Текст книги "Книготорговец из Флоренции"

Глава 9
Падение Греции

Микеле Гвардуччи умер в феврале 1452 года, после того как Веспасиано проработал у него почти двадцать лет. В лавке мало что изменилось. Несколькими годами раньше Гвардуччи сделал Веспасиано партнером: теперь тот владел тридцатью семью с половиной процентами лавки[292]292
  De la Mare. Vespasiano da Bisticci, Historian and Bookseller. Vol. 1. P. 221.


[Закрыть]. Остальные доли принадлежали двум сыновьям Гвардуччи. Судя по всему, их, как и отца, устраивало, что идейным вдохновителем остается Веспасиано, связанный с Козимо Медичи, папой Николаем V и многими видными учеными мужами во Флоренции и за ее пределами. Веспасиано по-прежнему вносил монахам Бадии арендную плату – пятнадцать флоринов в год и фунт воска. Он взял помощника по имени Якопо ди Никколо – первого из множества молодых людей, прошедших за годы через его лавку[293]293
  Ibid. P. 118.


[Закрыть]. Следующие годы оказались особенно успешными – поступили новые заказы от влиятельных библиофилов из Флоренции, Рима и Неаполя.

Через год после смерти Гвардуччи, летом 1453-го, Веспасиано включился в создание особо важной библиотеки. К нему обратился один из величайших ученых мира – пятидесятиоднолетний старик в монашеском облачении, с массивным носом и длинной бородой. Посетитель искал «Географию» Птолемея, чтобы заказать копию.

За четырнадцать лет, прошедших со времен Флорентийского собора, Василий Виссарион стал еще славнее и могущественнее. После провозглашения Унии летом 1439-го он вернулся в Константинополь и принялся выискивать по монастырям книги, надеясь найти в них доводы для спора с многочисленными противниками Унии среди соотечественников. К концу 1439-го византийцы допекли его упреками, что он продал свою веру, и Виссарион вернулся в более дружественную Италию. В благодарность за усилия в деле объединения церквей папа назначил его кардиналом, хотя Виссарион по-прежнему носил монашеское облачение и бороду, вопреки каноническому праву, предписывавшему брить клирикам бороду – насильно, если потребуется. В остальном он окружил себя той же роскошью, что и другие князья церкви: построил себе дворец в Риме, неподалеку от колонны Траяна, а на жаркие летние месяцы – прекрасную виллу на Аппиевой дороге, с расписанной фресками лоджией и апельсиновым садом. В его свите было много блистательных молодых ученых, в том числе Никколо Перотти, бывший протеже Уильяма Грея.

Кардинал Виссарион был, как отметил Веспасиано, «человеком, имевшим в церкви большое влияние»[294]294
  Vespasiano da Bisticci. Vite di Uomini Illustri. P. 95.


[Закрыть]. Все свои немалые возможности он направил на две цели: покончить с разделением между Греческой и Латинской церквями и организовать Крестовый поход против турок. Как указывал он на Флорентийском соборе, турецкая угроза Константинополю столь велика, что греки могут выжить, и как народ, и как христиане, лишь объединившись с западными братьями, которые, считал Виссарион, исповедуют общую с ними истинную веру. К 1452-му он вроде бы добился некоторого успеха на обоих фронтах: в константинопольских церквях наконец провозгласили Унию в обмен на обещание военной помощи со стороны европейских правителей.

У кардинала Виссариона и раньше была внушительная библиотека. Тем не менее летом 1453-го он начал спешно ее пополнять, намереваясь создать одно из лучших собраний греческих манускриптов в Европе. Виссарион надеялся, что оно станет сводом всей эллинской культуры. Этот-то замысел и привел его в лавку Веспасиано.

К собиранию манускриптов Виссариона подтолкнуло событие, о подробностях которого он узнал за считаные недели до того, как летом 1453-го обратился к Веспасиано. В начале июля до Италии добрались известия о взятии Константинополя турками-османами.

