Текст книги "Экономические очерки. История идей, методология, неравенство и рост"

Шаститко А.Е. Экономические воззрения Хайека в контексте соотношения неоавстрийской и неоинституциональной исследовательских программ // Истоки. Экономика в контексте истории и культуры. Вып. 5 / под ред. Я.И. Кузьминова, В.С. Автономова и др. М.: ГУ ВШЭ, 2004. С. 541–566.

Bator F.M. The Simple Analytics of Welfare Maximization // American Economic Review. 1957. Vol. 47. No. 1. P. 22–59.

Becker G.S. Altruism, Egoism, and Genetic Fitness: Economics and Sociobiology // Journal of Economic Literature. 1976. Vol. 14. No. 3. P. 817–826.

Boettke P.J. The Reform Trap in Economics and Politics in the Former Communist Countries // Journal des Economistes et des Etudes Humaines. 1994. Vol. 5. No. 2–3. P. 1–28.

Caldwell B.J. Hayek and Socialism // Journal of Economic Literature. 1997. Vol. 35. No. 4. P. 1856–1890.

Furubotn E.G. Different Approaches to the Economic Analysis of Institutions: Some Concluding Remarks // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1990. Vol. 146. No. 1. P. 226–232.

Grey J.N. Hayek on Liberty. Oxford: Basil Blackwell, 1984.

Hayek F.A. Sensory Order. Chicago: University of Chicago Press, 1952.

Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago: University of Chicago Press, 1960.

Hayek F.A. Studies in Philosophy, Politics and Economics. L.: Routledge & Kagan Paul, 1967a.

Hayek F.A. History and Politics // Hayek F.A. Studies in Philosophy, Politics and Economics. L.: Routledge & Kagan Paul, 1967b.

Hayek F.A. The Atavism of Social Justice // Hayek F.A. Studies in Philosophy, Politics and Economics. L.: Routledge & Kagan Paul, 1967c.

Hayek F.A. Rules and Order. L.: Routledge & Kegan Paul, 1973.

Hayek F.A. The Mirage of Social Justice. L.: Routledge & Kegan Paul, 1976.

Hayek F.A. New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas. L.: Routledge & Kegan, 1978.

Lachmann L.M. The Legacy of Max Weber. L.: Heinmann, 1970.

Menger K. On the Origin of Money // The Economic Journal. 1892. Vol. 2. No. 6. P. 239–255.

North D.C. Structure and Change in Economic History. N.Y.: Norton, 1981.

Paying the Price: The Wage Crises in Central and Eastern Europe / ed. by D. Vaughan-Whitehead. L.: MacMillan, 1998.

Rosen Sh. Austrian and Neoclassical Economics: Any Gain From Trade? // Journal of Economic Perspectives. 1997. Vol. 11. No. 4. P. 139–152.

Yeager L.B. Austrian Economics, Neoclassicism, and the Market Test // Journal of Economic Perspectives. 1997. Vol. 11. No. 4. P. 153–65.

V
Российский либерализм: быть или не быть?[94]94
  ^* Опубликовано: Либерализм в России: сб. ст. М.: Агентство «Знак». 1993. С. 7–20. Сокращенная версия настоящей работы была представлена на конференции Фонда экономической свободы «Россия: есть ли у либерализма шанс?» (М., декабрь 1992 г.).


[Закрыть]

«Либерализм – тот правовой политический принцип, согласно которому общественная власть, несмотря на свое всемогущество, сама себя ограничивает и старается, даже в ущерб своим интересам, предоставить в государстве, которым она управляет, место и тем, кто думает и говорит иначе, чем она сама, т. е. иначе, чем большинство. Либерализм – следует напомнить сегодня – проявляет небывалое великодушие: свои права, права большинства, он добровольно делит с меньшинством; это самый благородный жест, когда-либо виданный в истории. Либерализм провозглашает свое решение жить одной семьей с врагами, даже со слабыми врагами. Прямо невероятно, что государство могло создать такой чудесный аппарат, такую парадоксальную, утонченную, замысловатую, неестественную систему».

Х. Ортега-и-Гассет. «Восстание масс»

Вопрос о будущем либерализма в России, несмотря на его кажущуюся академичность, имеет принципиальное значение в сегодняшней (начало 1990-х годов) ситуации выбора.

