Текст книги "Прорицатель"

– Как хочешь, – вздохнула она. – Тогда давай сходим к Софии?

Калхас сел.

– Куда?

– К Софии. – Гиртеада помялась. – Прошло больше года, все изменилось; они должны были забыть злость.

– Может, они и забыли, – проворчал пастух. – Но не я.

– Я хочу увидеть девушек. Все-таки у тебя были друзья… этот год. А у меня подруг не было. Я о них часто вспоминала… Мне будет приятно.

– Приятно? Тогда конечно, – согласился Калхас.

Несмотря на протесты жены, он прицепил к поясу меч.

– Я без него не чувствую уже себя мужчиной!

Длинный забор и массивные ворота. Интересно, купила ли София новых молосских псов?

Перед визитом сюда Калхас затащил Гиртеаду в таверну, где они пили вино прошлогоднего урожая и ели хрустящие ломтики сушеных яблок. Пастух развеселился, говорил всякие глупости, влюбленно глядя на Гиртеаду. Но когда он увидел забор вокруг сада Софии, хорошее настроение пропало само собой.

– Стучи, – скривившись предложил он Гиртеаде.

Та несколько раз хлопнула ладошкой по воротам.

– Да не так!

Калхас трижды громыхнул кулаком, а потом добавил еще носком персидского сапога. Его действия вызвали торопливые шаги на той стороне забора.

Створки скрипнули, прошипели по песку, и перед ними возник Сопатр, раскрывший от удивления рот.

Калхас, протянув руку, дотронулся до его носа.

– О! Вижу, что память о нашей встрече ты сохранил!

Слуга оскалил зубы. На его лице ясно читались ненависть и желание побыстрее захлопнуть ворота. Но было еще что-то, пересилившее ненависть. К удивлению Калхаса, он отошел от створок.

– Неожиданно. Хозяйка очень удивится. Хорошо, что вы приехали.

– Хорошо? – поднял брови Калхас. – Что же, если приглашают, войдем, Гиртеада.

Сад был разрежен; пастух увидел, что стало меньше и яблонь, и винограда. Он выглядел неприятно пусто, как рот, в котором мало зубов.

София выбежала к ним из трапезной, утирая с губ гранатовый соус. Следом за ней появились девушки. Там было много новеньких. В то же время Калхас не увидел многих знакомых лиц.

– А где Мегисто? – спросил он вместо приветствия.

София гордо подняла голову:

– Она вышла замуж! Ее взял с собой полководец самого Антигона!

Калхас и Гиртеада переглянулись.

– Мы и не думали, что она была в лагере Фригийца. – Пастух покачал головой. – Вот как бывает…

– Бывает! – София подошла к его жене. – Здравствуй. У тебя усталый вид. Тебе было тяжело?

Гиртеада, чуть склонив к плечу голову, посмотрела на нее.

– Было и тяжело. Мы только сегодня вернулись в Тарс.

– Это очень, очень хорошо, – сложила руки перед грудью воспитательница. – Пойдемте ужинать. Я прикажу, и слуги принесут еще еды.

– Мы сыты. Благодарю, – торопливо сказал Калхас и вопросительно обернулся к жене: – Или мы остаемся?

София не дала Гиртеаде ответить.

– Вы должны остаться. Особенно она. Произошло событие, после которого ей лучше остаться.

– Какое событие? – встревожился Калхас.

– Ее родители разбогатели и хотят, чтобы дочь вернулась в их дом.

Пальцы Калхаса сами собой сжались в кулаки.

– Она моя жена. Перед богами и людьми.

– Кто был ее посаженным отцом? – усмехнулась София. – Не Эвмен ли?

Пастух взглянул на жену.

– Ты молчишь?

Озноб пробежал по его спине. А если ей захочется остаться? Если и действительно ей лучше остаться? Как ни тяжело ему было последние месяцы, он не мог оказаться в одиночестве. Это равносильно смерти. Неужели ему суждено потерять даже ее? Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, он опять обратился к жене:

– Что же ты молчишь? Скажи этой…

– Не мучай ее, – зло проговорила София. – Твой Эвмен мертв. Не знаю, почему остался в живых ты. Боги, наверное, хотели, чтобы Гиртеада вернулась. Раз уж так сложилось, я не стану сообщать о твоем появлении людям нашего владыки. Даже больше того, ты можешь получить деньги!

