Текст книги "Песнь огня"

Розария Мунда
Песнь огня

© Жданович А. Е., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Посвящается моему мужу Роберту

Пролог

Девочка смотрела, как копает отец. В полях было тихо. Хетти и Лайла вместе с другими деревенскими женщинами в доме готовили тело к погребению, Гарет с утра бродил по склону горы, и Рори работал на противоположном конце могилы, расширяя ее, пока их отец копал все глубже. Зимой в высокогорье было холодно, ветрено и слегка влажно.

– Мама пойдет туда? – спросила девочка.

Ее отец на мгновение замер, вытирая пот с шеи.

– Да.

– А ребенок тоже пойдет сюда, если умрет?

Отец помолчал чуть дольше, прежде чем ответить:

– Да.

– Иди в дом, Энни, – сказал ее брат Рори, его голос сорвался! – Иди в дом к женщинам!

– Ребенок убил маму?

– Да! Отправь ее в дом!

– Рори, передохни.

Рори бросил лопату. Девочка не сводила взгляд с лопаты, пока Рори торопливо шел прочь по полю.

– Я могу копать, – сказала она.

Могила была уже настолько глубокой, что поглотила бы ее, если бы она забралась внутрь, но ей не было страшно. Ее отец, который всегда чувствовал, когда она пыталась разобраться в том, что происходит, выбрался из ямы и присел на край рядом с ней.

От него пахло землей и потом, его борода коснулась ее щеки, когда он прижал ее к себе. Две лопаты были прислонены к его колену.

– Ребенок не убивал твою мать, – сказал он. – Маму убил голод. Хозяева убили ее, когда забрали нашу еду.

Но девочка все еще думала, что ребенок может быть виноват. Этот ребенок стал причиной боли и крови. Не хозяева. Но она подумала, что отец не хочет этого слышать.

– Тебе очень грустно, па?

Рори приказал бы ей прекратить задавать вопросы. Но Рори сейчас стоял на другом конце поляны, глядя на раскинувшуюся внизу долину. А папа всегда отвечал на ее вопросы, даже на те, из-за которых ему приходилось надолго замолкать, закрыв глаза.

– Грустно, – наконец сказал папа. – И я очень рассержен.

– Ты это не показываешь?

– Я это не показываю.

До поборов это был их рефрен. Когда наш хозяин приходит, что бы ты ни чувствовал, не показывай это. Ты держишь это внутри, потому что так безопаснее всего.

Отец взял ее руку в свою и указал ее пальцем на неровную землю рядом с ними:

– Рядом с этой могилой найдется место и для меня. А также для твоих братьев и сестер.

Она не заплакала. Она не показывала своих чувств.

– Нет, – ответила она. – Пока нет.

– Пока нет, – согласился отец.

Она услышала, как он произнес эти слова, и тут же передумала.

– Никогда, – заявила она.

От удивления у него заурчало в животе.

– Мой маленький жаворонок, моя Небесная Королева! – воскликнул он. – Ты еще слишком молода, чтобы раздавать приказы.

Это было глупо, потому что она не была королевой и не могла отдавать приказы, но она лишь еще сильнее прижалась к нему и не засмеялась в ответ. Когда он провел рукой по ее волосам, его широкая ладонь полностью закрыла ее голову.

– Твоя мать когда-нибудь говорила тебе, что у тебя ее волосы?

Девочка коснулась своей челки.

– У меня свои волосы, – сказала она.

Он улыбнулся, морщинами покрылось все лицо, борода пошла рябью. Уже несколько дней она не видела его улыбку.

– У тебя свои волосы, но они от нее, – сказал он. – Темные, как земля, рыжие, как пламя. Ты носишь ее в себе.

Она запустила палец в волосы, накручивая на него локон, и подумала: «У меня с собой частичка моей матери. Тайная частичка». Когда отец заставил ее встать и приказал, чтобы она шла в дом и помогла женщинам, она повиновалась. Ее отец закончил копать могилу в одиночку. Ребенка, который умер вскоре после рождения, похоронили рядом с матерью.