Диапазон возможных ответов на него чрезвычайно широк. Свидетельство тому – разнообразные «за» и «против», которые выдвигаются (или могут быть выдвинуты) при обсуждении перспектив либерализма в России. Анализ этих аргументов pro и contra позволяет увидеть проблему как бы в отраженном свете – через призму тех взглядов и оценок, которые бытуют в общественном сознании и выражаются исследователями, политиками, публицистами самой разной ориентации.

Такой «окольный» подход, естественно, требует, чтобы соответствующие доводы «за» и «против» были вразумительно сформулированы и так или иначе сведены воедино. Другими словами, первое, что необходимо сделать, – это попытаться «каталогизировать» идеи, лежащие в основе как пессимистических, так и оптимистических прогнозов о будущем либерализма в России. Можно надеяться, что подобная классификация, какой бы беглой и избирательной она ни оказалась, поможет структурировать саму обсуждаемую проблему, очертить ее границы.

Понятно, что при отборе аргументов pro и contra приходится руководствоваться не только их фактической обоснованностью, но и степенью их распространенности, уже имеющейся у них популярности. Некоторые из этих идеологем не получили пока явного выражения и лишь подразумеваются тем или иным ви́дением ситуации, другие превратились в своего рода клише и кочуют из публикации в публикацию.

Сначала я попытаюсь взять на себя роль «адвоката дьявола» и привести перечень аргументов contra, предрекающих либерализму в России незавидную будущность. При этом сам термин «либерализм» будет пониматься широко – и как определенное политическое движение, и как система определенных мировоззренческих установок и принципов, и как определенный набор социальных институтов, отвечающих этим принципам.

1. . История либерализма в России предстает как полоса «невстреч», фатальных разминовений. Все попытки обеспечить ей либеральную прививку заканчивались трагически. Либерализм приживался плохо и рано или поздно отторгался. Пусть даже истоки подобной несовместимости не вполне ясны – то ли дело в глубоко укоренившейся коллективистской психологии, то ли в традиционно авторитарном характере власти, то ли в специфике геополитических условий – в любом случае наивно полагать, что на рубеже XXI в. результат может оказаться иным.

2. . Органическое усвоение либеральных идей и принципов происходило при условии их включенности в определенную систему религиозных ценностей (свидетельство тому – опыт Великобритании или США). Либеральные представления могли войти в плоть и кровь общества, лишь получив религиозное подкрепление. Сейчас другое время, да и сам либерализм далеко не тот, чтобы искать поддержки религии. (Не говоря уже о том, что многим ведущим конфессиям в России присуща ощутимая антилиберальная направленность.) Но без религиозной санкции либеральные идеи обречены скользить по поверхности политической жизни, так и не переходя на уровень непосредственных жизненных реакций и привычек. Кроме того, отсутствие укорененности в глубинах человеческой личности лишает либерализм мобилизующего потенциала – он оказывается не в состоянии побудить к защите своих идеалов сколько-нибудь значительную часть общества. В итоге ему суждено оставаться явлением сугубо «камерным».

3. . В России отсутствуют институты и традиции гражданского общества. Ее правовая культура пребывает в плачевном состоянии. Правовой нигилизм – извечная для России болезнь. На вопрос героя Островского: «Ну, как тебя судить: по закону или по душе, как мне Бог на сердце положит?» – все мы, как и полтора века тому назад, ожидаем услышать привычное: «По душе».

Совместными усилиями всех трех ветвей государственной власти ее авторитет низведен сейчас до отметки, близкой к нулевой. Государству не верят и ждут от него только подвохов. Надеяться, что в этих условиях может быть выработан и внедрен свод безличных, универсальных, пользующихся всеобщим уважением правил, как того требует либеральная доктрина, попросту нереально.

Оборотная сторона недоверия к «правилам» – ориентация на конкретные личности. В течение обозримого будущего фактор харизматичности по-прежнему будет иметь ключевое значение. Можно поэтому прогнозировать отчетливо выраженный авторитарный характер системы власти. Даже если внешне демократические атрибуты сохранятся, это будет господство массовой (плебисцитарной), а не либеральной демократии.

