Текст книги "Заговоры и борьба за власть. От Ленина до Хрущева"

Была ли реальная альтернатива сталинскому курсу?

«Критика прошлого… – писал проницательный русский мыслитель В.В. Кожинов… – строго говоря, совершенно бесплодное дело. Ибо критиковать следует то, что еще можно исправить, а прошлое исправить уже никак нельзя. Его надо не критиковать, а понимать в его подлинной сущности и смысле».

Вот и наша задача в данной работе – не критика или оправдание, а стремление понять прошлое нашей Родины в один из ее наиболее героических и трагических периодов (что обычно совмещается в истории). Хотя встает и другая задача: исправление прошлого, если оно преподносится извращенно, лживо или односторонне. К сожалению, в наше смутное время слишком многие обуржуазившиеся идеологи стремятся опошлить героизм советского народа.

Прежде всего согласимся с мнением В.В. Кожинова: «Сталинизм смог восторжествовать потому, что в стране имелись сотни тысяч или даже миллионы абсолютно искренних, абсолютно убежденных в своей правоте «сталинистов». Конечно, как это и всегда бывает, имелись и заведомые приспособленцы, карьеристы, дельцы, которые думали только о собственной выгоде и, скажем, участвовали в различного рода репрессивных акциях не потому, что были убеждены в их необходимости и – для искренних сталинистов дело обстояло именно так! – высокой целесообразности (ведь речь шла о создании совершенного общества!), а ради того, чтобы выслужиться или, в лучшем случае, чтобы обезопасить самих себя, хотя это нередко и не помогало…

Но будем последовательными и признаем, что приспособленцы возможны лишь потому и тогда, когда есть к чему приспосабливаться. И неизмеримо важнее проблема, так сказать, истинных сталинистов, нежели тех, кто в низменных, корыстных целях «притворялся» идейным сталинистом».

Надо признать, что, наряду с определенным (немалым) числом оппозиционеров, в ВКП(б) и вообще в стране имелось еще больше искренних сталинистов, которые верили своему вождю. Что могло произойти, если бы оппозиция добилась свержения этого «кумира»?

Трудно усомниться в том, что произошел бы сильнейший социальный взрыв. В психологии подобный феномен достаточно хорошо изучен. Резкая смена установки, жизненных и общественных ориентиров вызывает в обществе сильнейшее брожение, не говоря уже о растерянности.

Ну, предположим, этот общественно-психический стресс удалось бы преодолеть. Предположим, энтузиазм бухаринцев был бы искренним и заразительным, а большинство населения осознало, что им предлагается обогащаться, всемерно улучшать свое благосостояние не в более или менее отдаленном будущем, как обещал Сталин, а теперь, сразу, безо всех этих ужасов коллективизации и непомерного напряжения индустриализации. Для этого надо было поощрять крестьян (прежде всего из числа зажиточных, производящих наибольшее количество сельхозпродуктов), а также легкую промышленность. Она, вырабатывая товары ширпотреба, стала бы стимулировать крестьян к взаимовыгодной торговле с городом.

Такова заведомо упрощенная «альтернатива» сталинскому курсу с позиций «правого» уклона. Надо только удивляться, что она не прельстила партийное и беспартийное большинство или она была заманчива, о ней мечтали многие, но панически боялись репрессий?

Но ведь к началу 30-х годов никакого разгула репрессий не было. Да и чего бояться людям, которые призывают продолжать строительство социализма, ориентируясь на насущные нужды так называемого простого человека, на скорейшее повышение благосостояния трудящихся? В конце концов, почему бы и самому Сталину не принять и не одобрить такой курс? Он мог бы и в таком случае оставаться у власти, если не в качестве вождя, то одним из немногих вождей.

Короче говоря, «правая альтернатива» на первый взгляд выглядит вполне реалистичной.

