Текст книги "Миссия: Земля «Дело инопланетян»"

Это была медсестра Билдирджина!

Она остановилась у дверцы моей машины и заглянула внутрь. И только тут разглядела, кто там сидит. Ярость исказила ее лицо.

– Так вы вернулись, (...)!

Это было очень дружелюбное «добро пожаловать» во врата храма милосердия и любви, даже если его основное дело заключалось в изменении опознавательных черт личности закоренелых преступников.

– Я умираю. – Мне удалось вылезти из машины.

– Неужели? – Мои слова изменили ее поведение. – Вы бы не стали меня обманывать, правда? – Она повернулась и перепелкой – в честь этой птицы ее и назвали – полетела прямо в больницу, весело заливаясь: – Эй, док! Выходите! Тут Султан, он умирает! В самом деле умирает! Ура! Ура!

Это произвело явный переполох. Из приемной выбежало множество женщин с малышами и выстроились в круг, разглядывая меня, смеясь и возбужденно переговариваясь.

Наконец через ликующую толпу протолкался доктор Прахд Бителсфендер. Позади него двое санитаров толкали тележку с лежащим на ней чехлом для покойника.

– Трупы обычно доставляются в морг, – неодобрительно проговорил Прахд. – Вы можете туда подъехать?

– Я слишком ослаб, – с грустью отвечал я. – Доктор, только на этот раз, будьте добры. Вы должны мне помочь. Я пережил Нью-Йоркскую битву. Я жертва. Я пострадал от красного перца, мисс Агнес, горчицы, дубинок, такси и от змей. Я приполз домой с последними словами: «Оплатите мои счета прежде, чем связисты армии США отыщут Гробса!»

– О, я не думаю, что нам придется раскошеливаться, чтобы заказывать вам гроб. Кстати, о кредитных карточках: когда мне начнут выплачивать жалованье?

– О деньгах ли сейчас говорить? – заплакал я. – Помогите мне, доктор. Я страдаю от боли!

Прахд распорядился, чтобы меня запихнули в чехол для покойника, и вскоре мы оказались в его операционной. Он вытолкал служащих мужского пола из комнаты и запер дверь.

С внезапной тревогой я осознал, что нахожусь наедине с Прахдом и сестрой Билдирджиной!

Очень деловито они сняли с меня одежду. Положили на операционный стол. Сестра Билдирджина принялась разбинтовывать мои руки и ноги. Мне это слишком напоминало о моих недавних мучительных переживаниях.

– Что вы собираетесь делать? – умоляюще спросил я. – Не надо никакого наркоза! Не отключайте меня.

– Расслабьтесь, – посоветовал Прахд. – Мы только выполняем свои профессиональные обязанности. – Он посмотрел на меня и покачал головой. – Ай-ай-ай, ну и бардак!

Сестра Билдирджина поинтересовалась, видимо, надеясь, что ее предположения верны:

– В каких это передрягах вы побывали? В железнодорожной, а заодно и в авиационной авариях? Сплошные ссадины и кровоподтеки. Док, может, он забрел на мясокомбинат и его по ошибке приняли за свинью – в прямом смысле этого слова?

– Что это за дырки у вас на животе? – полюбопытствовал Прахд. – Эти, с черными точками?

Я пробежал взглядом по своему животу.

– Крупицы пороха, – объяснил я. – Черного пороха.

– Хе-хе, – сказал Прахд. – Внешне очень непривлекательно. Придется их удалять. Возьмитесь-ка за это, сестра, будьте любезны.

– В самом деле? – с восторгом откликнулась она. – А разве тут не требуется хирургическое вмешательство, доктор?

– Нет-нет, – успокоил ее Прахд. – Это сущие пустяки по сравнению с остальным.

Она уверенно взяла инструменты и лоток и принялась выковыривать первую черную крупицу.

Уй!

– Ну, остальное поважней, – сказал Прахд и стал водить оптическим прибором, исследуя мое тело. – Ха! Три сломанных ребра. Трещина в тазовой кости. Множественные кровоизлияния...

Он делал записи. Сестра Билдирджина вооружилась здоровенным пинцетом.

– Так, по-моему, будет побыстрей! – Она сунула пинцет в ранку и сомкнула его.

