Текст книги "В канун Рождества"

– А как же чай?

– Боюсь, нет времени. – Пятясь к двери, Оскар снова попытался извиниться. – Простите. Пожалуйста, объясните все мистеру Кеннеди. В следующий раз…

Он повернулся и осторожно, крадучись, направился к выходу. Дверь из дымчатого стекла оказалась тяжелой. Оскар открыл ее с трудом, и она сразу же захлопнулась за ним. Он прошел через фойе и открыл следующую дверь, за которой его моментально охватил пронзительный холод. Порывистый ветер ударил в лицо, и Оскар остановился. Ледяной воздух ворвался в легкие. Он чувствовал, как на лбу застывает пот, и натянул поглубже старую твидовую шляпу. Все в порядке. Он выжил. Теперь ему осталось только добраться домой. И оказаться в безопасности. Быть только с Элфридой. Он спустился по ступенькам, подошел к машине Питера, вызволил Горацио и вскоре уже поспешно шагал вперед, волоча за собой на поводке собаку. Спасался бегством.

6. Элфрида

«Женский институт» в Дибтоне славился увлекательными и таинственными экскурсиями: куда в очередной раз отправится автобус, держалось в строгом секрете. Обычно это происходило во второй половине дня в субботу: достопочтенные дамы битком набивались в автобус, и он катил к неизвестному объекту. Чаще всего это оказывался величественный особняк, окруженный садом, который предлагалось осмотреть. В саду был сувенирный ларек, где можно было приобрести чайные полотенца с цветочным узором, книжные закладки и пакетики мягких молочных ирисок домашнего приготовления. После покупок дамы пили чай в местной гостинице; отличный чай, к которому подавалась рыба с чипсами. Затем они снова набивались в автобус и ехали домой.

Эти экскурсии были очень популярны.

Отправившись столь неожиданно на север Шотландии, в Криган, Элфрида решила, что это самое таинственное путешествие в ее жизни. С той минуты, когда они с Оскаром выехали из Дибтона, она не имела ни малейшего представления о том, что ждет ее впереди, и все никак не выдавалась подходящая минута, чтобы спросить об этом. Столь стремителен был их отъезд, так спешно они паковали вещи, так мало было времени для прощания, что все мелкие подробности относительно того, куда они едут, стали совершенно не важны. Они просто должны были уехать.

Конечно, необходимо было сделать соответствующие приготовления. Произвести технический осмотр машины, все проверить и заправить ее бензином. Оскар за всем этим проследил. Его пасынки, Джайлз и Кроуфорд, были проинформированы об отъезде, а управляющий его банка извещен об изменении адреса. Что же до Элфриды, она просто отдала ключи от дома на Пултонс-роу своей соседке, предельно кратко объяснив, что уезжает, и попросила ее присматривать также за бедной маленькой «фиестой», которая осталась стоять на мостовой напротив коттеджа.

– Когда вы вернетесь, миссис Фиппс?

– Честное слово, понятия не имею. Но я буду держать с вами связь. Вот вам и ключи от машины тоже. Пользуйтесь ею, если хотите. Ей это будет только полезно. – Элфрида говорила о «фиесте» как о старой собаке, которой необходимы ежедневные прогулки. – Воду я отключила и заперла все окна.

– Но куда же вы едете?

– Кажется, в Шотландию.

Затем Оскар связался с Гектором Маклелланом и ввел его в курс событий, а Элфрида позвонила кузену Джеффри в Корнуолл и постаралась объяснить ему, что она намеревается сделать. Получилось не очень вразумительно, и он не сразу понял, что происходит. Однако когда наконец понял, сказал: «В добрый час!» – и, после того как Элфрида дала ему адрес и номер телефона дома Оскара, повесил трубку.

Не очень-то представляя, что ей понадобится, она положила в чемодан одежду (теплую) и обувь (прочную). Затем собрала в свой старый мягкий саквояж на молнии самые дорогие для нее вещи, те, что всегда и везде с ней путешествовали. Картину сэра Дэвида Уилки, завернутую в шелковую шаль, стаффордширских собачек, часы, очередной гобелен, который как раз был в работе. Сверху уложила фотографии в серебряных рамках и несколько книг. Вот и все. Багаж Оскара был ненамного больше: кожаный портплед, собранный миссис Масвелл, туго набитый портфель и удочки.

– Оскар, вы собираетесь удить рыбу?

– Не знаю. Но я не могу ехать в Шотландию, не захватив с собой удочки. Это было бы почти святотатством.

