Текст книги "Экономические очерки. История идей, методология, неравенство и рост"

Ключевым в этом контексте оказывается понятие предельной полезности. «Предельной» называется полезность, которую человек получает от последней единицы любого потребленного им блага. Например, если вы съели 10 яблок, то предельная полезность яблок для вас – это та дополнительная «хорошесть», которую вам дало съедение 10-го яблока; если вы съели 20 груш, то предельная полезность груш для вас – это та дополнительная «хорошесть», которую вам дало съедение 20-й груши и т. д. (Если сегодня вы почему-либо съели только 9 яблок вместо обычных 10, то тогда предельной полезностью яблок для вас окажется полезность уже не 10-го, а 9-го яблока!)

В основу понимания любых форм человеческого поведения теория полезности кладет три очень простые регулярности, которые легко выразить формально.

Первая: функция полезности является возрастающей, т. е. чем больше количество потребляемого блага, тем выше общий уровень полезности. Так, 12 яблок лучше, чем 11; 20 груш лучше, чем 19; и т. д. Словом, большее всегда лучше меньшего:

U(X + 1) > U(X).

Ту же идею можно выразить иначе, сказав, что предельная полезность любого блага есть величина положительная, т. е. потребление еще одной дополнительной единицы блага всегда обеспечивает сколько-то добавочной «хорошести». Говоря техническим языком, первая производная у функции полезности положительна:

∂U/∂X = MU > 0.

Вторая: каждая следующая единица любого блага дает меньшую прибавку полезности, чем предыдущая. Это знаменитый закон убывающей полезности: от первого яблока мы получаем, больше полезности, чем от второго; от второго – больше, чем от третьего; от третьего – больше, чем от четвертого и т. д. В формальной записи:

MU¹x > MU²x > MU³x … > MUⁿx.

Таким образом, хотя функция полезности является возрастающей (чем больше объем потребляемого блага, тем выше общий уровень полезности), ее возрастание идет затухающим темпом. Говоря техническим языком, вторая производная у функции полезности отрицательна:

∂²U/∂X² < 0.

Третья: люди ищут не просто, где им лучше, а где им лучше всего. Говоря иначе, они стремятся к максимизации полезности. Целью для них является достижение самого высокого уровня благосостояния из всех возможных (при данных ресурсных ограничениях):

max U(X₁, X₂, …, X_m).

Нетрудно убедиться, что условием максимизации общего уровня полезности является равенство предельных полезностей у всех потребляемых благ:

MU(X₁) = MU(X₂) = MU(X₃) = … = MU(X_m).

Интуитивно этот вывод достаточно очевиден. Будем рассуждать от противного, предположив, что предельные полезности потребляемых нами благ не равны. Скажем, последняя частичка груш приносит вам меньшую полезность, чем последняя частичка яблок. Как вы должны поступить в таком случае, если стремитесь максимизировать полезность? Очевидно, что нам следует отказаться от последней частички груш и перебросить высвободившиеся средства на дополнительную частичку яблок. Мы должны действовать так до тех пор, пока предельная полезность, получаемая нами от груш, не сравняется с предельной полезностью, получаемой нами от яблок. Когда это случится, мы достигнем самого лучшего из всех возможных состояний и вам уже не нужно будет перебрасывать средства ни от груш к яблокам, ни от яблок к грушам.

Отсюда вытекает критически важная поведенческая характеристика Homo oeconomicus’a: он постоянно озабочен замещением (субституцией, «разменом») одних благ на другие. Ни одно из них не обладает для него абсолютным приоритетом, от любого он способен отказаться ради какого-то другого. Замещение идет по всем азимутам (он всегда, так сказать, готов поменять шило на мыло), поскольку у любого его решения есть издержки в виде упущенных возможностей (это то, что мы могли бы иметь, но не имеем, потому что приняли другое решение). Ведь выбор чего-то одного автоматически предполагает отказ от чего-то другого. Один Homo oeconomicus предпочтет сдать кровь в качестве донора вместо того, чтобы пойти на модную презентацию с последующим фуршетом, другой – просидеть лишний час за видеоигрой вместо того, чтобы пойти погулять с ребенком, и т. д. Все эти виды поведения укладываются в описанную схему. В результате максимизирующий полезность Homo oeconomicus будет пытаться распределять свои ограниченные ресурсы таким образом, чтобы последние потребленные им единицы всех благ приносили ему одинаковую полезность (в противном случае он сразу же начнет замещать то, что для него менее ценно, тем, что более ценно).

