Текст книги "К суду истории. О Сталине и сталинизме"

О злоупотреблениях и перегибах при раскулачивании писала немало и партийная печать в 1930 – 1931 гг. «Можно привести очень много фактов, – писал, например, еще в середине 1930 г. А. Ангаров, – показывающих, что сельсоветы к вопросу раскулачивания подходили упрощенно, механически, формально… Было допущено очень много случаев раскулачивания середняков. В этом отношении особенно отличился Герценовский сельсовет (речь идет о Свердловской области). Середняков раскулачивали по различным причинам. Одного середняка раскулачили за то, что он продал когда-то около десятка кос своим односельчанам. Другого раскулачили за продажу своих хлебных излишков, третьего – за покупку усадебного участка, четвертого – за продажу коровы, что им было сделано два года назад; пятого – за продажу подошв к сапогам, шестого – за продажу сена в кооперацию и т. д. Ясно, что все это нарушало смычку с основной середняцкой массой… В Семенковском сельсовете (Ивановская область) группа бедноты при колхозе “Труд на пользу” вынесла постановление: “Создать комиссию для взятия на учет имущества как у кулака, так и у середняка. Поручить комиссии немедленно приступить к работе”. В другом постановлении этой же группы говорится о взятии на учет швейных машин, зеркал, трюмо и кроватей. “Постановили: взять на учет всю роскошь”.

…Были случаи, когда раскулачивали пастухов или за то, что у них дед был кулаком, или, наконец, за воспитание племянника-сироты. Один сельсовет постановил раскулачить 34 хозяйства. При проверке оказалось, что из них только 3 действительно кулацких, остальные середняцкие»[244]244
  Большевик. 1930, № 6. С. 20.


[Закрыть].

Подобных примеров были многие тысячи. Мы приведем ниже один из эпизодов раскулачивания, о котором пишет в своей неопубликованной повести участник коллективизации М. Н. Авербах. В 1930 г. еще совсем молодым рабочим он был включен в специальную бригаду, отправленную в деревню для помощи в раскулачивании.

«…Дверь открылась. Бригада врывается в дом. Впереди оперуполномоченный ОГПУ с револьвером в руках.

– Руки вверх!

Моргунов едва успевает разглядеть тщедушную фигурку классового врага. Он в белых подштанниках, темной нательной рубахе, босой, всклокоченная бородка на давно не бритом лице немного загнута вперед. Глаза, округлившись от ужаса, перебегают с места на место. Вздрагивает морщинистое лицо, грубые коричневые руки трясутся. На открытой груди, на заношенном шнурке потемневший от времени крестик.

– Господи, Иисусе Христе! Спаси и помилуй!..

Через открытую дверь в жарко натопленную избу врывается морозный клубящийся воздух. Члены бригады по раскулачиванию уже у окон, взгляды суровы, все ждут чего-то ужасного, все готовы в бой ринуться за себя, за Советскую власть, за дело социализма. Но подкулачник Терентьев и не думает сопротивляться. Он часто моргает и крестится, переступает ногами, как будто стоит на горячем, и вдруг начинает рыдать. Судорожные всхлипы перекореживают все его тело. Он неестественно изгибается, подергивается, и маленькие блестящие капли одна за другой катятся по загрубелому обветренному лицу. Соскочила с полатей и в голос завыла немолодая жена, заплакали дети, замычал лежащий у печи, видимо, не совсем здоровый теленок. Моргунов с ужасом осматривается вокруг. Он видит: в избе только горница и громадная русская печь. В переднем углу, под иконами, две простые деревянные лавки и грубый из досок сколоченный стол. Нет ни шкафов, ни кроватей, ни стульев. На полках простые, истертые временем деревянные миски, такие же старые ложки. У печи ухваты, ведра с водой, а слева у стенки – большой старомодный сундук.

– Классовый враг!

Представители власти уже объявили Терентьеву, что он арестован. Его раскулачат и тут же сошлют. Имущество все конфискуют. Семья едет сразу за ним, но куда – неизвестно. С собой можно взять только носильные вещи, белье.

Терентьев трясется и плачет:

– Какие мы кулаки? За что? Что я сделал?

Ему не отвечают. Грубо ломая замки, вскрывают сундук и кладовку. Тащут какую-то обувь, дерюгу, продукты.

