Текст книги "Заговоры и борьба за власть. От Ленина до Хрущева"

Причины и следствия

Существует мнение, будто Сталин в начале 30-х годов искал только повод, чтобы начать массовые репрессии в партии и окончательно запугать своих противников. Мол, по этой причине он приказывал фабриковать мнимые антипартийные и террористические группировки.

Однако известно, что еще за год до выстрелов в Смольном произошли два события, которые Сталин при желании мог бы использовать в качестве повода для ликвидации своих врагов и подозреваемых в оппозиционных настроениях.

Во второй половине августа 1933 года Сталин, Ворошилов, Жданов и Паукер (начальник оперативного отдела ОГПУ) находились в отпуске. 25 августа незадолго до полуночи они прибыли на поезде в Сочи, а спустя примерно час выехали на автомашинах на правительственую дачу «Зеленая роща» близ Мацесты.

При проезде через небольшой Ривьерский мост в центре Сочи на «Бьюик», в котором сидели Сталин с Ворошиловым, налетел грузовик. Охрана, находившаяся во второй машине, немедленно открыла стрельбу, но шоферу грузовика удалось скрыться.

Все признаки злодейского покушения на жизнь вождя!

Правда, ни Сталин, ни Ворошилов не пострадали. После непродолжительной задержки они отправились дальше.

Шофером грузовика оказался некий Арешидзе, и накануне злополучного рейса он изрядно выпил. Никаких заранее продуманных или спонтанно возникших криминальных намерений у него не было. Но какое все это могло бы иметь значение ради достижения коварных политических целей Сталина? Неужели трудно было представить случившееся как заранее продуманный и неудавшийся теракт?

Дело, однако, завершилось тем, что на следующее утро в Сочи были приняты экстраординарные меры: по улицам расклеили постановление горисполкома, ужесточившее правила дорожного движения. Все, без исключения, шоферы обязаны были незамедлительно пройти перерегистрацию и дать расписку, что готовы нести самое строгое наказание за нарушение новых правил.

Месяц спустя Сталин все еще отдыхал на юге. (Отметим, что его не тревожило столь долгое пребывание вне Москвы, которое его враги могли вроде бы использовать для осуществления переворота.)

На этот раз вождь жил на даче «Холодная речка» близ Гагры. 23 сентября в 13 часов 30 минут на катере «Красная звезда» Сталин отправился к мысу Пицунда, где состоялся небольшой пикник. На обратном пути разыгралась непогода, поднялось сильное волнение. Уже при подходе к Гагре, примерно в 17 часов, катер был обстрелян с берега из винтовки. Пули легли в воду. На борту никто не пострадал.

На этот раз были налицо все признаки покушения на жизнь Сталина. Теперь-то можно было сфабриковать дело о террористическом акте вне зависимости от того, что и почему произошло в действительности.

Поздним вечером из Тбилиси в Пицунду прибыли Л. Берия и А. Гоглидзе (соответственно 1-й секретарь крайкома и начальник ОГПУ Закавказья).

Согласно бытующей и поныне легенде, они якобы инициировали это покушение, чтобы Берия смог в опасной ситуации продемонстрировать верность вождю и доказать этим свою решимость рисковать ради него жизнью. Наивность такой версии сопоставима только с ее нелепостью.

В действительности Берии пришлось доказывать свою непричастность к этому инциденту. Вместе с Гоглидзе и Власиком, отвечавшими за охрану высших должностных лиц страны, отдыхавших на Черноморском побережье Кавказа, Берия проводил расследование случившегося. За два дня удалось докопаться до истины: пограничный пост не был информирован о задержке правительственного катера (из-за волнения на море он опоздал на два часа). Командир отделения Лавров, проявив излишнюю инициативу, сделал положенные по уставу три предупредительных выстрела по неожиданно появившемуся в закрытой зоне неопознанному им судну.

Трудно ли было представить случившееся иначе? Мол, стрелял один из законспирированных агентов оппозиции. Разве не могли эти выстрелы быть представлены как воплощение в жизнь призывов «левых», «правых» и прочих «убрать Сталина»? Такая версия звучала бы вполне правдоподобно. Тем не менее Сталин даже не попытался представить оба инцидента неудавшимися террористическими актами. Он никак не вмешивался в ход расследования.