Когда зиму сменила весна, а весну – лето, ее сестра Лайла взяла на себя обязанности матери, а обязанности Лайлы перешли к ее сестре Хетти и к ней. Лайла заплетала им волосы, как это делала их мать. Тайком от Рори, Лайлы и папы они с Хетти иногда играли в старую игру «мама и малыш», но теперь от этой игры веяло отчаянием. Как будто притворство могло вернуть маму обратно.

– Нет, ты должна говорить так, как говорила мама, – требовала Хетти.

Но она не могла вспомнить, как именно мама это говорила.

– У меня мамины волосы, – заявила она Хетти, которая не унаследовала мамины волосы.

Хетти разрыдалась. Она наблюдала, не показывая своих чувств, потому что так было безопасней. Она спросила Хетти, не хочет ли та поиграть в другую игру, и Хетти проглотила слезы, вытерла глаза и кивнула. И тогда они затеяли игру в «сожги деревню», и она позволила Хетти быть повелителем драконов.

В течение нескольких теплых месяцев у них было достаточно еды, чтобы не голодать, но этого не хватало для уплаты налогов и запасов на зиму. Снова нагрянула беда. В конце лета, когда в ее унаследованных от мамы волосах появились золотистые прядки от жаркого солнца, в небе снова показались драконы-грозовики. Повелители драконов возвращались в свои загородные поместья на время сезона, и скоро начнется сбор урожая.

В доме Дона Маки, одного из деревенских предводителей, мужчины Холбина добавили последний указ глашатая к куче извещений, присланных от имени Леона Грозового Бича и Дракархии Дальнего Нагорья. Девочка, незаметно проскользнувшая мимо мужчин, изучала этот указ, как и предыдущие, стоя на коленях на длинной скамье Маки между отцом и Рори. Мужчины говорили о подвалах, о тайниках и собранной провизии, о том, сколько и что можно спрятать, но она не слушала.

– Слишком рискованно, – заметил Дон Маки.

– Так же, как и еще одна зима после потери урожая, – ответил ее отец.

– Что значит «ослужание»? – спросила девочка.

– Ослушание, – машинально поправил ее отец. – Это когда ты не подчиняешься своему господину.

– Сайлас, – сказал Дон Маки, кивнув на нее, – взгляни-ка на свою дочь.

Мужчины молча наблюдали за девочкой, которая водила пальцем по написанному указу, ее губы шевелились, когда она вспоминала слова глашатая. Она незаметно делала это на их собраниях уже несколько месяцев, прячась в тени отца. И теперь достаточно понимала большую часть слов на странице, чтобы разбирать символы и превращать их обратно в звуки.

– Она не?..

– Я думаю, что да.

Папа провел пальцем по верхней части страницы:

– Что здесь написано, Антигона?

Девочка подвинула его палец с правой стороны пергамента на левую.

– Это начинается здесь, – сказала она.

После этого случая отец специально приводил ее на все собрания. Мужчины Холбина были ей рады. Не потому, что у них было что-то новое, что она могла им прочитать, а потому, что она стала в некотором смысле их талисманом. Эта крошечная девочка с длинным и сложным именем, которая разбиралась в буквах не хуже любого господина. Иногда развлечения ради они заставляли ее читать старые указы. Иногда отец сажал ее на плечи, чтобы отнести домой, и она чувствовала себя достаточно высокой, чтобы коснуться летних звезд, и представляла, что парит высоко, словно драконы, которые кружили в небе.

– Ты притворяешься, – говорил Рори. – Папа верит, что ты умеешь читать, потому что ты его любимица.

Первая часть задела ее больше всего, потому что это была неправда, но она понимала, что Рори ревнует ее к отцу.

– Это не так, – ответила она.

Когда она рассказала об этом Лайле, сестра сказала ей, чтобы она не обращала внимания на Рори. Ему было горько, потому что он был маминым любимчиком, а теперь ее не стало.

Она заметила, как именно Лайла это сказала.

– А чья ты любимица? – спросила она Лайлу, заплетавшую косу.

– Ничья, – ответила Лайла после минутного раздумья.

– Тогда ты будешь моей любимицей. А Хетти может быть твоей, а Гарет – любимцем Хетти, так что все будет по справедливости.