– За что? Что я сделал?

– А ничего! Ты – кулак, подкулачник!.. Ты против колхозов!.. Ты не хочешь вступать и срываешь всю работу! Вот и вся недолга!

Приступают к описи скарба»[245]245
  Авербах М. Н. К вящей славе господней: Рукопись.


[Закрыть].

Жестокая директива о выселении семей экспроприированных кулаков была связана в первую очередь с тем, что Советское государство не располагало в 1930 – 1931 гг. необходимыми материальными и финансовыми ресурсами для помощи создаваемым колхозам. Поэтому и было решено передать колхозам практически все имущество кулацких хозяйств. Уже к маю 1930 г. у половины колхозов бывшее кулацкое имущество составляло 34% неделимых фондов этих колхозов[246]246
  Советское крестьянство. М., 1970. С. 237.


[Закрыть]. Таким образом, форсирование коллективизации толкало к максимально жестоким методам раскулачивания. В нетопленых вагонах сотни тысяч крестьян, женщин, детей ехали в отдаленные районы Урала, Казахстана, Сибири. Многие тысячи их гибли в пути от голода и холода, от болезней. Старый член партии Э. М. Ландау встретил в 1930 г. в Сибири один из таких этапов. Зимой в сильный мороз большую группу кулаков с семьями перевозили на подводах на 300 километров в глубь области. Дети кричали и плакали от голода. Один из мужиков, не выдержав крика младенца, сосущего пустую грудь матери, выхватил ребенка из рук жены и разбил ему голову о дерево.

Во многих случаях сначала арестовывали и ссылали в лагеря, сажали в тюрьму или расстреливали самого кулака. Семью же не трогали, только делали опись имущества, так что семья как бы считалась принявшей хозяйство на сохранение. Выселение семей производилось уже через несколько месяцев.

Немало бывших кулаков и членов их семей погибло в первые годы жизни в необжитых районах Урала, Сибири, Казахстана и Северо-Востока Европейской части СССР, где были созданы тысячи кулацких спецпоселений. Все жители этих спецпоселений были лишены свободы передвижения. Положение ссыльных изменилось в 1942 г., когда вследствие тяжелых потерь на фронтах Отечественной войны молодежь из спецпоселений стали призывать в Красную Армию. К концу войны комендатуры здесь были ликвидированы и жители бывших спецпоселений получили относительную свободу передвижения.

В 1951 – 1954 гг. я работал учителем в Висимском районе Свердловской области. Школа была построена в богатом рабочем поселке; здесь жили работники прииска по добыче платины, золота и алмазов. Но наша школа обслуживала также детей из бывшего спецпоселения для высланных из Центральной России кулаков и подкулачников. Коренные уральцы и рабочие прииска жили в просторных домах с крытыми дворами. Им позволяли держать даже лошадей – большая редкость для тех лет. В бывшем спецпоселении люди жили в хлипких стандартных домиках, причем для каждой семьи отводилось полдома. Колхоза не было, на приусадебных участках выращивалась картошка и другие овощи. Работу на прииске жителям этого поселка было получить трудно. Здесь жили поэтому главным образом старики и дети. Остальные работали на заводах и фабриках в разных городах Урала.

Показательно, что после Второй мировой войны во многих странах народной демократии на определенном этапе их развития выдвигалась задача ликвидации кулачества как класса. Однако при этом не проводилось полной экспроприации богатых крестьян. Для бывших кулаков и членов их семей был открыт на определенных условиях доступ в производственные кооперативы. В ряде стран многочисленные хозяйства, использующие наемный труд, существуют и в настоящее время, и им не грозит экспроприация (Польша, Югославия).

Падение сельскохозяйственного производства в годы первой пятилетки привело к ухудшению продовольственного снабжения городских жителей, число которых быстро увеличивалось. Неудивительно, что Сталин с его склонностью к администрированию и злоупотреблению властью не нашел иного выхода, как вновь встать на путь насильственного изъятия всех излишков (и не только излишков) сельскохозяйственных продуктов. Несмотря на уменьшение валовой продукции сельского хозяйства, государственные заготовки непрерывно возрастали, достигнув к 1934 г. 40% собранного зерна. При этом закупочные цены были очень низкими, в несколько раз ниже себестоимости заготовляемых продуктов, что вызывало законное недовольство колхозников. По существу, государственные заготовки принимали характер принудительной продразверстки.