Ситуация изменилась коренным образом только после убийства Кирова. И конечно же не потому, что Сталин с того момента стал панически бояться за свою жизнь. Оснований для такой паники у трусливого человека, или, тем более, обуянного манией преследования было и раньше предостаточно. Но Сталин не был трусом или маньяком. И еще: он не искал поводов для начала репрессий против своих партийных противников.

…Те «исследователи», которые объясняют массовые репрессии в партии сталинской паранойей, основывают свой диагноз самим фактом репрессий. Логика абсурдная. И самое печальное, что для многих она оказалась привлекательной и даже убедительной.

Ради дополнительного обоснования психопатологии Сталина приводят пример с судьбой известного психиатра В.М. Бехтерева. Будто бы он поставил диагноз – паранойя, после чего (и по этой причине) был вскоре отравлен.

Однако, во-первых, Бехтерев никогда клинически или как-то иначе не обследовал Сталина, который в те годы (1923) находился в расцвете сил. Во-вторых, если бы даже он провел такое обследование, то как настоящий врач, давший клятву Гиппократа, не выдал бы эту тайну. К тому же Бехтерев искренне поддерживал советскую власть.

Сам по себе метод объяснения исторических событий мирового масштаба особенностями психического состояния одной личности должен вызывать у нормально образованного человека лишь скептическую усмешку. Но, видимо, много развилось ненормально образованных граждан и гражданок, которые кое-чему обучались, но так и не смогли научиться чему-то дельному, и прежде всего – культуре мышления. Таких людей искренне увлекают сплетни и самые дикие домыслы, но не интересует правда-истина, путь к которой не прост, сопряжен с умственными усилиями и необходимостью основательных знаний, здравого смысла, честности и самостоятельности суждений?

Оставим в стороне «психические аномалии» Сталина, наличие которых никто еще не доказал. Для объективного исследователя, даже не испытывающего симпатии к личности вождя, достаточно правдиво выглядит его признание немецкому писателю Эмилю Людвигу в беседе, состоявшейся в конце 1931 года:

«Задача, которой я посвящаю свою жизнь, состоит в возвышении… рабочего класса. Задачей этой является не укрепление какого-либо «национального» государства, а укрепление государства социалистического, и значит – интернационального». Правда, через несколько лет он (без особых декларативных заявлений) пришел к мысли о том, что основой такого государства должна быть русская культура, а первым среди равных – русский народ.

Сталин не прилагал усилий к созданию культа своей личности. Да и как можно организовать действительный, а не показной культ? Он поступал мудро: формировал культ Ленина, а себя называл скромным учеником.

В этом Сталин принципиально отличался от Гитлера, который поистине упивался своей ролью фюрера, вождя, пророка. О поведении Сталина такого не скажешь. Тем не менее его 50-летний юбилей в 1929 году прошел с необычайной помпой, которую Рютин справедливо называл отвратительной: «Тысячи самых подлых, гнусных, холуйски-раболепных резолюций, приветствий от «масс», состряпанных вымуштрованным партийным, профсоюзным и советским аппаратом, адресованных «дорогому вождю», «лучшему ученику Ленина», «гениальному теоретику»; десятки статей в «Правде», в которых многие авторы объявляли себя учениками Сталина… – таков основной фон юбилея». А чуть выше тот же Рютин (но уже без доказательств) утверждал: «В теоретическом отношении Сталин показал себя за последние годы полнейшим ничтожеством, но как интриган и политический комбинатор он обнаружил блестящие «таланты». После смерти Ленина он наглел с каждым днем».

А чуть дальше следует сокрушительная характеристика: «Ограниченный и хитрый, властолюбивый и мстительный, вероломный и завистливый, лицемерный и наглый, хвастливый и упрямый – Хлестаков и Аракчеев, Нерон и граф Калиостро – такова идейно-политическая и духовная физиономия Сталина». (Полезно заметить, что даже этот яростный враг вождя не приписывает ему параноидальных черт, напротив, подчеркивает его полнейшую вменяемость.)

