Текст книги "Прорицатель"

– Такое впечатление, что они дурачатся, – сказал Калхас Тиридату.

Тот пожал плечами:

– Впали в детство от переживаний.

Появление ветеранов у вершины холма было неожиданным. Прошло уже достаточно много времени с того момента, как Эвмен разговаривал с сатрапами. Измученный, Калхас впал в сонное отупение, веря, что холм надежно укрыт дозорами Филиппа и надеясь на пробуждение вместе с восходом солнца мужества у воинов. Ночь перевалила далеко за половину, когда гул от споров аргираспидов затих и македоняне двинулись к стратегу.

– Мне это не нравится, – поежился Калхас. – Обрати внимание: Тевтама нет среди них.

Лицо Тиридата выражало крайнюю озабоченность.

– Да, старики пришли сюда не просто так. – Тиридат взглянул на Калхаса: – Мне думается, нужно увозить стратега. Согласен?

– Согласен, – пастух многое отдал бы, чтобы все они оказались подальше от этого злосчастного холма.

– На этот раз спрашивать разрешения у хозяина не будем, – слабо усмехнулся армянин. – Спускайся к гетайрам, пусть они готовят лошадей. Да! Когда станешь возвращаться назад, захвати с собой хотя бы полсотни молодцов. Боюсь, моих людей будет мало, чтобы протиснуться между старыми притворщиками.

Калхас торопливо сжал руку Тиридата и стал пробираться сквозь толпу аргираспидов. Те смотрели на него нагло, с вызовом, уступали дорогу неохотно. Дважды пастуха толкнули так, что он с великим трудом удержался от желания обнажить меч.

Оказавшись наконец за спинами ветеранов, аркадянин вздохнул с облегчением, но не успел сделать и нескольких шагов, как его окликнул Антиген.

– Куда спешишь? – сатрап стоял в окружении вооруженных до зубов охранников.

– По делу, – коротко бросил Калхас и хотел проследовать мимо.

– Подойди сюда, – голос Антигена стал резким и властным. – Подойди, ты должен увидеть это.

– Что? – Калхас помимо своей воли послушался сатрапа.

– Покажите ему, – приказал Антиген охранникам.

Те расступились и пастух увидел лежащий на земле куль размером с человеческую фигуру. В попону с сакского коня было завернуто нечто, похожее на тугую связку хвороста. Один из телохранителей взял попону за край, потянул на себя – и к ногам Калхаса подкатилось тело Филиппа.

Аркадянин схватился рукой за горло. При слабом, мертвящем свете зимнего неба было видно, что грудная клетка военачальника буквально проломлена множеством страшных ударов. «Это сариссы!»– догадался пастух. Лицо Филиппа убийцы пощадили. Но его скрутила такая предсмертная судорога, что аркадянину стало жутко.

– Кто его? – зная уже ответ, прошептал Калхас.

– Страшные люди, – ответил Антиген.

Пастух обрел голос.

– И ты сам боишься их?

– Боюсь, – подтвердил сатрап.

– Тогда мне и правда надо спешить.

Калхас отвернулся от Антигона, но тот вцепился в его плечо.

– Да постой же! Я желаю тебе блага.

– Оставь! – Аркадянин сбросил руку сатрапа. – Лучше желай блага себе.

Калхас так и не успел спуститься к гетайрам. На вершине холма внезапно раздались крики. Обернувшись, пастух увидел, что аргираспиды вырвали из рук Эвмена оружие и вяжут его ремнями от щитов. Армяне отчаянно пытались пробиться к стратегу, но такая масса ветеранов навалилась на них, что телохранители не могли сделать шага. Тиридат отчего-то оказался оттеснен в сторону и – Калхас не успел даже вскрикнуть – поднят на сариссы. Силуэт армянина на несколько мгновений завис над головами сражающихся, а затем его поглотила радостно вопящая толпа македонян.

– Проклятые! – слезы брызнули из глаз аркадянина. – Антиген, что же ты стоишь? Ведь ты когда-то командовал ими! Ты можешь их остановить!

Армян рвали на куски.

– Так останови же, я умоляю тебя!

Антиген, по-стариковски поджав губы, молчал.

– Будь ты проклят! – Калхас плюнул ему в лицо. – Ты сам умрешь, скоро умрешь!