– Деньги? У нас есть деньги.

– Ее родители дали мне на поиски столько золота, что на него ты можешь напиваться ежедневно вплоть до самой смерти.

Калхас покрутил головой и с трудом рассмеялся.

– Много лет назад они продали ее. Теперь снова покупают. Она что – дом, или лошадь?

– П-фу! Будто такого не бывает…

– Меня не касается, бывало такое, или нет. Я – ее муж. И не собираюсь ее продавать.

Калхас даже не смотрел на жену. Он решил. Сейчас он будет драться из-за нее. А потом… потом будет видно.

– Благодарим за гостеприимство. Мы уходим.

– Ну нет! Не уйдете! – София принялась хлопать в ладоши. – Мои слуги не пустят вас.

– Я их убью, – Калхас положил руку на рукоять меча.

– Всех не убьешь, – криво усмехаясь, София попятилась.

Пастух оглянулся. Из-за сада в дом входили те самые рабы-убийцы, с которыми ему уже приходилось иметь дело. Только теперь их было пятеро. И каждый держал окованную железом дубинку. Нет, всех он не убьет. Ему переломают руки, могут покалечить Гиртеаду.

Калхас отчаянно пытался вспомнить расположение комнат в доме. Однако рабы были уже слишком близко. Тогда он, проклиная свою память, схватил Гиртеаду за руку и, решительно вращая над головой мечом, бросился в трапезную.

Пунцовая хозяйка, взвизгнув, отскочила в сторону. Протолкнув перед собой Гиртеаду, Калхас захлопнул дверь и, вознеся хвалу боязливости Софии, задвинул засов. Дверь затряслась под ударами рабов, однако было видно, что какое-то время она продержится.

А вот и окно! Широкое, выходит на запад. Ставни распахнуты: ничто не преграждает им путь.

Калхас рывком повернул Гиртеаду к себе.

– Решай! Пока они не догадались, пока не обежали дом, чтобы помешать нам выбраться через окно. Решай, идешь со мной, или… – пастух сглотнул, – или остаешься. Я еще могу откинуть засов.

Гиртеада широко открыла глаза и покачала головой.

– Ты идешь со мной?

– Да.

Внутренне ликуя, Калхас подсадил жену. Затем взял один из низеньких табуретов, стоявших в комнате, и последовал за ней.

Они выбрались вовремя. Едва прорицатель спрыгнул на землю, из-за угла появился первый слуга. Калхас принял удар его дубинки на табурет, а сам припал к земле, почти распластался на ней и полоснул мечом по коленам нападавшего.

Оставив раба испуганно выть, Калхас догнал Гиртеаду. У ворот копошился Сопатр. Он не успевал закрыть створки, но, приседая от страха, честно старался сделать это. Лишь увидя над собой занесенный клинок, садовник встал на четвереньки и попытался удрать. Расхохотавшись, Калхас от сердца протянул мечом плашмя по его спине.

Однако выбраться за ворота было только половиной дела. Направляться в постоялый двор нельзя, сообразил Калхас. Опасно открывать место, где ты остановился. Некоторое время они просто бежали вдоль стены, огораживающей сад Софии. Будь Калхас один, он наверняка сумел бы оторваться от преследователей. Но Гиртеада при всей ее легконогости скоро начала задыхаться. Времени, чтобы придумать что-то, у Калхаса оставалось мало.

Газария! Имя сирийца само собой сорвалось с его губ. Калхас подхватил Гиртеаду и повлек ее к переулкам, что вели в злачную часть города.

Вскоре она стала порывисто дышать и спотыкаться. Слыша близкие голоса преследователей, пастух не давал ей снижать темп, а едва они повернули на улочку Газарии, заставил бежать еще быстрее. Когда он захлопнул за собой двери дома сирийца, рабы Софии еще не появились из-за угла.

– Тише!

Одной рукой Калхас зажимал рот заходящейся в кашле Гиртеаде, а другой показывал кулак незнакомому слуге, выскочившему на стук.