В проблемном поле экономической теории именно этот вопрос – об оптимальном размещении ресурсов – является центральным: как распределить имеющийся у нас доход между благами A и B так, чтобы достичь максимума благосостояния (чтобы последний доллар, потраченный на покупку A, приносил нам такую же полезность, как последний доллар, потраченный на покупку В)? Знаменитое определение, сформулированное английским экономистом Л. Роббинсом, гласит, что экономическая наука занимается изучением размещения ограниченных ресурсов между конкурирующими целями [Роббинс, 1993].

Ситуация усложняется тем, что в вероятностном мире, в котором мы живем, большинство наших решений могут иметь несколько исходов. С учетом этого люди будут стремиться максимизировать не просто полезность, а ожидаемую полезность (expected utility), т. е. полезность, взвешенную с учетом вероятностей различных возможных исходов. Если возможных исходов всего два, то ожидаемую полезность (EU) можно выразить так:

EU = p × U(A) + (1 — p) × U(B),

где p – вероятность наступления исхода A, а (1 — p) – вероятность наступления исхода B. Соответственно, в вероятностном мире Homo oeconomicus должен не только уметь сравнивать полезности, но и уметь оценивать вероятности (иначе его поведение перестанет быть рациональным).

Пусть перед нами развилка двух дорог. На дороге, идущей налево, через километр есть камень, под которым лежит купюра в 50 долл., и про это нам известно с абсолютной достоверностью. На дороге, идущей направо, через километр тоже есть камень, но под ним с 90-процентной вероятностью лежит купюра в 10 долл. и с 10-процентной вероятностью купюра в 100 долл. По какой дороге пойдет Homo oeconomicus, стремящийся максимизировать ожидаемую полезность? Правильный ответ: по левой, потому что решая, куда пойти, он будет взвешивать вероятности получения купюр разного достоинства. Умножив 50 долл. на 100 %, получаем для левой дороги выигрыш в 50 долл. Умножение 10 долл. на 90 % дает 9 долл., а умножение 100 долл. на 10 % дает 10 долл.; сложив эти суммы, получаем для правой дороги выигрыш лишь в 19 долл. А раз так, то человек экономический, конечно же, пойдет налево! Хотя приведенный пример предельно упрощенный (в работах по теории ожидаемой полезности часто бывает задействована зубодробительная математика), тем не менее он дает представление о базовых интуициях, направляющих наше экономическое мышление.

Итак, теория полезности исходит из того, что человеческое поведение подчинено трем простейшим закономерностям: больше – лучше, чем меньше; каждая следующая единичка любого блага приносит меньше удовлетворения, чем предыдущая (закон убывающей полезности); людям свойственно стремиться к максимуму «хорошести», который они способны достичь. Перед нами крайне экономная, непритязательная, стройная и задействующая минимум «природных» человеческих свойств аналитическая конструкция, отвечающая здравому смыслу и элементарному житейскому опыту.

Эта конструкция включает несколько опорных строительных блоков, причем для каждого из них существуют облегченные версии, упрощающие анализ. Схематически они представлены на рис. VI.2.

Шкала предпочтений. Homo oeconomicus стремится максимизировать сумму «хорошестей», которые доставляют ему различные блага, исходя из имеющейся у него шкалы предпочтений. Чтобы ее можно было назвать рациональной, она должна удовлетворять определенным формальным требованиям: быть полной, транзитивной (если благо A предпочтительнее блага B, а благо B предпочтительнее блага C, то благо A должно быть предпочтительнее блага C), независимой от контекста и т. д. В упрощенной версии предпочтения предстают как экзогенно заданные и стабильные (не меняющиеся во времени). Другое широко распространенное упрощение: если предположить, что человек движим только корыстными интересами и озабочен получением только материальных благ, мы получаем конвенционального Homo oeconomicus’a (т. е. первого Аполлона на рис. VI.1 с головой, всегда обращенной в одну и ту же сторону).