Выхватив меч, пастух бросился в толпу аргираспидов. Однако он не успел скрестить оружия ни с кем из них, ибо в его затылке вспыхнуло нестерпимое, жгучее черное пламя. Какое-то мгновение еще Калхас чувствовал выламывающую суставы боль, а потом перестал чувствовать что-либо вообще.

5

Печаль была бездонна, как дельфийский провал. Он – бесплотный и недвижимый – медленно опускался в ее глубины. Ни дыхание, ни биение сердца – ничто не отвлекало его.

Было невидно и неслышно. Так слепа и глуха тень, влекомая человеком за собой. Он не помнил ничего и не знал, как вымолвить слово. Лишь какая-то струна, отзвук низкого, гудящего звука, далекое эхо от удара в огромный барабан, существовало в нем. Это неясное эхо, словно чужой, настойчивый взгляд, напоминало о чем-то, что лежало за краем здешних глубин. Он никак не мог сосредоточиться на нем, но внезапно оглушительный голос разорвал темноту: «Неужели это смерть?» Прошло бесконечно долгое время, прежде чем Калхас понял, что это его собственные слова. И тогда мысли посыпались одна обгоняя другую: «Я ничего не чувствую. Как тень. Я в Аиде? Я – моя тень? Почему так печально?»

Гиртеада. Калхас увидел ее – заплаканную, с поцарапанным лицом, со спутанными, грязными волосами, в грубом одеянии из мешковины. Взгляд его жены был остановившимся, бессмысленным: такой взгляд рожден страшным горем, или же немыслимой болью. Калхас окликнул ее, но Гиртеада молчала. Она проплыла совсем рядом с ним. Как пастух не протягивал к ней руки, дотянуться до жены он не смог.

Его сердце сжала черная тоска. Калхас пытался заставить себя следовать за Гиртеадой; он все понимал, все ощущал, но воля молчала – будто ее и не было вовсе.

Вслед за Гиртеадой пастух увидел Дотима. Такого же скорбного, скверно одетого. Губы наемника что-то шептали, брови были сложены в печальный домик. Он молитвенно сжимал руки перед грудью и не видел ничего вокруг себя.

Дотима сменил Эвмен. Лицо стратега было абсолютно спокойно. Он твердо, без всякого сожаления или горечи взирал перед собой. Более того, взгляд Эвмена был горд, а уголки губ чуть-чуть приподняты – словно стратег с легким сердцем смотрел на здешнюю тьму и печаль.

И он проследовал мимо, не заметив Калхаса, а Калхас не сумел дотронуться до него. «Почему я вижу их, а они меня – нет? – спрашивал пастух неизвестно у кого. – Неужели я потерял их окончательно?»

Ответа Калхас не услышал. Зато он увидел Гермеса. Бог сидел в середине радужного кольца. Восемь сияющих лучей исходили от него. Они закручивались в спирали, обращаясь вокруг бога, поэтому казалось, что Гермес движется не останавливаясь. Сверкающие спирали, похожие на кривые ножи боевой колесницы, разгоняли тьму, перемалывали печаль. Радостная надежда и страх быть рассеченным этими лучами охватили одновременно Калхаса. «Душеводитель! – вспомнил пастух. – Он скажет правду. Выведет отсюда. Значит, он простился со мной не навсегда!»

Пастуха все быстрее несло к Гермесу, прямо под радужные ножи. В последний момент он не выдержал и зажмурился – ожидая то ли удара, то ли вспышки прямо перед лицом.

Но ничего такого не произошло. Гермес просто исчез. Когда Калхас открыл глаза, тьма превратилась в сумеречный полумрак. Слева от пастуха был смутно виден песочно-белый столб, очертаниями неуловимо походивший на кипарис. Когда-то, еще в Маронее, Калхас слышал заклинания, которыми напутствовали умерших: «И увидишь слева от себя белый кипарис. Там источник ледяной воды. Не ходи к нему и не пей…» Аркадянин напряг взор, пытаясь понять, не дерево ли этот белый столб…

Мир развернулся перед ним, словно папирусный свиток. Солнце высоко уже поднялось над горизонтом. К легкому морозцу прибавилась влага: на небе стояла молочная пленка, солнце из-за нее было похоже на длинный столб, испускающий песочно-белый свет. «Значит, я жив?»– в этой мысли не было ни удивления, ни облегчения.