Двадцатиоднолетний султан Мехмед II достиг того, к чему мусульмане стремились восемь веков, с тех пор как арабы впервые осадили Константинополь. Захватить столицу Византийской империи не удалось ни прадеду Мехмеда, Баязиду Молниеносному, в 1390-м, ни его дяде Мусе́, напавшему на город в 1411-м. Не удалось это и его отцу, Мураду II, чье огромное войско подошло к стенам в июне 1422-го, вдохновленное заверениями прорицателей и астрологов, что Константинополь падет в этом году. Однако, когда после двух месяцев осады турки приготовились штурмовать стены, на укреплениях внезапно появилась женщина в пурпурном одеянии. Турки испугались и отступили. Богородица спасла город своим чудесным заступничеством.

Утром 29 мая 1453 года Пресвятая Дева не вышла на укрепления; напротив, все знамения предрекали победу султану. После пятидесятитрехдневной осады турецкие пушки ядрами в 1200 фунтов пробили наконец стену, и янычары, элитное подразделение Мехмеда, устремились в пролом. Императора Константина XI (младшего брата Иоанна VIII, умершего в 1448-м) «убили нечестивые турки, – писал позже Веспасиано, – а голову его насадили на пику и носили всем напоказ», в то время как «несчастные горожане и их жены умирали ужаснейшей смертью»[295]295
  Lamento di’Italia per la Presa d’Otranto fatta dai Turchi nel 1480 // Vite di Uomini Illustri del secolo XV / Ed. Ludovico Frati. 3 vols. Bologna: Romagnoli-Dall’Acqua, 1892. Vol. 3. P. 310.


[Закрыть].

Примерно две тысячи жителей – четверть оставшегося населения города – были перебиты. Тела бросили в Босфор; по выражению венецианского очевидца, отрубленные головы подпрыгивали на волнах, «как плывущие по каналу дыни»[296]296
  Цит. по: Setton Kenneth M. The Papacy and the Levant, 1204–1571. Vol. 2: The Fifteenth Century. Philadelphia: American Philosophical Society, 1978. P. 130.


[Закрыть]. Те, кто уцелел, укрылись в Святой Софии, надеясь на пророчество: оно гласило, что турки, войдя в Константинополь, доберутся лишь до тридцатиметровой колонны на площади перед храмом; здесь на землю сойдет ангел с мечом и прогонит захватчиков. Но, как и Пресвятая Дева, ангел не появился. Янычары пробили четырехдюймовой толщины деревянную дверь и взяли в плен всех, кто укрывался в церкви. Позже один из греков – сторонников Унии – горько рассуждал, что, явись ангел и предложи он истребить турок на условии объединиться с латинянами, греки в храме отвергли бы его помощь. И впрямь, многие византийцы были такими ярыми противниками Унии, что, по их словам, предпочли бы лучше видеть в Константинополе турецкую чалму, чем папскую тиару[297]297
  Babinger Franz. Mehmed the Conqueror and His Time / Trans. Ralph Manheim, ed. William C. Hickman. Princeton: Princeton University Press, 1978. P. 96.


[Закрыть].

Мехмед позволил своим воинам грабить Константинополь три дня при условии, что они не тронут здания и памятники. Дома, лавки и монастыри разорили, иконы уничтожили, из церквей вынесли потиры, кресты и реликварии. В надежде на поживу турки даже вскрывали гробницы. В усыпальнице венецианского дожа Энрико Дандоло, разграбившего Константинополь двумястами пятьюдесятью годами раньше, они не обнаружили ничего, кроме костей, которые выбросили на улицу псам.

В числе жертв были манускрипты. Византийский историк Михаил Критовул своими глазами видел, как, вытащив из окладов драгоценные камни, книги швыряют в огонь или топчут ногами. Уничтожались как церковные труды, так и сочинения Платона и Аристотеля. Многие итальянцы, узнав о взятии Константинополя, первым делом подумали о судьбе его огромного литературного наследия – «бесчисленных книг, еще неведомых латинянам», – как сокрушался поэт и дипломат Энеа Сильвио Пикколомини в письме папе Николаю V от 12 июля. «Увы, сколько теперь исчезнет великих имен! Это вторая смерть Гомера и Платона. Где теперь искать гениальные творения философов и поэтов древности? Кастальский ключ уничтожен»[298]298
  Цит. по: Setton. The Papacy and the Levant. Vol. 2. P. 150.