– Говорить шепотом! – приказал пастух.

Преследователи пронеслись мимо. Затем их возбужденные голоса вернулись: рабы поняли, что Калхас и Гиртеада укрылись где-то здесь.

– Где Газария? Где хозяин? – сделав страшные глаза прошептал пастух. – Отвечай быстро.

– Хозяина нет, – автоматически ответил слуга. Затем его лицо из испуганного сделалось удивленным: – Газария? Но он не живет здесь уже с лета.

– Почему? – Калхас вытащил меч, приготовившись зарубить первого же, кто попытается ворваться в дом. К счастью, преследователи начали поиски с соседей Сирийца.

– Почему? – слуга непонимающе смотрел на предсказателя. – Купил хороший дом. У него всегда были деньги.

– Где он живет сейчас?

Слуга объяснил. Сводник выбрал для себя жилище в центре Тарса.

– Ясно. Не говори никому, что мы были здесь.

Калхас сунул слуге золотой и повлек Гиртеаду к заднему двору.

– Еще хорошо, что София не завела новых собак, – говорил Газария, прихлебывая горячую медовую воду. – Отвратительная старуха!

Он располнел – и веснушки его стали ярче, значительнее. Зато волосы поредели; темно-кирпичные завитки легкомысленно открывали большие проплешины. Одет Газария был скромно, однако комната, в которой он принял Калхаса и Гиртеаду, выглядела богато.

– Как же это произошло? – удивлялся Калхас. – Ты сам лазал за этим, за египетским пивом, а теперь – богач из богачей!

– Купил землю и перестал таиться, – улыбнулся Газария. – Надоело изображать дурачка.

– А девушки? – не мог уняться пастух. – Ты сводничаешь прямо в этом доме?

Сириец поморщился.

– Никаких девушек. Я владею землей и занимаюсь торговлей… – он хихикнул и указал на залысины: – Люди, которые долго остаются в сводниках, быстро стареют. А я не хочу стареть.

Горячая вода с медом и мятой, которой потчевал Газария, была как нельзя кстати изможденной бегом Гиртеаде. Она судорожно держалась за грудь и пила чашку за чашкой, прерываясь только для кашля.

– Хватит, – наконец сказал сириец. – Пить слишком много воды – потакать своей слабости. Ты только зря отяготишь желудок. – Он беспокойно посмотрел на пастуха: – Она так устала… Такая слабая. Болела?

Калхас кивнул, не желая пускаться в объяснения.

– Нам пришлось тяжело.

Газария вздохнул.

– Догадываюсь. Значит, Дотим, как и Эвмен, мертв? Может, и к лучшему. Он прирос к стратегу, без него он не мог бы существовать.

Калхас, насупившись, молчал.

– Как-то все быстро произошло. Здесь никто не верил первым вестникам. Ведь Эвмен все время побеждал! А тут сразу: проиграл, попал в плен со своей армией, убит. В конце концов узнали о том, что его предали – и поверили. Еще когда стратег стоял здесь, все видели, каковы аргираспиды.

– А на кого тогда было полагаться Эвмену? – неожиданно разозлился Калхас. – На горожан, которые сами бы его продали при первой возможности? Он сделал все, что мог. Не нужно тревожить его имя.

– Клянусь богами, я не хотел тебя обидеть! – поспешно сказал Газария. – Хотя лучше будет, если его станут ругать, чем забывать. После того, как Александр умер, власть в Тарсе менялась часто; не любимые тобой горожане склонны думать о стратеге как об одном из временщиков. А таких забывают быстро.

– Пусть, – опять насупился Калхас.

Газария поерзал на месте.

– Ты всегда был склонен впадать в уныние, прорицатель. – Он позвал слуг и приказал подать вина. – Я, между тем, смотрю на твою жену и понимаю, отчего прошлой осенью здесь было столько шума. Она красива, Калхас.

Пастух поднял глаза и улыбнулся краешками губ.

– Ей, наверное, все это говорят, – в голосе сирийца появилось томление. – В нашем племени таких женщин держат взаперти. Вы же, греки, привыкли выставлять их напоказ, словно драгоценности. Как будто вам нравится терпеть из-за них неприятности. Тебе приходилось ссориться из-за нее и после Тарса?