4. . Россия – страна с традиционно мощной вовлеченностью государства в хозяйственную жизнь. При каком угодно варианте развития, государственный сектор будет в ней на порядок больше, чем это нормально по стандартам западных экономик. «Двухсекторная модель» с сохранением доминирующего положения за государством практически не оставляет пространства для развития либеральных тенденций. Дискриминация частного сектора грозит превратиться в последовательно проводимый принцип экономической политики.

5. . Как среди российских, так и среди зарубежных экономистов все более популярным становится представление, согласно которому если в «отлаженной» рыночной экономике государству надлежит занимать относительно скромное место, то это еще не значит, что в переходной экономике его роль должна быть столь же ограниченной. Напротив, возможно, что именно в переходный период оно и призвано проявлять особую активность. (Эта схема, как нетрудно заметить, забавным образом напоминает тезис об отмирании государства путем его усиления.) Парадокс этот вполне реален: так, приватизация приводит к усилению (как минимум – временному) вовлеченности государства в экономику. Опасность в том, что конца переходного периода при этом можно вообще не дождаться – «переход к рынку» так и будет длиться вечно. Подобный климат, разумеется, не слишком благоприятствует распространению в обществе ценностей либерализма.

6. . На Западе утверждение либеральных институтов происходило задолго до рождения «государства благосостояния», т. е. разветвленной сети социальных программ, поддержка которых требует перераспределения через бюджет весомой (а подчас даже преобладающей) доли национального дохода. Исторически сложилось так, что российская экономика начинает движение к рынку, обремененная огромным грузом социальных обязательств. Необходимость финансирования программ социальной защиты закрепляет патерналистскую роль государства, от которого, как и прежде, еще долго будет ощутимо зависеть жизнь практически каждой семьи. Понятно, что это менее всего может способствовать искоренению в обществе иждивенческой психологии.

Идеология «социальной справедливости», материализованная в программах «государства благосостояния», – одно из главных препятствий на пути либеральной переориентации современного общества. Наличие уже в переходный период громоздкого «государства благосостояния» (точнее – его недооформленного, неуклюжего прототипа) оставляет либеральной перспективе немного шансов.

7. . Все указывает на то, что в посткоммунистической России процесс формирования групп со специальными интересами опережает процесс разгосударствления экономики. Присутствие государства при этом увековечивается, хотя и в иных чем прежде формах: в новых условиях оно присваивает себе функции продавца административных льгот и привилегий. Это чревато складыванием не либеральной рыночной системы, а так называемой экономики организованных групп (другие названия – «политическая экономика», «меркантилистическая экономика»). Главными действующими лицами выступают в ней группы со специальными интересами – отраслевые и территориальные кланы, крупные корпорации, профессиональные союзы. Лоббизм становится основной сферой приложения их сил. По природе своей это глубоко антилиберальное, раздираемое распределительными конфликтами общество.

8. . В России отсутствует «средний класс» в западном смысле этого понятия. В то же время социальная группа, бывшая проводником либеральной идеологии, – интеллигенция – деморализована. Коммунистическое общество было идеократическим, и потому спрос на услуги интеллектуалов поддерживался на искусственно высоком уровне. Сами того не сознавая, представители интеллектуальных профессий находились в особом, выделенном положении. Крушение идеократии сразу же сказалось на экономическом и социальном статусе интеллигенции. Выявился во многом головной характер ее либеральных устремлений. «Нырок» в рынок, когда надежды интеллигенции на выживание оказались обращены в основном к государству, выявил ее действительные ориентации и предпочтения. Как следствие, либерализм лишился едва ли не главной социальной опоры.

9. . Не приходится рассчитывать и на сколько-нибудь значимый либеральный импульс из-за рубежа. Дело не только в нарастании изоляционистских тенденций во внешней политике западных держав. Не менее важно, что там уже давно восторжествовала модернизированная версия либерализма, страдающая шизофренической раздвоенностью в восприятии рынка товаров, с одной стороны, и рынка идей – с другой. «Либералы» этой формации с одинаковой убежденностью отстаивают и необходимость свободной конкуренции на рынке идей (т. е. свободы слова, печати и др.), и благотворность ограничения конкуренции на рынке товаров. По словам одного замечательного американского экономиста (Р. Коуза), «свобода слова и печати является последней областью, где принцип laissez faire еще пользуется уважением». (Нетрудно, однако, показать, что все аргументы, выдвигаемые в пользу государственного регулирования рынка товаров, с еще большим основанием приложимы к рынку идей.)