[Закрыть].

Через три дня папа получил еще более отчаянное письмо от критского гуманиста Лауро Квирини, друга кардинала Виссариона. Тот сообщал, что при разграблении города погибли по меньшей мере 120 тысяч книг – безвозвратная потеря для всего мира. «Имя Эллады стерто, – рыдал Квирини. – Исчезла словесность, озарявшая мир, та, что дала нам законы спасения, священной философии и прочих наук, украшающих человеческую жизнь». Ее безжалостно стер «грубый и варварский народ… исполненный коварства и злобы»[299]299
  Цит. по: Hankins James. Renaissance Crusaders: Humanist Crusade Literature in the Age of Mehmed II // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 49: Symposium on Byzantium and the Italians, 13th–15th Centuries (1995). P. 122.


[Закрыть].

Кардинал Виссарион был глубоко потрясен культурными последствиями того, что он выразительно назвал «падением Греции»[300]300
  Цит. по: Sharon. A Crusade for the Humanities: From the Letters of Cardinal Bessarion. P. 165.


[Закрыть]. В середине июля, через несколько дней после ужасных известий, он написал венецианскому дожу Франческо Фоскари, убеждая того вместе с другими христианскими государями выступить против турок, которые, говорил Виссарион, попытаются теперь захватить не только греческие острова, но и берега, омываемые Адриатикой, включая саму Италию.

Захватив Святую землю, мусульмане завладели родиной Иисуса Христа, теперь, взяв Константинополь – центр греческой культуры на протяжении более чем тысячи лет, – они подчинили себе отчизну Платона и Аристотеля. Античный мир, столь любимый Виссарионом и его флорентийскими друзьями, был, по его мнению, насильственно уничтожен варварским племенем. Турки-османы представлялись ему бичом цивилизации, подобно персам, которые угрожали древним грекам двумя тысячелетиями раньше. Современные европейцы, как и древние греки, олицетворяли цивилизованный мир Запада, османы и древние персы – восточное варварство[301]301
  См.: Soykut Mustafa. Note sui rapporti tra Italia, Islam e impero ottomano (secoli XV–XVII) // Archivio Storico Italiano. Vol. 169 (April—June 2011). P. 227–228.


[Закрыть].

Османы смотрели на это совершенно иначе, хотя тоже в исторической перспективе. Они считали себя потомками троянцев, которые у Вергилия (хотя у Гомера этого нет) названы тевкрами – слово, в котором легко усмотреть связь с турками (Turci по-латыни, Turchi по-итальянски). Завоевание Византийской империи было, таким образом, реваншем за Троянскую войну, долгожданной местью троянцев грекам. Все это изложил Мехмед II в письме папе Николаю V, в котором заявил о намерении «восстановить Трою и отплатить за кровь Гектора»[302]302
  Цит. по: Spencer Terence. Turks and Trojans in the Renaissance // The Modern Language Review. Vol. 47 (July 1952). P. 331. Подлинность этого письма, ныне утраченного, под сомнением.


[Закрыть]. Свидетель взятия Константинополя писал, что Мехмед II «истребил истребителей прекрасной Трои»[303]303
  Цит. по: Koder Johannes. Romaioi and Teukroi, Hellenes and Barbaroi, Europe and Asia: Mehmed the Conqueror – Kayser-i Rum and Sultan al-barrayn wa-l bahrayn // Athens Dialogues EJournal: http:// athensdialogues.chs harvard.edu / cgi—bin /WebObjects/athensdialogues.woa/wa /dist?dis=21.


[Закрыть].