– Приходилось.

– Вот видишь. Ты даже сказал это с гордостью. С такой же гордостью защищал ее, не правда ли? Ваша Троянская война тоже произошла из-за женщины. Вы хвастаетесь ими, как цари завоеваниями… А твоей удаче и действительно нужно завидовать.

Гиртеада насмешливо посмотрела на сирийца.

– Нет-нет, – развалился тот на ложе. – Я – старый сводник, а Калхас – мой друг. Я могу только хвалить тебя, Гиртеада, обращаться же с такими женщинами, как ты, совершенно не умею.

Изображать вавилонского сладострастника Газарии надоело быстро. Он сел и подмигнул пастуху.

– Помнишь, как мы пили египетское пиво?

– Конечно. «Бешу»– так оно называлось? – Калхас повернулся к жене. – Он напоил меня как мальчишку и отдал стратегу.

– Для твоего же блага, – вставил сириец.

– Конечно. Я убежал от Эвмена весь в обидах на то, что тот вернул тебя Софии.

Лицо Гиртеады на мгновение погрустнело.

– Но Газария вовремя направил меня на истинный путь.

Газария охотно кивал головой.

– Боги вспомнят об этом добром деле, когда станут придумывать для меня будущую жизнь. О! Может быть, я стану женщиной. Такой же красивой, как ты, Гиртеада. Меня станут держать вдалеке от чужих глаз, кормить сладостями и умащать розовым маслом. Будут навещать дважды в неделю, чтобы не пресытилась любовью. Я буду полнеть и лосниться счастьем! От моей красоты хозяин-господин забудет обо всем…

Сириец закатил глаза, вытянул губы трубочкой и издал звук, отдаленно напоминающий поцелуй.

– Меня будут ублажать, ублажать, ублажать, – он захихикал. – Нет, не хочу быть женщиной. Тогда я не смогу любоваться подобными тебе, Гиртеада. Женщины очень завистливы и не терпят тех, кто соперничает с ними красотой.

– Неправда! – возмутилась жена Калхаса.

– Ну, я-то уж точно стану завидовать, – взмахнул рукой сириец. – Натура у Газарии такая. Придется молиться богам, чтобы они не делали меня женщиной.

Сириец велел принести другого вина, отведав которого, заявил, что ему тоже пора завести хозяйку дома.

– И вот что скажу: я выберу, нет, выкраду ее из сада Софии. Что ни говори о старухе, есть нечто этакое в ее воспитанницах – он заговорщически улыбнулся Гиртеаде. – Мне не нужна крикливая приказчица или повариха. Я сам могу быть крикливым. Я хочу посмотреть на жену и… успокоиться. Какой бы злой ни вернулся домой: посмотреть и успокоиться. Вот она – моя душа, красивая, невредимая, равнодушная ко всяким глупостям, на которые обращает внимание тело. Чтобы казалось, будто я вернулся к самому себе. Смотрю на Гиртеаду и верю, что такое может быть, что такие женщины есть. Правда я их не встречал ни в Дамаске, ни здесь, в Тарсе. Но, наверное, София их высиживает! И еще мучает женихов, дабы слаще им потом было жить…

Калхас развел руки.

– Даже Иероним не сказал бы лучше. Газария, я чувствую себя ничтожеством. – Он виновато положил руку на плечо жены. – Мне бы надо это говорить тебе. Пастух пастухом – так редко слова, достойные тебя, приходят в голову.

Она прижалась щекой к его руке.

– Брось.

– Правильно, правильно! – повысил голос сириец. – Не утешай его, Гиртеада. Хоть ты и прорицатель, а пастух пастухом. А я, хоть и сводник, сказать слово иногда могу!

Довольный собой, гостями, вином, Газария стал напевать какую-то мелодию.

Калхас смотрел на него, удивляясь тому, как люди подобные Дотиму, или Газарии могут из пустоты сделать хорошее настроение. Он признавался себе, что завидует умению сирийца. Гиртеада улыбалась, смеялась над шутками хозяина, а тот – совсем как ручной зверек – нежился и, одновременно, выкидывал всяческие фокусы, цепко удерживая в своих лапках ее внимание.

