтра стратег пойдет к Софии. Через несколько дней вы опять соединитесь и вместо того, чтобы пытаться избить тебя, горожане будут гулять на свадебном торжестве, которое устроит Эвмен!

Иероним говорил совершенно искренне. Эта искренность обезоруживала Калхаса, однако не прибавляла спокойствия. Аркадянин освободился из рук историка и сел на ложе, готовясь к пытке ожиданием.

На следующий день ему уже не нужно было подавлять возмущение. Эвмен сдержал слово. Он действительно побывал у Софии. Но вернулся от нее с лицом, на котором явно было можно прочитать следы недавнего унижения и вызванного им гнева. София отказала. Причем отказала, явно наслаждаясь тем фактом, что может отказать самому стратегу.

– Не волнуйся и не беспокойся зря, – сказал тем не менее Эвмен Калхасу. – Я не оставлю попыток вызволить твою Гиртеаду.

– А зачем вообще нужно было отдавать ее? – не скрывая гнева спросил прорицатель. – Ты сам себя поставил в глупое положение, Эвмен, когда проявил слабость перед городом. Отказ Софии – плата за твою слабость.

– Я не позволю всем, кому угодно, плевать мне в лицо!

Эвмен побагровел от ярости. Его пальцы сжались на рукоятке меча, висевшего у пояса. Калхас чувствовал, как напряглись за его спиной Иероним и Тиридат, присутствовавшие при разговоре. Но пастуха это нисколько не обеспокоило. Он дрался бы с Эвменом, Тиридатом, дрался бы со всеми телохранителями вместе взятыми. Ему казалось, что даже если его раздерут на части, каждый кусок его плоти станет впиваться в обидчика.

– Твой разум помрачен, – неожиданно ровным голосом сказал стратег. К удивлению пастуха Эвмен смотрел на него так же приветливо, как и обычно. Калхас не успел заметить перемены – настолько быстро она произошла в человеке, который мгновение назад готов был обнажить оружие. – Позволь мне действовать так, как я считаю нужным. Девушка будет у тебя. Только следует потерпеть.

– Терпеть? – скрипнул зубами пастух. – Терпи, если твоя государственная мудрость не подсказывает больше ничего!

Разум пастуха действительно был слеп. Сразу после разговора со стратегом Калхас покинул его дом. Пастух не взял с собой ни одной монеты и, сохранись его старая аркадская одежда, он сменил бы на нее богатое платье, подаренное Эвменом.

Оказавшись на улице, Калхас начал почти бегом кружиться по городу. Он не знал и не хотел знать, куда и зачем стремится – просто ноги не давали душе переполниться горечью и болью. Пара телохранителей стратега, пытавшиеся было в отдалении следовать за ним, потеряли аркадянина в толпе на базарной площади, и Калхас оказался предоставлен самому себе.

Перед ним мелькали дома, люди, занятые повседневной суетой, по-зимнему пустые сады, крепостные стены. Когда же глаза прояснились, Калхас понял, что ноги принесли его к дому Софии. Сумасшедшая надежда побудила пастуха подойти к воротам и трижды ударить в них. Он молился Гермесу, чтобы уступчивость стратега подала Софии мысль не тратиться на наемную охрану и чтобы собаки, как и в прошлый раз, не напали на него. Он с наслаждением представлял, как разобьет Сопатру физиономию.

У него даже не спросили, кто стучит в ворота. Одна из створок медленно отворилась и перед Калхасом предстал самодовольный, наглый садовник. За его спиной стояло несколько мужчин с руками каменотесов и неподвижными туповатыми лицами. «Эти не станут избивать, – подумал про себя Калхас. – Эти будут убивать». Тем не менее он сделал шаг вперед и изо всей силы опустил кулак на переносицу Сопатра.

Словно сухая ветка под ногами, хрустнула кость. Садовник отшатнулся, и тут же Калхас дал ему другой рукой оплеуху. Взвизгнув, философ кинулся под защиту охранников. Те некоторое время пребывали в явном недоумении. Решительность пастуха явно вызвала в них опасения, что сейчас появятся его сообщники в превосходящем числе. Лишь истошный крик Сопатра: «Он же один! Бейте его!»– принудил наймитов к активным действиям.