Чем же объясняет Рютин (и не он один) феномен сталинского культа? «Он пришел к своему теперешнему безраздельному господству путем хитрых комбинаций, опираясь на кучку верных ему людей и аппарат, и с помощью одурачивания масс».

Мнение достаточно распространенное и очень сомнительное. Ведь любой руководитель государства, а в особенности демократического, приходит к власти путем хитрых махинаций, опираясь на кучку верных ему людей, а правит, используя государственный аппарат и (в той или иной мере) методы одурачивания масс.

Устойчивый и возрастающий авторитет не может долго держаться только на запугивании. Так запугать народные массы, чтобы они восхваляли тирана, невозможно, для этого требуются какие-то необычайные действия и своеобразные народы. Так не бывает. В подобных случаях «народ безмолвствует» (Пушкин).

Сталин был проницательным правителем. Секрет своего авторитета он не скрывал: «Чтобы поднять рабочий класс на трудовой подъем и соревнование и организовать развернутое наступление, надо было прежде всего похоронить буржуазную теорию троцкизма о невозможности построения социализма в нашей стране». И о непопулярности правого уклона он тоже высказался вполне определенно и убедительно: «Было бы глупо думать, что наш рабочий класс, проделавший три революции, пойдет на трудовой энтузиазм и массовое ударничество ради того, чтобы унавозить почву для капитализма».

В последовательности исторических событий складывается своеобразная цепь, которая сковывает общество, вынуждает его следовать определенным путем, предпринимать определенные действия. (Сходным образом судьба каждого человека во многом определяется чередой поступков, и чем серьезнее поступки, тем существенней они определяют последующий жизненный путь.)

Победив в Гражданской войне, российский народ (конкретнее – рабочий класс) превратился в заложника своей победы. Вступив на неизведанный в истории путь развития, ему пришлось, как мы уже говорили, опираться на веру в авторитеты и вождей. Такова стратегия поведения в неопределенности. Культ личности был объективно необходим для общества данного типа и на данном этапе его развития. Сталин, получивший в юности религиозное образование, если не понимал, то чувствовал необходимость культа личности как верного средства консолидации общества. Он стал заложником этого культа.

Такими представляются нам объективные причины появления «вождизма» в СССР на решающих этапах его развития. Никакие ухищрения Сталина или любого другого правителя не смогли бы организовать культ искусственно, а тем более насильно.

Рютин выступил в роли мальчика в сказке Андерсена, который крикнул: «А король-то голый!» Однако на этот раз получилось не так, как в сказке. Король был голым, но только под своим одеянием. Это одеяние было выделано не ловкими жуликами-портняжками, но исторической необходимостью, а также теми успехами, которые достигла страна под руководством Сталина. Их признавали даже недруги Советского Союза. Вот что было написано в американском журнале «Нейшн» в ноябре 1932 года: «Четыре года пятилетнего плана принесли с собой поистине замечательные достижения. Советский Союз работал с интенсивностью военного времени над созидательной задачей построения основ новой жизни. Лицо страны меняется буквально до неузнаваемости».

А вот свидетельство английского журнала «Форвард»: «СССР строит новое общество на здоровых основах. Чтобы осуществить эту цель, надо подвергаться риску, надо работать с энтузиазмом, с такой энергией, какой мир до сих пор не знал, надо бороться с огромнейшими трудностями, неизбежными при стремлении построить социализм в обширной стране, изолированной от остального мира».

К пользе для СССР изоляция эта была не абсолютной. Так, еще в 1928 году было заключено 49 договоров с крупными капиталистическими фирмами. Но главным был, безусловно, труд советских людей. За пятилетку было возведено полторы тысячи промышленных предприятий, вокруг которых возводились новые рабочие поселки и города (Магнитогорск, Кузнецк, Комсомольск-на-Амуре, Хибиногорск и др.). Объем промышленного производства возрос в 2,7 раза по сравнению с 1913 годом, и почти всю продукцию давали социалистические предприятия. Численность рабочих возросла за пятилетку почти вдвое (с 11,6 до 22,9 млн человек). Зарплата выросла вдвое, при том, что рубль оставался стабильным. Число студентов технических вузов увеличилось с 48,9 тыс. до 233,5 тыс. человек.