Спустя некоторое время Калхас перестал завидовать. Он понял, что Газария лечит ее – теплотой и пустотой болтовни, настойчивой беззаботностью тона. Он снимал габиенские наговоры подобно тому, как опытный врач снимает с тела больного раздражающую коросту. Он лечил Гиртеаду – и тут же давал урок Калхасу. Урок изгнания демонов холода и равнодушия. Урок врачебного искусства, от которого сам врачеватель получает удовольствие не меньше, чем исцеляемый.

Их разговор был прерван слугой, который, косясь в сторону гостей, шепнул на ухо сирийца несколько слов. Выслушав его, тот сделал большие глаза.

– Нехорошо, нехорошо. Либо ненависти в Софии с избытком, либо она надеется на большие деньги.

Газария с досадой хлопнул ладонями по ложу.

– Она уже подняла на ноги половину греческого квартала. Только что целая толпа добропорядочных глав семейств стучалась в двери моего дома. Они обещали вернуться – только в больших количествах.

– Ясно, – Калхас поднялся на ноги. – Мы уходим.

– Стоп! – поднял ладонь сириец. – Не так быстро! Сейчас вам принесут длинные плащи, а я пока напишу одно письмецо.

Вскоре он вручил пастуху небольшой папирусный свиток.

– Забирайте лошадей и сразу же покиньте город. Ваш путь лежит в Эфес. Там мои компаньоны. Спросите у любого: где живут сирийцы из Дамаска? – вам укажут. В письме рекомендация; компаньоны помогут вам сесть на хороший корабль и вообще помогут в случае необходимости.

Калхас обнял сводника.

– Спасибо. Я твой должник.

– Ты думаешь? – ответствовал Газария, но тут же добавил: – Тогда пусть она меня поцелует.

Он зажмурился и подставил лоб.

Закутанные в длинные плащи, Калхас и Гиртеада спешили сквозь обманчивые тарские сумерки. Пастуху казалось, что плащи скорее обращают на них внимание, чем скрывают от прохожих. Он издергался, но, к счастью, никто не проявил к ним интереса.

На постоялом дворе Калхас приказал хозяину задать лошадям двойную порцию овса. Пока за лошадьми ухаживали, Калхас с женой поднялись наверх и стали собирать вещи. Однако продолжалось это недолго. Неожиданно Калхас схватил Гиртеаду за руки и притянул к себе.

– Почему, как только я оказываюсь в Тарсе, мне обязательно приходится тебя воровать?

Сухие губы жены текли по его коже. Он улыбался и понимал, что даже если их станет искать весь город, этой ночью они никуда не поедут.

Все здесь – расстояния, горы, города – было меньше, чем в Азии. Те эллины, что шли за Александром, не представляли тамошних масштабов, иначе они ни за что не покинули бы дом. Вернувшись в Аркадию, Калхас поражался тому, как горстка людей сумела завоевать бескрайние азиатские земли. Только забыв о своей миниатюрной родине, они могли всерьез считать себя хозяевами бывших владений персов.

Путешествие из Маронеи в Эпидавр, показавшееся два года назад длинным, теперь, произведенное в обратном направлении, напоминало одну из многочисленных прогулок, которые устраивал Певкест в окрестностях Персеполя. До неправдоподобия быстро они пересекли Арголиду и вскоре увидели дубовые рощи Аркадии. Широколиственные дубы и те, которые называли буковыми, росли в низинах. А горные склоны покрывали деревья, чья кора легка и пориста, как губка. Овечье меканье, далекий лай пастушьих собак, широкополые шляпы, худые загорелые тела, пращи, переброшенные через плечо – звуки и картинки из полузабытого детского сна окружали Калхаса. Он взахлеб рассказывал Гиртеаде о селениях, мимо которых они проезжали, или показывал на снеговую вершину Килленского кряжа и вспоминал истории, связанные с тамошней катавортой.