Подобный характер заготовок привел к падению трудовой дисциплины в только что созданных колхозах и к массовому расхищению хлеба. Хотя кулаки были высланы, во многих областях страны усиливались антиколхозные и антисоветские настроения. Под их веянием в таких относительно богатых хлебом районах, как Южная Украина, Северный Кавказ, Донская область, начались своеобразные «хлебные забастовки», когда не только единоличники, но и колхозы сокращали посевы, отказывались сдавать хлеб государству, закапывали его в землю. Однако вместо исправления допущенных ошибок или повышения закупочных цен Сталин вновь встал на путь насилия. Были приняты драконовские законы против хищений в колхозах. Многие крестьяне и крестьянки, уличенные в краже ими же выращенного зерна, приговаривались к длительным срокам заключения или даже к расстрелу. В отдельных районах возобновился массовый террор. Был прекращен подвоз товаров в районы, которые не выполнили плана хлебозаготовок, там закрывались и государственные, и кооперативные магазины.

В отдельных случаях применялась даже такая жестокая мера, как выселение целых станиц и деревень со всем их населением в отдаленные районы страны. Так, например, осенью 1932 г. в связи с трудностями при проведении заготовок на Северный Кавказ была направлена комиссия ЦК ВКП(б) во главе с Л. М. Кагановичем, которому были предоставлены фактически неограниченные права. В ноябре 1932 г. при участии Кагановича бюро Северо-Кавказского крайкома партии приняло решение: «Ввиду особо позорного провала хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить перед партийными организациями в районах Кубани боевую задачу – сломить саботаж хлебозаготовок и сева, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактически проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимые со званием члена партии пассивность и примиренчество с саботажниками»[247]247
  См. газ.: Молот. 1932, 5 нояб.


[Закрыть].

На основании этого решения были выселены в северные районы страны жители 16 северокавказских станиц, в том числе станиц Полтавской, Медведовской, Урупской, Багаевской и других. При этом речь шла о поголовном выселении населения этих станиц, включая бедноту и середняков, единоличников и колхозников. На освободившиеся места переселяли крестьян из нечерноземных районов. Массовые репрессии против крестьян прошли под руководством Молотова и Кагановича на Украине, а также в Белоруссии (выселение так называемых «чернодосочных» районов). Показательным является письмо М. А. Шолохова о возмутительных действиях хлебозаготовителей в Вешенском и других районах Дона. 16 апреля 1933 г. Шолохов писал Сталину, что в связи с хлебозаготовками к колхозникам применяли «омерзительные методы» пыток, избиений и надругательств. «Примеры эти, – говорилось в письме, – можно бесконечно умножить. Это не отдельные случаи загибов, это узаконенный в районном масштабе “метод” проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти “методы” на себе и после приходили ко мне с просьбами “прописать про это в газету”». Шолохов просил Сталина присмотреться к тому, что происходит в районах Дона, и расследовать не только дела тех, кто применял к колхозникам недопустимые методы, но и дела тех, чья рука их направляла[248]248
  Письмо Шолохова привел в одной из своих речей Н. С. Хрущев. См.: Правда. 1963, 10 мар.


[Закрыть].

Однако Сталин оставался глух к подобного рода сигналам. Он даже попытался дать этому террору против крестьянства «теоретическое» обоснование. «Что такое колхозное крестьянство? – говорил Сталин на одном из заседаний Политбюро. – Колхозное крестьянство есть союзник рабочего класса. Громадное большинство этого крестьянства является опорой Советской власти в деревне. Но это еще не значит, что среди колхозников не может быть отдельных отрядов, идущих против Советской власти, поддерживающих саботаж хлебозаготовок. Было бы глупо, если бы коммунисты, исходя из того, что колхозы являются социалистической формой хозяйства, не ответили на удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом»[249]249
  Большевик. 1933, № 1 – 2. С. 19.


[Закрыть].

Немало административных репрессий обрушилось и на молодые совхозы. Только в одном из постановлений, подписанных Сталиным, Молотовым и наркомом земледелия Яковлевым («О работе животноводческих совхозов»), были указаны фамилии 34 директоров совхозов, которых было предложено снять с работы и отдать под суд, и фамилии 92 директоров совхозов, которые снимались с работы без передачи дела в суд.