Как пишет антисоветский автор Р. Конквист: «Постоянное внимание Сталина к организационным деталям приносило плоды. В Центральном Комитете «правых» поддерживала теперь только горсточка членов. На пленуме ЦК в апреле 1929 года позиция «правых» была осуждена…»

Выходит, принципы партийной демократии не были попраны: предложения и замечания «правых» обсуждались и в Политбюро, и в ЦК партии. Большинство высказалось против. Какое же это диктаторство? Вот если бы меньшинство поддерживало сталинскую политику, а она, несмотря на это, восторжествовала, это было бы антидемократично. А тут все, как говорится, по закону.

Постоянное внимание Сталина к организационным деталям надо понимать, судя по всему, как умение вводить в руководящие партийные органы своих сторонников. Но ведь это и есть принцип любого разумного политического деятеля. Если бы Сталин физически устранял своих противников, ставя на их место собственных «сатрапов», это была бы преступная политика. А он содействовал укреплению своей «центристской» позиции в партии демократическим путем, волеизъявлением большинства (так повелось еще при жизни Ленина). Это – умелое политическое руководство.

Вот что пишет дальше Р. Конквист: «В том же апреле на ХVI партийной конференции были одобрены принципы ускоренной индустриализации и коллективизации крестьянства. После того как их позиция была осуждена, правые отступили… Они опубликовали весьма общие отречения от своих взглядов по ряду политических и тактических вопросов».

Принятие предложения «правых» стало бы, в общем, реанимацией НЭПа. В изменившихся социально-экономических условиях такая политика означала бы признание ошибочности прежнего курса партии на социалистическое строительство. Ее авторитет в обществе сильно бы пошатнулся, так же как и авторитет партийного руководства в глазах миллионной армии рядовых партийцев. Одно уж это могло вызвать разрушительный духовный кризис, идейный разброд и междоусобицы, потому что в жизни общества психологические факторы играют огромную роль. Они во многом определяют его стабильность и эффективность экономики.

Ну а если пойти на заведомое упрощение ситуации и отстраниться от духовной жизни общества, рассматривая государство главным образом как некий «экономический механизм». Что тогда? Разве не была платформа «правых» обоснована именно экономически? Может быть, именно экономическая безграмотность стала основанием для отказа от бухаринской модели развития СССР?

Сталин к 1929 году по меньшей мере 5 лет находился на вершине государственной власти. За это время он прекрасно освоил практическую экономику (которая порой разительно отличается от теоретической), да и с экономическими теориями он был знаком, о чем свидетельствуют соответствующие книги его личной библиотеки, испещренные многочисленными пометками. Если бы он плохо разбирался в управлении народным хозяйством, страна под его руководством быстро пришла бы к развалу, социально-экономической катастрофе, как это стало во времена Горбачева – Ельцина.

Возможно, при проведении бухаринского курса, деревня избежала бы многих бедствий, которые принесла с собой насильственная коллективизация. Но что произошло бы в городах, на промышленных предприятиях? Переход к приоритету легкой промышленности сопровождался бы ростом безработицы и появлением множества небольших предприятий частного сектора. Оживилась бы мелкая торговля. Крестьяне, а точнее посредники, торговцы, спекулянты, смогли бы диктовать горожанам цены на сельхозпродукцию и товары ширпотреба. Это вызвало бы рост цен и быстрое обнищание малоимущих трудящихся…

Путь «либеральных реформ» по типу бухаринского «правого уклона» был опробован на практике в годы правления Ельцина – Гайдаpa. Причем сделано это было в условиях, когда уже имелась возможность получать огромные прибыли от эксплуатации освоенных источников природных ресурсов, а также можно было использовать экономический потенциал, накопленный в СССР. И что получилось в итоге? Полнейший экономический крах!

Нет никаких оснований считать, будто полвеком ранее, в 30-е годы, в бедной стране, еще только оправлявшейся от бедствий мировой и гражданской войн, результаты сходных реформ оказались бы хоть в чем-то лучше. Они были бы несравненно хуже, губительней для страны и народа.