Когда Калхас покидал дом, стояло туманное влажное утро. Возвратился же он вечером, прикрывая глаза ладонью от ярких лучей заходящего солнца. Ничего не изменилось вокруг хозяйского дома. Заросли кустарника окружали его с трех сторон; с четвертой же, там, где возвращались в хлев овцы, стоял острый, почерневший от времени, обглоданный снизу кипарис. Проезжая мимо него, Калхас не удержался и, протянув руку, дотронулся до дерева.

На пороге дома появился Тимомах. Прищурившись, сдвинув брови, он разглядывал гостей – и не столько Калхаса, сколько Гиртеаду. Женщины здесь не ездили на лошадях; пастух рассмеялся про себя, представляя, как Тимомах отчаянно вспоминает легенды об амазонках. Настороженность его сменилась любопытством, а когда он наконец узнал Калхаса – удивлением.

– Ты? Неужели вернулся? Не поверю!

Прорицатель прижался лбом к плечу Тимомаха, ожидая упреков. А тот все удивлялся и хлопал Калхаса по спине.

Спустя некоторое время хозяин угощал их оливками, сыром, лепешками из египетской муки. Вопреки обычаю он сказал, чтобы Гиртеада села вместе с ними. Сам Тимомах почти ничего не ел, предпочитая слушать Калхаса. Те сведения, что приходили сюда из Азии, обрастали чудовищными небылицами. Прорицателю пришлось убеждать хозяина, что за Эвмена не сражались люди с физиономией посреди живота.

– И Антигон не ездит на одноглазом слоне, – хмыкнул пастух. – Он – не индийский царь, он – македонянин, который много лет чувствовал себя обойденным, зато теперь всячески наверстывает упущенное.

– Значит, война еще не кончилась, – вздохнул Тимомах.

– И не надейся, что скоро кончится. Помнишь, о чем говорил Дотим, сидя вот здесь, на моем месте?

– Помню: если будет побежден Эвмен, все станут воевать друг с другом… Да, ни к чему хорошему это не приведет.

Тимомах ненавидел Азию.

– Столько людей уехало туда! Зачем? Умирать ради непонятной цели? Скоро все тамошние дороги будут устланы костями аркадян.

– Неужели твои сыновья тоже уехали?

– Куда там! У них жидкая кровь, они остались, – непонятно было, чего больше в голосе Тимомаха: облегчения или досады. – Уезжают те, у кого сильная кровь. Уезжают и не возвращаются. Разве только ты… Там плохо, в Азии?

Калхас пожал плечами.

– Нет. Там столько разных земель и обычаев, что можно выбрать место, где жить тебе будет по вкусу. Но после смерти Эвмена ничто меня в Азии не держало. Даже наоборот, – он взглянул на жену. – Азия принесла нам больше потерь, чем приобретений.

Беспокойно было и в Греции.

– Спартанцы опять зашевелились. Непонятно, кто платит им деньги: одни говорят – Птолемей, другие – Кассандр. Они стали жадны, как варвары: грабят, тащат все, что ни попадется под руку. Македонские гарнизоны – там, где они еще стоят, – грызутся друг с другом и воевать против Спарты не намереваются. Как хорошо было при Антипатре! – Никогда раньше Калхас не видел, чтобы Тимомах так часто вздыхал. – Страшно становится жить.

Жалобы прервал скрип входной двери. В комнату ворвалась компания детей пастухов, служивших у Тимомаха. Калхас хорошо помнил их. Вот только раньше они никогда не посмели бы так тревожить хозяина. Прорицатель ждал, что сейчас им будет устроена выволочка. Однако Тимомах без всякого раздражения смотрел на вошедших.

Дети, пошушукавшись, поставили перед собой упитанного, крепкого малыша лет полутора от роду. У него были светлые вихры, тонкий носик и важные большие щеки, вымазанные грязью. Малыш сделал было шаг к Тимомаху, но, увидев незнакомых людей, насупился и остановился.

– Он снова голодный, – воинственно заявил один из детей.

– Так дайте ему сладкой болтушки! – недовольно сказал Тимомах.

– Ха! – говоривший засунул в нос оба пальца. – Он сожрал ее еще в полдень!

– Идите на кухню! – махнул рукой хозяин. – Скажите, что я велел налить козьего молока. Всем.

Малыша схватили под мышки и через мгновение ватага исчезла.