Пикколомини, дипломат-гуманист, разнес эту параллель в пух и прах. Он утверждал, что турки происходят вовсе не от троянцев, а от скифов, кочевого воинственного племени из Сибири. Итальянское название скифов (scytico) было синонимом «варваров» (так греки называли тех, чья речь звучала на их слух как невразумительное «вар-вар-вар»). Плиний Старший в «Естественной истории» описал «скифов-каннибалов, которые едят человеческое мясо». Пикколомини, не сомневаясь, что это один и тот же народ, уверенно объявил: «Турки суть скифские варвары, жестокий, бесчестный и жадный народ, который ест то, что другим отвратительно: конину, волчатину, стервятников и выкидыши»[304]304
  Цит. по: Soykut. Note sui rapporti tra Italia, Islam e impero ottomano. P. 229. Pliny: Natural History. Vol. 2. P. 377.


[Закрыть].

Нападки Пикколомини на ислам вообще и на турок в частности типичны для его времени. Запад плохо знал обычаи и культуру исламского мира и относился к ним с предубеждением. Причин тому было немало: рассказы паломников в Святую землю, далеко не всегда достоверные, призывы к новому Крестовому походу и явные измышления вроде «Легенды о Магомете», утверждавшей, будто Пророка съели свиньи, когда тот валялся мертвецки пьяным (так легенда объясняла исламский запрет на свинину и алкоголь)[305]305
  См.: Setton Kenneth M. Western Hostility to Islam and Prophecies of Turkish Doom. Philadelphia: American Philosophical Society, 1992. P. 1.


[Закрыть]. Выпады Пикколомини, будущего папы, изумляют своей грубой непристойностью – Пророк-де был распутный еретик, который «разбогател, соблазнив состоятельную вдову», возглавил шайку разбойников и привлек к своей религии недалеких людей «ворожбой и магическими фокусами», а также разрешением «совокупляться всеми непотребными способами»[306]306
  Pius II: Commentaries. Vol. 1. P. 211.


[Закрыть]. Пикколомини написал это все вскоре после захвата Константинополя, но подобные наветы звучали еще десятилетиями, если не веками раньше.

Все такого рода обличения обходили вниманием тот факт, что ислам породил в Средиземноморье одну из самых развитых цивилизаций со времен Древнего Рима. Не только в монастырях Запада сохранялось интеллектуальное наследие Античности. За десятилетия до 800 года, когда Карл Великий и Алкуин дали старт так называемому Каролингскому возрождению, на Востоке при аббасидских халифах начался «Исламский золотой век»[307]307
  См.: Gutas Dimitri. Greek Thought, Arabic Culture: The Graeco-Arabic Translation Movement in Baghdad and Early Abbasid Society. London: Routledge, 1998; а также: Lyons Jonathan. The House of Wisdom: How the Arabs Transformed Western Civilization. London: Bloomsbury, 2010.


[Закрыть]. В Багдаде халифы собирали греческие, санскритские, персидские и сирийские писания в огромном хранилище манускриптов, называемом Байт Аль-Хикма, «Дом мудрости». Выдающиеся ученые переводили их на арабский, комментировали, создавали собственные трактаты по астрономии, физике, медицине и оптике. Прилежный поиск текстов классической древности, а также упор на индивидуализм и секуляризм позволили историкам назвать этот период «Исламским ренессансом»[308]308
  Mez Adam. Die Renaissance des Islams. Heidelberg: C. Winter, 1922; а также: Kraemer Joel L. Humanism in the Renaissance of Islam: The Cultural Revival During the Buyid Age. Leiden: Brill, 1992.


[Закрыть]. Возрожденная и обогащенная античная премудрость распространилась на Иберийский полуостров, и многие арабские переводы и комментарии добрались до мусульманской тайфы Толедо – центра исламской, иудейской и христианской учености. Другим интеллектуальным центром был Кордовский халифат. Он мог похвастаться семьюдесятью библиотеками, а в той, что в Алькасаре, основанной Аль-Хакамом II, было, по утверждению его библиотекаря, евнуха Бакийи, четыре тысячи томов. Аль-Хакам II умер в 976-м, а через некоторое время библиотеку продали за 40 000 динаров – цену ста лошадей[309]309
  Hillenbrand Robert. «The Ornament of the World». Medieval Córdoba as a Cultural Center // The Legacy of Muslim Spain / Ed. Salma Khadra Jayyusi, Manuela Marín. Leiden: Brill, 1994. P. 120–121. Я рассчитал цену, исходя из стоимости динара, приведенной в: Phillips Rodney J. The Muslim Empire and the Land of Gold. New York: Eloquent Books, 2008. P. 61.