Калхас вспомнил, что упал ничком, теперь же он лежал лицом вверх. Руки и ноги онемели от холода и долгого лежания. Раздражала болезненная тяжесть в затылке и в позвоночнике. Калхас повел головой и вскрикнул: вся ее задняя часть превратилась в источник гудящей, ломающей боли. Ночью его оглушили ударом по затылку, а затем перевернули на спину, чтобы проверить, жив ли. Превозмогая немоту и одеревенение, Калхас провел рукой по груди. Шарик исчез.

Пастух сел, уже не замечая боли. Латная куртка, варварские штаны, сапоги – все было на нем. Даже меч лежал поблизости. Но Калхас почувствовал себя голым. У него украли – возможно, просто из чувства мести – то, без чего себя он уже не представлял. Ни в одном из сражений вражеское оружие не срывало шарик с груди.

Он тщательно обшарил все вокруг себя, но не нашел даже следа от амулета. Ужасное ощущение брошенности охватило Калхаса на несколько мгновений. Он стукнул изо всех сил кулаком по земле, прогоняя душевную слабость. Все-таки он жив – нужно думать об этом.

Калхас заставил себя подняться на ноги. Вокруг него не было ни одной живой души. Пастух, с трудом переставляя непослушные, немые ноги, вернулся на вершину холма – туда, где аргираспиды вязали Эвмена. Он увидел здесь разворошенную ногами почву, следы борьбы, черные на гипсово-сером фоне пятна крови. Македонянам пришлось потратить немало сил, прежде чем они захватили стратега. В стороне были свалены в груду тела телохранителей. Сверху, грудью к небу, лежал Тиридат. Пастух постоял около армян, стараясь не смотреть на изуродованное тело их предводителя. Потом осторожно снял с его пояса короткий широкий кинжал и засунул за пазуху, убежденный в том, что он скоро пригодится.

Что произошло с Эвменом, понять по тем следам, которые видел Калхас, было невозможно. Оставалось надеяться, что ветераны не учинили тут же расправы над ним, а отдали Антигону в обмен на семьи.

Пастух думал, что теперь ему делать. Сдаваться на милость Фригийца? Конечно, нет. Оставаться на месте? А что делать среди трупов? Возвращаться к Гиртеаде? Но на пути находился бывший лагерь Эвмена, занятый врагом. В конце концов взор Калхаса обратился к далеким горам. Обходить лагерь с юга, там, где пески и совершенно открытая местность, было безумием. Оставался путь через север. Нужно добраться до пересохшей реки, за которой начинаются холмы. Кое-где среди холмов растут можжевеловые кусты, наверно, есть и источники горьковатой, полынной воды. Если кто-то из воинов Эвмена еще хочет сопротивляться Фригийцу, Калхас встретит его именно там.

Спускаясь с холма, пастух даже испытывал удовольствие от того, что в состоянии принимать здравые решения. Затылок то горел, то превращался в пульсирующий сгусток боли, но Калхас сумел сосредоточиться на дороге и отвлекся от него. Немота в членах постепенно проходила – пользуясь этим, аркадянин убыстрял шаг, чтобы не попасть в руки фригийцев, если те вдруг вернутся мародерствовать на поле боя.

Достигнув реки, Калхас вспомнил, что не пил со вчерашнего дня. Жажда, пришедшая вместе с воспоминанием, оказалась столь велика, что пастух, прежде чем укрыться среди холмов, долго брел по дну реки в поисках лужицы со стылой водой. Когда же нашел одну, то выпил чуть ли не до дна. Вода была холодной, вонючей, но жажда победила даже чувство отвращения.

Вслед за жаждой Калхаса охватил голод. Да такой острый, что аркадянин, скорчившись, сидел некоторое время на дне реки. Переждав самые острые спазмы, он заставил себя разогнуться и отправился дальше.

Среди холмов стало как будто еще холоднее. Как и ночью, Калхас с тоской вспомнил о гиматии. Однако тут же отбросил воспоминание. Нужно идти на север, потом повернуть направо, в сторону Габиены, а там… там будет видно.