– Кто это? – подозрительно спросил у Тимомаха Калхас.

– Мы назвали его Клеон, – хозяин говорил беззаботно, но прятал глаза. – После твоего отъезда, зимой, его подкинули к дверям моего дома. Совсем как тебя когда-то… И прожорлив он так же, как и ты в детстве… Смешной мальчуган! Я решил воспитать его.

Гиртеада со странным выражением в глазах смотрела на мужа. Чувствуя, как кровь приливает к его щекам, Калхас сгреб с блюда горсть маслин и пошел вслед за детьми.

Это был его ребенок! Ему не требовалось искать дочь пасечника, он понял все сразу, едва увидев мальчика. Вначале Калхаса охватил страх – вполне объяснимый страх перед Гиртеадой. Он боялся не ревности к той девушке, что приходила к нему два года назад, а ревности к ребенку. Ревности, рожденной болью, что довелось испытать его жене в Габиене. И все же страх уступил место гордости, едва маленькие грязные пальчики стали брать с его ладони сочные маслянистые оливки. Клеон норовил проглотить их вместе с косточками. Калхас, смеясь, учил малыша выгрызать мякоть, и сокрушался, что они не привезли из Азии никаких сладостей.

Когда Клеон запивал оливки козьим молоком, подошла Гиртеада.

– У него разболится животик – сказала она. – Ты бы сам попробовал запить козьим молоком оливки!

Калхас засмеялся:

– Не должен. Он ведь такой же обжора, как и я.

Гиртеада принесла влажную тряпицу и заставила Клеона протереть ею руки и лицо.

– Вот теперь ты похож на человека, – удовлетворенно хмыкнула она после этого.

Дети, удивленно наблюдавшие за тем, что происходило, стали покидать кухню. Клеон потянулся за ними. Калхас хотел удержать его, но Гиртеада остановила мужа.

– Пусть идет. Ему еще… надо будет привыкнуть.

Калхас боднул ее в бок.

– Мне кажется, я буду улыбаться теперь до самой смерти.

– Да? – она потрепала его за уши. – Я рада. А ты жаловался, что Гермес о нас забыл!

– Я куплю ему ягненка. Трех ягнят! Эй-я! – он принялся отплясывать дикий сакский танец и разбил глиняный горшок с бобами.

– Хватит. Тимомах ждет тебя. Я думаю, вам есть о чем поговорить.

Сон разбудил Калхаса. Он сел, встряхнул головой и опасность, привидевшаяся во сне, окружила его со всех сторон. Сколько у них времени в запасе? Калхас торопливо оделся и вышел во двор. Ночные созвездия стояли еще высоко: следовательно, они должны успеть.

Тимомах недовольно ворчал, пока прорицатель брызгал холодной водой на его лицо.

– Какие спартанцы? Откуда? Они шли через всю Аркадию, мы узнали бы…

Калхас стиснул зубы.

– Тогда я уйду с Гиртеадой и Клеоном. Уйду прямо в горы – и не подумаю предупреждать твоих сыновей!

Тимомах взял прорицателя за плечо, подошел к слабо мерцавшему очагу и внимательно посмотрел ему в лицо.

– Ты, я вижу, убежден, в чем говоришь.

– Конечно. Нельзя шутить такими вещами.

– Ты представляешь, что это такое: разом поднять хозяйство, овечьи отары и увести их в горы!

– Представляю. Все это нужно сделать до рассвета.

Тимомах с сомнением качал головой.

– Я пошлю людей на дорогу от Орхомен. Если и действительно идут спартанцы…

– Однажды Эвмен прислушался к моему предупреждению. И остался жив. В другой раз забыл о предсказании – и потерял все. Я знаю цену словам Гермеса. Если не послушаетесь меня, никто не уйдет от лакедемонян.

Калхас подождал некоторое время.

– Все. Мы собираемся.

– Ну ладно, ладно, – закряхтел Тимомах. – Только поднимай хозяйство сам: мне будет стыдно смотреть людям в глаза, если ты ошибешься…

Была осень. Калхас уже несколько месяцев вел дела своего воспитателя. Получилось это само собой: сыновья Тимомаха не интересовались хозяйством отца, и тот с радостью избавился от значительной части забот. Он платил Калхасу жалование управляющего, но жили они вместе, одной семьей.