Йяя – у!

– Одна есть. Теперь другая.

– Сколько их там? – спросил Прахд.

– Ой, много. Наверное, сотни две или три, – отвечала сестра Билдирджина.

– Разве нужно делать такие большие отверстия? – провизжал я.

– Ну конечно, – сказала она. – Впрочем, некоторые я могу пропустить. Очень неприглядные. – Она ковырялась в следующей дырке.

Боги мои, это было куда хуже взрыва, положившего начало Вселенной!

– Доктор, как специалисту, – проговорила она, желая поболтать за работой, – не кажется ли вам, что его состояние хреноватое?

Прахд кивнул:

– Верно. Я бы сказал, на дюйм ниже среднего. Ну-ка, ну-ка! Что это? Что это? Раздавленное яичко!

– Это случилось в детстве! – выкрикнул я. – Йяя-уу! Сестра, умоляю, не надо таким большим пинцетом! Эти пороховые зерна ужасно маленькие. Один фермер двинул меня ногой за то, что я утопил весь его племенной скот. Я работал на ферме во время школьных каникул, и мне захотелось посмотреть, умеют ли коровы плавать. Он здорово разо... Йяя-уууу!

– Ладно, возможно, это у вас было в детстве, – сказал Прахд. – Но ведь и другое яичко, похоже, в плохом состоянии. Наверное, ужасно суровый город этот Нью-Йорк. Особенно суровый по отношению к яичкам.

– Да, да, суровый, суровый, – подтвердил я. – Эти примитивные дикари... Йяяяяяя-ууууууу! Настоящие крушители (...).

– Все-таки было бы лучше дать вам общий наркоз, – проворчал доктор Прахд. – Тут столько хирургии и работы по восстановлению клеток – часов не сочтешь! А сестра Билдирджина работает сегодня, сдается мне, с большой прохладцей.

– Дело, по-моему, пошло бы быстрее, – сказала она, – если бы я эти зернышки просто выжигала. Гляньте-ка, когда электрозонд касается зернышка, оно взрывается. – Я услышал короткое резкое «шшш!» и увидел взвившийся дымок. – Ну, так я пойду и включу какую-нибудь поп-музыку...

Этого оказалось достаточно. Я отключился.

ГЛАВА 4

Я очнулся. Глаза мои не видели!

Я не чувствовал собственного веса!

Собственно, я вообще ничего не чувствовал.

Может, я умер?

Я поморгал. Нет, я ведь ощущал, что моргаю.

А может, они выбросили прочь остальную часть моего тела? Может, и осталась-то от меня всего лишь голова?

Боги знали, что бы тут сделал волтарианский целлолог. В конце концов, я знал доктора Кроуба: ему нравилось делать уродцев. Может, меня превратили в какое-то чудовище? Может, я теперь выглядел как кошка, или как спрут, или как мисс Щипли?

Хуже того: земные психологи и психиатры учат, что каждый человек – это всего лишь сгусток клеток, развивающихся по эволюционному пути, что человек сам по себе – это лишь творение его клеток и тела. Не может быть никакого сомнения в истинности их учения, ибо, если ты не веришь им, тебя могут расстрелять. Если Прахд изменил мои клетки, то, согласно психологической науке землян, личность моя должна претерпеть полную перестройку! Так чем же я буду теперь уже в новом личностном плане? Какой-нибудь доброй и нежной размазней? Упасите меня боги! Или чем-то ноющим и жалким, чем-то вроде Изи? Это было бы, конечно, еще менее приемлемо для меня.

В чем же заключалась переделка? Если я хорошо знаю Прахда и медсестру Билдирджину, рассуждал я, то это будет что-то совершенно тайное, с какими-нибудь безобразными выкрутасами!

Меня окружало какое-то свечение. Странный зловещий свет смутно пробивался сквозь щели в чем-то еще неясном. Постепенно я получил более определенное, хоть и наполовину ограниченное пределом видимости, представление о том, что меня окружает.

Я находился в какой-то длинной посудине между потолком и полом. Только голова торчала наружу. Остальное пребывало в подвешенном состоянии – возможно, с помощью антигравитационных спиралей – в жидкости: мое тело не соприкасалось ни с чем твердым.

