Текст книги "Выборы"

Осушив бокал, Анна вновь улыбнулась.

– Питер, пожалуйста, будь нежен со мной.

Мы легли на прохладные простыни, и я был нежен, и случилось то, что должно было случиться, и мы унеслись туда, где плюшевые медвежата справляют свои праздники, а затем неспешно вернулись назад, и я поцеловал ее и легонько провел рукой по ее лицу, коснувшись бровей, глаз, носа, губ и подбородка.

– Как я? – спросила она.

– Ты – само совершенство.

– И ты тоже.

Я закурил и какое-то время лежал, глядя в потолок отеля, построенного в сердце Африки, а головка девушки, в которую я так внезапно влюбился, покоилась на моем плече.

Жизнь сразу стала не такой уж плохой. Я задумался было, почему мне так повезло, но моя любимая повернулась ко мне, и поэтому я затушил сигарету…

Глава 9

От Барканду до Убондо девяносто девять миль петляющего, забитого транспортом шоссе. Асфальт с многочисленными заплатами плавился под жарким солнцем. На открытых участках, там, где вырубили тропические леса, вдали мерцали миражи. Вдоль обочин ржавели остовы грузовиков и легковушек, водители которых не вписались в последней поворот. Металлолом, похоже, в Альбертии не собирали.

Дорога из Барканду ведет на север, к Сахаре, и если ехать по ней достаточно долго, пока асфальт не уступит место красному латериту, а затем латерит не сменится пылью и песком, то можно добраться до Тимбукту. Но это длинный путь, и редко кто проходит его до конца.

Путешествуют по местным шоссе главным образом в фургонах-грузовиках. Правая дверца кабины всегда полуоткрыта, чтобы водитель, высунувшись, мог лучше видеть дорогу, а при случае быстрее спрыгнуть в кювет. Водители гоняют фургоны из Барканду в Убонго и обратно, иногда покрывая по шестьсот миль в день, перевозя людей, кур, коз, яростно торгуясь из-за платы за проезд. Ездят они быстро, правила движения если и знают, то смутно. Обгон воспринимают как личное оскорбление.

Шартелль развалился на заднем сиденье, надвинув черную шляпу на лоб, с длинной сигарой, заменившей крепкие дешевые сигареты. В свежевыглаженном костюме, в застегнутой на все пуговицы, кроме верхней, жилетке, красно-черном галстуке и белой рубашке. Ноги его, в черных туфлях, лежали на деревянном столике, откидывающемся со спинки переднего сиденья.

В вестибюле отеля он оглядел меня с головы до ног, выразил надежду, что день будет хорошим, и спросил, не хочу ли я кофе. Мы выпили кофе в ресторане, за столиком с видом на бухту.

– Какая бухта, – в очередной раз повторил Шартелль, после того как заказал яичницу с ветчиной.

Анна уехала в пять утра. Я смотрел, как она одевалась. Потом сидела перед зеркалом и причесывалась. Мы оба улыбались. И молчали, понимая, что время для разговоров прийдет позже. Я чувствовал, что времени нам хватит на все.

Она подошла к кровати и села рядом. Положила руку мне на голову, потрепала волосы.

– Я должна идти.

– Я знаю.

– Ты позвонишь?

– Я позвоню сегодня вечером.

Я поцеловал ее, она встала, пересекла комнату, открыла дверь и скрылась за ней, не оглянувшись. А я лежал, курил и прислушивался к незнакомым чувствам, бурлящим внутри. А когда взошло солнце, я поднялся, принял душ, и спустился в вестибюль на встречу с Шартеллем.

– Знаете, где я вчера побывал? – Шартелль выпустил струю дыма.

– Нет.

– Я засвидетельствовал свое почтение генеральному консулу.

– Я же ездил с вами. Его не оказалось на месте.

– Нет, после этого. Даже после беседы со старичком-англичанином в Управлении переписи.

– То есть вы вновь поехали туда?

– В Барканду несколько консульств.

– И какое же вы выбрали?

– Естественно израильское.

– Клинт, я не собираюсь вытягивать из вас каждое слово. Итак, вы решили пообщаться с генеральным консулом Израиля. Почему?