Рис. VI.2. Анатомия модели Homo oeconomicus

Способности. Способности определяют нашу сравнительную производительность в разных видах деятельности. Они могут быть как врожденными, так и благоприобретенными. С одной стороны, они подвержены естественному процессу физического и морального износа. С другой – мы можем развивать их, накапливая опыт и инвестируя в свой человеческий капитал. В упрощенной версии Homo oeconomicus оказывается наделен сверхчеловеческими способностями – бездонной памятью и неограниченными счетными возможностями, позволяющими принимать решения любой степени сложности за миллиардные доли секунды. По сути, это предполагает, что издержки принятия решений для него отсутствуют.

Информация. При выработке индивидом решений критическое значение может иметь любая доступная информация – о ценах, доходах, технологиях, своих способностях, своих предпочтениях и т. д. В реальности знания человека всегда «кусочны». Соответственно поиск дополнительной информации оказывается для него важнейшим направлением деятельности. Работники ищут на рынке труда лучше оплачиваемые рабочие места; потребители ищут магазины, где цены ниже, и т. д. В упрощенной версии Homo oeconomicus наделяется совершенной информацией, т. е. знанием обо всем и обо всех.

Представления. Homo oeconomicus строит субъективные оценки вероятности наступления значимых для него будущих событий. При поступлении новой информации он сразу приступает к их пересмотру. Иначе говоря, его представления о том, какой вариант действий обеспечивает максимизацию ожидаемой полезности, меняются. В упрощенной версии предполагается, что он с точностью знает объективные вероятности наступления всех значимых для него будущих событий.

Ограничения. Ограничения определяют открытый перед нами набор возможностей. Он задается существующими ценами, имеющимся у нас доходом, доступностью ресурсов (в том числе временны́х и информационных), институциональной средой, особенностями психологии. В упрощенной версии учитывается лишь один класс ограничений – денежных.

Суммируя: предпочтения говорят о том, что мы хотим, способности – что умеем, информация – что знаем, представления – что предвидим, ограничения – что нас окружает и нам мешает. По каждому из этих пунктов существуют облегченные версии, упрощающие и схематизирующие человеческое поведение настолько, насколько это необходимо, чтобы стало возможно прилагать к нему имеющиеся в нашем распоряжении аналитические инструменты. В случае предпочтений – это предположение, что они отличаются стабильностью во времени, а также являются эгоистическими и материалистическими; в случае способностей – что индивиды обладают идеальной памятью и безграничными счетными возможностями; в случае информации – что она является совершенной; в случае представлений – что индивиды наделены даром абсолютного предвидения будущего; в случае ограничений – что они носят исключительно денежный характер. Существует много проблем, при анализе которых подобного рода упрощения оказываются полезными и оправданными, но есть также проблемы, при анализе которых они становятся контрпродуктивными. Расширенный вариант модели рационального выбора (Супер-Аполлон на рис. VI.1) предполагает отказ, по крайней мере, от части этих упрощающих предпосылок. Поэтому некорректно, как это нередко делают, ставить знак равенства между конструктом Homo oeconomicus как таковым и его облегченной канонической версией: на самом деле его аналитические возможности значительно шире, чем кажется на первый взгляд.

Традиционно экономисты исходили из предположения о стабильности индивидуальных предпочтений, потому что если это так, то тогда любые изменения в нашем поведении будут обусловливаться изменениями в ограничениях, в которых нам приходится действовать. По большей части шкала предпочтений воспринималась ими как «черный ящик», внутрь которого они старались не заглядывать, поскольку объяснения, апеллирующие к особенностям устройства этого «ящика», открывали широкое поле для исследовательского произвола. Отказ от объяснений через сдвиги в структуре предпочтений дисциплинирует анализ, требуя искать причины любых поведенческих изменений в изменениях набора ограничений (нижний блок на рис. VI.2), а не в изменениях шкалы ценностей индивидов (верхний блок на рис. VI.2).