Она испытала радость, приняв это решение. Это напомнило ей весы, которыми пользовался секретарь хозяина в день сбора податей, только она представляла себе не две чаши, а пять. Лайла, Рори, Хетти, Гарет и она. Все они представляли идеальный баланс вместе с тем, кто любит их.

– Ах ты глупышка, – сказала Лиля с улыбкой в голосе и перевязала косу. – Ты не можешь сделать так, чтобы все было по справедливости.

Приближался день сбора податей. Погреба были вырыты, заполнены припасами и спрятаны. Мужчины спорили о том, сколько можно отложить и безопасно припрятать. Погреб папы оказался самым большим из всех, и он поклялся на могиле своей жены, что ни один его ребенок не будет голодать этой зимой. Мальчики упражнялись в поклонах, девочки – в реверансах, а папа на всякий случай проверял, хорошо ли они знают Мольбы наизусть. Раньше этим занималась мама, и папе это очень не нравилось. В этом году эта обязанность перешла к нему, и он заставлял детей зубрить Мольбы до тех пор, пока дети не выучили все строчки наизусть. Мама всегда уверяла их, что эти знания никогда не понадобятся, но папа не дал им такого обещания. Вместо этого он добавил свои собственные детали к этому уроку:

– Они смотрят, как мы преклоняем колени, видят наши затылки и думают, что мы сдались. Они не понимают, что на коленях можно думать так же ясно, как и стоя с поднятой головой.

Они тренировались перед домом. Дверь в потайной погреб была скрыта камышом в трех метрах от них. Дети стояли на коленях, а отец стоял перед ними, изображая их господина. До этого момента дети постоянно хихикали, видя, как Хетти и Гарет толкают друг друга в бок, стараясь при этом сохранять невозмутимость. Но после последних слов папы все проказы прекратились. Они почувствовали, как серьезность происходящего буквально пригвоздила их к земле.

– Рори, – спросил папа у своего стоящего на коленях сына, – о чем ты думаешь?

– Я думаю о зерне, которое мы спрятали и о котором не знает мой господин, не знает, что мы спрятали его в безопасности, – ответил Рори, уставившись в землю.

Папа двинулся дальше, задавая тот же вопрос каждому ребенку.

Когда он спросил Антигону, она ответила:

– Я не показываю то, о чем думаю и что чувствую.

Она не поднимала глаз от земли и не могла видеть выражения лица своего отца.

– Хорошо, – сказал он.

В день поборов папа и Рори потащили телегу, груженную зерном и другими подношениями, по тропинке в центр деревенской площади. Лайла несла корзинку с хлебом, а младшие дети замыкали шествие. Дракон уже сидел на своем насесте, отбрасывая огромную тень: это был огромный грозовик с красными кончиками крыльев и алым гребнем. Лайла сказала им, что смотреть на дракона – плохая примета, но когда сестра отвернулась, она рискнула поднять взгляд на огромного грозовика и увидела, что он в ответ, прищурившись, смотрит на нее. Она почувствовала, как страх волнами накатывает на нее, но в то же время здесь было что-то еще. Волнение.

Когти, крылья, сверкающая чешуя делали его самым красивым животным, которое она когда-либо видела.

Очередь двигалась медленно. Их повелитель не торопился, расспрашивая каждого члена семьи, милостиво улыбаясь и мягко произнося слова на каллийском. Когда подошло время ее семьи, их повозку подкатили к дому для осмотра, пока они отвешивали поклоны, в которых так долго практиковались.

Она затаила дыхание, когда секретарь назвал господину цифры. Заметит ли он, что их подношение представляет собой лишь часть того, что они спрятали в подвале? Секретарь нахмурился над цифрами и уже собирался задать вопрос Леону, когда внимание господина привлекло что-то еще.

– Твоя жена, – сказал он. – Почему ее здесь нет?

Сайлас стиснул пальцы на груди.

– Она умерла, ваша светлость, при родах.

Она заметила, что он не назвал причину смерти, о которой рассказывал ей. Он не упомянул ни голод, ни бедствия, ни налоги Леона.