Для советской деревни первая пятилетка завершилась не только массовой коллективизацией, но и страшным голодом, унесшим миллионы жизней. Все более острая нехватка продовольствия начала ощущаться в сельской местности уже в 1930 – 1931 гг., так как валовая продукция сельского хозяйства уменьшилась, а государственные заготовки возрастали. Поздней осенью 1932 г. обширные районы страны охватил жестокий голод. Особенно свирепствовал голод на Южной Украине, в Среднем Поволжье, на Северном Кавказе и в Казахстане. По своим масштабам это бедствие значительно превосходило голод 1921 г., который также охватил не только Поволжье. Однако в 1921 г. о голоде писали все газеты, был организован сбор средств по всей стране, налажена международная помощь голодающим, созданы специальные организации для помощи голодающим губерниям. Ничего этого не было в 1932 – 1933 гг.: на все сообщения о голоде был наложен запрет; ни в Советском Союзе, ни за границей не проводилось никаких кампаний помощи голодающим. Напротив, сам факт массового голода официально отрицался. Сотни тысяч и даже миллионы голодающих бежали в города и в более благополучные области, но мало кому удавалось добраться до цели, так как на дорогах и станциях выставлялись воинские заставы, не выпускавшие крестьян из охваченных голодом районов. Но и те, кто добирался до города, не могли получить здесь помощь: без продовольственных карточек им не продавали хлеб в магазинах. В Киеве, да и во многих других южных городах, раннее утро начиналось с уборки трупов крестьян, их складывали на телеги и увозили за город хоронить в больших безымянных могилах. Ничего не говорилось о голоде в деревне на Первом Всесоюзном съезде колхоз ни ков-удар ни ков, который был созван в Москве в феврале 1933 г., то есть в самый разгар этого страшного бедствия. Именно на этом съезде Сталин выдвинул лозунг: «Сделать всех колхозников зажиточными».

Даже на заседаниях Политбюро Сталин отказывался обсуждать вопрос о голоде. Так, например, когда один из секретарей ЦК КП(б) Украины Р. Терехов докладывал Сталину о тяжелом положении, сложившемся в селах Харьковской области в связи с недородом, и просил выделить для области хлеб, то реакция Сталина на сообщение о трудностях в деревне была весьма странной. Резко оборвав докладчика, Сталин сказал: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор. Оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КПУ и пойти в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать…»[250]250
  Правда. 1964, 26 мая.


[Закрыть]

Нелишне отметить, впрочем, что в советской литературе 30-х гг. нельзя было прочесть никаких «сказок» о голоде 1932 – 1933 гг. Всякое упоминание о нем было запрещено в нашей печати вплоть до 1956 г., а в 30-е гг. за слова «голод на юге» многих людей арестовывали как за «контрреволюционную агитацию». Только после XXII съезда партии некоторые писатели стали затрагивать в своих произведениях эту ранее запретную тему. «Вслед за кулаком, – писал о страшной зиме 1932/33 г. Михаил Алексеев, – из села, только уже добровольно, двинулся середняк. По чьему-то распоряжению был вывезен весь хлеб и весь фураж. Начался массовый падеж лошадей, а в тридцать третьем – страшный голод: люди умирали семьями, рушились дома, редели улицы, все больше и больше окон слепло – уезжали в город, наглухо забивали их досками и горбылями… Чернее горна стало лицо Акимушки. Белым накалом светились на нем глаза, в которые так часто заглядывали односельчане и как бы спрашивали: “Что же это? Как же это, Акимушка? Ведь мы за тобой пошли? Ведь ты человек партейный!” Он отвечал, как мог. Говорил, что там, наверху, разберутся. Сталин пришлет в Выселки своего человека, тот посмотрит, накажет виновных – и все будет хорошо. Никто в Выселки не приехал, а вот такие, как Акимушка, к счастью, не пали духом, не опустили рук своих, и артель медленно вновь стала подниматься в гору»[251]251
  Звезда. 1964, № 1. С. 37.


[Закрыть].