– Я рассуждал так: если я попадаю в незнакомый город в чужой стране и хочу разобраться в том, что происходит, к кому мне обратиться? Разумеется, к послу Израиля, а если посла нет, то к генеральному консулу.

– И о чем вы говорили?

– О родственниках, юноша, о родственниках.

– Чьих?

– Его и моих. У меня есть родственники в Израиле, а у этого старикана из консульства – в Кливленде, и я с ними, кажется, знаком. Горячие сторонники демократической партии. То есть я сразу стал его земляком.

– Откуда у вас родственники в Израиле?

– Троюродные братья по линии отца. Во мне одна шестнадцатая еврейской крови.

– Я думал, что фамилия Шартелль французского происхождения.

– Совершенно верно, но чуть-чуть еврейско-французского. Так, во всяком случае, говорил мне отец.

– Ясно. И что поведал вам израильский генеральный консул?

– Ну, он уже слышал о «Ренесслейре». Он сказал, что четверо бравых молодцов прилетели в Барканду три дня назад и тут же самолетом отбыли на север.

– Фамилий он не упоминал?

– Нет. Но отметил, что они открыли счет в филиале банка «Барклей» на шестизначную сумму в фунтах. Двое из них – негры, естественно, американские, двое – белые.

– Через Лондон мы можем установить, кто они?

Шартелль кивнул.

– Полагаю, Поросенку это по силам.

– Он сказал что-нибудь еще?

– Ну, он поклялся, что откажется от своих слов, но его правительство опасается, что англичане уходят слишком быстро. Он считает, что начнутся беспорядки, особенно если выборы окончатся «базаром» без явного победителя или хотя бы сильной коалиции. Он также не предполагал дожить до таких дней, когда ему придется признать, что англичане слишком быстро уходят из колонии. Но в Альбертии это произошло.

– Любопытное признание, – кивнул я.

– Вы, часом, не встречались здесь с Мартином Борманом?

– С кем?

– Мартином Борманом. Ну как же, сподвижник Гитлера, который удрал из бункера буквально перед тем, как русские вошли в Берлин.

– Нет, я его не встречал. Во всяком случае в последнее время.

– Если встретите, дайте знать генеральному консулу Израиля, хорошо? Он здесь уже три года и полагает, что сможет вернуться в Тель-Авив, если поймает Бормана или какого-то другого нациста, все еще находящегося на свободе. Он просил нас поглядывать вокруг.

– Обязательно.

– Знаете, где я еще побывал?

– Нет, но уверен, что не останусь в неведении.

– Выпив чашку чая с израильским консулом, я забрел на базар, где сидят эти толстые кумушки в разноцветных одеяниях.

– И что вы там выяснили?

– Я купил несколько бритвенных лезвий у одной, пару сигар – у другой. Немного поторговался, рассказал пару анекдотов. Словом, повеселил их. Очень милые тетушки. Чуть полноватые, но приветливые.

– Понятно, – кивнул я.

– Потом мы коснулись выборов. Как они заспорили! Одна была за вождя Акомоло, другая за старика Альхейджи, третья за того, что с востока… э…

– Доктора Колого, – подсказал я.

– Доктор, адвокат, вождь-торговец, – Шартелль покачал головой. – Как бы не запутаться.

– И каково общее впечатление?

– Общее впечатление, юноша, состоит в том, что им абсолютно безразлично, кто победит. Они, эти толстые кумушки, уверены в продажности кандидатов и считают, что те хотят лишь побыстрее набить карман.

– Мы должны обратить это обстоятельство в нашу пользу.

– Вчера, как вы помните, я высказал мысль о том, что мы должны убить одним выстрелом двух зайцев, хотя и не смог предложить конкретного плана действий.

– Припоминаю.

– Так вот, прошлой ночью меня осенило. Идея недурна, но ее реализация обойдется в кругленькую сумму, а успех будет зависеть от продажности одних и преданности других. Как, впрочем, и любая другая политическая компания. И мне понадобится писатель с богатым воображением.

– В смысле?