Большое внимание было уделено развитию Украины. Там за пятилетку ввели в строй 400 предприятий (в том числе Днепрогэс, Харьковский тракторный, Краматорский завод тяжелого машиностроения). Об этом тоже теперь не принято упоминать, возможно потому, что после отделения Украины от России ее экономический потенциал за десятилетие не только не вырос, хотя бы незначительно, а упал; и это при уже созданной в 30-е годы мощной производственной базе!

За первую «сталинскую» пятилетку, пусть даже недовыполненную, страна сделала мощный рывок вперед, и ее достижения стали очевидны и для советских трудящихся, и для тех многочисленных приезжих предпринимателей, журналистов, писателей, делегаций. И все это – на контрастном фоне экономического кризиса, обрушившегося на развитые индустриальные державы!

Как видим, основания для культа личности Сталина имелись вполне реальные. И это обстоятельство вызывало озлобление у его вpaгoв.

Надо сразу сказать, что культ смертного человека, доходящий до его обожествления, плох уже тем, что унижает других людей. Но если отвлечься от личности Сталина, то разве более обоснован культ царя, считающегося помазанником Божиим, или культ папы римского, претендующего на роль наместника Бога на Земле? В этом отношении у Сталина были очевидные преимущества: он сумел подняться от социальных низов до высшего поста благодаря личным качествам (и обстоятельствам, конечно) и страна под его руководством достигла необычайных успехов…

Впрочем, взлет культа личности Сталина приходится на более поздние сроки. А пока, в первой половине 30-х годов, несмотря на значительные достижения в социалистическом строительстве, вождю приходилось предпринимать немалые усилия для того, чтобы обеспечить единство партийного руководства и подготовить «интенсивность военного времени» посредством «строительства могучего индустриально развитого государства на социалистической, а не капиталистической основе».

Но чем ощутимей и неопровержимей становились успехи СССР на этом пути, чем выше поднимался авторитет Сталина, тем больше было оснований у его врагов перейти к террористическим формам борьбы. До первой половины 30-х годов оппозиция вполне резонно ожидала скорого краха генеральной линии Сталина: чем хуже, тем лучше. Но когда произошли перемены к лучшему, а трагический голод 1932–1933 годов был пережит страной без социальной катастрофы, надежд на стихийное устранение Сталина оставалось совсем мало. Нужны были радикальные меры.

Однако на «советских Брутов» был явный дефицит. Культ Сталина, в отличие от культа Цезаря, осуществляла не кучка его сторонников и сообщников. Он был если не всенародным, то поддерживался подавляющей частью общества, прежде всего ведущей в ту пору социальной группой – рабочим классом.

И что принесло бы убийство Сталина? Кроме почти неминуемой гибели убийц и их подстрекателей. А затем? Ведь большинство Политбюро оставалось бы сталинским, а его генеральная линия – неизменной. Ведь она была принята и одобрена всеми руководящими органами страны. Иначе пришлось бы признать, что весь курс на социалистическое строительство в одной стране, на индустриализацию, на выполнение очередного пятилетнего плана – весь этот курс ошибочен.

С.М. Киров имел все основания заявить в феврале 1933 года: «Сейчас всякое оппозиционное отклонение от генеральной линии нашей партии ведет гораздо дальше, чем в предшествующие годы… прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции».

Глава 3
На подъеме

 
И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь – через тайгу
И ленинский октябрь – до выполненной клятвы.
Уходят в даль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца;
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца —
Его мы слышали и мы его застали.
 

Осип Мандельштам, 1937

Крутой поворот

В последних строках приведенного выше эпиграфа ясно звучит названное имя – Сталин. Именно ему посвящена ода поэта. А ведь еще в 1933 году Мандельштам написал стихотворение, ставшее особенно популярным много позже, в период «перестройки»:

 
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца,
Его толстые пальцы, как черви, жирны.
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища…
 

Всего лишь три года спустя о тех же самых глазах поэт выскажетея совершенно иначе:

 
Средь народного шума и смеха,
На вокзалах и пристанях
Смотрит века могучая веха
И бровей начинается взмах…
Шла перьмяцкого говора сила,
Пассажирская шла борьба,
И ласкала меня и сверлила
Со стены этих глаз журьба…
И к нему, в его сердцевину
Я без пропуска в Кремль вошел,
Разорвав расстояний холстину,
Головою повинной тяжел.
 