От такого усеченного либерализма, символом веры которого является скорее идея равенства, чем идея свободы (а именно он считается «хорошим тоном» среди современной западной элиты), едва ли можно ждать действенной помощи в либерализации российской экономики, российского общества. Что же касается возможного влияния «классического либерализма», то круг его сторонников весьма ограничен, что делает их малоавторитетными в глазах российского политического истеблишмента.

10. . В России судьба понятий «либерализм», «либерал», «либеральный» была на редкость злосчастной. За ними издавна тянется шлейф негативных оценочных ассоциаций. Либерал, как известно, бывает либо «гнилым», либо «мягкотелым». В массовом сознании «либерализм» оказался сейчас намертво сцеплен с «либерализацией цен». Подобная эмоциональная аура отнюдь не способствует тому, чтобы термин «либерализм» смог когда-нибудь выдвинуться на авансцену политической жизни России.

11. . В посткоммунистической России идея свободы оказалась в тени идей демократии и национального самоопределения, с которыми она чаще всего и ассоциируется – иногда вплоть до полного неразличения. У всех на виду трагические примеры того, к чему ведет поиск национальной идентичности в пределах бывшего Союза; достойным образцом демократии в действии может считаться как работа российских Съездов народных депутатов, с одной стороны, так и образование «демономенклатуры» – с другой. Разочарование, порожденное этим опытом, охладило симпатии не только к лозунгам демократии и национального самоопределения, но косвенным образом сказалось и на репутации либеральной идеи. Либерализм оказался обесцененным еще до того, как смог заявить о себе, как о самостоятельной политической силе.

12. . Обилие горячих точек в ближнем зарубежье (а теперь уже и в самой России) объективно предполагает повышение роли силовых структур, силовых методов в политике. Но, как нетрудно понять, обстановка военного лагеря менее всего созвучна либеральным институтам и принципам.

13. . Либеральное движение в России разобщено и перспективы его консолидации туманны. Оно распадается на небольшие партии, возникшие вокруг лидеров с более или менее громкими именами. Отношения между лидерами складываются непросто; многие из них вполне авторитарны по способам деятельности, что плохо вяжется с декларируемой приверженностью либеральному кредо. Таким образом, надежды на формирование в России влиятельного либерального движения крайне невелики.

Приведенный перечень доводов contra было бы нетрудно продолжить, но, по-видимому, чертова дюжина – самое подходящее число для «адвоката дьявола». Поэтому здесь можно сделать остановку и, переменив фронт, представить аргументы pro, из которых следует, что ставить крест на перспективах либерализма в России было бы все-таки опрометчиво.

1. . В качестве фундаментального факта либерализм признает наличие в большом, технологически сложном современном обществе множества разнообразных культурных традиций, мировоззренческих установок, стилей жизни, форм деловой практики. Либеральная перспектива выступает как ответ на глубинную неоднородность, «моральный плюрализм» современного общества. Она задает минимальную правовую и ценностную рамку, в пределах которой противоположные культурные традиции, нестыкующиеся картины мира, эксцентричные или, наоборот, привычные стили поведения, разнообразные экономические структуры могут свободно развиваться, мирно сосуществовать и продуктивно взаимодействовать. С точки зрения либеральной философии этот ценностный плюрализм, это многообразие индивидуальных целей и предпочтений, не сводимое ни к какому общему знаменателю, не только непреодолимы, но и служат источником социального динамизма. Как показывает практика тоталитарных режимов, попытки строить современное сложное общество на иных, антилиберальных принципах, по каким-то архаическим моделям, ведут в никуда.

На пространствах бывшего Союза разнобой традиций, интересов, ценностных ориентаций, поведенческих норм оказался больше, чем можно было бы ожидать. Страна с такой территорией и с такой численностью населения, как Россия, нуждается хотя бы в минимальном наборе либеральных институтов, гарантирующих ненасильственный характер индивидуального и группового взаимодействия. Иначе общество может быть взорвано изнутри.