В багажном отделении «вольво» Оскара места хватило для всего, да еще осталось жизненное пространство для Горацио, его одеяла, печенья и миски для воды. Пес, как и его хозяйка, понятия не имел, что ему уготовано судьбой, но радостно прыгнул в машину и устроился поудобнее, явно довольный, что его не собираются оставлять на Пултонс-роу. Он с большой подозрительностью относился к стоящим в комнате чемоданам.

– Мы едем налегке, – заметила Элфрида, но Оскар был слишком занят и взволнован и ничего на это не ответил. Вместо этого он повернулся, чтобы дать последние наставления верной миссис Масвелл, которая была с ним рядом все самые черные дни и теперь стояла на крыльце с таким удрученным видом, что казалось, вот-вот расплачется.

– Миссис Масвелл…

– Пришлите мне открытку, – храбро произнесла она, но голос у нее дрогнул.

– Непременно. До свидания. Спасибо вам за все! – И Оскар чмокнул ее в щеку, отчего миссис Масвелл совсем расстроилась.

Машина тронулась, и Элфрида увидела в заднее окно, как величавая фигура в переднике утирает платочком глаза и сморкается.

– А что будет с ней? – спросила Элфрида, чувствуя себя предательницей.

– Джайлз обещал позаботиться о ней. Трудностей с новой работой у нее не будет. Она замечательная женщина.

После этого они перестали разговаривать. Большую часть пути машину вела Элфрида, разрешая Оскару сесть за руль, только когда совсем уставала. «УСТАЛОСТЬ МОЖЕТ УБИТЬ, – грозно предупреждали придорожные щиты, – СДЕЛАЙ ПЕРЕДЫШКУ». Элфрида послушно сворачивала на обочину и менялась местами с Оскаром.

В первый день он почти все время молчал. Она не беспокоила его и даже не предлагала послушать хорошую музыку по радио. Время от времени они останавливались, чтобы дать прогуляться Горацио, самим расправить конечности, перекусить, выпить чая. Погода была холодная и ветреная, рано темнело, и дорога становилась все тяжелее. Поэтому они свернули с автострады и поехали в нортамберлендский городок, который помнил Оскар. На главной площади отыскали старый заезжий двор, который совсем почти не изменился и не осовременился. Администратор вполне радушно отнесся к Горацио и пустил его с единственным условием: пес не должен был выходить из номера.

Наутро, едва открылись магазины, Элфрида отправилась в город, нашла небольшой супермаркет и закупила провизию: банку супа, хлеб, масло, бекон и яйца, пачку кофе и пакет молока – ведь рано или поздно они прибудут на место. Продавец запаковал все в коробку, но тут она увидела бутылку виски и купила ее тоже. В лечебных целях.

Второй день путешествия прошел немного лучше. Погода, правда, оставалась такой же мерзкой, но Оскар стал более разговорчивым. Он смотрел на проносящиеся мимо поля и фермы, указывал на какие-то достопримечательности, с опаской поглядывал на небо и делал мрачные предсказания. И все же еще не пришло время для вопросов, которые Элфрида жаждала ему задать. Ей хотелось выяснить, большой ли их ждет дом, топит ли его кто-нибудь, есть ли там горячая вода? Чистый ли он и есть ли там простыни? Как отнесутся к ним соседи, узнают ли они Оскара? Или же все будут их избегать?

Ничего невозможно было предугадать, но она сказала себе: «Это приключение». Машина на второй передаче вползала по скользкому откосу Сутры, как вдруг налетела снежная буря, все вокруг стало белым-бело, мокрые хлопья залепили ветровое стекло и дворники судорожно заметались. Приключение…

В молодости Элфрида исколесила с труппой всю Великобританию вдоль и поперек, никогда не зная, что ожидает ее в конце поездки. Ее воспоминания тех дней – это туманные картинки провинциальных городков, пропитанные сыростью театры, меблированные комнаты, пропахшие вареной капустой. Но она была молода, любила свою работу и была очень счастлива. Каждое путешествие в тряском вагоне, каждый не лучшего вида театр были новым открытием. Мало что из этих старых волнений и радостей согревало теперь душу, и ей приходилось напоминать себе, что она уже давно не та пылкая юная девушка, а старая шестидесятидвухлетняя леди. «По крайней мере, я не одинока. И мне не скучно. И я не умерла».