В посудине горели огни, вероятно, излучающие какие-то странные волны. Именно эти волны, проникая сквозь щели, создавали в комнате это мутно-зеленоватое свечение. Какие-то клеточные катализаторы, что ли? Ничего определенного в голову не приходило.

Случайно я взглянул вправо.

Окно!

Сквозь него я рассмотрел бледный серп зимней луны. Луна виделась мне с Земли! Значит, я все еще был на Блито-П3.

Я стал соображать. Надеялся, что мне удастся определить, сколько прошло времени. Если потребовалось четыре с половиной часа, чтобы выйти из-под наркоза, – в этом я был не уверен, – то я, должно быть, пролежал на операционном столе 8—10 часов. Очень долго.

Что же они сделали со мной?

Кажется, подтверждались худшие мои подозрения. Я монстр! Не плавники ли у меня вместо ног? Не щупальца ли вместо рук? А вместо носа, может, клюв?

Ужас! Какие перемены в личности последуют за такими переделками?

О боги, мне бы никогда не следовало и близко подходить к этим двум извергам!

Я вовсе не задавался вопросом, ужасен я или нет. Это следовало само собой, как ночь следует за днем. Меня занимало только одно: какой именно ужасный образ они придали мне? Дракулы? Неужели у меня теперь длинные клыки и без свежей крови мне не жить? Смогу ли я мирно уживаться с самим собой под диктатом этой новоприобретенной личности? Я подвигал челюстями, чтобы понять, не предназначены ли они теперь для рассекания яремных вен.

Мое лицо до самых глаз окутывали бинты!

Да что же такое они со мной сделали???

На протяжении всей этой темной ужасной ночи я волновался, мучился и кипел от злости.

Наконец, после всего этого беспокойства, которого хватило бы на целых три века, наступил рассвет. И спустя еще одно столетие, видимо, где-то около девяти, судя по тусклому солнцу в окне, вошел доктор Прахд Бителсфендер.

Оказывается, я смог повернуть голову и заговорить.

– Вы дали мне наркоз!

Он улыбнулся. Очень худой знак. Прахд стал читать показания приборов вокруг подвешенной посудины. Занеся их на диаграмму, он взглянул на меня и сказал:

– Мне пришлось. Вы без конца кричали, даже в обмороке. Сестра Билдирджина не могла слушать свою любимую радиопрограмму «Самогонные ребята и их электрические завихрения». Вы же знаете, ей только шестнадцать и она их поклонница. Они выступают по радио каждый день в...

Я знал эту тактику. Пытается увести меня в сторону от темы и усыпить мои подозрения.

– Вы сделали нечто ужасное, – прорычал я. – Вы, целлологи, все одинаковы!

– Нет-нет. Просто работы было очень много, вот и все. Вы себе не представляете, как вы позволили себя отделать в этих ваших странных занятиях. Застарелые ушибы и раны. Множество неправильно обработанных переломов. Вы, очевидно, не имели привычки обращаться к специалистам. Я даже извлек монету у вас из почки.

– Ага! – сказал я. – Все это вы сделали лишь для того, чтобы извлечь монету и обогатиться!

– Нет-нет. Это всего лишь двухцентовая монета с планеты Модон. Кто-то, вероятно, выстрелил ею в вас. Я положил ее вам в бумажник – в погашение ваших долгов. Но если отбросить все это, именно ваша последняя выходка могла искалечить вас на всю оставшуюся жизнь. Мне пришлось даже полностью заменить вам три квадратных фута кожи: в ней попадались любопытнейшие вещи. В этом городе, который вы называете Нью-Йорком, – том самом, что постоянно поминали в своих криках, вы, уж точно, водили компанию с плохими людьми.

– И больше вы ничего не делали?

– Нет, я просто собрал вас в одно целое.

Никогда не наступит тот день, когда я доверюсь целлологу!

– И вы ничего не меняли?

– Ну, пришлось немного поработать над вашими гениталиями.

– Я знал это! – вырвалось у меня. – Я знал, что вы сделаете что-то ужасное, если сможете одурманить меня наркозом!