– Помнится, был репортер, который писал для двух газет, утренней и вечерней, вроде бы враждовавших друг с другом, но принадлежащих одному издателю.

– И что?

– Так вот, этот парень встает рано утром, садится за машинку и отстукивает передовицу, разносящую в пух и прах ФДР[6]6
  ФДР – Франклин Делано Рузвельт, президент США (1933-1945 гг.).


[Закрыть] и Гарри Гопкинса и всех сторонников «Нового курса». Это для дневной газеты. Потом он идет в бар, пропускает пару стопочек, возвращается и отстукивает другую передовицу, на этот раз превозносящую миссис Рузвельт, Джимми, Джона, ФДР младшего и обрушивающую громы и молнии на их врагов. Вот это качество я называю универсальностью.

– Интересно, какую же передовицу он писал от души?

– Шартелль сбил шляпу на затылок, изумленно уставился на меня.

– Обе, юноша, обе. Разве могло быть иначе?

Я вздохнул.

– Вы правы, Клинт. Не могло.

– Так вот, полагаю, вам придется писать в том же духе.

– Я в полном вашем распоряжении. Осталось только вставить в машинку чистый лист. Как скажете, так и напечатаю. И за тех, и за других.

Уильям сбавил скорость и повернулся к нам.

– Господин хочет пива?

– Пива? – переспросил я.

– Да, са, мы всегда останавливаемся на полпути к Убондо.

– Я никогда не возражал против утренней кружки пива, – заметил Шартелль. – Давай остановимся.

– Чудесно, – кивнул я.

Мы подъехали к обмазанному белой глиной одноэтажному сараю. Тут же была и бензозаправка. В зале вокруг низких столиков стояли кресла с широкими подлокотниками. Над стойкой бара лениво кружились лопасти вентилятора. Судя по вывеске над входной дверью, заведение называлось «Колония». Мы сели за один из столиков. Подошел мужчина и спросил, что мы будем пить. По акценту чувствовалось, что он не из англичан.

– Три пива, – ответил Шартелль. – Хорошего и холодного.

– Хорошего и холодного, – кивнул мужчина, вернулся к стойке, откупорил три бутылки баварского пива, поставил их на поднос вместе со стаканами, которые достал из холодильника, и принес нам.

– Хорошее и холодное, господа, – бутылки и стаканы перекочевали с подноса на стол. – С вас двенадцать шиллингов и шесть пенсов.

Я дал ему фунт.

– Вы американец, не так ли? – спросил Шартелль.

Мужчина посмотрел на него.

– Я жил там какое-то время.

– Где именно?

– В разных местах.

– В Питтсбурге?

– В том числе.

– Вы тут хозяин?

Мужчина огляделся, чуть улыбнулся.

– Нет. Я не хозяин. Просто помогаю приятелю, – он ждал следующих вопросов, не очень высокий, в пять футов семь дюймов роста, худощавый, гибкий, с загорелым лицом, коротко стрижеными волосами, уже тронутыми сединой на висках. Походкой он очень напоминал Шартелля.

– Моя фамилия – Шартелль, а это – Апшоу.

– Меня зовут Майк.

– Вы здесь давно?

– Нет. Я тут проездом.

– И помогаете приятелю.

– Совершенно верно. Приятелю.

Шартелль налил себе пива. Майк терпеливо стоял рядом, с подносом в руках.

– Мы не встречались раньше, Майк? – спросил Шартелль, обращаясь к стакану с пивом. – Лет двадцать назад?

– В жизни доводится встречаться со многими, но вас я не помню, – он положил купюру в карман и отсчитал мне сдачу. – Что-нибудь еще?

Я покачал головой, и мужчина, которого звали Майк, вновь занял место за стойкой и углубился в лондонскую «Таймс».

Уильям выпил пиво прямо из бутылки, удовлетворенно рыгнул и ушел к двум альбертийцам, обслуживающим бензозаправку. Шартелль и я неспеша допили пиво. Когда мы встали, Майк не попрощался с нами. Даже не оторвал глаз от газеты.

– Знаете, Пити, я думаю, что встречался с этим парнем, – Шартелль расположился на заднем сиденье в своей излюбленной позе. – И, похоже, он тоже узнал меня.