– Мне жаль это слышать, Сайлас, – сказал Леон.

И он действительно выглядел так, будто ему жаль. У него были очень добрые серые глаза, которые смотрели на встревоженную семью Сайласа, сгрудившуюся у него за спиной. Секретарь молчал, поджав губы.

– Она оставила после себя прекрасную семью, – сказал Леон.

– Спасибо, господин.

– Все ли они были представлены мне? Самая младшая?..

– Простите меня, мой господин, я сам не свой. Это Антигона, которая только что достигла разумного возраста.

В этом не было необходимости, но Лайла надавила ей на спину, когда она еще сильнее присела в реверансе под взглядом серых глаз повелителя.

– Антигона, – задумчиво произнес Леон. – Это имя из драконьего языка.

Он говорил задумчиво, и по мере того, как его любопытство росло, не осталась равнодушной и его самка, сидевшая наверху. Она вскинула голову, ее гребень слегка приподнялся, словно по ее спине пробежала рябь, когда она, обернувшись, уставилась на своего наездника и на семью, с которой разговаривал хозяин. Почувствовав интерес дракона, она ощутила, как шея покрылась гусиной кожей, однако из ноздрей самки не валил дым, не было никакого предупреждающего знака. Дрожащим голосом отец ответил:

– Я услышал это имя в песне. Прошу прощения, мой господин, надеюсь, это не оскорбит вас.

– Вовсе нет. Мне нравится думать, что гордые имена, которые носят мои крепостные, лишь укрепят величие Дома Грозовых Бичей.

Сайлас поклонился. Дракон опустил голову, и его глаза снова закрылись. Леон сказал девочке:

– У меня есть сын чуть старше тебя.

– Повелитель, – ответила она, не отрывая глаз от его великолепных сапог.

Леон Грозовой Бич кивнул своему секретарю, который недовольно закатил глаза к безоблачному небу. Секретарь взял два батона хлеба из корзины с их подношениями и, сунув их в руки Антигоне, объявил на ломаном каллийском с четким дворцовым акцентом:

– В знак соболезнования утрате вашей семьи.

Она крепко обхватила руками возвращенный хлеб и сделала реверанс перед своим господином, не показывая своих чувств. Сайлас хрипло произнес:

– Прошу моего господина принять благодарность своего слуги за незаслуженную доброту.

Взглянув на своего отца, согнувшегося вдвое, она увидела, что его шея ярко покраснела.

Леон взмахнул рукой, и секретарь крикнул:

– Следующие!

В тот вечер в деревне был праздник. Зерновые подношения были приняты, оправдания были куплены, добродушие Леона помогло жителям Холбина успешно осуществить свои замыслы. В доме Сайласа хлеб, который их господин взял, а затем вернул им, поделили на несколько частей и, макая ломти в мед, спрятанный в потайном погребе, устроили пиршество. Они пили за своего господина, за его милосердие и его глупость. Они пили за мать, которую он убил.

На следующее утро тень прошла над их полями. A перед домом Сайласа приземлился грозовик с красным гребнем. Солдаты, прибывшие из Харфаста – сердца Западной Триархии, ворвались в деревню и окружили двор Сайласа.

Леон сегодня выглядел таким же добродушным, как и накануне.

– Я разговаривал со своим секретарем. Кажется, произошла ошибка.

Сайлас поклонился не так, как накануне, когда просто низко склонил голову, теперь он встал на колени и уперся руками в грязную землю. Дети у него за спиной последовали его примеру. Именно этот поклон они так долго тренировали с отцом, только на этот раз это не было притворством. Он начал произносить Мольбы, которым учил своих детей, те, которые использовались только в конце. Несколько солдат стояли между ним и его семьей, окружая дом, в то время как другие обыскивали двор. Когда тайный погреб был обнаружен, у Сайласа закончились Мольбы.

– Твой любимый, – сказал Леон. Его слова прозвучали с вопросительной интонацией, но Сайлас не смог на это ответить.

Когда ее отец начал плакать, она подумала: «Он не должен показывать свои чувства».