И все же некоторые типы предпочтений учитывала и изучала даже традиционная экономическая наука. Во-первых, это выбор между трудом и досугом: кому-то больше по душе бить баклуши, а кому-то упорно трудиться, получая за это больше денег и имея поэтому больше возможностей для потребления. Во-вторых, это отношение к риску: одни избегают рискованных решений, другие любят их, третьи к ним нейтральны. В-третьих, это предпочтение времени: одни люди терпеливы, другие нетерпеливы; кто-то готов поместить на банковский счет крупную сумму даже под 1 %, а кто-то только мелкую и только под 20 %. (Отсюда видно, что второй индивид гораздо сильнее, чем первый, ценит текущие блага по сравнению с будущими.) В-четвертых, это соотношение между альтруизмом и эгоизмом.

Исходно Homo oeconomicus’у вменялся абсолютный эгоизм. Но на деле ничто не мешает ему быть и чистым альтруистом. Ведь альтруизм – это не что иное, как положительная взаимосвязь между функциями полезности двух людей. С формальной точки зрения это означает лишь то, что уровень благосостояния другого человека входит в качестве еще одного дополнительного аргумента в мою функцию полезности (скажем, родители радуются, когда радуется их ребенок). Но возможна также и отрицательная взаимосвязь: садизм – мне хорошо, когда другому плохо; зависть – мне плохо, когда другому хорошо. Разные агенты обладают неодинаковыми запасами альтруизма и эти различия необходимо учитывать.

В свете такого понимания чисто эгоистическое поведение предстает как точка абсолютного морального нуля (рис. VI.3). Оно означает отсутствие какой-либо связи (как положительной, так и отрицательной) между моей функцией полезности и функциями полезности других людей: мне полностью безразлично, плохо им или хорошо. Стоит также отметить, что если общество, состоящее из одних только чистых эгоистов, по крайней мере гипотетически представимо, то общество, состоящее из одних только чистых альтруистов, являет собой очевидный нонсенс: ведь альтруист получает удовлетворение от эгоистического поведения тех, чье благосостояние ему небезразлично и кому он направляет свои дарения с целью их «поедания»! В сообществе, не знающем эгоизма, альтруистам было бы просто-напросто нечему радоваться: ведь в нем были бы исключены все случаи эгоистического поведения, по поводу которых они могли бы испытывать альтруистические чувства (см. выше пример с родителями и ребенком).

Впрочем, в последние десятилетия экономическая наука стала все больше выходить за традиционные рамки, включая в сферу своего анализа все новые и новые типы предпочтений. Де-факто, современные экономисты перестали относиться к шкале предпочтений как к «черному ящику»: из экзогенного они стали превращать ее в эндогенный фактор.

В качестве итоговой характеристики Homo oeconomicus’а приведу высказывание главного поборника и проводника «экономического империализма», лауреата Нобелевской премии Гэри Беккера, которое показывает, насколько широки аналитические возможности этой, на первый взгляд, столь незамысловатой конструкции: «Индивиды максимизируют свое благосостояние таким, каким они его себе представляют, независимо от того, являются ли они эгоистами или альтруистами, лояльными людьми, недоброжелательными или мазохистами. Их поведение устремлено в будущее (forward-looking), так что предполагается, что оно отличается согласованностью во времени. В частности, они стараются, насколько это возможно, предвидеть неопределенные последствия своих действий. Вместе с тем такое ориентированное на будущее поведение может уходить своими корнями в прошлое, ибо прошлое способно отбрасывать длинную тень на установки и ценности человека. Действия индивидов ограничиваются размерами дохода, имеющимся у них временем, несовершенством памяти и счетных способностей, доступностью других ресурсов, а также возможностями, открывающимися в экономике и иных сферах. …В различных ситуациях решающее значение приобретают разные ограничения, но наиболее фундаментальным из них является недостаток времени» [Беккер, 2003, с. 583].