– Мне так не показалось.

– Во Франции, во время войны… Он был помоложе.

– Как и вы.

– Тот парень говорил по-французски. Хорошо говорил, словно родился там.

– Вы уверены, что это один и тот же человек?

– Я-то уверен, но раз он это отрицает, значит, на то есть чертовски серьезная причина. В чем она состоит, не мое дело, поэтому я отстал от него.

Машина вырулила на шоссе. Грузовиков стало поменьше. Я поглядывал на тропический лес и удивлялся отсутствию животных.

– А где животные, Уильям?

– Животные, са?

– Мартышки, слоны, львы, бабуины.

– Животных нет, са. Только козы.

– Я имею в виду диких животных.

– Нет диких животных, господин. Их давно съели. Мы их съели! – и он засмеялся.

– Никогда не думал, что попаду в Африку и не увижу никакой живности, – подал голос Шартелль. – Черт, да в Канзасе ее куда больше.

– Может, в Канзасе меньше голодных. Кстати, раз уж мы вспомнили о голоде, нас пригласили к вождю Акомоло на ленч или просто на деловое совещание?

– Как я понял, на ленч. Будут наиболее влиятельные его стороны. Так сказать генеральный штаб. Я собираюсь главным образом слушать, но если уж мне придется выступать, прошу ничему не удивляться. И будьте готовы в любой момент поддержать меня, если понадобится, цифрами.

– Цифрами?

– По ходу вы сообразите, что к чему. Я буду поправлять вас, на фунт здесь, на шиллинг там, чтобы ваши расчеты казались более убедительными. В какой-то момент мы с вами можем даже поспорить.

– Другими словами, вы хотите, чтобы я возражал вам?

Шартелль вновь надвинул шляпу на глаза, устроился поудобнее.

– Пити, вот это мне в вас и нравится. Вы не задаете глупых вопросов и самостоятельно не хотите принимать никаких решений. Продолжайте в том же духе, и мы станем близкими друзьями.

– Между прочим, вчера вечером я познакомился с одним армейским майором. Он пригласил нас на обед. В пятницу. Я обещал, что мы оба прийдем.

– Правильно сделали. Принимайте все приглашения. Возможно, и нам придется принимать гостей. Устроим пару вечеринок. К сожалению, это входит в наши обязанности.

Шартелль заснул под своей шляпой, а я откинулся на сиденье и, закрыв глаза, думал об Анне.

Глава 10

Чтобы попасть в Убондо, нужно свернуть с шоссе на четырехполосную бетонку, называемую Джеллико Драйв. Дорога все время поднимается в гору, а с гребня открывается панорама одного из самых больших городов черной Африки. Миллион людей населяет море маленьких, крытых железом домишек, и лишь один небоскреб, белый, как соляная колонна, вздымается в небо среди ржавых крыш – двадцатитрехэтажное здание «Какао Маркетинг Боард».

Убондо расположен в долине, и река Земровин рассекает его надвое, катя свои воды на запад, к океану.

Земровин не служит границей, отделяющей богатые кварталы от бедных. Бедняки живут на обоих берегах, и лачуги мирно соседствуют с добротными домами на кривых улочках. Тридцать лет назад Убондо получил прямую как стрела главную улицу. Пьяный ирландец по фамилии Диггинс, усевшись за руль бульдозера, прорезал город насквозь, сметая все на своем пути. Восстанавливать разрушенное не стали, но построили дорогу там, где прошел бульдозер. В честь ирландца улицу назвали Диггинс Роуд. Он оставался в Африке до самой смерти, народив бесчисленное количество детей от пяти жен.

На гребне горы я разбудил Шартелля, и тот восхищенно покачал головой.

– Да, юноша, вот это я называю Африкой. Посмотри-ка на всю эту нищету. Незабываемое зрелище.

– Я никогда не считал нищету чем-то незабываемым.

– Караваны доходили сюда?

– Нет. Они останавливались миль на пятьсот севернее.

– А я представляю себе такой вот караван, переваливающий через холм, жующие верблюды, колокольчики, позвякивающие на их шеях, сидящие между горбами арабы с длинноствольными ружьями.