Дело, таким образом, не столько даже в возможности, сколько в необходимости обращения к ценностям либерализма. В этом смысле вопрос «Есть ли у либерализма в России будущее?» можно было бы переформулировать, повернув его другой стороной: «А есть ли у России будущее вне либерализма?».

2. . История либерализма в России едва ли дает основания для вывода об их врожденной несовместимости. Либерализм – естественный спутник модернизации общества. Если в России он приживался плохо, так это потому, что процесс модернизации неизменно принимал здесь усеченные, полунасильственные формы: его подстегивание в одних сферах сочеталось с возрождением традиционалистских, архаических образцов в других. Другими словами, будущее либерализма в России следует поставить в прямую зависимость от перспектив полноценной модернизации российского общества.

3. . Укорененность в вере (веберовская «протестантская этика») действительно была необходима, когда новаторскому меньшинству – носителю новых ценностей и поведенческих образцов – приходилось бороться за существование в условиях враждебно настроенного традиционалистского окружения. В XX в., если верить опыту многих стран, успешно осуществивших модернизацию, это уже нельзя считать обязательным условием. Важную роль начинает играть демонстрационный эффект: новые образцы усваиваются не по причине их санкционированности свыше, а по более приземленным мотивам – потому что они, как становится ясно из примера носителей иного опыта, расширяют возможности для социальной мобильности. Показательно, что, согласно данным социологических обследований, наибольшую расположенность к «демократическим ценностям», толерантности и открытости проявляют не убежденные атеисты и не приверженцы традиционных конфессий, а представители расплывчатой категории «внеконфессионально» верующих.

4. . В российском обществе действуют психологические ограничители на применение насилия. Сохраняется чрезвычайно низкий – если принять во внимание практически полное бездействие правоохранительных органов – уровень насилия. Агрессия отторгается массовым сознанием. По меньшей мере, это говорит о том, что общество располагает эффективными каналами для отвода отрицательной социальной энергии, существует достаточно возможностей для вертикальной мобильности. Слабость агрессивной составляющей создает естественную для либеральных ориентаций среду (вспомним, что сохранение социального мира – одна из основополагающих ценностей либерализма).

5. . Существует широко распространенное заблуждение, ставящее знак равенства между «сильным государством» и «большим государством». Согласно либеральной трактовке, провалы государства при отправлении им минимально необходимых «отрицательных» функций неизбежны, когда оно – исходя из патерналистских установок по отношению к обществу – присваивает себе непомерно много «положительных» функций. Именно этим можно объяснить неэффективность российских государственных институтов в выполнении своих прямых задач – защите прав и свобод, безопасности и достоинства граждан, гарантировании прав собственности и добровольных договоров. Уход государства из тех сфер, где его несостоятельность была многократно подтверждена, повысил бы эффективность его деятельности в оставшихся. Иначе говоря, условием строительства «сильного» государства как раз и является резкое сужение границ его вмешательства в жизнь общества, сдвиг в направлении либерального идеала «ограниченного правления».

6. . Россия находится сейчас в достаточно уникальной ситуации с точки зрения свободы экономической и социальной деятельности. Прежний административный корсет распался, а новый еще не сложился. Во многих отношениях российская экономика сейчас либеральнее, чем западная. Именно тотальная неэффективность государственной власти создает беспрецедентные по меркам XX в. возможности для утверждения либеральных ценностей и институтов. Государство «уходит» не по доброй воле, а из-за своей полной несостоятельности. Уходя, оно открывает огромное поле для складывания снизу новых поведенческих норм, хозяйственных связей, типов взаимодействия. Спонтанно вырабатываются элементы этики честного бизнеса, неформальные арбитражные процедуры, нестандартные организационные формы. Трудно даже было предвидеть, что посткоммунистическое общество обладает такими адаптивным и инновационным потенциалом. Процесс спонтанной ценностной и институциональной перестройки идет с поразительным размахом и энергией, но взгляду, притерпевшемуся к пене политических баталий, он просто-напросто не виден.

Таким образом, проникновение в жизнь российского общества либеральных рыночных ценностей и норм – явление сегодняшнего дня, а не какая-то отдаленная перспектива. Эти глубинные, органические процессы какое-то время могут не получать формального выражения, но рано или поздно они выйдут и на политический уровень.