Она настолько остолбенела, глядя на отца, на своего господина и на его дракона, пикирующего вниз, что не замечала Рори, пока тот рывком не заставил ее подняться. Он тер ладонями глаза.

– Иди к нашему повелителю, – приказал он.

Меньше всего ей хотелось приближаться к их повелителю или его дракону.

– Нет.

– Энни, иди, – снова потребовал он. Его голос, который так часто становился скрипучим и резким, когда брат бывал недоволен ею, внезапно стал очень спокойным. – С тобой все будет хорошо.

Лайла слегка подтолкнула ее, и ее ноги медленно понесли ее вперед.

Она шла к повелителю драконов, а ее отца уводили от него. После она пыталась вспомнить, как они встретились с ним перед тем, как его затащили в дом. Опустился ли он на колени, чтобы поприветствовать ее, чтобы в последний раз поцеловать в лоб в то мгновение, когда она уходила от смерти, а он шел к ней навстречу? Но, по правде говоря, она вообще не помнила, как прошла мимо него. В ее памяти остались лишь повелитель, его дракон, грозными тенями маячившие впереди, и ее тяжелые шаги, когда она на негнущихся ногах приближалась к ним. А потом она обернулась и увидела, что ее отца, стоявшего к ней спиной, вместе с братом и сестрами ведут в дом.

– И снова здравствуй, Антигона, – мягко сказал Леон, увидев, кто был выбран. – Подойди.

Он потрепал ее по затылку, словно отец, который хочет успокоить ребенка, или же всадник, ободряющий обеспокоенного дракона.

Самка дракона-грозовика была напряжена, ее ноздри дымились. Она больше не казалась девочке прекрасной. Леон громко огласил свой приговор на драконьем языке. В тот момент девочка ничего не поняла, но много лет спустя, вспомнив название наказания, она нашла и прочитала слова в далекой библиотеке, сразу же узнав их.

– Пусть собственный дом станет гробницей для того, кто заслуживает наказания дракона.

Он отдал приказ своему дракону, и ее дом стал гробницей.

Когда начался пожар, она старалась не показывать своих чувств. Однако у нее не получилось. Они выплеснулись наружу вместе с Мольбами, которым ее научил отец. Но Леону не было дела до ее чувств и до Мольбы. Он нежно обнимал ее, но не позволял отвести взгляд от огня.

– Да, – сказал он наконец, – это ужасная потеря.

Он повернул ее к себе и утер ее слезы пальцами в перчатках. Он погладил ее по голове, как отец на могиле ее матери. Она была так расстроена, что прижалась к нему.

– Вот, дитя. Теперь ты усвоила урок, не так ли? Ты расскажешь друзьям отца в деревне?

Леон поднял ее на ноги и опустился на одно колено, чтобы встретиться с ней глазами, словно хорошо знал, как надо объясняться с детьми.

– Когда ты пытаешься бросить нам вызов, мы забираем все, что у тебя есть.

Часть 1
Революция

1
Итог

ДЕЛО

НОВЫЙ ПИТОС

Сегодня канун Долгожданного Возвращения, и я собираюсь потерять все.

Все. Вот кем он стал для меня, этот мальчик, который стоял на коленях рядом со мной, а я смотрел на свою семью, на придворных и чувствовал себя так, словно я чужой для них. Грифф Гаресон, смиренный наездник, крестьянин, которого я никогда не должен был бы полюбить. Я смотрел на его влажные кудри, на ожоги, покрывающие его шею, и жалел, что мы не одни и я не мог поцеловать все это в последний раз. Я восхищался тем, как уверенно он держится, высоко вскинув голову.

Неужели он не понимал, что происходит?

– Почему ты отдал его ему? – спросила леди

Электра.

Я совершил преступление, отдал Гриффу Гаресону ключ от намордника его дракона, закованного в цепи, на котором он отправился на поиски Антигоны, Первой Наездницы Каллиполийского флота, и шпионил против нас.

Сегодня преступления Гриффа были раскрыты, и они не смогли помешать нашим планам. Иксион все еще намерен поставить Каллиполис на колени, воспользовавшись помощью чужеземной принцессы и пообещав хлеб жителям города. И сейчас я ближе к возвращению в свой родной дом, чем за все эти десять долгих лет изгнания. Мне следовало бы радоваться нашей победе.