Пастух шел с волчьей осторожностью. Иногда – если голодные спазмы становились непереносимы – замирал на месте, или с остервенением шарил в можжевеловых кустах, не обращая внимания на колючки. Он искал любую живность. Сейчас он мог разодрать на части и сожрать даже змею.

Но ни человек, ни живность не попадались ему на пути. Солнце клонилось к западу, вершины холмов окрасились в болезненный бледно-розовый цвет. Калхас решил, что он уже достаточно углубился на север и решил поворачивать направо. Вскоре после этого его ноздри уловили едва ощутимый запах костра.

Калхас превратился в дикого зверя. Он долго стоял на месте, определяя, откуда донесся запах. Потом припал к земле и начал красться в ту сторону, держась ложбин, тщательно оглядываясь, прежде чем обогнуть новый холм. Запах то пропадал, то появлялся вновь. Иногда Калхас решал, что совсем запутался, что он идет не туда, куда надо, но обоняние не подводило его. В конце концов аркадянин почувствовал, что костер – точнее даже осторожный костерок – находится совсем рядом, буквально за следующим холмом.

Пастух собрался с духом. Что за люди сидят около огня? Если свои – он наверное получит пищу. Если чужие, придется сражаться. Аркадянин перекинул ножны с мечом за спину – чтобы он не мешал красться, – сунул нож Тиридата за пояс и начал выбирать путь. Справа от холма ложбинка заросла колючим кустарником. Там неизвестные едва ли станут ждать пришельцев. А ему сейчас не страшны колючки.

Отталкиваясь локтями, он пополз вдоль края кустов. Ничто не предвещало близости дозорных. Калхас даже начал сомневаться – есть ли кто-либо там, около огня. Но сноровка неизвестных не уступала ловкости прорицателя. Калхас почувствовал, что некто находится позади него, однако не успел даже подняться на ноги, как два дротика уперлись ему в спину.

– Вставай! – голос был груб, но обращались к пастуху по-гречески.

– Встаю, встаю, – успокаивающе пробормотал Калхас. – Только будем спокойны.

Он поднялся на ноги, чувствуя под лопатками по ледяному жалу.

– Ну-ка, повернись! – голос как будто стал менее грубым.

Калхас сообразил, что достать меч уже не успеет, а от ножа проку мало. Он медленно, стараясь не делать резких, провоцирующих движений, обернулся к неизвестным.

– Калхас! – с изумлением произнесли они.

Дотим сидел у медленно тлеющего валежника и хохотал.

– Теперь меня и правда можно звать Одноухим!

Ударом дубины с его головы сорвало шлем, а вместе со шлемом – остатки левого уха.

– Зато не надо будет бинтовать его перед каждой схваткой! Замечательно!

Но сейчас голова наемника была замотана холщовой тряпкой. На левой щеке еще виднелись следы от крови, вытекшей из раны. Впрочем, Дотим не унывал. Появление Калхаса он встретил шквалами восторгов.

– Я чувствовал, что ты жив! Что могло случиться с нашим амулетом?!

– Какой я амулет, – махнул рукой Калхас.

– Амуле-ет, – Дотим даже погладил его по плечу. – И ты жив, и я жив – значит, амулет.

Теперь Калхас окончательно поверил в то, что наемник может выкрутиться из любой ситуации. Пока он торопливо поедал черствые хлебцы (и откуда только Дотим их достал!), тот рассказывал – сумбурно, но энергично:

– Лучше быть живым, чем мертвым. Даже мертвым Гифасисом. Ух, как он падал! Как гора! Давил все и всех. Так было страшно, что даже не отпрыгивали. Стояли разинув рты… Боги, боги, почему мы проиграли! Крови не жалели, лезли прямо по спинам фригийцев, по мясу. Такое кругом творилось, что был уверен – живым не выберусь. Но еще был уверен, что мы одолеем. А когда Гифасис пал – оторопел. Застыл, как столб. Как идол. Хорошо, какой-то фригиец огрел по голове. Боль такая, что озверел, не помнил уже ни себя, ничего, выпускал из фригийцев внутренности. Не заметил, что у меня шлем снесли – да вместе с ухом. А потом вижу – бегут, негодяи. Мне кричат: «Беги, спасайся!» Пытался остановить – так свои же чуть не затоптали. Эх, доберутся когда-нибудь до них мои руки! Не успел опомниться – вокруг одни антигоновцы. Хорошо, сообразил: упал на землю, закрыл голову щитом, притворился мертвым. Благо, крови на мне было море. Лежал до-олго! Кругом стояла пыль – они и поверили, не тронули. Как оказалось, не один я был таким умным. Эти двое тоже прикинулись трупами…