– Ну и ассоциации у вас, Шартелль.

– Пити, это же Африка. Я увлекаюсь Африкой с шести лет. Я читал Манго Парка и Стэнли, и Ливингстона, и Ричарда Халлебуртона, и Хемингуэя, и Озу Джонсон и ее мужа. Как же его… а, Мартина. Помните рассказ, который они написали о жирафах? Они назвали его «Существо, о котором позабыл Бог». Потрясающий рассказ. Будь я писателем, я бы писал только такие рассказы.

Мимо широкой протоки, где женщины стирали белье, мы въехали в город. Стало больше коз и кур. Торопливо шагали люди. Уильям окликал некоторых, махал им рукой. Владельцы лавочек выкладывали товар вдоль узкой проезжей части: одежду, сигареты, нюхательный табак, гвозди, молотки, кастрюли, сковородки. Каждая лавочка занимала не более шести футов, ставни, закрывающиеся на ночь, служили витриной.

Мы проехали банк, парикмахерскую, химическую чистку, находящуюся, как мне показалось, на грани банкротства. В читальне не было ни души, зато соседний бар не жаловался на недостаток посетителей. Далее расположился ресторан «Вест Энд» и одинокая лачуга с вывеской на закрытой двери: «Королевское общество охраны животных от жестокого обращения».

Мы затормозили у знака «стоп». Регулировщица в белой блузке, синей фуражке, черной юбке, туфлях того же цвета и белоснежных перчатках с грацией танцовщицы руководила движением транспорта. Размеренному ритму плавных взмахов ее рук не хватало только барабанного сопровождения.

Чуть ли не над каждой лавочкой висел динамик «Радио Альбертии». Льющаяся из них музыка перемежалась криками, смехом. Шум стоял невообразимый.

Едва ли кто мог назвать Убондо спящей африканской глубинкой. Составляющие его тридцать квадратных миль лачуг кипели жизнью, не испытывая ни малейшего желания улучшить условия своего существования.

Шартелль наклонялся вперед, выглядывал из окон, оглядывался назад. Новая сигара торчала у него изо рта, шляпу он сдвинул на затылок.

– Клянусь Богом, Пити, я чувствую, мне здесь понравится. Да, красиво и отвратительно.

Уильям повернул налево. Вдоль одной стороны улицы тянулись железнодорожные рельсы, с другой находился ипподром.

– Это ипподром, са, – пояснил Уильям. – По субботам здесь скачки.

Около деревянных трибун выстроились маленькие будочки, вероятно, в них принимались ставки. Небольшая, чуть поднятая над землей площадка под железной крышей очень напоминала эстраду, где по воскресеньям мог бы играть оркестр.

Еще один поворот налево – и мы въехали в более состоятельный район Убондо. Дома отгородились от дороги лужайками, некоторые заросли сорняками, большинство зеленело свежескошенной травой. На подъездной дорожке к двухэтажному особняку сидела старуха, разложив товар на деревянном ящике.

Уильям помахал ей рукой, и та улыбнулась в ответ беззубым ртом.

– Это мадам Кринку. Ее сын – министр транспорта.

– Ее сын?

– Да, са. Это его дом. Очень хороший.

– Похоже, она зарабатывает много денег? – спросил Шартелль.

– Она зарабатывает очень много, – Уильям хихикнул. – Она продает сигареты и орехи колы. Ее доход – два-три шиллинга в день.

– Это много, – согласился Шартелль.

Дорога – двухполосная лента асфальта – извивалась среди широких лужков с цветочными клумбами. За каждым из домов с раскрытыми настежь по случаю жары окнами и дверями виднелись бетонные кабинки. Шартелль поинтересовался у Уильяма об их назначении.

– Жилье, са.

– Для слуг?

– Да, са.

– Чертовы бараки, – пробурчал Шартелль.

После очередного изгиба дороги Уильям помахал рукой нескольким альбертийцам, и те опрометью бросились к дому. Уильям снова хихикнул и свернул на подъездную дорожку, похожую на вывернутый вопросительный знак, выложенный на лужайке площадью в добрый акр, и мы подкатили к штаб-квартире «Даффи, Даунер и Тимз, лтд».