Встреча с майором Билликлифом была последним барьером. Когда она была завершена, ключ мирно перекочевал в карман Оскара и изнурительная двухдневная дорога осталась позади, последние две мили показались им просто отдыхом. Вел машину Оскар. Было холодно, но снег перестал, и дорога шла по склону холма к морю, посреди густых сосен. Элфрида опустила стекло и услышала шелест ветра в ветвях, ощутила запах хвои и порывы другого ветерка с привкусом соли. Потом деревья отступили назад. Теперь их окружали бугристые дюны и кривые сосны, а впереди уже виднелась прямая серебристая линия. Это было море. Вдалеке над водой, пронзая тьму, мигал луч маяка. Потом впереди засветились уличные фонари и окна домов. Дома были кирпичные, стояли в ряд, но каждый отличался от другого по очертаниям и высоте. Смутно обрисовалась церковь; высоко на башне, словно круглый фонарь, светились часы. Стрелки показывали семь вечера. Здесь дома были больше, красивее, они стояли, отступя от улицы, за высокими каменными стенами. Криган. Он казался необитаемым. Никто не ходил по улицам, не проехала ни одна машина. Ни единого звука. Еще один поворот, еще одна улица. Оскар остановился у тротуара. Выключил зажигание. Какую-то минуту молчал. Элфрида ждала. Затем он накрыл ладонью ее руку.

– Мы приехали, дорогая! – сказал Оскар. – Старая усадьба!

Элфрида увидела дом в свете уличного фонаря: четырехугольный, массивный, стоит в стороне от дороги, за витой железной оградой, передний двор усыпан морской галькой. Фасад – словно детский рисунок: дверь и пять окон, на покатой шиферной крыше выступают два мансардных окошка. Они вышли из машины, и Элфрида выпустила Горацио. Помня о собаке майора Билликлифа, тот проявил разумную осторожность, а убедившись, что все спокойно, выскочил на дорогу и начал осторожно принюхиваться к незнакомым запахам.

Оскар отодвинул щеколду на калитке и пошел по дорожке. Элфрида и Горацио последовали за ним. Он отпер ключом дверь, она открылась вовнутрь, и, нащупав выключатель, повернул его. Они вошли, и Элфрида в тот же миг почувствовала тепло и запах чистоты – все было вымыто, вычищено и отполировано. Впереди поднималась лестница, на площадке темнело незанавешенное лестничное окно. Двери по обе стороны были затворены, но одна, в конце холла, – открыта; Оскар прошел туда и щелкнул еще одним выключателем.

Элфрида плотно притворила за собой парадную дверь, перекрыв путь холоду зимнего вечера, и прошла за Оскаром в кухню. Там стоял старомодный, с рисунком, кухонный шкаф с полками для посуды и деревянный стол. Под окном фаянсовая раковина, рядом широкая газовая плита, какие делали, быть может, сорок лет назад, а то и более.

Оскар сказал:

– Не все так прекрасно, как хотелось бы. – Он как будто извинялся.

– Все прекрасно! – заверила его Элфрида, и она не лукавила. – Смотри-ка, кто-то оставил нам письмо.

Оно лежало посередине стола, страничка линованной бумаги, придавленная банкой джема. Оскар отодвинул банку и вручил записку Элфриде. Она вслух прочла.

– «Я включила бойлер (работает на мазуте). Вам необходимо добавить мазута. Постели застелены в двух комнатах. Вода для ванны согрета. Уголь и дрова в сарае. Какие-то из окон не открываются. Молоко в холодильнике. Завтра обязательно загляну повидать вас. Ваша Дж. Снид».

Оскар сказал:

– Элфрида, ты, кажется, вот-вот заплачешь?

– Кажется…

– Но отчего же?

– Мне вдруг стало так легко.

Все это случилось три недели тому назад. Сегодня был декабрь, пятница, пять часов темного зимнего дня. Оскар после ланча отправился куда-то, взяв с собой Горацио. Они все еще не вернулись, и Элфрида гнала от себя страшную картину: Оскар мертв, умер от сердечного приступа, и тело его распростерто у подножия песчаной дюны. Нет, нет, просто он наслаждается своим первым дальним походом, и прогулка ему на пользу, и легкие его наполняются свежим воздухом. Он сам решил пойти один, а она только старалась не выказывать излишнего энтузиазма по этому поводу, чтобы он не подумал, будто она мечтает от него освободиться.

Пока чайник не закипел, она стояла на кухне у плиты. Потом налила кружку, опустила туда пакетик чая, добавила молока и пошла наверх в малую гостиную. Они называли ее малой, но на самом деле это была самая настоящая большая гостиная, вполне просторная и парадная, с большим эркером, с видом на улицу и на церковь. Можно было часами сидеть на кушетке у окна и смотреть, как идет жизнь: машины подъезжали и уезжали – продуктовые фургончики, грузовички с песком; покупатели задерживались на тротуаре, чтобы поболтать; вереницы ребят, идущих кто в школу, кто из школы, тараторили, как сороки.