Прознав, что прорицатель вернулся из Азии при деньгах, соседи, в надежде на угощение и диковинные рассказы, несколько раз навещали Тимомаха. Однако вскоре выяснилось, что Калхас столь же молчалив, как и до отъезда; так что интерес к нему быстро пропал. Они жили спокойно – если не считать постоянного страха перед спартанцами, Кассандром, этолийцами – страха, преследовавшего той осенью каждого аркадянина.

На случай угрозы они давно уже продумали, как спасать имущество. Поэтому поднять хозяйство оказалось делом несложным. Сонные люди выгоняли скот, запихивали в тайники те вещи, которые не могли унести с собой, грузили на спины лошадей тяжелые вьюки.

– Они нас все равно разыщут. От нас следов будет – что от целой армии, – сомневался Тимомах.

– Не найдут. – Калхас был уверен в себе. – Спартанцы не посмеют забраться в горы так далеко, как мы.

К утру они оказались довольно далеко от дома. Предрассветный туман растворило яркое солнце. Оно золотило вершины гор, его лучи, отразившись от снегов, бросались в долины, как купальщики в море. Влажные заросли тамариска и багряницы вспыхивали так, словно были увешаны самоцветами. Серая, густо посеребренная туманом лента овечьих загривков целеустремленно извивалась посреди желтеющей осенней зелени. Кое-где ее разбавляли более крупные фигуры вьючных лошадей, коров, далеко впереди блеяли козы. Вокруг ленты сновали голоногие пастухи, мелькали темными полосками собачьи хребты. Такого исхода горы не видели никогда; Калхасу чудилось, что это не солнце отражается в их вершинах, а горят глаза истинных хозяев Аркадской земли. Помогут они людям или нет?

Должны помочь, обязательно должны. Калхас верил в это. Вместе с женщинами, вместе с детьми и вооруженными слугами он замыкал шествие. О людях он беспокоился меньше, чем о животных: в случае необходимости люди поднимутся по одному из крутых склонов. Кругом много больших валунов, которые можно спихивать вниз. Спартанцы не рискнут лезть за людьми. Но животные карабкаться по таким склонам не смогут, поэтому Калхас отправил их вперед.

Солнце еще не полностью поднялось над вершинами, когда один из слуг, оставленных наблюдать за домом, догнал колонну.

– Лакедемоняне! – он был возбужден и весел. – Они во всей Маронейской долине. Уже пытаются поджечь дом.

– Злые?

– Еще как! Ты провел их, Калхас! Они злы и напуганы. Это же надо – такой большой дом – и совершенно пуст. По-моему, они боятся засады!

– Они следуют за нами?

– Конечно, нет! Рассматривают следы, но боятся! Ты их провел!

– Провел? – Калхас усмехнулся. – Ну хорошо, можно считать, что провел.

Он взглянул на скалы, все ближе обступавшие колонну, и увидел мимолетное отражение на влажной поверхности. Люди теснились вокруг него, как овцы во сне вокруг Гермеса. Над их шляпами мелькали маленькие радуги, а плащи развевались, словно крылья. У Калхаса перехватило дыхание, он жадно и внимательно искал в видении иных знаков, указаний. Но порыв ветра подернул поверхность скалы рябью, и видение исчезло. Вздохнув, Калхас дал знак двигаться дальше.

«Пастырь? – улыбнулся пастух своим мыслям. – Может быть. Века поменялись. Если раньше нужны были Герои, то сейчас, наверное, Пастыри». Он повернулся к Гиртеаде. Измученный Клеон уснул, сидя на ее плечах. Калхас взял мальчика на руки и укутал его полой плаща. «Мама», – едва заметно шевельнулись губы ребенка.

Пастух опять заулыбался. В этот момент он помнил все: Эвмена, Дотима, Филиппа, никогда не виденного Александра. Помнил, но, радуясь, шел среди людей, собак и овец. Шел среди скал и сверкающих горных вершин, где воздух невесом, чист, а до небес, кажется, можно достать рукой.