«В Петраковской, – писал В. Ф. Тендряков, – падал скот от бескормицы, люди ели хлеб из крапивы, колобашки из круглины, пареную кашу из дягиля. И не в одной Петраковской. По стране шел голодный год – тысяча девятьсот тридцать третий. В районном городе Вохрове, на пристанционном скверике умирали высланные из Украины, раскулаченные куркули. Видеть там по утрам мертвых вошло в привычку, приезжала телега, больничный конюх Абрам наваливал трупы. Умирали не все, многие бродили по пыльным неказистым улочкам, волоча слоновьи от водянки, бескровные голубые ноги, собачьи просящими глазами ощупывали каждого прохожего. В Вохрове не подавали. Сами жители, чтобы получить хлеб по карточкам, становились в очередь к магазину с вечера. Тридцать третий год…»[252]252
  Москва. 1968, № 3. С. 77.


[Закрыть]

В своих воспоминаниях К. Икрамов писал о том, что в 1933 г. сотни тысяч голодающих из всех районов Средней Азии устремились к Ташкенту. Все станции были забиты людьми. Несмотря на заставы, многие из них пробирались в город. Предельно истощенные, они тихо бродили по улицам, надеясь на подаяние. Многие умирали прямо на улицах.

В повести «Все течет» выдающийся советский писатель Василий Гроссман описывал ужасающие картины голода на Южной Украине:

«…А пыль – и ночью и днем пыль, пока хлеб везли… И люди стали какие-то растерянные… И земля потрескалась… потом осень пришла, дожди, а потом зима снежная. А хлеба нет. И в райцентре не купишь, потому что карточная система. И на станции не купишь в палатке – потому что военизированная охрана не подпускает. А коммерческого хлеба нет.

С осени стали нажимать на картошку, без хлеба быстро она пошла. А к Рождеству начали скотину резать. Да и мясо это на костях, тощее. Курей порезали, конечно. Мясцо быстро подъели, а молока глоточка не стало, во всей деревне яичка не достанешь. А главное – без хлеба… Ночью проснешься, кругом тихо: ни разговору, ни гармошки. Как в могиле, только голод ходит, не спит. Дети по хатам с самого утра плачут – хлеба просят. А что мать им даст – снегу? А помощи ни от кого… А государство зернышка голодным не дало, а оно ведь на крестьянском хлебе стоит. Неужели Сталин про это не знал?.. По всем дорогам заставы – войска, милиция, энкаведе – не пускают голодных из деревень, к городу не подойдешь, вокруг станции охрана, на самых малых полустанках охрана…

А когда снег таять стал, вошла деревня по горло в голод. Дети кричат, не спят: и ночью хлеба просят. У людей лица, как земля, глаза мутные, пьяные… Шатает голод людей. Меньше стали ходить, все больше лежат. И все им мерещится – обоз скрипит, из райцентра прислал Сталин муку – детей спасать. Бабы крепче оказались мужчин, злее за жизнь цеплялись. А досталось им больше – дети кушать у матерей просят. Некоторые женщины уговаривают, целуют детей. “Ну не кричите, терпите, где я возьму?” Другие как бешеные становятся: “Не скули, убью!” – и били чем попало, только бы не просили…

А лица у детей старенькие, замученные, словно младенцы семьдесят лет на свете уж прожили, а к весне уж не лица стали… Нечеловеческие лица, а глаза, господи! Товарищ Сталин, боже мой, видел ты эти глаза? Может быть, и в самом деле он не знал, он ведь статью написал про головокружение…

Пошел по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уж не стали закапывать. Так мертвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня»[253]253
  Гроссман В. Все течет // Октябрь. 1989. № 6. С. 78 – 80.


[Закрыть].

«Страшновато было ходить в 1933 – 1934 гг. по селам и станицам, – писал в своих воспоминаниях писатель А. Костерин. – А довелось мне пройти десятки селений по Ставрополью, Дону, Кубани и Тереку, по Саратовской, Оренбургской областям. Дома с забитыми окнами, пустые дворы, в полях – брошенный инвентарь. И ужасающая смертность, особенно среди детей. Поля и приусадебные участки дичали. На Кубани казаки невесело шутили: в наших сорняках около станиц волки завелись. И люди ходили какие-то очумелые…»[254]254
  Костерин А. Воспоминания: Рукопись.