Но я могу думать лишь о том, что тот, кого я люблю, вот-вот будет сброшен с дракона.

Все драконорожденные изгнанники, собравшиеся в этой комнате, не сводили глаз с меня, с него и делали собственные предположения. Судя по всему, они считали меня влюбленным дураком и были слишком обескуражены, чтобы спросить, что он сделал с этим ключом.

Я сам был обескуражен. Я и сейчас обескуражен. Но я никогда не был дураком. Я не спрашивал, что он сделал с этим ключом, но я знал.

Я позволил ему.

Почему? Вот вопрос, который повторялся снова и снова, словно звук отполированных морскими волнами камешков в моей ладони. Почему я допустил это предательство?

Я, как и все остальные, с горячим нетерпением ждал Долгожданного Возвращения в Каллиполис. Я жаждал вернуться домой. Тоска по Летнему дворцу Небесных Рыб была подобна жуткой боли, и я по-прежнему, даже десять лет спустя, просыпался от снов, в которых ощущал запах Медеанских волн, распространявшийся по залитым солнцем мраморным залам, и слышал призрачный смех матери, которую узурпаторы отняли у меня.

– Рад был служить всем вам, – произнес Гриф, низко кланяясь, прежде чем его выволокли из комнаты.

Как только его увели, отец выдвинул единственное требование, соразмерное с моим провалом:

– Ты будешь тем, кто сбросит его.

* * *

Несколько часов спустя в дверь моих покоев, где я ждал рассвета, постучали, и я очнулся от раздумий. Толстые тома, разложенные на моем столе, были полны древних поэм, описывающих похождения славных героев, я не отрываясь смотрел на них с тех пор, как зажег лампу и опустился в это кресло несколько часов назад. Но сегодня вечером мои прежние детские утешения не сработали.

За дверью оказалась молодая норчианка с запиской.

Мабалена, которую все зовут Лена, когда-то была смиренной наездницей, как Грифф.

Ее хромота, странно изогнутые конечности и перекошенное лицо – напоминание о наказании, которое она понесла шесть лет назад. Ее признали виновной в подстрекательстве и сбросили с дракона, как собирались поступить и с Гриффом – хотя только идиот мог поверить, что милая, неуклюжая Мабалена способна на то, в чем ее обвиняли. С тех пор она служила в Крепости. Она жила в Подземелье, в незапертой камере, ведь не было никакого смысла запирать Лену. Ей было некуда пойти.

Для нее падение стало пожизненным приговором к боли. Для Гриффа же это будет казнью.

– Послание от господина Роуда, мой господин.

Роуд написал: Не спеши отчаиваться, брат. Ведь есть еще много крестьян, чтобы согреть твою постель.

В такие моменты я изо всех сил старался вспомнить детство, в котором мы с Роудом были друзьями.

Я взглянул на Мабалену поверх письма, она ждала, потупив взгляд, ее лицо казалось спокойным, ее обычно спутанные волосы выглядели гладкими, словно по ним недавно прошлись грубой щеткой. Глядя на эту сломленную невзгодами девушку, трудно было представить, что когда-то она летала на драконе. Незаданные вопросы завяли на корню много лет назад: Они прикасаются к тебе? Делают ли больно? Те же вопросы, которые я научился не задавать Гриффу, когда Джулия приказывала ему явиться к ней, а потом начинала над ним насмехаться. Чем могли помочь мои знания? Ничем. А когда ничего нельзя сделать, стоит проявлять благоразумие.

Раньше я размышлял, что не так со мной, почему я испытываю эти чувства. Я не мог разобраться, кто из нас испорчен больше – я или моя семья.

Но сейчас, когда Гриффа вот-вот сбросят с дракона, было поздновато думать об исцелении. Я шагнул к камину и бросил в него записку. Мабалена смотрела, как сгорал пергамент, и пламя отражалось в ее глазах.

– Как поживает каллиполийский узник?