Аркадян, которые захватили Калхаса, звали Никокл и Феодор. Пастух смутно помнил их по тем дням, которые провел в отряде Дотима. Тогда они ничем не выделялись среди остальных. Невысокие, жилистые, взбалмошные; но опасность развивает сообразительность.

– Когда зашевелился я, зашевелились и эти, – продолжал Дотим. – Сползлись как черви, клянусь Зевсом! Фригийцы вроде бы рассеялись, но кто мог тогда разобрать – не появятся ли они откуда-нибудь опять! Видели, как конница атаковала аргираспидов – сам понимаешь, вмешиваться во все это не стали. Дождались темноты, хотели пробраться к македонянам, но их уже не нашли. Кругом шныряли разъезды Антигона, поэтому и направились сюда… Ну ладно, хватит! – Дотим буквально вырвал очередной кусок изо рта пастуха. – Что стратег? Рассказывай!

Калхас помрачнел. Радость от встречи с наемниками мгновенно потухла. С каждым его словом мрачнел и Дотим. Когда пастух поведал о смерти армян и пленении Эвмена, аркадянин грязно выругался.

– Чего-то подобного я и ожидал! – резюмировал Дотим. – Честно скажу, Филиппа не жалко, он всегда был глуп. Вдвойне глуп, если дал себя убить. А Тиридата жаль – это был настоящий муж. Таких людей осталось мало, мало…

На некоторое время наемник погрузился в себя.

– Что предлагаешь делать? – не выдержал Калхас.

Дотим встрепенулся и поднял голову – торжественно, гордо:

– Я считаю, что мы должны освободить стратега!

Пастух удивился тому, как спокойно воспринял слова наемника.

Тот обернулся к Никоклу и Феодору:

– Мне кажется, что дело это естественное.

Аркадяне сидели ошарашенные.

– Без стратега у нас даже нет возможности вернуться домой, – убежденно продолжал их вождь. – Вы не знаете ни одного варварского языка: только «дай», «мясо», да «девка». А их между нами и Элладой столько! Варвары мгновенно отлупят вас, если не утопят в колодце.

– Так ведь все равно убьют, – робко сказал Феодор. – Не варвары, так Фригиец. Что мы сделаем вчетвером против него? Целая армия не смогла…

– Там, где бессильна армия, нужно действовать хитростью. А для хитроумного дела достаточно нескольких человек. – Дотим не терял уверенности.

Калхас тяжко вздохнул, смиряясь с тем, что беспокойству о Гиртеаде суждено еще долго глодать его. Но бросить Дотима, Эвмена, забыть о превратившемся за год в часть характера долге перед никогда не виденным, давно умершем Александром, было свыше сил. Естество говорило – место Калхаса здесь. Как бы ни малы были шансы, имевшиеся у них, пастух желал дойти до конца.

– Прежде всего нужны лошади, – сказал он, прерывая обескураженных аркадян, опять пытавшихся спорить с Дотимом. – Лошади и деньги. Ну, деньги-то у нас есть. Я покажу, где деньги.

Речь Дотима стала торопливой. И сам он изменился – словно постоянно торопился куда-то. Торопился съесть кусок, вдохнуть воздух, посмеяться над своей же шуткой. Его не покидала нервная веселость, удивлявшая и Калхаса и аркадян.

– Ты так много смеешься, что… мне страшно, – сказал Дотиму пастух.

– Почему это страшно? – удивился тот. – Почему нельзя смеяться? Я рад – подумай только, сколько зависит от нашей хитрости! Мы, можно сказать, совершаем такое дело, что помнить о нем будут долго.