Рис. VI.3. Эгоизм как точка морального нуля

НЕФОРМАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ: ЧЕЛОВЕК ЭКОНОМИЧЕСКИЙ И ЕГО АНТИПОДЫ

Перейдем от формального к неформальному портрету Homo oeconomicus’а, сравнив его с его антиподами – альтернативными концепциями человека, имплицитно или эксплицитно присутствующими в других социальных дисциплинах. В свое время развернутое сопоставление такого рода было преставлено в серии статей двух замечательных американских экономистов К. Бруннера и У. Меклинга [Meckling, 1976; Brunner, Meckling, 1977; Бруннер, 1993]. Модель человека экономического они обозначили акронимом REMM – Resourceful, Evaluating, Maximizing Man (изобретательный, оценивающий, максимизирующий человек) [Meckling, 1976]. Каковы же его отличительные поведенческие черты?

REMM не безразличен к альтернативным состояниям мира: имея согласованную и внутренне непротиворечивую шкалу предпочтений, он все на свете оценивает, ранжирует, упорядочивает. При этом его нельзя считать 100-процентным материалистом или эгоистом: в систему его предпочтений входят как материальные, так и нематериальные блага. Он непассивен, изобретателен и креативен: встречая на своем пути ограничения, он не принимает их как данность, а начинает думать о том, как бы их обойти, чтобы добиться лучшего результата (говоря иначе, он включается в поисковую активность и принимается экспериментировать с целью их преодоления). Степень его изобретательности во многом определяется тем, насколько значимой для себя он считает ту или иную проблему. Он способен к обучению и накоплению новых знаний (обучение, подражание, экспериментирование, инновативность, нащупывание предпочтительных решений путем проб и ошибок – все это проявления его изобретательности).

REMM сознает ограниченность имеющихся у него ресурсов (в том числе временны́х) и старается экономить на всем, на чем только можно (включая сами издержки принятия решений). Он максимизатор: в любой ситуации он стремится к тому, чтобы занять наилучшую – в его субъективном восприятии! – позицию из всех возможных. С этой целью он непрерывно занимается замещением («разменом») по всем направлениям, жертвуя тем, что для него менее ценно, ради того, что для него более ценно. Он ориентирован на будущее, приписывая предстоящим ожидаемым событиям субъективные вероятности. (Это означает, что REMM стремится к максимизации своего благосостояния не на данный момент, а на всем интервале предстоящей жизни.) При столкновении с разными типами ограничений (например, в разных институциональных контекстах) он демонстрирует разные типы поведения: «Человек является оценивателем. Он не безразличен к окружающему его миру. Он дифференцирует, сортирует и упорядочивает состояния мира и в процессе этого упорядочивания сводит все объекты, с которыми сталкивается, к сравнимым величинам. Вещи, которые оцениваются им положительно, он предпочитает иметь в бо́льших количествах. Более того, то, как он их оценивает, зависит от контекста. Любая данная добавка положительно оцениваемого блага оценивается индивидом все ниже и ниже по мере того, как растет общее количество блага, которое ему доступно. Человек стремится вступать в “размены” (trade-offs) по всем направлениям. Он всегда готов поступиться некоторым количеством любого имеющего ценность предмета ради некоторого количества другого предмета, который он ценит выше. Его оценки тяготеют к тому, чтобы быть транзитивными, что служит выражением непротиворечивости его системы ценностей» [Brunner, Meckling, 1977, p. 71–72].

Важнейшая («онтологическая») особенность модели REMM состоит в том, что источником ценностей выступает в ней сам человек: его оценки формируются в соответствии с его собственными субъективными суждениями, представлениями и интерпретациями. Он отказывается делегировать право выбора, когда речь идет о его благосостоянии, каким-либо третьим лицам, предпочитая сохранять контроль над решениями, затрагивающими лично его, за собой. При этом признание его рациональным агентом вовсе не предполагает «рациональности» преследуемых им целей. В данном пункте экономическая наука воздерживается от каких бы то ни было оценочных суждений. Рациональность понимается ею чисто формально: как согласованность между имеющимися у человека целями, а также между его целями и используемыми им средствами.

Обратимся теперь к главному антиподу Homo oeconomicus’а – «человеку социологическому». Ключевая характеристика традиционного социологического подхода – перенос акцента с интересов индивида на интересы общества [Бруннер, 1993]. При таком подходе человек предстает как продукт культурной среды (традиций, табу, нравов, обычаев), в которой он вырос и функционирует [Meckling, 1976]. Но если все решает она, то понятия целей, адаптивного поведения, индивидуального выбора, фундаментальные для модели REMM, отпадают по причине их полной ненадобности (де-факто все за человека решает среда).