[Закрыть].

Высокий, крепкий, смелый и решительный, Мехмед II редко улыбался и, по словам европейского путешественника, внушал скорее страх, чем уважение[310]310
  См.: Warburg Aby. The Renewal of Pagan Antiquity: Contributions to the Cultural History of the Italian Renaissance / Trans. David Britt. Los Angeles: Getty Research Institute, 1999. P. 489.


[Закрыть]. О нем ходили жуткие слухи – якобы он велел вспороть живот четырнадцати мальчикам-слугам, дабы узнать, кто из них съел его дыню. Про дыню на него наговаривали, а вот другая история правдива: он велел утопить своего единокровного восьмимесячного брата Кючюк Ахмеда, после чего ввел «закон о братоубийстве», позволяющий тому, кто занял трон, умерщвлять братьев «во имя всеобщего блага»[311]311
  Цит. по: Babinger. Mehmed the Conqueror and His Time. P. 66.


[Закрыть].

И все же Мехмед был человеком культурным и образованным. Каждое утро он получал наставления от трех философов, один из которых говорил с ним по-арабски, а двое других, оба итальянцы, по-латыни и по-гречески. Еще он понимал персидский и славянский и даже писал на турецком любовные стихи под псевдонимом Авни. Прозвище это, означающее «помощник» или «защитник», куда менее грозное, чем то, под которым он вошел в историю, – Завоеватель.

Утверждают также, что Мехмед зарыдал при виде разоренного Константинополя: «Какой город мы отдали на разграбление и опустошение!»[312]312
  Цит. по: Setton. The Papacy and the Levant. Vol. 2. P. 133.


[Закрыть] В ужасе от представшей ему картины он остановил грабежи после первой ночи. К историческим городским зданиям султан отнесся с величайшим уважением. Он сохранил название и Святой Софии (которая стала Айя-Софией), и самого города, который по-прежнему официально именовался Константинополем, хотя это название вскоре вытеснилось неофициальным «Стамбул» (от греческого эис тен полин, «в город»). Мехмед сберег прекрасные христианские фрески Святой Софии – Богородицу, Младенца Христа и прочие – и однажды резко упрекнул своего библиотекаря, вставшего на христианскую святыню, Камень Рождества. У себя во дворце Мехмед собирал и хранил реликвии и византийские скульптуры, в том числе порфировые саркофаги из церкви Святых Апостолов. Когда шелковица угрожала Змеиной колонне на ипподроме, он велел обрубить дереву корни. Да, он бесцеремонно сбросил с колонны перед Святой Софией восьмиметровую статую Юстиниана – колоссальный бронзовый император восседал на коне, держа в одной руке золотой шар, а другой угрожающе указывая на варварский восток. Мехмед снял ее с колонны по совету астрологов, утверждавших, что статуя – дурной для него знак, однако она точно не помогла беспомощным горожанам, укрывшимся в Святой Софии 29 мая.

В числе сокровищ Константинополя, которые Мехмед, судя по всему, постарался сохранить, была библиотека императорского дворца – или то, что от нее осталось. Пятнадцатью годами раньше испанский посол в Константинополе Перо Тафур описывал ее так: «…кругом скамьи, облицованные каменными плитами, и рядом с ними как бы столы, устроенные на низких опорах от конца до конца, также покрытые каменными плитами, на которых много книг, древних писаний и историй»[313]313
  Pero Tafur: Travels and Adventures. P. 145. Цит. в переводе Л. К. Масиеля Санчеса.