Индустриально «недоразвитое» государство неизбежно оказывается поначалу под экономическим прессом со стороны индустриально развитых буржуазных государств. Учтем решающую роль техники в войне. Страна, не имеющая на вооружении значительного количества танков, самолетов, орудий, автоматов, боеприпасов, легко становится жертвой хорошо оснащенного агрессора.

Сталинский курс развития страны на практике, в исторической реальности доказал свои колоссальные возможности как в социалистическом строительстве, так и в смертельной схватке с врагами.

С так называемым «левым» уклоном (троцкистским по преимуществу) дела обстоят еще хуже. Там царил разгул демагогии, не говоря уж о бредовой концепции мирового революционного пожара. Кстати, по идее Троцкого (в этом с ним расходился, в частности, И.Н. Смирнов), крестьянство должно было быть предельно закабалено, а русский рабочий стал бы жертвой трудовых лагерей; народные массы России использовались бы в качестве «пушечного мяса» в борьбе за мировую гегемонию вождей пролетариата (того же Троцкого).

Конечно, находясь в своей роскошной эмиграции на Западе (кто и каким образом оплачивал его колоссальные расходы?), он существенно откорректировал свои взгляды в сторону «демократизма». Но это уже были ничем реально не подкрепленные заявления. Вряд ли случайно Троцкий вынужден был «поступиться принципами» и вступить в блок со своими идейными противниками – «правыми». Тем самым и те и другие показали чрезвычайную шаткость своих идейных убеждений, свою непринципиальность в вопросах общественного развития и единства только в борьбе за собственную власть и свержение Сталина.

Союз Троцкого с «правыми», помимо всего прочего, показывает ослабление его авторитета, отход от его теоретических взглядов значительного числа тех, кто их ранее поддерживал. И это несмотря на то, что жестокому террору троцкисты еще не подвергались. Даже в ссылках, как мы знаем, их руководители оставались в числе привилегированных лиц, можно сказать, номенклатуры. Идейное поражение троцкизма было вызвано отходом от них партийных масс. Этот курс по сути своей был авантюристическим и бесперспективным.

Правда, в начале 30-х годов это еще не было очевидно из-за экономических кризисов, которые сотрясали промышленно развитые страны. И все-таки коммунисты не смогли победить ни в одной стране, кроме России. Следовательно, объективные обстоятельства складывались не в пользу идеи мировой пролетарской революции. Отказ Сталина от «экспорта революции» был мудрым решением, которое нашло полную поддержку в народе и партии.

Сталина нередко критикуют за коллективизацию. Однако создание крупных сельских хозяйств – само по себе мероприятие, необходимейшее для обеспечения страны продуктами питания. Мелкие хозяйства, как известно, едва в состоянии прокормить самих себя. Когда нынешние «политпублицисты» утверждают, будто в развитых капиталистических странах 5–7 % сельского населения кормят всех остальных, да еще и отправляют свою продукцию на экспорт, то это либо наивное заблуждение, либо злонамеренная ложь. Индустриализация сельского хозяйства, резко поднимающая его продуктивность, основана на создании и использовании самой разнообразной техники, на научных методах и рекомендациях, на применении мелиорации, удобрений и различных химикатов. Они требуют значительных строительных работ, транспортных услуг, изучения конъюнктуры… Короче говоря, в сельскохозяйственное производство вовлекается – прямо или косвенно – не менее 15–20 % от общего количества трудящихся, включая, конечно, служащих и научных работников. И это – в наше время, а вовсе не 65–75 лет назад, когда этот процент был еще выше. Учтем еще и значительные дотации со стороны государства.

Спору нет, проведение коллективизации в СССР было недостаточно подготовлено, велось ускоренными темпами и жесточайшими методами, с многочисленными злоупотреблениями. Ничего удивительного тут нет: никакого опыта в этом отношении не было, приходилось идти путем проб и ошибок.

Подводя итоги вышесказанному, можно утверждать следующее: имеющиеся факты и сам ход истории показали, что при тех условиях, которые cлoжились в стране и в мире к 30-м годам XX столетия, генеральная линия, проводимая руководством СССР, была наиболее верной и целесообразной, если учитывать весь комплекс внутренне– и внешнеполитических процессов.