Самым странным образом в этих строках поэт присоединяется к сложившемуся в то время культу личности вождя, о котором он еще недавно высказался резко и ясно:

 
Только слышно кремлевского горца,
Душегубца и мужикоборца.
 

Тогда же, пережив ужас голодных 1932–1933 годов, Мандельштам отмечал произошедшие перемены не только с людьми, но и с самой природой:

 
Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украины, Кубани…
 

Какая же невероятная метаморфоза случилась с поэтом, который после всего увиденного и пережитого вдруг (впрочем, это «вдруг» растянулось на три года) начал восхвалять выспренным одическим слогом Сталина?! И в какой период: в тот самый, ныне проклинаемый «демократами», ставший синонимом кровавых репрессий 1937-го! Каким образом тот же самый кремлевский горец – душегубец и мужикоборец – предстал в образе совершенно ином. Поэт признается, что «в дружбе мудрых глаз… вдруг узнаешь отца». И особо подчеркивает народную любовь, призывая:

 
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой – ему народ родной —
Народ-Гомер хвалу утроит.
 

Для тех, чей ум отягощен антисоветской пропагандой последних полутора десятилетий, объяснение представится простейшим: поэт был страшно напуган начавшимися массовыми репрессиями и решил задобрить своих будущих палачей, притворно присоединившись к громкогласному хору воспевавших вождя и его генеральную линию.

Действительно, «Ода» написана в начале 1937 года, а ее тяжеловесный стиль, да еще с упоминанием Гомера (до него – Прометея и Эсхила), производит впечатление вымученности. Некоторые комментаторы усматривают даже какие-то признаки затаенной пародии. Однако следует напомнить, что летом того же года Мандельштам написал «Стансы», где в первой же строфе упомянул о репрессиях:

 
Необходимо сердцу биться:
Входить в поля, врастать в леса.
Вот «Правды» первая страница,
Вот с приговором полоса…
Нет, она его не ужаснула. Напротив, он воспел
Непобедимого, простого,
С могучим смехом в грозный час,
Находкой выхода прямого
Ошеломляющего нас.
 

О каком выходе он говорит? Безусловно, о преодолении кризиса в стране, связанного с ускоренной индустриализацией, осложненной стремительными преобразованиями в деревне, острыми социальными противоречиями, двумя голодными годами. Но уже к 1937 году стало очевидно, что страна успешно выбралась из сложной ситуации, многими, особенно из числа интеллигенции, считавшейся безнадежно катастрофической. Произошел, говоря по-сталински, «великий перелом». А потому поэт продолжал:

 
Но это ощущенье сдвига,
Происходящее в веках,
И эта сталинская книга
В горячих солнечных руках…
 

Какой же это произошел вековой сдвиг, если недавний еще антисталинец (по-видимому, отражавший расхожее мнение окружавших его в ту пору противников «генеральной линии»), начав стихотворение мрачно и почти заупокойно —

 
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди…
 

(О каких врагах он упомянул? Сразу и не поймешь.), – завершил его совершенно неожиданно:

 
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.
 

Но вот что тоже может показаться на первый взгляд невероятным: другой замечательный поэт Николай Заболоцкий в том же 1937 году написал «Горийскую симфонию», где у него природа говорит «о подвигах великого картвела»; завершается поэма такими строками:

 
Пронзен весь мир с подножья до зенита,
Исчез племен несовершенный быт,
И план, начертанный на скалах из гранита,
Перед народами открыт.
 

Кому-то может показаться, что авторы затеяли ненужное лирическое отступление, лишь усложняющее восприятие ужасного 1937 года, когда в стране свирепствовали террор и необоснованные репрессии, когда все выдающиеся деятели культуры, вся интеллигенция пребывала в смятении и страхе и, как утверждают многие современные публицисты, историки, писатели и политики, в сталинский ГУЛАГ сгоняли под конвоем миллионы людей, а еще столько же расстреливали без суда и следствия.