Они старались бить в висок, в печень, кадык. Это были не воины, а убийцы, рабы-надсмотрщики, которые кулаками зарабатывали право лизнуть хозяйский сапог. Голыми руками справиться с ними было невозможно, и Калхас медленно отступал, стараясь, чтобы какой-нибудь из их ударов не оглушил его. Стыд и злость заставляли пастуха сопротивляться, он и не думал показывать им спину. Но, к счастью для него, злость не задавила окончательно животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже гудела от ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали клещами на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и побежал, легко отрываясь от тяжелых на ногу преследователей.

«Пусть считают свои синяки, – подумал он, слыша за спиной затихающий топот их ног. – Одному здесь делать нечего».

Медленно остывая от драки, Калхас покинул пределы Тарса. Гермес не помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он сам не сумел удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку нужно беречь, а он разжал пальцы, забыл об опасности, забыл о желании Эвмена быть справедливым…

Справедливость! В том, что произошло, не было ни грана справедливости, и стратег не мог не знать об этом. «Он хочет быть угодным всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это невозможно. Это погубит его, как губит нас с Гиртеадой». Калхас, словно плакальщицы, царапал свою грудь и готов был выть от горя. Когда боль отступала, он опять говорил с собой, но слова утешения не приносили. «Эвмен не поможет. Он желает помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные политические расчеты, что желание это будет забыто». Аркадянин жалел, что рядом с ним нет Дотима. Наемник благоговел перед стратегом, но он обязательно придумал бы, как обмануть и Софию, и Эвмена. «А что делать мне? Неужели я не в состоянии сделать ничего?»

Калхас сел около ручья, темного от приносимого с полей мусора, и продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались молитвой и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу, просил бога хотя бы подать знак о своей милости. Вслед за молитвой приходило раздражение: Калхас сокрушался из-за собственной слабости, зависимости от тех, кто сильнее. В первый раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и груз этого чувства оказался тяжек. Превозмогая его, он сжимал зубы, выпрямлял спину – словно поза решительного, самоуверенного человека могла помочь ему решить, как поступить.

Ветер был теплым, а земля – прохладной. Кое-где сквозь старую, уставшую траву на берегу ручья виднелось ее ежегодно дряхлеющее тело. На солнечных местах стоял звон от мух и мошкары: бесконечная киликийская осень еще не кончилась. А где-то там, среди нависших над равниной гор Дотим уже сражался с Антигоном, несогласным со стратегическими расчетами Иеронима.

Совершенно мирный вид вокруг Калхаса не вязался с сознанием того, что вскоре вокруг стен Тарса будет литься кровь. Расслабленно перекликались горожане, готовившие к зиме свои сады и земельные участки, где-то вдалеке разноголосо постанывал скот. Против воли прислушиваясь к голосам жителей Тарса, пастух убеждался в том, что в осаду садиться они не захотят и при первом удобном случае выдадут стратега Антигону. «Так ради чего заигрывать с ними?»– с отчаянием спрашивал неизвестно у кого Калхас и в очередной раз сдавался перед морским валом из любви и горя.

За спиной аркадянина находилась то ли тропинка, то ли заросшая дорога, по которой несколько раз проезжали унылые тяжелые повозки с низкими, грубо сделанными колесами. На Калхаса не обращали внимания, и он не обращал внимание на проезжавших. Но когда солнце стало нижним краем задевать горы, знакомый голос произнес его имя.

Обернувшись, пастух увидел рыжего, усеянного веснушками Газарию. Сводник восседал на повозке, из которой торчала ручка от мотыги.

– Откуда ты едешь? – удивлялся Калхас.

– С земли, – ответил тот. – Я купил участок. А ты не знал?

– Нет. Зачем тебе земля? Разве твое занятие перестало приносить прибыль?

– Мое занятие всегда приносит прибыль. Но нужно приживаться. Теперь у меня земля, я такой же как и соседи. Никто не станет смотреть косо.

Газария поскреб грязной рукой в затылке.

– А ты что здесь делаешь?

– Скучаю по Дотиму.

Сириец с готовностью осклабился:

– И я скучаю. Он часто гостил у меня… – его лицо сделалось любопытным: – Говорят, София отобрала у стратега твою девушку?

Калхас, ничего не ответив, отвернулся. Вода в ручье поймала лучи заходящего солнца и вспыхнула оранжевой дорожкой. Газария покряхтывал, ворочался на своей повозке, но не уезжал.