– Что вы, что вы! Все, что я сделал, – это привел вас немного в норму. Ну, теперь до свидания. Одному из моих подопечных гангстеров не нравится его новое лицо. Говорит, оно напоминает ему о некоем человеке по имени Д. Эдгар Гувер. Оно, впрочем, и не странно, ведь я взял его отсюда. Мне нужны книги с картинками получше этой. А куплю я их сам, на свои средства, когда мне начнут платить за работу.

При этом намеке я состроил такую хмурую мину, что он сразу же ушел.

О! То, как выглядели дела, мне совсем-совсем не нравилось. Я знаю, когда от меня что-то скрывают. Но я был беспомощен. Мог только двигать глазами и шеей и разговаривать сквозь повязки на лице.

Как никогда я был убежден в том, что Прахд меня обманул.

Возникал единственный вопрос: в чем именно?

ГЛАВА 5

Все это утро я лежал в этой (...) посудине, кипя от злости.

В окно я видел турецкое дерево, а над лицом, на краю посудины, дощечку с заводской маркой: «Машина для каталитического выращивания клеток фирмы „Занко“, модель 16, высокоскоростная». Дерево не представляло из себя столь уж привлекательного для меня объекта – гораздо больше наводила меня на размышления дощечка с волтарианской надписью. Что же выращивала эта машина? Птичьи ножки?

Я не мог видеть своего тела. А прочитав две тысячи раз текст на дощечке, я понял не больше, чем прочитав ее в первый раз.

Воображение может развивать сверхнормальную активность.

Я твердо заставил себя не думать о будущей форме своего тела и о том, как это неизбежно отразится на моей личности, моем характере. Я беспокоился, накормят ли меня. Есть мне не хотелось, но, может, в гнусные их планы входило уморить меня голодом.

Тени на дереве свидетельствовали о том, что было, вероятно, где-то около полудня.

Дверь открылась.

Медсестра Билдирджина! В накрахмаленной белой форме и шапочке. Без подноса. В руках – тетрадь и диаграмма. Она обошла комнату, читая показания приборов, – или что там еще было на наружной стороне посудины. Раз или два она взглянула на мое лицо. И все это с ужасно лукавым видом!

Я решил заговорить, не заботясь о последствиях. Может, мне удастся вытянуть из нее какую-нибудь информацию.

– Где же моя еда?

– О, есть вам нельзя. Вы подсоединены к контейнерам в этой штуке.

– Дайте мне зеркало.

– Извиняюсь, не позволено. Это может плохо отразиться на настроении пациентов.

– Что вы двое сделали со мной? – Я заскрежетал зубами.

Она изобразила на лице притворное недоумение. Я знал, что она не ответит, и переменил тему разговора:

– Я от одного плавания здесь сойду с ума.

– О, по-моему, Султан-бей, вы уже давным-давно того. – Она мерзко и язвительно засмеялась над собственной шуткой.

Я не смеялся.

– Но я, – предупредила она, – не потерплю жалоб относительно нашего обхождения с пациентами.

Она вышла. Вернулась минуты через три с радиоприемником на ремне и повесила его на стену, где-то сзади, у меня над головой. Надела себе наушники. Повертела ручку настройки, и я услышал из-под своих повязок радиостанцию Стамбула с жаркой поп-музыкой.

Она надела наушники мне на голову, прибавила звук и ушла.

Мне безразличны коммерческие рекламы жвачки и корма для верблюдов. Но в Турции в эти времена все, кажется, слушали крутую попсу. Я не мог снять наушники или переключиться на другую станцию.

Пока медленно тянулось время, я понял, что поп-группа «Козлиные чучела», должно быть, пользуется особым успехом, так как их записи передавали чаще всего. И по меньшей мере ежечасно – их новейший хит. В сопровождении флейт, барабанов, рычания и рева он звучал так:

Ты – чудище мое,

С ума меня ты сводишь,

Когда играешь ты, как бог,

Как только ты один.

Верблюжка я твоя.

Но почему же мама

Зовет тебя сегодня к нам,

Купив вчера стрихнин?