Человек социологический не принимает самостоятельных решений, поскольку разделяемые им ценности «имплантируются» ему социумом (имеющаяся у него шкала предпочтений формируется внешними по отношению к нему силами, без его прямого участия). Любые ценности, присутствующие в головах людей, задаются извне: они находятся за пределами инициативы и решений индивидов [Durkheim, 1961]. Хотя у каждого человека имеются определенные предпочтения (вкусы), они диктуются социумом и с точки зрения выявления причинно-следственных связей выступают, таким образом, как излишнее промежуточное звено, которым при научном анализе можно безболезненно пренебречь.

По сути человек социологический представляет собой пассивную игрушку в руках безличных социальных сил: он не адаптивен, не креативен и не способен ничего оценивать. Он либо имитирует то, что видит вокруг себя, либо делает то, что скажут ему другие. По замечанию У. Меклинга, его можно считать оценивателем «не в большей мере, чем муравьев, пчел или термитов» [Meckling, 1976, p. 552]. В этом контексте само понятие индивидуального благосостояния (сверх удовлетворения физиологических потребностей) лишается смысла.

Базовую версию человека социологического удобно обозначить акронимом SRSM – Socialized, Role-playing, Sanctioned Man (социализированный, играющий роли, подлежащий санкциям человек) [Lindenberg, 1985]. SRSM с рождения запрограммирован социальным окружением. Предполагается, что общество структурировано в виде множества ролей и что в процессе социализации люди обучаются конкретным ролям с вмененными им обязанностями и характеристиками. Система ролевого поведения формирует у членов общества стабильные ожидания, так что благодаря ей они становятся способны предвидеть реакции друг друга. Однако социализация не всегда проходит успешно. В случае неудачной социализации человек начинает демонстрировать девиантное поведение, отклоняясь от принятых в обществе норм. Соответственно, в целях контроля за таким поведением процесс социализации дополняется/подкрепляется санкциями – как положительными так и отрицательными. В ходе социализации индивид научается хотеть делать то, что он должен делать: при расхождениях в дело вступают санкции, восстанавливающие соответствие между желаемым и должным [Ibid., p. 101]. Благодаря этому девиации купируются, и люди в своем большинстве начинают вести себя так, как предписано социумом.

SRSM ничего не оценивает и ничего не изобретает: он слепо подчиняется ограничениям, порождаемым санкциями и ролевыми ожиданиями. В этом смысле он выступает как конформист и блюститель условностей (он и сам их блюдет и готов наказывать за их несоблюдение других) [Meckling, 1976]. В процессе социализации он лишь интериоризирует предписываемые ему нормы и ценности, не принимая сам прямого участия в формировании собственных предпочтений. (Можно сказать, что SRSM предстает как чистый лист, на котором общество записывает все, что сочтет нужным [Lindenberg, 1985].) Он всегда действует исходя из ситуационных ролевых ожиданий, оценивая любые события исключительно в терминах соответствия/несоответствия предписанным ролям. Естественно, что в подобных условиях ни о какой максимизации (т. е. выборе наилучшего варианта из имеющихся) вопроса не возникает: возможности замещения исключаются и ничто не максимизируется. При этом SRSM парадоксальным образом оказывается свободен от любых иных типов ограничений («несоциальных»): согласно традиционному социологическому подходу, ограниченность временны́х или физических ресурсов никак не будет влиять на его поведение.