– Скоро вечер, – неопределенно сказал он.

Пастух молчал.

– Я вижу, ты грустишь… Поехали со мной!

– Куда? – буркнул Калхас.

– Ко мне. Я позову девочек.

– Не нужно мне девочек! – резко ответил аркадянин.

– Тогда мы выпьем вина.

Калхас посмотрел на сводника. Вместо привычной хитрости лицо Газарии выражало простодушное участие. Это участие едва не вырвало из груди Калхаса тоскливое причитание. Он скривился, сдерживая себя, и вдруг почувствовал, что хочет поехать вместе с сирийцем. На плечи опустилась усталость от безрезультатных размышлений. Недавнее нежелание покидать этот ручей сменилось таким серым унынием, что пастух поднялся и, не дожидаясь новых уговоров, присоединился к Газарии.

Оживившийся сириец энергично подгонял лошадь; до его дома они добрались быстро. Наскоро омыв руки, хозяин достал сырные лепешки, маслины и, многообещающе улыбаясь, притащил из подвала большой запотевший кувшин.

– Это «бешу», египетское пиво, – заговорщически сказал он. – Наверное, ты не пробовал его никогда.

– Не пробовал, – признался Калхас и, удивляясь собственному любопытству, наблюдал за тем, как в чашки льется слабо пенящаяся жидкость песочного цвета.

– Я и сам не пробовал, – хихикнул Газария. – Но мне удалось узнать, как его делать. Сушил полбу, потом мочил, проращивал. У меня на родине, да и здесь, в Киликии, делают веселые напитки из ячменя, но не такие, как в Египте. Там, говорят, их пьет и раб, и царь. Никто, даже самые большие жрецы не воротят от него нос, не ругают пойлом. Ну ладно, давай испытаем вкус.

Газария пил медленно, чинно, а Калхас – торопливыми большими глотками. Бешу показался ему горьким и неприятным. Чтобы не обидеть хозяина, хотелось побыстрее проглотить непривычное питье. Но едва он совершил последний глоток, горечь с языка ушла. Рот наполнился бархатным хлебным привкусом, а вверх по затылку побежали теплые струйки крови.

– Еще? – полузакрыв глаза и счастливо улыбаясь спросил сириец.

– Еще, – Калхас подставил чашку под прохладную струю.

Когда бешу нагрелся, он стал шипеть и давать большую желтую пену. Газария порывался унести кувшин с остатками египетского пива в подвал, чтобы заменить его другим, холодным, но пастух не давал сделать этого.

– Допьем. Зачем ему пропадать? – повторял он.

Пиво оказалось ужасно хмельным, но хмель не был тяжелым. Все множество чувств, которые довелось испытать в последние дни, пастух видел разложенными перед собой какою-то заботливой рукой. Благодаря бешу он мог смотреть на них отстраненно, а не смешивать ненависть, печаль, любовь в тот ком, что душил его на берегу ручья. Калхас слушал сочувственные слова Газарии и доводы сирийца казались ему весьма убедительными.

– Ты говоришь так, словно она умерла! – увещевал сводник. – От скорби ей легче не будет. И смотреть ей станет куда приятней в румяное лицо, чем в бледное или изможденное.

– Гиртеаду еще нужно отнять у Софии.

– Отнимешь! Почему бы нет? Судьба подарила тебе ее, потом забрала, затем снова подарит. Сколько раз в жизни все выворачивается наизнанку – не перечесть!

– Тебе нужно возвратиться к стратегу, – продолжал Газария. – Раз он обещал помочь, ты должен вытрясти из него исполнение обещанного. Даже в самом худшем случае, если придется рассчитывать на собственные силы, в доме Эвмена ты сможешь найти деньги… Зачем деньги? Чтобы нанять лихих людей, отбить девушку и скрыться – хотя бы к тому же Антигону.

Газария торжествующе смотрел на Калхаса – словно Гиртеада уже сидела рядом с ними. А пастух возмущенно мотал головой.

– Нет. Только не к Антигону.