Насчет «совершаем дело» наемник несколько преувеличивал. Третьи сутки они прятались среди холмов, присматриваясь и выжидая. Калхас проводил аркадян до тайника; они распотрошили пару мешочков и каждый набил пояс золотыми монетами. Пояса обернули поверх голого тела, скрыв их одеждами. Внешне наличие золота у оборванных наемников заметно не было, но Калхас долго не мог привыкнуть к тяжести, обвивавшей бедра.

Местом своего пребывания они избрали лощину, окруженную заросшими колючками холмами. Расположена она была ближе к лагерю Эвмена, чем прошлое укрытие Дотима: Фригиец перевел все свои силы на место бывшей стоянки стратега. Теперь там происходило непрекращающееся празднество – по крайней мере так мнилось аркадянам. Днем к небесам поднимался обильный, жирный чад благодарственных жертвоприношений. А ночью не переставая горели костры; фригийцы, видимо, порешили перевести весь хворост в округе.

Калхас понимал, отчего Антигон не отправляется вглубь Габиены. Полуразбитое войско Фригийца благодаря прихоти судьбы взяло в плен отряды, превосходящие его численно. Собственно, было непонятно: пленные ли это, или новоприобретенные союзники? Во время осторожных разведок аркадяне установили, что только гетайров Фригиец держит безоружными и отдельно от остальных. Другие воины Эвмена чувствовали себя свободно, а аргираспиды даже выставили у своих палаток серебряные щиты. Шло смирение, свыкание с новым хозяином, щедро приправленное вином и искусственной радостью. Хотя Дотим ругался последними словами, когда наблюдал за этим, даже он признавал, что иного ожидать не следовало.

– В конце концов, им просто платили деньги. Что же, если Антигон не брезгует такими вояками – тем хуже для него.

Признаков того, что Фригиец готовится покидать лагерь, все не появлялось и Калхас с неясной надеждой думал, что свыкание идет, по всей видимости, не гладко. Однако, когда он поделился своей мыслью с остальными, мрачный Никокл поставил над ней жирный вопросительный знак:

– А куда теперь торопиться Антигону? – сказал он. – Антигон своего добился – на кого теперь идти походом?

Поскольку Фригиец за эти три дня так и не отрядил конных погонь, аркадяне пришли к выводу, что в его руках – вольно или невольно находятся все сатрапы.

– Тем лучше, – успокаивал Дотим. – Он чувствует себя в совершенной безопасности. С каждым днем внимание его будет слабнуть. Тогда-то мы и попытаем счастья.

Вот только как? Аркадяне не имели даже лошадей. Дотим надеялся отбить их у разъездов Фригийца. Но те дозоры, которые Антигон отправлял на север, в холмы, насчитывали не меньше десятка всадников каждый. Аркадянам приходилось быть чрезвычайно осторожными.

И потом, жив ли стратег? Дотим был уверен, что жив. Но лица Феодора с Никоклом выдавали, что наемники сомневаются в этом, следуя за вождем с тяжелым сердцем.

Однако главным оставалось отсутствие реального плана действий. Быть может, они могли пробраться в лагерь, дабы смешаться с его обитателями. Но Дотима и Калхаса мог бы узнать любой бывший воин Эвмена. Подкупить тех, кто охраняет стратега? Но опять же, для этого нужно было оказаться внутри лагеря. Да и как бежать из него без лошадей?

– Случай! – поднимал палец к небесам Дотим. – Смотрим и слушаем, как те истуканы в Сузах, у которых огромные глаза и уши. Если будем внимательны, обязательно учуем случай.

Они охотились за редкой живностью – пугливыми птицами, неправдоподобно стремительными пустынными зайцами, а потом упрямо пережевывали почти не прожаренное мясо. Тепло было самой недосягаемой мечтой. Слабый огонек – единственное, что они себе позволяли, – скорее обманывал, чем грел протянутые к нему ладони. Плащ, снятый с мертвого фракийца во время ночной экспедиции на поле сражения, не столько давал Калхасу тепло, сколько вонял волчьим потом. Ночью холод доводил до отчаяния, до безысходной тоски. Те, кто не стоял на страже, прижимались друг к другу спинами, закутывались всем, чем можно, но все равно почти не спали, сопротивляясь пытке ледяным беспамятством.

Чтобы отвлечься, Дотим начинал говорить. Вспоминал о сухих критских горах, где точно так же таился, ждал удобного момента для засады – только врагом его тогда был Македонец. Вспоминал о полководцах, чьи имена Калхас вообще слышал в первый раз.