Личное и общественное

9 ноября 1932 года все советские газеты вышли с некрологом. Из траурной рамки смотрело лицо молодой симпатичной женщины, которая, как писали, «скончалась от приступа аппендицита». Это была жена Сталина Надежда Сергеевна Аллилуева.

Среди подписей жен членов Политбюро под текстом соболезнования отсутствовали подписи жен Кирова и Куйбышева. Возможно потому, что им была известна причина смерти Аллилуевой: самоубийство.

Этот тяжелейший удар завершил для Сталина целую полосу стрессов 1932 года. Несчастье произошло подозрительно «вовремя», как будто руку самоубийцы направляли личные враги вождя.

Известно, что Надежда Сергеевна страдала болезненной формой истерии и повышенной нервной возбудимостью. Друзья семьи Сталина (в частности, С.М. Буденный) неохотно ходили к нему в гости, поскольку им было неприятно присутствовать при ее взрывных истериках и скандалах.

Но не было ли у этой трагедии политических корней?

В период «перестройки» муссировалась версия о том, что самоубийца оставила письмо, в котором обвиняла мужа в политических преступлениях. Ни оригинал, ни копии этого письма не найдены, да и свидетельств тех, кто его читал, не существует. Однако есть сведения, что на столике рядом с кроватью, на которой застрелилась Аллилуева, лежал текст «Платформы Рютина» с резкими нападками на Сталина.

Надо иметь в виду, что Аллилуева интересовалась политическими новостями не только по «семейным обстоятельствам», но и как член партии, вступивший в нее еще в Гражданскую войну. Правда, в 1921 году она была исключена из РКП(б) во время первой генеральной чистки партийных рядов с мотивировкой «за поддержку анархо-синдикалистского уклона и неучастие в общественной жизни».

Первоначально за нее ходатайствовал перед Лениным лично Сталин. Владимир Ильич отправил в Центральную комиссию по чистке записку, в которой очень положительно характеризовал Аллилуеву и отмечал ее заслуги в 1917 году. Неучастие большевички в общественной жизни он объяснял рождением сына Василия и необходимостью ухода за ним. Более серьезным было обвинение в поддержке анархо-синдикалистского уклона «рабочей оппозиции», руководившейся А.Г. Шляпниковым. Поэтому, несмотря на заступничество Ленина, Надежда Сергеевна была восстановлена в партии только в 1924 году. Сохранились мемуарные свидетельства того, что Аллилуева впоследствии проявляла сочувствие Троцкому и Бухарину, хотя можно и усомниться в полной правдивости таких данных.

Если симпатии Аллилуевой были на стороне анархо-синдикалистов (хотя бы частично), то она никак не могла поддерживать линию Сталина на укрепление государственных структур, усиление центральной власти, введение военной дисциплины и соответствующего стиля руководства. В таком случае текст «платформы Рютина» должен был сыграть роль катализатора для ее трагического решения.

Пуля, убившая Аллилуеву, была нацелена и в Сталина. Ведь, судя по всему, причина самоубийства была главным образом политической (хотя поводом могли послужить семейные обстоятельства, в частности ревность, резкая ссора). Так проявилось либо категорическое неприятие сталинского курса перехода к коммунизму путем укрепления, а не отмирания государства, либо сознание силы и правоты тех оппозиционеров – и левых, и правых, – которые стали объединяться против Сталина в стремлении убрать его не только политически, но и физически.

Нетрудно себе представить, с каким гневом и ненавистью смотрел Сталин на текст рютинской платформы, лежавший на столике возле трупа его жены. Странно и даже удивительно, что даже после этого Рютин не был приговорен к расстрелу. Разве не мог Сталин дать соответствующее указание своим «сатрапам»?

Если этого не произошло, то, значит, не было ни чудовищно коварного и злобного тирана, ни его безропотно покорных прислужников.