Пятеро альбертийцев ждали нас на парадном крыльце. Как только Уильям затормозил и машина остановилась, они бросились к нам с криками: «Добро пожаловать, добро пожаловать, господа». Когда мы с Шартеллем вышли из машины, Уильям представил нам слуг.

– Это Самоэль, повар. Чарльз, стюарт, – он указал на подростка лет четырнадцати-пятнадцати. – Это Маленький Мальчик.

– Привет, Маленький Мальчик, – поздоровался с ним Шартелль. Тот просиял.

– Это Оджо, садовник. Он не понимает по-английски. За него говорит Самоэль, – Оджо улыбался. В рваных рубашке и шортах цвета хаки, низкорослый, широкоплечий, с кривыми ногами и татуировкой на лице. Мы улыбнулись в ответ.

– А это Сайлекс, ночной сторож, – во всяком случае, мне послышалось «Сайлекс».

– Рад с вами познакомиться, господа, – Сайлекс чуть поклонился.

– Днем он учится в университете, – пояснил Уильям.

– А ночами повторяет пройденное, – добавил Шартелль.

Повар, стюард и Маленький Мальчик вынимали из багажника наши чемоданы. Уильям руководил.

Мы с Шартеллем осмотрели дом. Нам он понравился. С крыльца складывающиеся двери открывались в гостиную. Кладовка и кухня примыкали к столовой. Правый коридорчик вел к спальне и ванной. В доме было еще две спальни, поменьше, тоже с ванной, побольше – с отдельным входом.

– Где вы расположитесь? – спросил я Шартелля.

– Мне без разницы.

– Тогда я возьму ту, что с отдельным входом.

Шартелль усмехнулся, но промолчал. Я объяснил Маленькому Мальчику и Чарльзу, куда отнести чемоданы.

– Господа хотят кушать? – спросил Самоэль.

– Нет, – ответил я. – Мы поедим у вождя Акомоло. После Даунера остался джин?

– Да, са. Джин и тоник, са?

Я взглянул на Шартеля. Тот кивнул.

– Джин и тоник, – повторил я.

По безликости гостиная могла соперничать с номером второразрядного мотеля где-нибудь в Арканзасе. Книжные полки без книг отделяли ее от столовой. Квадратные подушки на кушетке служили и сиденьями, и спинкой. Четыре стула, письменный стол с еще одним стулом, шестигранные низкие столики, встроенная в стену книжная полка, также пустая. Пол, застеленный светло-коричневым ковром.

Сайлекс исчез из виду, но Оджо, садовник, подстригал лужок мачете.

– Вот с этим надо кончать, – процедил Шартелль и позвал Уильяма.

– Са? – спросил тот.

– В Убондо есть скобяной магазин?

– Скобяной, са?

– Магазин, где продают, ну, ты знаешь, сенокосилки?

Радостная улыбка понимания осветила лицо Уильяма.

– Да, са.

– Сколько они стоят?

– Очень дорого, са. Десять, одиннадцать, двенадцать фунтов.

– Дайте ему деньги, Пит.

Я уже достал бумажник. И отсчитал Уильяму три купюры по пять фунтов.

– А теперь поезжай в Убондо и привези сюда эту чертову сенокосилку.

– Какую хочет господин?

– Спроси главного садовника, Оджо. Я не разбираюсь в сенокосилках.

Из кухни появился Самоэль с подносом в руках. Он принес джин, две бутылки тоника, ведерко со льдом, щипцы и бокалы. Сначала он подошел ко мне и стоял, низко согнувшись, пока я наполнял бокал. Затем отнес поднос Шартеллю.

– Мы покупаем сенокосилку для Оджо, – просветил я Самоэля.

– Очень хорошо, са, – улыбнулся тот.

Я отпил джина с тоником.

– Вы приняли очень правильное решение, Шартелль, – добавил я, когда Самоэль ушел.

– Еще бы, – хмыкнул тот, развалившись в кресле, с сигарой в одной руке и полным бокалом в другой.