Сперва я это слушал как-то отрешенно. Потом начал сознавать, что они, наверное, играют это для меня по чьей-то заявке. Это довольно хорошо вписывалось в придуманную мною схему, если разобраться. Я даже придумал нечто вроде испытания личности одновременно с радиообработкой. Каждый раз, когда передавали новости и сообщали о межарабских разборках, я заполнял этот интервал, прощупывая собственные реакции на слово «стрихнин».

Поскольку только клетки и тело определяют личность, то, заметив какую-либо перемену в моей собственной реакции на слово «стрихнин», я бы мог точно установить, что со мной сотворили на уровне физиологии. Не получилось.

К счастью, по ночам эта радиостанция исчезала из эфира на несколько часов, и мне удавалось немного поспать.

Раза три в день кто-то заходил и снимал показания приборов. Но, поскольку я лежал в наушниках, считалось, что мне не слышно то, что говорили вокруг, и никто не утруждал себя ответами на мои вопросы.

В течение следующих восьми дней единственной замеченной мной переменой явился снежный буран, выбеливший дерево за окном. Однако от ветра ветви мало-помалу утратили свою белизну.

Я начинал подозревать, что всю оставшуюся жизнь я буду лежать здесь, без ощущений, оторванный от всего мира, за исключением жаркой попсы и верблюжьего корма, тогда как где-то в другом мире арабы стреляли в арабов, а мамаши покупали стрихнин.

Но однажды утром, когда я уже почти свыкся с этим положением вещей, жизнь моя в «модели Занко, номер 16, высокоскоростной» пришла к неожиданному и ужасному концу.

ГЛАВА 6

Судя по солнцу в окне, было около одиннадцати часов утра. Вошел Прахд.

Его сопровождали два санитара с тележкой, полной инструментов, газовыми баллонами и масками.

Сквозь «ты – чудище мое» до слуха моего донесся лязг металла. Я взглянул на это вторжение с внезапно обуявшим меня страхом.

Прахд снял с меня наушники.

– Я пришел отсоединить вас, – сказал он.

Он поднял правую руку.

Санитар вложил в нее маску для анестезии.

– Но... – заговорил я.

Тут же на моем лице оказалась маска, и я отключился.

Я пришел в себя, как мне показалось, не более чем через две секунды.

Я лежал в постели. В другой комнате. Под простыней. Под простыней, и сверху – стяжные ремни. Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, не мог приподнять туловище.

Со мной сотворили что-то еще! В этом я был уверен. Да нет же, тут же пришла успокоительная мысль, за две лишь секунды ничего серьезного случиться не могло.

Я повернул голову к окну. Жиденький свет от низко стоявшего солнца. Должно быть, уже давно перевалило за полдень. Не две, стало быть, прошло секунды. Тогда было одиннадцать утра, а теперь часа три пополудни. Уйма времени, чтобы провернуть еще какую-нибудь пакость!

Я почувствовал, что в состоянии сгибать что-то на кончиках обеих рук. Мне удалось поднести к глазам кисть одной из них. О, благодарение богам! Не плавники это были – пальцы! Я мог шевелить и управлять ими. И это были не подделки. Это были мои собственные пальцы.

Где-то в нижней части кровати я почувствовал на лодыжках холщовые стяжки. Я пошевелил той оконечностью тела. Простыня слегка приподнялась. Вытянув шею, я увидел пальцы ног и подвигал ими. О, спасибо богам, это были не копыта! Это были мои пальцы! Я взглянул на другую ногу. Пальцы на обеих ступнях! О, благодарение богам!

В дверях – звон посуды.

Вошла медсестра Билдирджина, катя тележку с едой. Выглядела она накрахмаленной и свеженькой. Лицо – сплошная улыбка. Было ли в этой улыбке что-то лукавое?

– Как насчет небольшого завтрака? – спросила она.

Завтрак! О мои боги, надо мной поработали еще часов двадцать! Я с беспокойством взглянул на еду: уж не козлиный ли у меня теперь желудок, не сено ли там на тележке? Нет, только пара вареных яиц и немного кофе. Однако это не рассеяло моих страхов. Я знал: что-то такое они все-таки сотворили.

Билдирджина не позволила мне действовать руками, что показалось мне весьма подозрительным. Она кормила меня с ложечки и поила кофе через соломинку. И все время мурлыкала песенку. Я узнал ее – «Ты – чудище мое»! О боги, что со мной сделали?