(Кстати, Киров, выступивший против казни Рютина, говорил на пленуме Ленинградского обкома 9 февраля 1933 года:

«Новое, что раньше было в потенции, заключается в том, что сейчас всякое оппозиционное отклонение от генеральной линии нашей партии ведет гораздо дальше, чем в предшествующие годы… прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции. Тут дело не во фракции внутри нашей партии, а в неизбежном переходе на ту сторону баррикад…

Группа Эйсмонта – Смирнова, вступившая на путь борьбы с партией, повторила, по существу, рютинско-слепковскую платформу, с первых же шагов своей деятельности стала вбирать в себя антисоветские элементы».

А как вел себя на том пленуме Н.И. Бухарин – любимец «перестроечной» прессы, провозгласившей его «альтернативой Сталину»?

О группе Эйсмонта – Смирнова, выступившей фактически с его же прежней позиции, он сказал, что «с ней должна быть суровая расправа». И требовал действовать беспощадно, «не смущаясь никакими сентиментальными соображениями о прошлом, личной дружбе, о связях… Это все абстрактные формулировки».

Кривил ли он душой? Возможно. Но эта «кривизна» переходила все рамки дозволенного. Бухарин и не подозревал, что те же слова вскоре будут обращены в его адрес.

Неудивительно, что 1933 год начался с жестких мер против оппозиции. Были арестованы руководители троцкистского подполья Е.А. Преображенский и И.Н. Смирнов, а также большинство их сторонников. Прошла новая волна арестов рютинцев.

Выступая на январском пленуме ЦК ВКП(б) по делу группы Эйсмонта – Смирнова, Сталин сказал: «Ведь это только враг может говорить, что стоит только убрать Сталина – и все будет хорошо».

Была ли правда в этих словах? Скорее всего, была. Только на первый поверхностный взгляд все дело заключалось в личных амбициях или маниакальных идеях вождя. К тому времени имя Сталина превратилось в глазах миллионов, уверовавших в верность избранного им пути, в символ партии большевиков и советской власти (хотя, объективно рассуждая, Советы всех уровней являлись реальной альтернативой власти партийной верхушки).

Развенчание Сталина, снятие его с высоких постов или, наконец, его убийство сокрушило бы не только его авторитет. Был бы прерван путь развития страны, который провозглашался именем партии, а не Сталина. Это стало бы, пожалуй, не только расколом, но началом стремительного распада советского общества.

Дело, конечно, не в Сталине как таковом, а в той общественной системе, которая сложилась во многом вне его воли и желания: она была основана на вере в социальные идеалы, в счастливое будущее, в политику партии, в возможность построить общество социальной справедливости и высокого достоинства человека труда. Имя Сталина стало одним из символов этой веры.

Именно данное обстоятельство, как можно предположить, стало главным препятствием на пути потенциальных «российских Брутов». Ведь настойчивые призывы «убрать Сталина» (убить или снять) раздавались и «слева», и «справа» и громогласно звучали из-за рубежа. (Памятный доклад Хрущева посмертно «убрал Сталина», осуществив мечту не только троцкистов, но и антисоветчиков всех типов; так были заложены основы будущего развала СССР.)

Особо пристальное внимание Сталина привлекла к себе сравнительно небольшая по численности группа Эйсмонта – Смирнова. Объясняется это тем, что в группу входили ответственные лица, ранее работавшие под руководством Рыкова и связанные с лидерами «правых». Особо выделялся Александр Петрович Смирнов – крестьянин, затем рабочий, профессиональный революционер, один из основателей большевистской партии. Он входил в ЦК еще до революции, а затем был, что называется, на виду: долголетний нарком земледелия и заместитель Рыкова в правительстве РСФСР, лидер крестьянского Интернационала в системе Коминтерна, секретарь ЦК ВКП(б) в 1928–1930 годах.

С группой контактировали и относились к ней сочувственно некоторые члены и кандидаты в члены ЦК ВКП(б) – «двурушники», как называл их Сталин. Они всегда голосовали за вносимые им предложения, а втайне были готовы в любой момент поддержать оппозицию при свержении вождя.