Гостиная, как и все остальные комнаты, была меблирована скудно, здесь было только самое необходимое. Толстый турецкий ковер. Диван и два кресла. Стол возле стены, застекленный книжный шкаф со стопкой старых книг. Ни картин, ни украшений. Ничего, что бы поведало об интересах и о жизни прежних жильцов. Отсутствие лишних вещей и полный порядок действовали на Элфриду успокаивающе. Без картин, безделушек, серебряных вещичек и декоративных фарфоровых сервизов, которые отвлекали бы внимание, можно было по достоинству оценить стройные пропорции комнат, лепной карниз и гипсовую розетку в середине потолка, из которой спускалась красивая викторианская люстра.

Распаковав саквояж, Элфрида стала обживаться. Теперь напротив камина над массивным дубовым столом, который Оскар сделал своим письменным столом, висел Дэвид Уилки. Стаффордширские собачки и часы заняли свободную каминную доску. Она купила в лавке «Фрукты и овощи» Артура Снида букет хризантем, отыскала желтый кувшин и сотворила не претендующую на особый изыск композицию. Ее наполовину вышитый гобелен украсил кресло. Камин она разожгла еще утром и сейчас подбросила туда угля и поленьев, а потом пошла к окну, села и стала высматривать, не идет ли Оскар. Но не успела она устроиться поудобнее с кружкой чая в руках, как зазвонил телефон. Элфрида вздрогнула – с тех пор как они поселились в доме, он практически не звонил. Хорошо бы это был не майор Билликлиф. Она поставила кружку с чаем на пол и пошла на лестничную площадку первого этажа, где на маленьком комодике возле двери малой гостиной стоял телефонный аппарат.

– Алло!

– Элфрида?

– Я слушаю.

– Это Кэрри. Кэрри Саттон.

– Кэрри! Где ты?

– В Лондоне. Как поживаешь?

– Неплохо.

– Джеффри сказал мне, что ты в Шотландии. Дал твой телефон. Элфрида, я хочу тебя кое о чем попросить. Это было бы большим одолжением с твоей стороны. Огромным.

– Давай.

– Это о Рождестве.

Говорили они очень долго, обо всем на свете. Наконец закончили. Элфрида положила трубку, и в этот самый момент услышала, как хлопнула парадная дверь, – значит, Оскар и Горацио уже дома. Она склонилась над перилами и крикнула:

– Все благополучно?

– Да. Мы тут.

Элфрида спустилась. Оскар снял куртку и шляпу и повесил на деревянную вешалку. Горацио поспешно направился в кухню к миске с водой и своей теплой корзине.

– Вас так долго не было!

– Мы столько прошагали! В самый конец поля для гольфа и обратно. Я и забыл, что это так далеко. – Он пригладил рукой волосы. Вид у него был усталый.

– Чашку чая? – спросила Элфрида.

– Пожалуй, я предпочел бы что-нибудь покрепче.

– Виски? Поднимайся наверх, камин горит. А я принесу тебе виски.

Элфрида налила виски, подогрела чайник и налила себе новую кружку чая – первая уже наверняка остыла. Горацио мирно похрапывал. Она пошла наверх с кружкой в одной руке и стаканом в другой. Оскар стоял, положив руку на каминную полку, и смотрел на огонь. Он повернул голову, когда она вошла, и благодарно улыбнулся.

– Спасибо.

Он взял стакан, осторожно опустился в одно из кресел и вытянул вперед ноги. Элфрида пошла задернуть шторы, отгоняя прочь уличную темноту.

– Я их не задергивала, потому что сидела у окошка и ждала тебя. Как сестрица Анна[11]11
  Сестрица Анна – персонаж из сказки Шарля Перро «Синяя Борода».


[Закрыть].

– Думала, что я уже лежу мертвый?

– Воображение какие только страхи не нагонит.

– Меня задержали. Возле гольф-клуба я встретил мужчину. Мы разговорились. Он предложил мне выпить чашку чая, и я зашел с ним в клуб. Там его окликнул старик в инвалидном кресле. Пока они беседовали, я спросил официантку, кто мой новый знакомый. Его зовут Питер Кеннеди, он священник.

Элфрида ждала, что он скажет дальше. Потом спросила:

– И что же?