– Ну, смотри, – сириец принципиально не желал понимать, чем один полководец Александра отличается от другого. – Для меня они на одно лицо. Эвмен разумен, он не свирепствует, его войска не обирают Тарс – и это хорошо. Но Антигон в своих провинциях, говорят, тоже не свирепствует. К тому же у него большая армия. Сейчас весь Тарс молится, чтобы боги отвратили стратега от идеи дать бой под стенами города. С теми отрядами, что находятся здесь, Эвмен все равно его не удержит. А ярость победителей обернется на нас…

С языка Калхаса готовы были сорваться злые слова, но он сдерживал себя, понимая, что нельзя отвечать упреками на сочувствие и радушие.

Второй кувшин казался пастуху уже сладким. Горести, политика – все утекло с бархатной песчаной жидкостью. Разговор становился все более бессвязным и нечленораздельным, а главной задачей стало удержать свое тело в диагональном положении, не откинуться на спину и не забыться.

Первым захрапел Газария. Он лежал в позе пирующего, опершись на левую руку и малейшее движение заставило бы его голову рухнуть. Калхас, удивляясь тому, что в нем еще сохранились остатки твердости, подобрался к своднику и осторожно опустил голову того на пол. Затем поднялся, вышел по нужде на грязный задний двор сирийца и долго собирался с силами, прежде чем совершить соленое возлияние во славу Сабазия.

Это усилие подкосило его. Вернувшись в дом, Калхас сел, потянулся к чаше, обнаружил, что она пуста и обескураженно растянулся рядом с булькающим, хрипящим, свистящим Газарией.

Тяжесть и боль в голове отвлекали Калхаса, и он не сразу обнаружил, что находится в очень знакомой комнате. Из квадратного, высоко пробитого оконца падал дневной свет, на полу комком лежала одежда.

Он в доме Эвмена! Бегство, драка, ручей, Газария, пиво постепенно сложились в картину вчерашнего дня. Похмелье и горе смешались с неожиданным стыдом. Пытаясь освободиться от него, Калхас соображал, как он оказался здесь, но память подсказывала только бессвязные картины мутного хмельного сна.

Тогда Калхас стал прислушиваться к тому, что происходит в доме. Из-за двери доносились шаги, шум передвигаемых тяжелых вещей, возбужденные голоса слуг. Удивленный, аркадянин справился с дурнотой и сел. Около ложа стоял таз с холодной водой. Опустившись на колени, пастух окунул в него голову. Удовольствие от холода было таким, что Калхас еще несколько раз погружал в воду лицо. Почувствовав наконец облегчение, он утерся краем хламиды и набросил ее на плечи. Пора было выходить наружу.

В коридоре на него едва не уронили короб с чем-то тяжелым. Слуги деловито опустошали дом стратега, упаковывая скарб и вытаскивая его на улицу.

– Снимаемся, – коротко бросил один из них в ответ на вопрос пастуха.

Поминутно прижимаясь к стене, дабы не оказаться сметенным очередной ношей, пастух отправился на поиски того, кто объяснил бы ему, в чем дело. Ни Иеронима, ни Тиридата он так и не нашел, а потому решился побеспокоить автократора.

Телохранители, стоявшие у покоев Эвмена, не пропустили его, сославшись на занятость хозяина. Калхасу не хотелось возвращаться в комнату, и он стал ждать. Мысли о Гиртеаде постепенно превращались в раздраженную, беспокойную тоску, и вместо просьбы о помощи, с которой прорицатель хотел обратиться к стратегу, в его голове опять начали складываться упреки.

Калхас пребывал во взвинченном состоянии до тех пор, пока двери не открылись и из покоев Эвмена не появился Антиген. Лицо македонянина изобразило радость и удовольствие.

– Я столько времени не видел тебя, что уже начал скучать по своему спасителю! – В знак приветствия Антиген обхватил руками Калхаса и стиснул его с удивительной для старческого тела силой. – Говорят ты болел? – разжав объятия, спросил он уже более рассеянно.

– Да. Но давно пришел в порядок, – не менее рассеянно ответил аркадянин. Из покоев стратега появились Тевтам, Иероним, а следом за ними и сам Эвмен.

– Вижу, Калхас, к тебе вернулся здравый рассудок, – улыбаясь произнес стратег.

Иероним тоже заметил пастуха и его круглое лицо расплылось в добродушной улыбке:

– Когда Газария привел тебя сюда поутру, ты спал на ходу и при этом умудрялся громко икать.