Я попытался прочесть ответ на ее лице. Она была очень хорошенькой и юной. Волосы цвета воронова крыла, смуглый цвет лица, белые зубы, полные губы, большие черные глаза, способные приобретать яркую выразительность. И, несмотря на то что ей было только шестнадцать лет, она уже хорошо сформировалась. Но она была женщиной, а значит, где-то близко скрывалось предательство. Любой может сказать вам, что предательство и красота идут рука об руку. Вот почему, где бы вам ни попалась певчая птичка, следует ее убить. Но там, где дело касается женщин, все бывает наоборот. Когда дело касается убийства, они всегда выбирают меня своей первой мишенью. Помимо того, что мне досталось от женщин в раннем возрасте, Крэк с ее гипношлемами, мисс Щипли с ее красным перцем и даже милая Ютанк со своими кредитными карточками вполне убедительно доказывали эту истину!

Я учился быть осторожным. Наверняка у медсестры Билдирджины что-то имелось про запас!

Она поправила свой столик на колесах и толкнула его к двери. Меня же одарила слишком уж ободряющей улыбкой – очень плохой знак!

Затем она подошла к нижней части кровати, приподняла простыню и взглянула под нее.

– Вот что мне хотелось увидеть, – сказала она.

О боги! На что она там посмотрела?

Что-то они все-таки сотворили! Мое разбалансированное сознание не выдержало этой слишком угнетающей мысли. Я закричал:

– Прахд! Прахд! Прахд!

Медсестра Биддирджина так и расплылась в улыбке.

– Доктор Мухаммед, что ли? – уточнила она, называя его земным именем. – Сейчас позову. Ох, ну и здорово!

Меньше чем через минуту пришел молодой доктор Прахд (он же доктор Мухаммед Ататюрк) в сопровождении медсестры Билдирджины. Он подошел ко мне и обнажил мою грудную клетку. Там находилась пара чашеобразных повязок. Он снял их с моей груди и с ними – немного волос.

– Вы держали меня под наркозом еще двадцать часов! – набросился я на него. – Что же вы сделали теперь такого, чего еще не сделали?

Он еще больше стянул с меня простыню, увидел еще две такие же чашеобразные повязки у меня на животе и снял их тоже.

– Отверстия для трубок. Отлично зажили. После пребывания пациента в аппарате «Магнаспид» отверстия для трубок нужно закрывать и залечивать.

Далее откинуть простыню мешал стяжной ремень. Он набросил верхнюю часть простыни снова мне на грудь. Затем перешел к заднику кровати и, как и сестра Билдирджина, приподнял конец простыни и заглянул под нее.

– Замечательно, – сказал он. – Вы просто молодчина.

«О мои боги, на что это они там смотрят?» – встревожился я. Знакомый уже с Кроубом, я пришел в ужас.

– В чем это я молодчина? – взвизгнул я.

– Возьмите зеркало, – обратился он к медсестре.

А та уже держала его. Она поднесла зеркало к моим коленям и приладила там. Молодой доктор Прахд поднял простыню с видом театрального распорядителя, представляющего публике новую пьесу.

Я посмотрел в зеркало.

Мне чуть не стало дурно.

Я посмотрел снова и заорал:

– Вы меня в лошадь превратили!

– Нет, нет, – сказал он с профессиональным спокойствием. – Это вполне нормально. Вы так привыкли к тому, что у вас одно яичко отсутствует, а другое втянуто в тело, что вам теперь нормальная мошонка и действительное наличие яичек может показаться странным.

– Но длина-то, длина этого! – взвизгнул я.

– Султан-бей, – пустился в объяснения Прахд, – вы, кажется, не доверяете мне. Кожа у вас вся новая, все ваши прежние неправильно сросшиеся кости приведены в порядок, все ваши жизненно важные органы пролечены. И хоть велико было искушение, но я даже не изменил вам лицо: удалил только бородавки и шрамы. Просто будете выглядеть чуть помоложе и посвежей. Вы все еще не очень-то красивы, так что не тревожьтесь.

– Да нет же, нет! – крикнул я. – Я о громадных гениталиях! – Я все еще видел их в зеркало и был в ужасе.