Взгляд Мабалены метнулся от огня ко мне. Ее глаза лишь на мгновение задержались на моем залитом слезами лице.

– Он стойко переносит свои страдания, – сказала она. – Он скучает по своей небесной рыбке. Но он добрый. Мы немного разговариваем на драконьем языке. Постепенно он поправляется, его раны заживают.

Все пленники – подопечные Мабалены, но я заметил, что, когда я сдал Дака Саттера на ее попечение два месяца назад после того, как обнаружил его, непонятно как выжившим, в обломках пожарища, я заметил, что она проявляет к его лечению особый интерес. Она понимала печаль каллиполийца из-за гибели своего дракона, знала, каково это – пережить смертельное падение и жить с разбитым вдребезги телом, как Дак Саттер.

Я надеялся, что они помогут друг другу. Тем не менее я оказался совершенно не готов к тому, что она пробормотала дальше:

– Этот каллиполиец… озарил солнечным светом мою тьму, мой господин.

Она произнесла это так, словно сомневалась, что это хорошо. На мгновение ее выражение лица сделалось таким беспомощным, что казалось, будто она предстала передо мной обнаженной.

Милая Мабалена, которая так больно упала. Разве она не знала, что счастье – это то, чем нам не позволено обладать?

Я указал на кресло между нами, и Лена устроилась в нем, словно птица в гнезде. Я устроился напротив. Выражение ее испещренного шрамами лица сделалось еще более обескураженным, когда я налил вино в два кубка и протянул один ей. Она выпила его вместе со мной.

– Гриффа признали виновным в измене.

Ее пальцы стиснули кубок. Только Мабалена по-настоящему могла понять, что предвещает это слово.

– Отец приказал мне это сделать.

– Тогда вам следует это сделать, – сказала она.

И только когда она произнесла эти слова и я не удивился, понял, что это именно то, что я хотел от нее услышать.

Потому что я тоже так думал.

Глаза у Лены льдисто-серые. Как будто из них вытравили цвет.

– Вы можете все сделать правильно – ради его семьи. Вы можете спасти его семью.

В прошлый раз это сделал Роуд. Он был тем, кто решил бросить семью Лены, а потом и ее саму.

Я закрыл глаза. И в следующий момент ощутил легкое, прохладное прикосновение к лицу: Мабалена коснулась пальцами моей щеки.

– Перед тем как Роуд передал мне послание, – прошептала она, – я видела вашего Гриффа в камере, куда его посадили. У него тоже было послание.

Я смотрел на нее, чувствуя бешеное биение сердца.

– Что он сказал?

– Он сказал, чтобы вы отправились с Депайрой на прогулку перед казнью. Отправляйтесь в долгий полет. Соберитесь с духом, облетая окрестности, а вернувшись – исполните свой долг.

ЭННИ

Они собирались сбросить Гриффа на рассвете, но мы были готовы задолго до этого.

Карстовые столбы вокруг Нового Пифоса черными пальцами выделяются на фоне серого неба, когда мы с Аэлой покидаем логово Крепости Полуаврелианцев. В короне карстового столба клана Торнроуз, среди засохших кустов ежевики, которой поросло святилище, прячется Агга, сестра Гриффа, со своими двумя детьми. Их спрятали здесь, когда наступила темнота. Все трое выходят мне навстречу, когда Аэла приземляется, и маленький мальчик, Гарет, зовет меня к краю обрыва, где я могу наблюдать за восходом солнца.

Гарет. То же имя и почти тот же возраст, что и у моего брата, когда он погиб. Наши языки, каллийский и нориш, имеют общие корни, и у нас, как и у норчианцев, зимы были влажными и голодными. Я не могла отделаться от ощущения, что у меня гораздо больше общего с этой крестьянской семьей, жившей на другом берегу моря, чем с каллиполийской элитой, с которой я училась последние десять лет. Агга была чуть старше меня.

Ее дочь, Бекка, держалась на расстоянии, медленно переводя взгляд с меня на дракона. Она почти не моргала, словно боясь, что мы можем исчезнуть, если она не будет держать глаза широко открытыми.

– Все готово, – сказала я Агге.