Калхас нашел в себе силы не обижаться.

– Мне сказали, что мы уходим из этого дома.

– Да. И из Тарса, – подтвердил стратег.

– Значит Дотим не остановил Антигона?

– Он не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Было несколько легких стычек, а потом Фригиец двинул свои войска кратчайшим путем. Дотим сообщил, что он в двух переходах отсюда, на ближайших перевалах.

– Но ведь ты собирался защищать Тарс, стратег! – воскликнул Калхас.

– К счастью, необходимость в этом отпала. Иероним, да и ты свидетели, что я целую зиму пытался договориться с Верхнемесопотамскими сатрапами. Наконец нам сопутствовал успех. Мои войска стоят у переправы через Евфрат. Сейчас в наших руках путь в Вавилонию, к Селевку, и в Персию, к нашим друзьям. Когда мы перейдем через реку, первый сменит хитрость на милость, а вторые выступят нам навстречу. Я ответил на твой вопрос?

– Да. – Калхас решительно насупился и посмотрел стратегу прямо в глаза: – Тогда как нам быть с Гиртеадой?

Эвмен замялся.

– Стратег, ты обещал вернуть ее.

Антиген, заинтересовавшийся разговором, с интересом смотрел то на Эвмена, то на Калхаса.

– Гиртеада – это девушка, из-за которой в Тарсе было много шума? – прервал он воцарившееся молчание.

– Та самая, – ответил вместо пастуха Иероним и присоединился к просьбе последнего: – Стратег, нам нужно помочь им.

– Нужно, – кивнул Эвмен. – Но как? Не могу же я бить тараном в ворота Софии или приказать Тиридату штурмовать ворота ее сада!

За возмущением стратега Калхас почувствовал какую-то игру.

– Удивительно, – ехидно вздел брови Антиген. – Стратег-автократор не может обуздать вздорную бабу!

Поймав на себе сердитый взгляд Эвмена, Антиген состроил невинное лицо:

– Впрочем, я только повторяю, что говорят горожане.

– Для этого не нужно большого ума, – вспыхнул Иероним.

– Что ты этим хочешь сказать? – принял угрожающий вид македонянин.

– Он хочет сказать, что я в любой момент могу забрать эту девушку, – строго произнес Эвмен. – Я желаю помочь Калхасу. Но стратег не должен вмешиваться в подобную историю. Я – человек, на котором лежит огромная ответственность. Я сражаюсь не за собственные интересы, а за интересы царской семьи, и должен олицетворять собой порядок и закон, как бы мне не хотелось отклониться от них. Помни, что на меня смотрят не только жители Тарса, но вся Азия!

– Ты знаешь, чем Александр ответил бы тебе? – спросил, спустя несколько мгновений Антиген. – Смехом! Облеченный властью человек – сам себе закон.

– Может быть. Но сегодня мы воюем не с Дарием или дикими индийскими племенами. Мы сохраняем державу.

– Это я понимаю, – аргираспид указал на Калхаса. – Только что нам делать с твоим предсказателем?

– Я помогу ему… Каким образом? – стратег усмехнулся. – Вот ты, Антиген, возьмешь и приведешь девушку сюда.

Македонянин скривился, словно желая ответить чем-то злым. Видно было, как он сдерживает свою досаду. Калхас, стиснув зубы, ел аргираспида глазами. Надежда и страх превратили время, пока Антиген обуздывал свою гордость, в мучение.

– Ладно, – буркнул в конце концов ветеран. – Время не исчерпает моей благодарности Калхасу. Однако твое желание свалить все на старых вояк аргираспидов мало что скроет.

– Ты думаешь, что умных людей так много?

– Ловко придумано, стратег, – поразмыслив щелкнул языком Антиген. – Аркадяне украли девушку, ты же – честный и чистый – возвратил ее хозяйке. Тогда, перед самым выступлением, под шумок и без твоего ведома, – что будет выглядеть правдоподобно, – пришли своевольные старики и вновь увели ее. Так?

– Примерно так.

– Ну что же, мы, македоняне, не привыкли прислушиваться к тому, что о нас болтают.

– Вот и хорошо, – весело блестя глазами Эвмен подмигнул Калхасу.