– О, это... – затараторил Прахд. – Неужели вы никогда не мылись под душем с другими мужчинами? Вы, должно быть, ужасно ненаблюдательны. Для вашей родины такой размер, как десять дюймов в состоянии эрекции, не слишком велик. У многих на Земле они той же величины – даже больше. Уверяю вас, ваш прежний размер в один дюйм чересчур мал.

– Знаю я вас, целлологов! – вскричал я. – Вы не могли удержаться, чтобы не сотворить чего-нибудь странного!

Прахд тщательно обдумал мои слова. Затем откинул с лица прядь волос цвета соломы.

– Да нет же, нет. Конечно, вы, возможно, почувствуете себя более энергичным. Ваш мышечный тонус улучшится.

– Вам меня не одурачить! – крикнул я. – Вы, уж точно, сделали что-нибудь этакое... особенное! Я просто уверен!

Он снова задумался. Потом что-то, кажется, вспомнил. Перевел на меня пренебрежительный взгляд ярко-зеленых глаз.

– Ну конечно. Катализатор. Очень было сложно разобраться во всех этих нервных окончаниях на первом яичке после выращивания его из набора генов. Другое же я действительно немного передержал в ускорителе роста. Но оно будет вырабатывать не более полпинты семени.

– Что? – заорал я.

– Но ведь это, – рассудительно продолжал он, – не более того, что выбрасывает за один раз лошадь.

– Я так и знал! – запричитал я, чуть не плача. – Я так и знал! Вы превратили меня в лошадь!

– Нет, нет, нет, – успокаивал он меня. – Это совершенно человеческий орган. У вас будет совершенно человеческое потомство. Ну же, Султан-бей, вам следует мне доверять. Лошади совсем не модны. У них этого вполне достаточно. Вы теперь обладаете всем необходимым для достижения успеха как мужчина. Разумеется, у вас, возможно, возникнет побуждение делать это немного чаще, чем прежде. И, вероятно, вы сможете делать это не один раз за ночь. Но, честное слово, я просто уверен, это вам вполне придется по душе.

– О мои боги! – зарыдал я. – Теперь, уж точно, вся моя личность изменится.

– Как это так? – Ярко-зеленые глаза так и раскрылись в изумлении.

– Вот так, – всхлипнул я. – Спросите моего земного психолога. Все, что представляет из себя личность, это производное от клеток. У нас есть побуждения. Они идут от рептильного комплекса в мозгу, от сетчатой формации (Одни из наиболее эволюционно древних структур мозга (Примеч. ред.)) и от «ид» – области подсознательных инстинктов. А все это состоит из клеток Вы изменили мои клетки, а значит, и весь мой характер.

– А-а, – протянул он. – Как бы мне хотелось, чтобы именно в вашем случае это было правдой. К сожалению, вы просто излагаете суеверия, относящиеся к невежественному примитивному культу: таковой отыщется на многих отсталых планетах. Людей стараются уверить в том, что характер – вещь врожденная и передается по эволюционной цепочке, или еще в какой-то подобной чепухе. В некоторых колдовских культах доходят даже до того, что говорят, будто человек целиком является результатом своей клеточной наследственности и поэтому неизменяем. Так они оправдывают свою неспособность формировать характер. Когда их пытаются привлечь к ответственности за создание тем самым криминального общества, они лишь бойко говорят в ответ: «Человек – всего лишь производное собственных клеток». Это прикрывает тот факт, что они сами чересчур невежественны и преступны, чтобы формировать характер и учить, как отличать правду от неправды.

Нет, Султан-бей. Если бы вся жизнь объяснялась только клетками и железами, я был бы богом, разве не так? А я не бог. Я всего лишь бедный целлолог, не получающий зарплаты, но все же делающий свою работу, и даже без «спасибо» от своего начальства – но подозрения не заслуживающий.

Он отпустил простыню. Посмотрел на меня.

– Очень это печально, что личность нельзя изменить простым перемещением нескольких клеток. Особенно в вашем случае. Но, – и он смело улыбнулся, – делаешь то, что можешь, чтобы облегчить боль и сделать людей счастливей. И я очень надеюсь, что возросший у вас потенциал активности не будет иметь печальных последствий для других или для этой планеты. – Он просиял. – Что ж, все прошло успешно. Можете подняться и уйти, когда пожелаете.