Ее голос прозвучал тихо:

– Яд?

В логовах еще было темно, когда мы с Аэлой покинули их. Запах копченой рыбы и обгоревшей кожи был похож на тот, что стоял в гнездах в Каллиполисе, хотя бормотание норчианских оруженосцев, друзей Гриффа, был слишком тихим, чтобы его можно было понять после всего лишь одного семестра изучения нориша. Я не знала этих драконов, но оруженосцы знали, и потому я отдала им амфору с драхтаназией и велела разделить яд на несколько частей.

– Это сделали оруженосцы. А мы с Аэлой позаботились о намордниках.

Вместе с девушкой-оруженосцем по имени Фионна во главе мы с Аэлой медленно двигались по сырому коридору логова, Аэлла хватала зубами один железный намордник за другим и выдыхала пламя до тех пор, пока металл не раскалялся добела и не лопался. Когда мы освободили рыжего дракона-аврелианца Фионны с бездонными черными глазами, девушка с облегчением расслабила плечи, а дракон заскулил.

В сером призрачном счете казалось, что глаза Агги сияли белым светом.

– Они теперь могут свободно летать? Они могут стрелять?

Я кивнула:

– Дежурный оруженосец выпустит их по нашему сигналу.

Я попросила Аггу показать мне, где будут сбрасывать Гриффа, указав на силуэт главного острова. Ее дрожащий палец уткнулся в Курган Завоевателя, покатый холм, возвышавшийся в центре норчианских деревень, напротив Крепости Полуаврелианцев, над которой возвышалась статуя вторгшегося на остров повелителя драконов. Норчианцев должны согнать толпой, чтобы наблюдать за казнью, чтобы преподать урок.

Смотреть на смерть Гриффа Гаресона, осужденного за измену.

Гриффа Гаресона, приговоренного к казни за сговор с Первой Наездницей Каллиполиса.

За сговор со мной.

И мы превратим этот момент в возможность, в которой так нуждался Грифф, чтобы устроить свою революцию. Дед Агги, Грэйди, сейчас собирал надежных представителей четырех норчианских кланов, будил деревенских старейшин и распространял информацию, чтобы подготовиться к войне.

– Не думаю, что ты отравила их всех, – сказала Агга.

Я уже хотела спросить, откуда она знает. Там были пустые стойла, где должны были находиться некоторые из драконов, и, видя это, мы все ощутили томительное беспокойство. В стойле не оказалось грозовика Иксиона – Нитера, а также дракона, принадлежащего Фрейде, бассилеанской принцессе, расположения которой добивался Иксион. Ее голиафан, могущественный дракон родом с континента, по слухам, был достаточно велик, чтобы заслонить небо. Но оруженосцы все равно наполнили кормушки отсутствовавших драконов отравленным кормом, уверяя меня, что они, должно быть, отправились в патруль и вернутся до рассвета.

Когда я проследила за взглядом Агги, то поняла, что она имеет в виду конкретного дракона.

В нескольких милях от нас вырвалась из облаков небесная рыба, ее стройный силуэт казался серой линией на фоне клочьев тумана, низко висящего в утренней мгле, ее узкие крылья превращались в прямую полосу, когда она скользила по ветру. Ее наездник был похож на крошечного игрушечного солдатика на ее спине.

Я протянула руку к Аэле, успокаивая ее.

– Всем пригнуться.

Мы опустились на колени в зарослях папоротника, пока небесная рыба проносилась у нас над головами.

До меня донесся пронзительный шепот Гарета, искавшего взглядом дракона:

– Разве это не Джепайра? Это Дело сюр Джепайра. Мы не должны бояться Дело.

Агга заставила Гарета опустить голову, прошептав в ответ:

– Сегодня – должны.

Я ощутила, как крошечная ручка скользнула в мою ладонь, и обнаружила, что Бекка присела рядом со мной. Она смотрела вверх, не на дракона, а на мое лицо. Ее крошечные ноготки впились в мою ладонь. Застывшая рядом с нами Аэла обхватила себя янтарными крыльями и, вывернув шею, одним зрачком следила за драконом, пролетавшим над нами.