Эта чудовищная ложь вколочена в сознание великого множества нынешних «россиян». И немало усердствовали здесь люди далеко не простые и не глупые (порой на свой особый лад талантливые). Их утверждениям трудно было не поверить советскому обывателю. Ведь сколько делалось ссылок на тех, кому довелось пройти лагеря и дожить (по странной прихоти судьбы) до преклонного возраста.

Но неужели свидетельства М. Булгакова, О. Мандельштама, Н. Заболоцкого, М. Шолохова, А. Платонова и многих других достойнейших людей менее значимы, чем высказывания тех, перед кем прямо или косвенно поставлена задача предельно очернить прошлое нашей страны, чтобы оправдать преступления и предательства последних полутора десятилетий?

Давайте задумаемся над тем, что для многих людей 30-е годы резко делятся на две части, границей которых является 1934 год. Нет никакого сомнения, что в этот период совершился какой-то коренной перелом в судьбе страны, правящей партии, советского народа. Одни современники, в том числе Мандельштам, восприняли его с удовлетворением, а то и с восторгом, тогда как другие – с ужасом и негодованием. Что же это был за перелом? Почему его оценивают диаметрально противоположным образом? По какой причине со времен хрущевского доклада о культе личности и в особенности в период «перестройки и реформ» не смолкают проклятья 1937 году, а такие замечательные поэты, как Мандельштам и Заболоцкий, именно тогда воспели деяния Сталина? И тот и другой не были ни в коей степени революционерами, террористами, сторонниками жестоких методов. Более того, оба они вскоре были арестованы и отправлены в лагеря (откуда вернулся, как известно, только Заболоцкий).

Так что же все-таки произошло с 1934 по 1937 год?

Отчасти ответ помогает найти стихотворение Заболоцкого «Голубиная книга». Поэт вспоминает:

 
И слышу я знакомое сказанье,
Как правда кривду вызвала на бой,
Как одолела кривда, и крестьяне
С тех пор живут, обижены судьбой…
Как сказка – мир. Сказания народа,
Их мудрость темная, но милая вдвойне,
Как эта древняя могучая природа,
C младенчества запала в душу мне…
Где ты, старик, рассказчик мой ночной?
Мечтал ли ты о правде трудовой
И верил ли в годину искупленья?
Не знаю я… Ты умер, наг и сир,
И над тобою, полные кипенья,
Давно шумят иные поколенья,
Угрюмый перестраивая мир.
 

Выходит, некогда кривда одолела правду, и крестьяне были обижены судьбой. Но вот настала година искупленья, стала сбываться мечта по правде трудовой, и новые поколенья начали перестраивать прежний угрюмый мир. Кстати, поэт упоминает о «книге сокровенной», которая «сияет… в голубом уборе, / Лучами упираясь в небеса». Странным образом стихотворение Заболоцкого перекликается со словами Мандельштама: «И эта сталинская книга / В горячих солнечных руках».

Самое простое и очевидное объяснение произошедшего перелома связано с положением крестьянства. После коллективизации и раскулачивания, после случившегося голода жизнь с 1934 года стала налаживаться. Коллективизация проводилась «революционными методами» и чаще всего теми же людьми, которые устанавливали «военный коммунизм», главным образом горожанами, часто даже не русскими по национальности (хотя это обстоятельство не имело принципиального значения: усердствовали все одинаково).

Некоторое представление о том, что происходило и чем все завершилось, дает переписка М.А. Шолохова и И.В. Сталина весной 1933 года. Писатель подробно рассказал о злоупотреблениях и преступлениях тех, кто проводил коллективизацию в его районе. Привел данные о репрессиях, позволяющие понять их масштаб. Так, из 52 тысяч жителей было расстреляно 52 человека, осуждено 2,3 тысячи, исключено из колхозов 2 тысячи и выселено из домов 1 тысяча человек. Завершалось письмо так: «Если все описанное мною заслуживает внимания ЦК, – пошлите в Вешенский район доподлинных коммунистов, у которых хватило бы смелости, невзирая на лица, разоблачить всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района, которые по-настоящему бы расследовали и открыли не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные «методы» пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это…»

Сталин ответил незамедлительно: «Ваше письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру. 16.IV.33 г.».