[Закрыть]

Дочь В. Г. Короленко в 1934 г. обратилась с большим письмом к своей бывшей учительнице Н. К. Крупской. В очень спокойной, но яркой форме Софья Владимировна Короленко описала положение на Полтавщине. Но Крупская не ответила своей ученице, которую она еще в 1898 г. готовила к поступлению в гимназию. Не только Сталин отмахивался от сообщений о голоде на юге страны.

Несмотря на страшный голод, Сталин настаивал на продолжении экспорта хлеба в страны Европы. Если из урожая 1928 г. было вывезено за границу 1 млн центнеров зерна, то в 1929 г. было вывезено 13 млн центнеров, в 1930 г. – 48,3 млн, в 1931 г. – 51,8 млн, в 1932 г. – 18,1 млн центнеров. Даже в самом голодном 1933 г. в Западную Европу было вывезено около 10 млн центнеров зерна[255]255
  Народное хозяйство СССР // Ежегодник ЦСУ за 1935 г. М., 1936. С. 222.


[Закрыть]. При этом советский хлеб продавался в условиях экономического кризиса в странах Европы фактически за бесценок. А между тем и половины вывезенного в 1932 – 1933 гг. за границу зерна хватило бы, чтобы уберечь все южные районы нашей страны от голода.

А в странах Западной Европы спокойно ели советский хлеб, отнятый у голодающих и умирающих от голода крестьян. Все слухи о голоде в России решительно опровергались как советской пропагандой, так и официальными лицами. Даже всемирно известный английский драматург Бернард Шоу, который как раз в начале 30-х гг. совершил ознакомительную поездку по СССР, писал, вернувшись на Запад, что слухи о голоде в России являются выдумкой и он убедился, что Россия никогда раньше не снабжалась так хорошо продовольствием, как в то время, когда он побывал в этой стране. Совершенно иную картину увидел в советской деревне Борис Пастернак. «В начале 30-х годов, – писал он позднее, – было такое движение среди писателей – стали ездить по колхозам собирать материалы о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыслью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить словами, никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог писать»[256]256
  Пастернак Б. Л. Из неопубликованных воспоминаний.


[Закрыть].

До сих пор никто не знает, сколько людей в Советском Союзе умерло от голода в 1932 – 1933 гг. Многие исследователи сходятся на цифре 5 млн человек, другие называют 8 млн человек, и они, вероятно, ближе к истине. Число погибших было больше, чем в 1921 г. и чем в Китае во время страшного голода 1877 – 1878 гг. Об этом свидетельствуют косвенные данные. В книге «Народонаселение СССР» приводятся данные о численности украинцев в СССР: по переписи 1926 г. их было 31,2 млн, а по переписи 1939 г. – 28,1 млн человек. Абсолютное уменьшение за 13 лет составило 3,1 млн человек. Между тем за эти же 13 лет численность белорусов увеличилась на 1,3 млн человек, то есть почти на 30%. За период с 1926 по 1939 г. численность казахов уменьшилась на 860 тыс., уменьшилась численность и некоторых других национальных меньшинств[257]257
  См.: Гозулов А. и Григорянц М. Народонаселение СССР. М., 1969.


[Закрыть]. Всему этому могло быть только одно объяснение – голод начала 30-х гг.

Справочники ЦСУ в течение шести лет (1933 – 1938) повторяли одни и те же данные о численности населения СССР – данные на 1 января 1933 г.: 165,7 млн человек. Выступая в декабре 1935 г. на совещании передовых комбайнеров, Сталин заметил: «У нас теперь все говорят, что материальное положение трудящихся значительно улучшилось, что жить стало лучше, веселее. Это, конечно, верно. Но это ведет к тому, что население стало размножаться гораздо быстрее, чем в старое время. Смертности стало меньше, рождаемости больше, и чистого прироста получается гораздо больше. Это, конечно, хорошо, и мы это приветствуем. Сейчас у нас каждый год чистого прироста населения получается около трех миллионов душ. Это значит, что каждый год мы получаем прирост населения на целую Финляндию»[258]258
  Правда. 1935, 4 дек.


[Закрыть].

Но Сталин поторопился со своим выводом об увеличении прироста населения и о том, что жить стало «веселее». Перепись 1939 г. дала цифру 170,4 млн человек. Чистый прирост составил, таким образом, менее 1 млн человек в год. Что касается более «веселой» жизни в СССР, то об этом речь будет ниже.