Маленький Мальчик выскочил из спальни с охапкой грязных рубашек, носков, белья. Пробегая мимо нас, он хихикнул.

– У вас когда-нибудь было шесть слуг, Пити? – спросил Шартелль.

– Нет.

– Можно, конечно, привыкнуть и к такому окружению. Слуги будут приносить виски и джин, готовить обед, водить машину, следить за детьми, косить траву на лужайке, убирать дом, подавать чай ровно в половине шестого пополудни. Всю взрослую жизнь я переезжаю из отеля в отель, где полно обслуги, но впервые, юноша, шесть человек готовы исполнить любое мое желание.

– Мы начинаем понимать, что такое роскошь.

– По правде говоря, мне как-то не по себе. Вы-то, наверное, думаете, что благодаря моему превосходному южному образованию я привык к работящим и покорным неграм, приходяшим в большой дом на холме за рождественским подарком.

– Нет, Шартелль. С этой шляпой, сигарой, в этом костюме я скорее представляю вас верхом на жеребце, объезжающим хлопковые поля и прислушивающимся к счастливым голосам сборщиков урожая, поющих веселые песни.

– Юноша, вы несете чушь.

– А потом, когда работа закончена и негр-дворецкий с посеребреными сединой волосами подал вам обед в старинном особняке с белыми колоннами, вы садитесь в «ХК-Е» и мчитесь в Шартелль-Сити, выпить виски и перекинуться в карты с друзьями. Весь Шартелль-Сити, разумеется, – лишь два магазина, бордель, да хлопкоочистительный заводик, но его назвали в честь вашего прапрадедушки…

– Уважения, юноша, вам недостает уважения к порядочным людям. Я только хотел сказать, что могу понять человека, который прельщается этим тропическим раем и остается здесь, тем более что на родине его ждет квартира с одной спальней или домик в Билейр Хейтс или в Эджемер Парк.

– Но, – продолжал Шартелль, – должен признать, что мне в таком окружении крайне неуютно, поэтому я намерен возложить на вас руководство этим дружным коллективом. Я уверен, что вы не только справитесь с составлением меню, но и не откажете этим прекрасным людям в дельном совете, если они прийдут к вам со своими горестями, будете ухаживать за ними в час болезни – словом, сделаете все, чтобы обитатели этого дома жили душа в душу.

– Нет, Шартелль, так не пойдет. Я буду носить ваш портфель, смешивать вам коктейли, точить карандаши. Я готов смеяться над вашими шутками и повторять как попугай: «Совершенно верно, Клинт», – но домоуправительница из меня не получится.

Шартелль вздохнул и потянулся.

– Я не люблю пить до полудня, Пити, но сегодня джин и тоник творят чудеса. Не хотите ли выпить еще по бокалу?

– Почему бы и нет?

– Как нам кого-нибудь позвать? Просто крикнуть?

– Звонков, похоже, тут нет.

– Как зовут этого костлявого парня, стюарда?

– Самоэль.

– Это повар. Другого?

– Чарльз.

– Почему бы вам не кликнуть его, и мы посмотрим, прибежит ли он?

– Я чувствую себя круглым идиотом.

– Пожалуй, я попробую, – решился Шартелль. – Чарльз.

– Вы зовете меня или стюарда? Думаю, надо бы погромче.

– Чарльз! – проревел Шартелль.

– Са! – тут же донеслось в ответ, и несколькими мгновениями спустя в гостиную влетел стюард.

– Еще джин с тоником для доброго господина, Чарльз.

– Да, са!

Вновь каждый из нас смешал джин с тоником на подносе, который держал перед нами Чарльз.

– Сколько мы платим этим людям? – спросил Шартелль.

– Я выудил из кармана бумажник.

– Не помню. Даунер оставил мне список. Мы платим им раз в месяц, – я достал листок Даунера и развернул его. – Давайте посмотрим… Сорок фунтов в месяц.

– Как они делятся?

– Самоэль получает двенадцать фунтов, Уильям – одиннадцать, Чарльз, стюард – десять. Маленький Мальчик – четыре, Оджо и Сайлекс – по шесть каждый.

– Боже милосердный.