Среди различных оппозиционных групп все популярнее становилась идея физического устранения Сталина. Согласно сообщению хозяйственника Никольского, А.П. Смирнов однажды заявил: «Неужели не найдется ни один человек, который убрал бы Сталина!»

Вызванный по делу этой группы в КПК, А.П. Смирнов признал, что произнес эту фразу, но уточнил: слово «убрать» он использовал в смысле смещения с поста генсека. На это курировавший ОГПУ секретарь ЦК ВКП(б) П.П. Постышев заметил: «Для меня убрать – значит убить».

Действительно, если Смирнов говорил об одном человеке, который убрал бы Сталина, то это могло означать только «убить», и ничего больше, ибо снять с поста генсека единолично невозможно.

В первой половине 1960-х годов по инициативе Хрущева было принято решение реабилитировать группу Эйсмонта – Смирнова, поскольку ни один из ее членов до начала 30-х годов не входил ни в какую оппозицию. Уголовное дело хотели представить как инспирированное сталинцами. Тогда и вызвали к партследователю того самого Никольского. Но он упрямо продолжал стоять на своем: «И все-таки Смирнов произнес это слово – «убрать».

Таким образом, в конце 1932 – начале 1933 годов личное горе Сталина, судя по всему, было тесно связано с политическими процессами, которые происходили в верхних эшелонах советской власти.

По свидетельству «Бюллетеня оппозиции» за 1936 год (№ 51), в 1932 году некий ссыльный троцкист при встрече с бухаринцами убедился, что они «совершенно изменились и не скрывали – разумеется, в интимных кругах – свое новое отношение и к Троцкому, и к троцкистам».

Подобные факты позволили В.З. Роговину сделать вывод: «В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками».

Сталину необходимо было предпринять целый комплекс мер, чтобы противодействовать усилиям своих тайных противников. Этим, вероятно, можно объяснить «Постановление Секретариата ВКП(б) от 13 ноября 1931 г., в котором, в частности, говорилось:

«О реогранизации секретного отдела ЦК.

а) Реорганизовать Секретный отдел ЦК путем выделения из него аппарата, обслуживающего Политбюро ЦК…

б) Секретный отдел подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие т. Кагановичу.

Прием и увольнение работников Секретного отдела производится с ведома и согласия секретарей ЦК».

Судя по всему, существенно уменьшилось доверие Сталина ко многим членам ЦК, если пришлось создавать особый секретный аппарат, обслуживавший только Политбюро и, следовательно, державший под контролем и Центральный Комитет.

Не только оппозиционеры разного уклона, но и сам генсек имели все основания ждать выступления «советского Брута». Но почему бы оппозиционерам не начать с «верных сталинцев», его опоры, проводников его идей?

Если рассуждать логически, то этот путь был наиболее верным и наименее уязвимым для того, чтобы снять Сталина с его высоких постов. Достаточно было «убрать» двух-трех человек из его окружения, чтобы все колеблющиеся, скрытые противники Сталина смогли совместными усилиями одолеть его группировку.

Исходя из этой логики, «на прицеле» у оппозиции должны были бы находиться три человека: Молотов, Каганович, Киров. Из них последний был наиболее яркой фигурой.

Правда, подобные соображения еще не доказывают, будто убийство Кирова было организовано противниками Сталина. Исторические события свершаются порой нелогично, иррационально. Примерно так же, как наш жизненный путь определяется не только разумными соображениями, но и «подсказками» подсознания, эмоциональной сферы, смутными потребностями и желаниями. Но всегда отыщутся факты, заставляющие подозревать действие не только стихийных, но и продуманных и неплохо организованных сил, намеренно вызывающих те или иные исторические события. В этой связи вновь вернемся к самоубийству Надежды Аллилуевой. Скорее всего, у этой трагедии имелась скрытая от жизни общества закулисная сторона.