После второго шолоховского письма Сталин решил дать некоторые пояснения, признав: «…Иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Но он подчеркнул и другую сторону проблемы: «Уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба… Уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с Советской властью. Войну на измор, тов. Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш Сталин. 6.V.33 г.».

В этих письмах (и во многих других тоже) напрочь отсутствует интонация «вождизма», не просматриваются ни хитрость, ни коварство, ни жестокость, – те качества, которыми так охотно стали наделять его враги СССР и России. То, что крестьяне не были безобидными людьми, доказывает около 1300 мятежей и бунтов, которые сопровождали хлебозаготовки в 1929 году (тогда же были повсеместно введены хлебные карточки), и то, что крестьяне порезали огромное количество скота, не желая отдавать его в коллективное пользование. Это, в частности, стало одной из причин последовавшего голода.

После 1934 года ситуация резко изменилась к лучшему. Многие «перегибы» были исправлены, сельское хозяйство стало приходить в нормальное рабочее состояние. Об этом можно судить, как ни странно, по книге ядовитейшего сталинского недруга Л.Д. Троцкого «Преданная революция» («Что такое СССР и куда он идет?»), законченной к осени 1936 года. Там, например, сказано:

«По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!.. Трактористы, комбайнеры и пр., то есть уже заведомая аристократия, имеют собственных коров и свиней… Государство оказалось вынуждено пойти на очень большие уступки собственническим и индивидуалистическим тенденциям деревни».

Тем современным почитателям Троцкого, которые уверены, будто в СССР была уравниловка, следовало бы обратить внимание на приведенные высказывания. Правда, Троцкий явно солгал, что по неравенству в оплате труда Советский Союз обогнал (тем более далеко) капиталистические державы. Глупо называть тракториста аристократом из-за наличия у него коров и свиней. А то, что колхозники имели еще и личное хозяйство – не беда, а благо.

Сделаем вывод: в стране не только укреплялась армия, невиданными темпами проводилась индустриализация и повышался общий культурный уровень населения, а также открывались новые научные учреждения. Набирало силу социалистическое сельское хозяйство. Конечно, положение колхозников было хуже, чем рабочих. Но такова неизбежная жертва на пути построения нового общества. Другого выхода не было. Народ и партия стали поддерживать Сталина потому, что он вывел страну из тяжелейшего кризиса.

Общую характеристику 30-м годам дал историк Н.В. Стариков в энциклопедическом словаре «Россия. XX век. Политика и культура». Он назвал их периодом расцвета советской цивилизации, обществом людей, идущих «навстречу дню». И дальше: «Смешение не утраченных пока иллюзий с искренней убежденностью в их осуществление. Великая увлеченность. Порывы первооткрывателей (покорение Мирового океана, экспедиция на Северный полюс, освоение техники)».

К этому можно добавить героическое освоение Северного морского пути, труднодоступных районов Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии. Одни только открытия советских геологов не имеют аналогов в мире, учитывая кратчайшие сроки, малую изученность территории, тяжелейшие природные условия.

«Страх и Вера как основания системы, – продолжает автор. – Жесткость властной вертикали. Мобилизационные формы активности… Стремление «верхов» к обеспечению духовного сплочения народа вокруг задач модернизации. Подавление свободы и совершенство «дисциплинирующего насилия». Изменение функций и символов политической системы. Принятие новой конституции. Утверждение новых советских политических традиций…»

Странно, что автор как-то запамятовал, что выше говорил о великой увлеченности, порыве первооткрывателей, которые не вяжутся с тотальным страхом. Именно Вера помогает людям преодолевать страх, разве не так? А если речь идет о системе государственного насилия над врагами народа и существующей системы (а таких врагов тогда было много), то в этом нет ничего из ряда вон выходящего (тем более после революции, Гражданской войны и крупнейших социальных перестроек и конфликтов). Существование любого государственного устройства предполагает те или иные ограничения свобод и подавление инакомыслия, порой самыми крутыми мерами.