[Закрыть]. Тафур не указал, насколько велико было собрание, и не оставил прискорбного перечисления хранившихся там книг. Впрочем, библиотека византийских императоров была лишь тенью своего былого величия, ибо ее долгая история трагична. Константин основал ее у себя во дворце после того, как в 330-м перенес столицу в город своего имени, и к моменту его смерти семь лет спустя там было почти семь тысяч книг. Его сын Констанций II еще расширил собрание и отвел для него несколько помещений. К 370-м император Валент держал семь antiquarii (копиистов древних текстов), из них четверо переписывали греческие сочинения, трое – латинские. Помимо прочего, в их задачу входило переносить содержимое папирусных свитков в пергаментные кодексы.

К середине пятого века императорская библиотека насчитывала примерно 120 тысяч томов, то есть была одним из лучших собраний латинских и греческих текстов в истории. Однако в 475-м в Константинополе случился пожар, и почти вся библиотека погибла. В следующие века ее мало-помалу воссоздавали, но к 726 году, когда вновь произошел пожар, в ней по-прежнему было меньше семи тысяч томов. Множество книг погибло в течение десятилетий иконоборческого безумия, когда император Лев III во исполнение заповеди «Не сотвори себе кумира и никакого изображения» приказал уничтожить все манускрипты с иллюстрациями – в том числе, как полагают, поэмы Гомера, написанные золотыми буквами, и Евангелия в золотых переплетах с драгоценными камнями. В следующие века императоры за недостатком собственных манускриптов вынуждены были по церковным и политическим вопросам обращаться к книгам из монастырских библиотек. В начале десятого века Константин VII, человек большой учености, начал скупать книги по всему миру. И вновь случилась катастрофа: в 1204-м библиотеку разорили крестоносцы. Век спустя ее остатки разместили в крыле императорского дворца, где их и видел Тафур в 1437-м.

Какие книги были в собрании и сколько из них уничтожили мародеры в 1453-м, можно только гадать[314]314
  О возможном числе книг см.: Wilson Nigel G. The Libraries of the Byzantine World // Greek, Roman and Byzantine Studies. Vol. 8 (1967). P. 55–57; а также: Raby Julian. Mehmed the Conqueror’s Greek Scriptorium // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 37 (1983). P. 15–34.


[Закрыть]. Исидор Севильский не указывал, какие именно библиотеки были разграблены и сожжены, а слова о 120 000 рукописей – почти наверняка преувеличение, дабы вызвать праведный гнев. Кардинал Виссарион не называл числа утраченных книг и авторов, лишь горевал о потере «многих прекрасных творений богоподобных мужей прошлого»[315]315
  Цит. по: Sharon. A Crusade for the Humanities. P. 166.


[Закрыть].

Безусловно, при разграблении города погибло множество книг, и в императорской библиотеке, и в монастырских. Однако сам Мехмед никогда не приказывал уничтожать греческие, римские или христианские писания. Этот султан-библиофил со временем собрал библиотеку примерно в восемь тысяч рукописей, включавшую тексты на арабском, персидском, на обоих тюркских – османском и чагатайском, а также арабские переводы греческих трудов, в числе которых были «География» Птолемея и сочинение Георгия Гемиста Плифона о Платоне. В его многоязычном каталоге упоминается даже «Risala fi bayan madinat Filorindin» («Трактат о городе Флоренции») – без сомнения, перевод одной из работ Леонардо Бруни. Если число восемь тысяч книг достойно доверия, то библиотека Мехмеда должна была быть одним из крупнейших в мире книжных собраний второй половины пятнадцатого века[316]316
  Об этом числе см.: Necipoğlu Gülru. Visual Cosmopolitanism and Creative Translation: Artistic Conversations with Renaissance Italy in Mehmed II’s Constantinople // Muqarnas. Vol. 29 (2012). P. 9. Свидетельство исходит из недавно найденной описи 1502 г., и Неджипоглу отмечает, что «большая часть указанных в описи книг была собрана Мехмедом II».


[Закрыть].