7. . Действительно, после того, как социалистическая модель, строившаяся на принципах централизованного планирования и общественной собственности, потерпела крушение (как это и предсказывалось теоретиками либерализма), перед либеральной мыслью во весь рост встала проблема «государства благосостояния», воплощающего перераспределительные идеалы социальной справедливости. Его существование – серьезное ограничение, с которым невозможно не считаться.

Важно, однако, учесть, что это проблема общая, в равной мере критическая для будущего и западного, и российского общества. Отвечать на нее – так или иначе – предстоит всем. Не случайно, что на Западе появилось уже немало проектов децентрализации, дебюрократизации, приватизации «государства благосостояния», подключения частного сектора к оказанию социальных услуг. Как ни парадоксально, но в этом отношении Россия обладает определенным преимуществом: ведь ей предстоит начинать строительство современной системы социального обеспечения практически с самого основания, так что у нее есть возможность подойти к этому по-иному, не сталкиваясь с мощным сопротивлением организованных групп и не перенастраивая отлаженных бюрократических механизмов.

В принципе социальная политика может быть ориентирована либо на поддержание некоего абсолютного минимума уровня жизни, либо на сокращение относительного экономического неравенства, разрыва между более и менее состоятельными слоями общества. Первый вариант больше соответствует представлениям классического либерализма, второй – идеологии современного западного «государства благосостояния». Понятно, что во втором случае социальная политика оказывается значительно амбициозней и агрессивней. Насколько можно судить, понимание социальной ответственности государства в российском обществе склоняется скорее к первой, несравненно более умеренной модели.

Конечно, причина этого, прежде всего, в намного более низком, по сравнению с развитыми странами, среднем уровне жизни. Но не только. Дело еще и в высокой степени толерантности к неравенству в доходах, проявляемой сейчас общественным сознанием. Отсюда можно предположить, что будущее российское «государство благосостояния» окажется, вероятно, значительно более консервативным – и по масштабам, и по организационным принципам, – чем его западные аналоги.

8. . Естественную базу российского либерализма может составить слой новых частных предпринимателей. Именно они более всего заинтересованы в утверждении эффективных либеральных институтов, гарантирующих честные «правила игры» в экономической сфере. Существенно, что общественное мнение стало относиться к российскому частному бизнесу с гораздо большей симпатией, чем прежде (по результатам опроса ВЦИОМ в середине 1992 г., более трети населения связывают с новыми предпринимателями надежды на возрождение России).

Предпринимательский слой уже осознал себя в качестве новой элиты. Начался процесс его социально-политической самоидентификации. Среди предпринимателей растет понимание необходимости открытого политического влияния на процесс государственного строительства. В течение 1992 г. ими было создано несколько партий и политических объединений либеральной ориентации.

Поскольку же новые предприниматели едва ли не единственный социальный слой, находящийся в процесс статусного возвышения, постольку будущее российского либерализма внушает определенный оптимизм.

9. . Началось формирование еще одной новой социальной группы – управляющих-собственников приватизированных предприятий, – занимающей промежуточное положение между директорами государственного сектора и частным предпринимателями. Этот слой особенно уязвим, во-первых, потому что он не застрахован от угрозы ренационализаций, во-вторых, потому что устойчивость его положения зависит от продолжения приватизационных процессов. Но при достижении приватизированным сектором определенной критической массы он может стать важным источником социальной переориентации общества.

10. . Занятые в частном и приватизированном секторах могут составить основу будущего среднего класса. Постепенно вырабатываются иные ценностные установки, жизненные стили, стандарты потребления. Именно эти группы способны образовать со временем достаточно широкую социальную базу для политических движений либерального плана.

11. . Частная собственность стала несомненной положительной ценностью для подавляющего большинства россиян. Важно учесть, что если в России действительно начнется процесс образования достаточно многочисленного слоя частных собственников, то это будут собственники в первом поколении. Они, как можно предположить, станут относиться к активизму государственной власти с гораздо меньшей терпимостью, чем те, для кого обладание собственностью является чем-то привычным, нормальным, переходящим из поколения в поколение. В этом случае на пути этатистских тенденций могут возникнуть трудно преодолимые препятствия и либерализм получит дополнительный шанс.