Подавая пример, он вышел за дверь.

ГЛАВА 7

Медсестра Билдирджина стала подметать пол и прибираться в комнате. Кажется, она пребывала в добром расположении духа, но, очевидно, для нее такое состояние было слишком спокойным. Она подошла к радио, висящему на крючке, отсоединила наушники и включила радиостанцию с модной поп-музыкой.

– Эй! – обратился я к ней, к этому часу уже досыта наслушавшись «Ты – чудище мое». – Он сказал, что мне можно уходить. Расстегните ремни и дайте мне вылезти отсюда. Где моя одежда?

– Одежда? – Она быстро удалилась и вернулась с мешком для хранения ненужных частей тела. На нем очень четко на волтарианском языке было написано: «Для переправки без запаха». Она сунула его мне.

Я не мог его взять. Руки мои все еще стягивали ремни. Мешок выглядел что-то уж больно тощим, чтобы там могла быть одежда.

– Это не то, в чем я сюда прибыл!

– О, костюм и пальто нам пришлось выбросить. Они были в каком-то соусе. Ботинки, носки и шляпу мы тоже выбросили. Тут только бумажники и документы.

Я взглянул на нее: глаза-то у нее, может, и красивые, но сама она, несомненно, тупица! Я решил набраться терпения. Что мне оставалось делать, лишенному подвижности?

– Послушайте, медсестра. Мне нужна одежда, что бы выйти из больницы. Через это окно мне видно, что на улице очень холодно. Дует, ветер. Я не могу выйти совсем неодетый.

Она это поняла.

– Поэтому, – продолжал я, – как добрая, милая, невинная девушка, коей вы и являетесь на самом деле, пожалуйста, сходите в кабинет, позвоните моему другу, таксисту, и попросите его привезти мне какую-нибудь одежду.

Это до нее дошло. Она удалилась. Минут через десять вернулась назад.

– Я звонила ему. – Она несла с собой разовый комплект из банного халата и тапочек. А все-таки котелок у нее варил.

Она положила халат и тапки на другом конце комнаты. Потом встала и все чего-то глядела на меня.

Наступило неловкое молчание. Не нравилось мне выражение этих черных глаз. Даже лучшие из женщин – предатели, каких свет не видывал. Что бы она сейчас ни замышляла, нужно было отвлечь ее внимание.

– Эту операцию спровоцировали вы, – сказал я.

Я ожидал, что она станет это горячо отрицать. Но она согласилась:

– Да, разумеется! Всякий, кто дважды остановит девушку на полпути к наслаждению, является сексуально холодным человеком. Такому ни за что не оценить более изысканные удовольствия жизни. И при первом же намеке с моей стороны доктор Мухаммед сразу же приступил к делу. Но я совсем не уверена, что мы довели его до конца.

Эти черные глаза горели слишком ярко!

– Думаю, – продолжала она, – что мне следует убедиться.

В моем сердце шевельнулась тревога, заставив его забиться сильнее. Она смотрела точно так, как смотрят женщины, у которых на уме какая-то коварная хитрость.

– Ну а для этого существует только один способ, – закончила она.

Подбежав к двери, она закрыла ее на засов. Затем вернулась и прибавила звук у радио. После чего подошла к окнам и убедилась, что никто не может заглянуть внутрь.

Тревога моя росла. Меня бросило в жар.

Она проверила ремни и пряжки, стягивающие меня на кровати. Когда я увидел, что она не расстегивает их, мне стало совсем жарко.

Она сняла с правой ноги тапок. Скинула левый тапок. Повернулась ко мне спиной и стала что-то делать на уровне своей талии.

Что ей взбрело в голову?

Послышалось шуршание. Она согнулась и снова распрямилась. В руке у нее были колготки.

Она отбросила их в сторону и сдвинула свою медсестринскую шапочку на затылок.

Я таращился на нее с тревогой.

– Так не пойдет, – сказала она. – Ты не должен подглядывать!

Она живо пристроила простыню так, что я мог видеть только через прореху. Мне были видны угол окна и плафон посреди потолка. Медсестры я не видел.