Возбужденный, едва не подпрыгивая от нетерпения, шел пастух рядом с Антигеном и Тевтамом. Они не стали откладывать похода за девушкой, ибо около дома Эвмена их ждал обычный солидный эскорт.

– На самом деле ты мог обойтись без стратега, – недовольно сказал Антиген. – Тебе нужно было сразу обратиться ко мне. В нашем лагере ее никто не посмел бы тронуть.

Калхас не отвечал. Ужасное подозрение, что София могла спрятать девушку где-либо за пределами Тарса, гнало его вперед. В этом случае оставалось надеяться только на умение македонян развязывать языки.

– Вот здесь, – произнес он, когда они оказались около сада Софии.

Антиген скептически посмотрел на стену.

– Куда ты нас привел?

– Здесь мы с Дотимом забирались внутрь.

– Ф-фу! – с негодованием отмахнулся вождь аргираспидов. – Пусть аркадяне лазают через заборы. Даже Дотима не оставила вечная ваша страсть к воровству. Нет, мы просто заберем ее. Веди нас к воротам.

Ворота отворила все та же компания: Сопатр с лиловым, в пол-лица разбухшим носом и рабы-убийцы. Блеск от ярко начищенных щитов ослепил их. Воспользовавшись этим, вожди аргираспидов ступили внутрь, мешая закрыть створки.

– Кто это его? – спросил Тевтам, указывая на переносицу садовника Софии.

– Я, – сказал Калхас.

– Молодец!

– Что такое? Что вам нужно? – пятясь к рабам отверз уста Сопатр. Узнав Калхаса, он заверещал: – Сам автократор вернул нам ее!

– Какое нам дело до твоего автократора! – хмыкнул Антиген.

Рабы, повинуясь какому-то знаку садовника, хотели кинуться на вождей ветеранов, но длинные сариссы телохранителей, проскользнув над плечами последних, уперлись им в глотки.

– Одно движение – и они нажмут, – участливо сказал Антиген, а его товарищ громогласно захохотал, разглядывая перепуганные рожи рабов.

Сопатр боком-боком спрятался за спины наймитов, а потом прыснул в заросли.

– Он спустит собак, – предупредил Калхас.

– Тогда не будем мешкать. Брысь! – скомандовал Антиген охранникам Софии.

Рабы резво попятились назад, и аргираспиды устремились в образовавшийся проход.

Перед самым домом на них набросились молосские псы. Пастух принялся бубнить молитву, надеясь заговорить их, как и в прошлый раз. Но он не успел произнести и двух слов, когда первая собака с визгом наткнулась на сариссу. Аргираспиды ощетинились своим страшным оружием. Собаки пытались подобраться снизу, ухватить за ноги; они взмывали в воздух, стремясь вцепиться в шею, однако длинные тяжелые пики доставали их везде. Затем аргираспиды сами сделали шаг и другой вперед, добивая последних псов. Когда Калхас вступал в дом, на дорожке оставалась груда мертвых и дергающихся в предсмертных конвульсиях собачьих тел.

Девушки оказались собраны в трапезной. Аргираспиды, ворвавшиеся туда, устроили страшный переполох. На пол были опрокинуты ложа, вазы с вялеными фруктами, под ногами ветеранов хрустели глубокомысленные свитки. Воспитанницы, похожие на больших птиц, загнанных в клетку, с писком метались по комнате. Тевтам выловил Мегисто и, с удовольствием глядя на нее, спросил у пастуха:

– Она?

– Нет. – Калхас указал на забившуюся в угол Софию: – Это хозяйка. Она знает, где Гиртеада.

Антиген быстро вытащил из укрытия мудрую воспитательницу. София тряслась и, словно рыба на песке судорожно открывая рот, глотала воздух. По ее лицу текли струйки пота, смывавшие со щек жирные румяна.

– Упаси меня Афродита от престарелых молодух! – с отвращением сказал Антиген. – Тевтам, тебе нужна этакая?

– Нет, – откликнулся тот. – Я не дозволил бы ей даже чесать свои пятки.

Тогда Антиген обнажил меч.

– Зачем земле носить на себе столь тяжкий груз?

– Остановись! – запричитала София. – Останови их, Калхас! Гиртеада здесь. Она в той самой комнате, откуда ты ее уже… забирал!

Великодушно ухмыляясь, Антиген спрятал меч в ножны, а Калхас бросился в коридор.