Альтернативная версия человека социологического обозначается акронимом OSAM – Opinionated, Sensitive, Acting Man (высказывающий мнения, сенситивный, действующий человек) [Ibid.]. Примерно по такой схеме ведут себя реальные люди, когда принимают участие в опросах общественного мнения. Хотя OSAM формирует представления о событиях окружающего мира, он делает это по большому счету не сам, так как очень податлив (сенситивен) к влияниям извне. Говоря иначе, его оценки находятся в прямой зависимости от преобладающих в обществе мнений и меняются вместе с ними. При этом высказывая свои мнения, он не чувствует себя скованным какими-либо ограничениями (временны́ми или ресурсными), поскольку их выражение не налагает на него в будущем никаких издержек [Ibid.]. Отсюда такая отличительная черта поведения, как безответственность: из-за отсутствия издержек, которые могли бы быть следствием высказываемых им суждений, ничто не мешает ему придерживаться одновременно взаимоисключающих точек зрения или выдвигать заведомо нереалистичные, астрономически затратные предложения. Понятно также, что в мире без ограничений нет необходимости заниматься замещением (менять шило на мыло), поскольку в нем возможно все (чтобы получить шило, не обязательно отказываться от мыла). Этим в конечном счете объясняется та легкость, с какой OSAM готов менять свои мнения по любому вопросу. По той же причине ему не свойственна изобретательность: ведь при отсутствии ресурсных ограничений заниматься поиском и экспериментированием попросту незачем [Ibid.].

Итак, модель OSAM предполагает, что индивиды действуют напрямую исходя из имеющихся у них мнений без учета выгод и издержек, которые могут за этим последовать. Соответственно, их ожидания и оценки оказываются никак не связаны ни с актами выбора, ни с процессом максимизации [Lindenberg, 1985]. В подобных условиях социальные изменения будут полностью определяться изменениями в ценностях (мнениях) людей (верхний блок на рис. VI.2), тогда как изменения в окружающих их ограничениях (нижний блок на рис. VI.2) не будут иметь никакого значения.

Парадоксально, но при определенных условиях REMM может начать вести себя неотличимо от OSAM или SRSM [Ibid.]. Будучи освобожденным от всех ограничений, он станет действовать как социологический человек № 2, а будучи помещенным в малые, стабильные и слабо дифференцированные общества (составляющие основной предмет интереса антропологов) – как социологический человек № 1.

В таких обществах практически все значимые ограничения оказываются уже прочно закреплены в санкциях и ролевых ожиданиях. Как следствие, максимизирующее поведение совпадает в них с конформным, поскольку именно последнее обеспечивает максимально высокий уровень благосостояния. Во-первых, в малых стабильных обществах интериоризированные моральные нормы и санкции задают такое соотношение выгод/издержек, при котором индивиды оказываются заинтересованы в максимально точном исполнении предписанных ролей. Во-вторых, в малых стабильных обществах индивиды оказываются невосприимчивы к колебаниям в соотношении выгод/издержек, порождаемым изменениями в окружающей среде, поскольку знают по опыту, что эти колебания носят краткосрочный характер и что рано или поздно все вернется на круги своя. В результате REMM начинает вести себя так, как если бы он был SRSM!

Но стоит только стационарному обществу выйти из состояния стационарности, как модель SRSM – в отличие от модели REMM – теряет объяснительную силу. Тогда поведение, максимизирующее разность между выгодами и издержками, перестает совпадать с конформным поведением и на авансцену выходит REMM, «дремавший» за спиной SRSM: «Есть все основания полагать, что в очень стабильных обществах большинство значимых ограничений (если не все они) окажутся воплощены в ролевых ожиданиях и санкциях. В подобных ситуациях модель SRSM будет представлять собой сжатую стенографическую запись взаимодействия институтов, структурных ограничений и социального поведения, взятых как единое целое. Все сведется к ситуациям, в которых ожидаемое поведение будет всегда принадлежать к множеству доступных альтернатив и в которых способ поведения, предписываемый ролевыми ожиданиями, всегда будет обеспечивать наибольшую разность между ожидаемыми выгодами и ожидаемыми издержками. Представим себе организацию, в которой все ведут себя так, как им сказано. Тогда все, что нам потребуется, чтобы предсказать поведение любого индивида, занимающего ту или иную позицию, – это ознакомиться с внутренним распорядком данной организации (т. е. описать взаимосвязь ролевых ожиданий). Не удивительно, что антропологи часто следовали такому “стенографическому” подходу при изучении малых стабильных обществ, используя SRSM в качестве своей модели человека. Важно, однако, отметить, что в подобных ограничениях REMM будет вести себя так, как если бы он был SRSM. Но как только эти ограничительные условия перестанут действовать, SRSM уже не сможет дать нам никакого ключа к пониманию того, как станет меняться поведение людей» [Ibid., p. 102].