12. . Высокая степень остаточной индоктринированности, идеологизированности общества, недавно расставшегося с официальным марксизмом, может, как ни странно, благоприятствовать распространению либеральных идей. В России еще не атрофировались вкус и привычка к решению «общих», «принципиальных» вопросов социального бытия, чего нельзя сказать о среднем деидеологизированном западном человеке. Это создает известную предрасположенность к восприятию идей либерализма, поскольку он занимает принципиальные, непрагматические позиции по ключевым проблемам жизнеустройства общества. У него действительно есть принципы, которыми он не может поступиться. Либерализм предлагает целостное осмысление происходящего в обществе и с обществом, в чем, как кажется, сейчас ощущается настоятельная потребность.

13. . Похоже, что перипетии политической жизни в России не подтверждают вывода о том, что термин «либерализм» уже выработал свой ресурс. Скорее, наоборот. Своего рода моральный износ лозунгов «демократии» и «национального самоопределения» трудно отрицать. Конечно, они по-прежнему способны собирать под свои знамена массы сторонников, но тем не менее всем стали очевидны и сопряженные с ними издержки. Тем примечательнее на этом фоне попытки присвоения термина «либерализм» силами, имеющими к нему, строго говоря, весьма отдаленное отношение. Дело уже не ограничивается одними только эксцентричными политическими фигурами. Тот факт, что на «либерализм» вдруг заявляют права и лидеры «Гражданского союза»[95]95
  «Гражданский союз» был создан в середине 1992 г. как политический блок центристской ориентации (А.И. Вольский, А.В. Руцкой и др.). В 1992–1993 гг. являлся одной из наиболее влиятельных политических сил России.


[Закрыть], ясно показывает, что активно идет поиск не дискредитированных в массовом сознании политических терминов и что либеральная идея не утратила возможности стать действенным фактором общественного процесса.

Разумеется, приведенный перечень аргументов «за» и «против» достаточно условен. Очевидна также их неравноценность. Многие из этих идеологем являются, вероятно, не более чем выражением бытующих в обществе фобий и предрассудков. Но и этот беглый смотр аргументов pro и contra позволяет сделать некоторые предварительные обобщения.

Первое: судьбы политического термина «либерализм» и комплекса идей и принципов, традиционно им обозначаемых, могут, как не раз уже бывало, разойтись. Сегодня это вполне вероятно, что служит серьезным предостережением для нарождающегося российского либерального движения.

Второе: в текущей политической борьбе позиции либеральных общественных сил несравненно слабее, чем у их основных конкурентов.

Третье: трудно избавиться от впечатления, что речь часто идет о двух «либерализмах» – одном, нисходящем сверху от государства-цивилизатора, государства-просветителя, и другом, рождающемся снизу, в процессе свободного взаимодействия индивидуальных агентов. Это заставляет вспомнить пушкинские слова о правительстве, как главном европейце в России, и задаться вопросом: так ли это или оно скорее «псевдоевропеец», имитирующий внешний цивилизованный антураж, а на деле сковывающий силы спонтанного развития? (Конкретный пример – как относиться к деятельности гайдаровского кабинета? Что это было – дискредитация либеральных идей, перекрывшая им дорогу в общество, или продуктивная, пусть и не во всем удачная, попытка их воплощения?)

Четвертое: в западных обществах обретение экономической свободы предшествовало завоеванию политических прав, а так называемые социальные права получили признание лишь в XX в. В постсоциалистических странах эта последовательность была инверсирована. Когда вера в марксистскую идеологию была подорвана и лояльность идее была заменена на лояльность государству, сложился своего рода социальный контракт, в рамках которого населению предоставлялся определенный набор социальных услуг и гарантий. Можно сказать, что социальные права были получены первыми, за ними последовали (в период кризиса коммунистических режимов) политические и лишь затем наступила очередь экономических свобод (с началом перехода к рынку). Вот почему экономические реформы неизбежно наносят удар по социальной страховочной сетке, что создает чрезвычайно запутанную и смещенную систему координат для политического самоопределения, действительно затрудняет выработку последовательной либеральной перспективы.