– Как ты умудряешься держать столько событий в памяти? – удивлялся пастух.

– А мне и надо держать в памяти, – сказал однажды Дотим. – Все это было со мной, если бы о других рассказывал – другое дело. Кажется, что люди, о которых говорю, стоят рядом, вот здесь. Как-то само собой всплывают, словно и не прошло много лет.

Четвертая ночь была особенно холодной. Земля, немного прогретая за день костром, остывала очень быстро. Феодор встал на стражу, а остальные трое прижались друг к другу и старались сохранить иллюзию тепла. Как обычно, Дотим начал говорить. Однако теперь он рассказывал о том, что мучило его последние дни.

– Нельзя было полагаться на таких людей! Неужели Певкест – человек достойный доверия? Нет, когда жив был Александр, все они держались молодцом. Но здесь не их заслуга, а, я думаю, царская. Зато когда Царь умер, стало ясно, кто есть кто. И за пять лет научиться этому можно. Почему же Эвмен доверился им? Вот ты, Калхас, доверился бы?

– Нет, – ответил пастух. – Конечно нет. Но автократор считал их друзьями…

– Что за глупость! «Друзья»! А должны бы быть слуги! Даже в торговых операциях доверяют не дружескому слову, но залогу. Вон Эвдим – самый что ни на есть проходимец, но оказался связан со стратегом золотом – и испугался за свое состояние, прибежал доносить. А как иначе? Эти «друзья» только ослабили армию. Да что там говорить: единственное, что я видел хорошего от Певкеста – пир в Персеполе. Помнишь?

– Помню, – вздохнул Калхас.

– Вот уж обильно было льстивых речей! Даже небо залоснилось, словно его облизали. И что толку? Лучше пировать с открытым врагом, чем с сомнительным другом. Я вот думаю, Калхас: почему Эвмен поддался демону простодушия? Я всегда верил в его предусмотрительность, я думал – у него в руках какие-то тайные нити, он не выпустит сатрапов. А ведь оказалось – ничто не продумано! Ладно, стратег отвечал бы только за себя. Но за ним пошло множество людей – и теперь они мертвы, или в плену. Тебе не страшно, Калхас?

– Страшно? Чего я должен бояться?

– Ошибки, которую мы совершили в прошлом. Мы поверили в человека, обреченного на поражение.

Некоторое время пастух молчал.

– Ты серьезно говоришь это, Дотим?

– Не знаю, – голос наемника стал растерянным. – Клянусь, не знаю. Но подобные мысли не дают нам покоя с той проклятой ночи, когда к нам явился Эвдим.

– Эвмен другой человек, чем мы с тобой, – убежденно произнес Калхас. – Кажется, я понимаю, чего он хотел. Он хотел, чтобы вернулось старое – наверное, он помнил его столь же хорошо, что и ты. Это нечто вроде заклинания: повторяй свои прошлые слова, подражай прошлому во всем – оно и вернется. Наверное, Эвмен желал, чтобы сатрапы поверили, будто Царь до сих пор с ними. Поэтому-то он относился к Певкесту и прочим как к друзьям. И, мне кажется, что он был прав: восстановить порядок, справедливость можно лишь тогда, когда веришь в нее. Вот Антигон не верит – и все под себя подгребает. Но я насмотрелся на македонян и – думаю, ты со мной согласишься – Фригиец закончит жизнь, окруженный ненавистью. А даже если Эвмен погибнет, и из-за него погибнем мы – все равно он был прав. Зевс следит за нами, я верю. Он питается не гекатомбами, а правдой. Он воздаст каждому.

– Если так – хорошо, – буркнул Дотим. – Но все равно тяжело… Тебе виднее – ты прорицатель. Ты чувствуешь взгляд Зевса, а я нет. Больше всего меня порадовало бы, если б Эвмен взял сатрапов за глотку – как это делает сейчас Антигон.

Калхас улыбнулся:

– Только учти, что в этом случае от твоей преданности стратегу мало что останется. Для роли слуги нужны другие характеры – но не твой.

Никокл неожиданно запыхтел и заворочался:

– Ну хва-атит, – уныло протянул он. – Тоска и тоска от таких разговоров. Давайте спать.