– Ежемесячные четыре фунта Маленького Мальчика дают сорок восемь фунтов в год, примерно на двадцать фунтов больше годового дохода средней альбертийской семьи.

– Хватит. Оставьте эти печальные цифры при себе. Думаю, до отъезда им перепадет от нас несколько лишних фунтов.

– Просто беда с этими американцами, – я довольно удачно воспроизвел интонации Даффи. – Приезжают и первым делом начинают портить туземцев.

– Мы испортим их за деньги Даффи, – усмехнулся Шартелль. – Скажем, что потратили их на прием гостей. Только от мысли об этом у меня поднимается настроение.

Зазвонил телефон. Я подошел к письменному столу и снял трубку.

– Мистера Шартелля или мистера Апшоу, – мужчина говорил с английским акцентом.

– Мистер Апшоу слушает.

– Мистер Апшоу, это Йан Дункан. Я личный адъютант его превосходительства, сэра Чарльза Блэкуэлдера. Его превосходительство с удовольствием приняли бы вас в своей резиденции завтра утром. Вам это удобно?

– Нет возражений.

– Прекрасно. Тогда в десять часов.

– Хорошо.

– Мы пришлем за вами машину.

– Благодарю.

– Ждем вас завтра. До свидания.

Я попрощался и положил трубку.

– Звонил адъютант его превосходительства сэра Чарльза Блэкуэлдера, губернатора Западной Альбертии, представителя ее величества королевы.

– И?

– Он хотел бы встретиться с нами в десять утра. Я согласился. Вы сами слышали.

– Что вам известно о сэре Чарльзе?

– Он уже семь лет губернатор провинции. Может, и больше. Его карьера в Альбертии началась в тридцатых годах. Пользуется репутацией хорошего администратора. Альбертийцы ничего против него не имеют, за исключением цвета кожи.

– Но он в курсе события?

– Думаю, что да.

«Хамбер» с Уильямом за рулем и Оджо на заднем сиденье подкатил к крыльцу. Они вылезли и направились к багажнику, из которого торчали желтые рукояти косилки. Когда мы вышли на крыльцо, они уже поставили ее на гравий.

– Очень хорошая косилка, са, – крикнул Уильям. – Мы выторговали ее за одиннадцать фунтов, четыре шиллинга и шесть пенсов.

Я спустился с крыльца и оглядел косилку. Она ничем не отличалась от тех, что мне приходилось видеть раньше. Сам я уже давненько не подстригал газон. Звалась косилка «Биг Бой» и, судя по ярлыку, сработали ее в Толедо, штат Огайо.

– Оджо просто счастлив, – Уильям достал кожаный кошелек и отдал мне сдачу. К тому времени все слуги, кроме Сайлекса, ночного сторожа, сгрудились вокруг косилки. «Очень хорошо, са», – прокомментировал Самюэль. Маленький Мальчик дотронулся до рукояти и тут же получил подзатыльник от Оджо. Оджо что-то спросил у Самюэля на незнакомом языке.

– Оджо хочет знать, желаете вы или другой господин опробовать косилку, – перевел Самюэль.

– Скажи ему, что мы благодарны за предложение, но отказываемся в его пользу, – ответил Шартелль.

Самюэль на мгновение задумался, затем объяснил Оджо, что к чему. Тот просиял и переставил косилку на траву. Слуги последовали за ним, мы с Шартеллем наблюдали со ступенек. Оджо вытер ладони о шорты, взялся за рукояти, толкнул косилку вперед, примерно на фут. Траву она косила. Зрители одобрительно загудели. Оджо взглянул на Шартелля, и тот поощряюще махнул сигарой. На этот раз Оджо выкосил полосу в шесть футов, затем еще в шесть. Слуги разошлись, а Оджо продолжал самозабвенно косить траву: впервые в жизни он столкнулся с механизацией ручного труда.

– Пожалуй, нам пора к Акомоло, – заметил Шартелль.

Мы сели в машину, я еще раз взглянул на Оджо.

– Может, купить ему корзину для сбора скошенной травы?

Шартелль выпустил струю дыма.

– Просто беда с вами, американцами. Вы хотите окончательно испортить туземцев.