«Наиболее же достоверной информацией по этому трагическому случаю можно было бы признать рассказ А.И. Микояна одному из руководящих сотрудников службы безопасности во время прогулки в Сочи, где он находился на отдыхе», – считал бывший руководитель охраны Советского правительства М.С. Докучаев.

Вот о чем поведал Микоян: «Неожиданно, без приглашения на обед, прибыл с женой бывший начальник Главного политического управления Красной Армии, сподвижник Ворошилова и Сталина по Гражданской войне С.М. Гусев. Жена его – очень красивая женщина, нравилась Сталину. После праздничных тостов и изрядной выпивки началось веселье, в ходе которого Сталин на виду у всех и при неблаговидном поведении жены Гусева слишком здорово поухаживал за ней. Это был не первый случай, когда у Сталина проявлялись открытые симпатии к жене Гусева, а она со своей стороны способствовала этому. Об этом осуждающе говорили в высших кругах и решили оградить генсека и его жену от ненужных интриг и разговоров. В этой связи несколько членов Политбюро пригласили на узкое совещание Гусева и предупредили его, чтобы он никогда не появлялся со своей женой там, где будут присутствовать Сталин и его супруга.

Гусев обещал выполнить наказ старших партийных товарищей, однако по непонятным причинам 7 ноября появился на праздничном обеде, куда ни его и тем более его жену никто не приглашал. Остается большой загадкой цель такого непрошеного визита. Случайно ли был сделан такой шаг со стороны Гусева или кто-то стоял за ним? Несомненно, остается одно, что приход на обед и присутствие на нем супругов Гусевых обернулись для Сталина и его семьи величайшей трагедией».

В беседе с В.М. Молотовым Феликс Чуев высказал мнение: «Причина смерти Аллилуевой наиболее вероятная – ревность». Собеседник с ним согласился:

«– Ревность, конечно, – отвечал Молотов. – По-моему, совсем необоснованная. Парикмахерша была, к которой он ходил бриться. Супруга этим была недовольна, очень ревнивый человек. Как это так, почему? Такая молодая…

У нас была большая компания после 7 ноября 1932 года, на квартире Ворошилова. Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова. Я это видел, но не обратил внимания. Будто бы это сыграло роль.

Аллилуева была, по-моему, немножко психопаткой в это время. На нее все это так действовало, что она не могла уже себя держать в руках. С этого вечера она ушла вместе с моей женой, Полиной Семеновной. Они гуляли по Кремлю. Это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось… Про эту парикмахершу… Поэтому он вечером так заигрывал… А было просто так, немножко выпил, шутка. Ничего особенного, но на нее подействовало.

Она очень ревновала его. Цыганская кровь. В ту ночь она застрелилась».

По словам Молотова, о предсмертной записке Аллилуевой он ничего не слышал, и это выдумка. Хотя дочь Сталина Светлана писала о существовании такого письма, крайне возмутившего ее отца: «Оно было полно обвинений и упреков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог подумать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет».

Впрочем, вряд ли проблема предсмертного письма Надежды Аллилуевой не принципиальна. Если она действительно перед самоубийством читала программу Рютина, то это уже само по себе свидетельствует о ее благосклонном отношении к оппозиции и неприязни к политической линии Сталина.

Но ведь кто-то предложил ей прочесть антисталинское творение Рютина, кто-то знакомил со взглядами оппозиционеров. Наконец, кто-то сделал так, чтобы на банкете появился маршал Гусев не один, а с женой. Трудно представить себе, что, пребывая почти постоянно среди верных сталинцев, она упорно противостояла им идеологически. Почему? Не было ли тут каких-то затаенных наушников?

В общем, судя по всему, личная жизнь Сталина (как позже – личная жизнь Кирова) была прочно связана с его государственной, политической деятельностью. Его враги были серьезными, неглупыми, хитроумными и коварными. Вряд ли самоубийство Надежды Аллилуевой было спонтанным, вызванным случайным стечением обстоятельств. Складывается впечатление, что все происходило не так просто. Хотя в подобных случаях выяснить истину чрезвычайно трудно.