– Очевидно, он все знает. О катастрофе, о Глории, о Франческе. Наверное, Гектор предупредил его. Сначала я подумал, что это просто приветливый человек, но боюсь, он выказал излишнюю доброту. Сочувствие ко мне. А я не нуждаюсь в помощи. Не хочу ни говорить, ни слушать. Хочу только, чтобы меня оставили в покое. Поэтому я не стал ждать его. И ушел. Домой.

– Ах, Оскар!

– Знаю. Это грубо, невежливо.

– Я уверена, он все понял.

– Надеюсь. Мне понравилось его лицо.

– Пусть пройдет какое-то время.

Оскар горестно вздохнул.

– Ненавижу себя, – сказал он.

– Ах, дорогой, не надо так!

– Ты упрекаешь меня?

– Нет. Я все понимаю. – Элфрида отпила несколько глотков очень горячего чая. Он действовал успокаивающе. Она сидела в небольшом викторианском кресле, обитом шерстяной шотландкой, и смотрела на Оскара. Огонь в камине грел ей ноги. Она сказала: – Может, момент не самый удачный, но я должна кое о чем тебя спросить. Вернее, кое-что сказать.

– Надеюсь, ты не хочешь покинуть меня?

– Нет, не это. Мне звонила дочь Джеффри, Кэрри Саттон. Она возвратилась из Австрии и хочет приехать к нам на Рождество.

– Но мы же не хотели его праздновать…

– Оскар, я сказала ей: баранья отбивная на ланч и никаких гирлянд и блесток. Что мы с тобой так решили. Кэрри все понимает. И для нее это не помеха. Она говорит, что Рождество ее не очень волнует.

– Тогда пусть приезжает.

Элфрида колебалась:

– Есть одно осложнение.

– Мужчина?

– Нет. Внучка Джеффри. Племянница Кэрри. Если приедет Кэрри, тогда и Люси должна приехать с ней.

Молчание было очень долгим. Оскар отвел глаза от Элфриды и уставился в огонь. Какую-то минуту он выглядел таким же старым, как его дядя в тот тяжкий день, когда она перепутала их. Элфрида сказала:

– Я объяснила Кэрри, что должна спросить у тебя разрешения.

– Сколько лет девочке?

– Четырнадцать.

– Почему она обязательно должна приехать?

– Не знаю, как объяснить… – Элфрида пожала плечами. – Какая-то история с ее матерью – та уезжает на Рождество к своему другу во Флориду, а дочь отказывается с ней ехать. А Доди, ее бабушка, не хочет, чтобы внучка была у нее. Обычная история в этом семействе. Эгоисты. – Оскар ничего на это не сказал. Элфрида закусила губу. – Я могу позвонить Кэрри и сказать «нет». Могу объяснить, что прошло слишком мало времени. Маленькая девочка в доме – это для тебя более чем мучительно. Это может быть просто невыносимо. Я это понимаю и не стану тебя осуждать, если ты будешь против.

Оскар поднял на нее глаза – в них была нежность.

– Мне нравится твоя прямота, Элфрида.

– Только так и можно разговаривать друг с другом.

– Если они приедут…

– Я скажу: никакого Рождества.

– Но девочка?

– Она будет с Кэрри. Они могут делать, что им захочется. Пойти в церковь. Петь гимны, дарить друг другу подарки.

– Скучновато для девочки.

– Но я думаю о тебе, Оскар.

– Какая разница? Это ничего не изменит. По-моему, тебе хочется, чтобы они приехали. Позвони и скажи: пусть приезжают.

– Ты уверен? Абсолютно?

Оскар кивнул.

– Ты чудесный, добрый, храбрый человек!

– А где мы их поселим?

– Мансарда свободна. Мы можем купить кровать, и Люси будет спать там.

– Понадобится не только кровать.

– Ну, может быть, еще что-нибудь. Не много.

– Так, значит, ты этого хочешь, и это главное. Скажи, что мы будем им рады. Пусть приезжают, когда хотят. Составят тебе компанию. Боюсь, я не очень веселый компаньон.

– Оскар, мы приехали сюда вместе не ради веселья.

Он глотнул виски и о чем-то задумался. Потом сказал:

– Позвони Кэрри прямо сейчас. Если они поедут поездом или полетят, мы закажем такси, чтобы шофер встретил их в Инвернессе. Если поедут на машине, предупреди о снегопаде.

Элфрида была исполнена благодарности – сколько в нем душевности, щедрости и благородства! Он был само радушие, как будто сам решил пригласить гостей, а ведь на него это обрушилось ни с того ни с сего. Она допила чай, поднялась.

– Иду звонить! – Она пошла к двери, потом обернулась. – Спасибо тебе, Оскар!