Мехмед, в отличие от Никколо Никколи, не был бесстрастным собирателем, которого древние тома интересуют сами по себе. Напротив, за его литературными вкусами видны политические амбиции, которые питались прочитанным. «Он ничего так не любит, – писал один из его гостей, – как изучать географию мира и военную науку»[317]317
  Цит. по: Warburg. The Renewal of Pagan Antiquity. P. 489.


[Закрыть]. Однако больше всего султана занимала история. Вместе с наставниками он поглощал греческие писания Геродота и латинские – Ливия, а равно более современные хроники европейских пап, императоров и королей. Его любимой книгой была «История Александра Македонского», написанная Квинтом Курцием в первом веке н. э. Он желал в своих завоеваниях сравниться с Александром и даже превзойти его. Как писал один его хронист, султан «в своих расчетах покорил весь мир, дабы править, подобно Александрам, Помпеям, Цезарям и прочим царям и военачальникам»[318]318
  Цит. по: Koder. Romaioi and Teukroi. Sec. 2.2.


[Закрыть].

Подобно своему прадеду Молниеносному, мечтавшему накормить коня на ступенях собора Святого Петра, Мехмед добавил к множеству своих титулов (верховный император, царь царей, султан двух материков и двух морей) еще один: кайсер-и Рум, то есть «римский кесарь». Его врач-венецианец утверждал, что у Мехмеда была большая карта Европы, которую тот пристально изучал, уделяя особое внимание – зловещий знак! – Италии, «где находятся императорский и папский престолы»[319]319
  Цит. по: Warburg. The Renewal of Pagan Antiquity. P. 489.


[Закрыть].

На Западе завоевание Константинополя османами сочли Божьей карой за неспособность воссоединить Греческую и Латинскую церкви. Многие греки на Востоке увидели в нем воздаяние за принятие латинской ереси – ибо Константинополь захватили через считаные месяцы после того, как в нем провозгласили Унию.

Однако в глазах многих то был суровый урок христианам, погрязшим во внутренних распрях и неспособных объединиться против турецкой угрозы. Христианские властители Европы и впрямь все последние годы воевали между собой: французы с англичанами, немецкие князья – друг с другом, в Бургундии бушевал мятеж, в Наварре – гражданская война, в Генуе – всегдашний раздор, а Венеция и король Неаполя сообща вели разорительную войну против Флоренции и герцога Миланского. Падение Константинополя стало, по словам Николая V, «позором христианского мира»[320]320
  Цит. по: Setton. The Papacy and the Levant. Vol. 2. P. 140.


[Закрыть]. Он видел в Мехмеде апокалиптического Зверя, а Исидор Киевский называл молодого султана предвестником Антихриста[321]321
  См.: Hankins. Renaissance Crusaders. P. 142.


[Закрыть].

Веспасиано разделял это чувство обреченности и сознание того, что христиане сами навлекли на себя кару. Он был убежден, что успехи турок – «жесточайших варваров»[322]322
  Lamento di’Italia per la Presa d’Otranto fatta dai Turchi nel 1480 // Vespasiano da Bisticci. Vite di Uomini Illustri / Ed. Ludovico Frati. P. 324.


[Закрыть] – следствие политических и нравственных изъянов как греков, так и латинян. Позже он так изложил события, предшествовавшие катастрофе: «теснимый турками» византийский император воззвал «к папе и всем правителям в Италии и за ее пределами», но встретил лишь презрение и равнодушие; тогда он обратился к собственному народу со словами, что издержал все свои средства на защиту города и теперь их черед раскошелиться. «Я спасу эту землю для вас и ваших детей, а также для себя, но, если вы откажетесь, мы все погибнем». Однако «добрые горожане» поскупились, а в итоге турки захватили город, император лишился головы, горожан убили, а их дома разграбили. «Тех, кто уцелел, – утверждал Веспасиано, – продали евреям». Он завершил историю Константинополя суровой моралью: «Таков был конец жестоковыйных грешников, отказавшихся верить»[323]323
  Ibid. P. 309–310.


[Закрыть].