Дотим с Калхасом замолчали. Пастух опять ощутил медленно, но уверенно подбирающийся к костям холод. Он подтянул колени к животу и стал дышать под плащ. Воздух мгновенно стал спертым, но пастух терпел, не пуская ни капли холода извне.

Они все-таки задремали, и Феодору, осторожно скользнувшему в лощину вскоре после полуночи, пришлось будить их.

– Тише, пожалуйста, тише. – Аркадянин даже не шептал. Он выдыхал слова на самом пороге слышимости. – Фригийцы. Разъезд. Прошли совсем рядом – нас не заметили. Их только пятеро!

– Пятеро? – Дотим чуть не подпрыгнул на месте. – Калхас, я беру все свои сомнения обратно. Мы живы, мы встретили друг друга – ведь это счастливое предзнаменование! Сегодня мы обзаведемся лошадьми.

Сердце у Калхаса колотилось в кадыке – от спешки и от желания производить как можно меньше шума. Кругом было так тихо, что самый легкий шаг казался слышным повсюду – вплоть до самых гор. Но фригийцы, уверенные в том, что вокруг нет никого, так и не заметили наемников.

Времени обдумать нападение не было. Феодор и Никокл скользнули влево, а Дотим с Калхасом обошли фригийцев с правой стороны. Когда конные оказались в лощине между двумя холмами, Дотим приложил руки ко рту и издал совиное уханье. Что-то едва заметно мелькнуло в темноте – раздались крики боли и изумления. Вслед за этим метнули свои дротики Калхас и Дотим. Темнота превратила фигуры неприятелей в неясные тени: пастух не мог ручаться, что их оружие достигло цели.

Обнажив мечи, они скатились вниз. Калхас не увидел, а, скорее, учуял, что один антигоновец мертв, а двое серьезно ранены. В любом другом случае это означало бы гибель оставшихся фригийцев. Но сегодня аркадяне не могли подрубать ноги у лошадей, поэтому неприятель получил неожиданное преимущество. Антигоновцы пытались затоптать нападавших. Их длинные мечи беспорядочно месили воздух, наемники же жалили их в ноги, в незащищенные бедра.

Предводитель дозора теснил Калхаса конем. Фригиец владел оружием прекрасно: вскоре клинок вывернулся из руки пастуха и отлетел в сторону. Калхас остался беззащитен. Сам не соображая, что делает, он отпрыгнул вправо и, прежде чем антигоновец повернул к нему лошадь, вцепился в штанину всадника. Прикрывая голову щитом, он отчаянно дернул фригийца вниз – тот не удержался и вместе с прорицателем рухнул на землю.

Пастух отбросил неприятеля в сторону, но антигоновец первым поднялся на ноги. Он обеими руками поднял меч и занес его над головой. Тело Калхаса вспомнило уроки Дотима: опрокинувшись на спину, он ногами подсек фригийца. Ругаясь, тот упал – пока он вставал, пастух подобрал меч. Они скрестили оружие. Спешенный, фригиец словно потерял часть силы и уверенности. Он сражался все более вяло, а когда на помощь Калхасу подоспел Феодор, попытался бежать. Феодор догнал его и поразил в спину.

И все-таки темнота их подвела. Когда все было кончено, Калхас услышал удаляющийся топот копыт. Подбежал Дотим:

– Как так? Почему? Никокл, неужели ты выпустил одного?

Никокл, зажимая рукой длинный порез на щеке, рычал.

– Я уже обезоружил его, но он накинул мне на голову плащ… Сейчас он приведет сюда…

Дотим посмотрел на небо.

– Ну, не сейчас. Уж рассвета-то они дождутся. Кому хочется нарываться в темноте на неприятности? У нас есть время.

– Отлично! – Никокл приободрился. – Одна лошадь хромает, но мы с Феодором сядем на коня вдвоем. Если есть время, то гнать не будем. К утру доберемся до гор!

– Опять! – всплеснул руками Дотим. – Вы забыли, почему мы здесь остались?

– Завтра Фригиец отправит прочесывать холмы сотни людей, – буркнул Феодор.

– Значит, нам придется быть в сотню раз осторожнее, – пожал плечами Дотим. – Может, именно тогда и появится шанс?