Текст книги "Заговоры и борьба за власть. От Ленина до Хрущева"

Например, в январе 1920 года в «демократических» США было арестовано 10 тысяч человек, считавшихся членами компартии. Во время войны с Японией в США без суда и следствия, да и без особой необходимости, заключили в концентрационные лагеря 112 тыс. американцев японского происхождения, в том числе женщин и детей. Почему-то об этих репрессиях современные правозащитники предпочитают не упоминать, всячески клеймя «сталинский террор».

Надо иметь в виду, что СССР с момента своего создания находился на военном положении. Угроза войны была постоянной: и со стороны внешних врагов, и со стороны вутренних врагов, которые, как мы чуть позже убедимся, были настроены весьма решительно. Кстати сказать, Н.В. Стариков не умолчал об этом: «…Психология «осажденной крепости». Харизматическое лидерство Сталина, насаждение культа его личности…»

Тут-то и усомниться: этот культ не насаждался, а сложился вполне объективно, и не только в нашей стране, но и почти повсюду в мире. И восхищались им не столько пролетарии, сколько интеллигенты, воспитанные на принципах гуманизма XIX века (а не на преклонении перед начальством и богатством, как повелось позже, с середины XX века, среди интеллектуалов, для которых, в отличие от интеллигентов, культура является не целью жизни, а средством зарабатывания денег).

Конечно, был культ, но и личность была, как говаривал Михаил Шолохов. Вот уж чей культ действительно насаждался с использованием мощнейших электронных средств массовой пропаганды и внушения, так это Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина. Однако народ их не принял.

«Реализация стратегии усиления классовой борьбы. Убийство Кирова. Расправы и «чистки». Беспрецедентность политического предупредительного террора. Психоз «заговоров» и «вредительства». «Ежовщина». Московские судебные процессы…»

Террор был, как сказано, предупредительным (то есть опережающим, предотвращающим нежелательные события). А заговоры? Неужели их не было и существовали они лишь в воспаленном воображении Сталина? С этим нам придется основательно разобраться. А пока обратим внимание на резкое противоречие двух утверждений того же Старикова.

С одной стороны, он в своей книге приводит убедительные факты об экономическом, социальном и культурном развитии CССР, о создании в эти годы многочисленных научных учреждений и о замечательных достижениях в области культуры.

С другой стороны, он же подтверждает «принижение интеллигенции», «падение культуры власти», «торжество политической целесообразности», «крайнюю слабость материальной базы».

В чем же дело? Почему автор сам себя опровергает, перечисляя реальные, подтверждаемые цифрами данные о необычайном расцвете страны, и в то же время делая выводы, прямо противоположные в угоду установке антисоветчиков «СССР – империя зла»? Первая причина – идеологическая. Слишком велик был пропагандистский напор на российских интеллектуалов в период «перестройки и реформ» (да и раньше тоже), утвердивший в сознании многих чудовищно искаженный, уродливый образ сталинского Советского Союза.

Другая причина: принципиальное различие двух периодов 30-х годов – до и после 1934 года. Причем это различие во многом принципиально не совпадает с принятыми ныне идеологическими оценками. В первые годы действительно наблюдалось принижение интеллигенции (репрессировали многих русских интеллигентов и военспецов царского времени), оставалась крайне слабой материальная база (особенно в сельском хозяйстве), упала культура власти и торжествовала политическая целесообразность (впрочем, не вполне понятно, какой смысл вкладывает в это понятие Стариков; будем считать, что речь идет о достижении определенных политических и экономических целей любыми средствами.

Но после «великого перелома» началось становление великой державы при окончательном торжестве сталинской генеральной линии. Теперь репрессии обрушились главным образом на тех, кто выступал против этого курса. Правда, пострадали и такие люди, как Мандельштам и Заболоцкий. Но следует учесть, что в скором времени многие из тех, кто их осудил и писал на них доносы, в свою очередь тоже были репрессированы.

Очень непростым был этот перелом в жизни страны. И многие его особенности объясняются существованием реальных, а не мнимых заговоров против Сталина и его сторонников.

Секретные агенты

Политические процессы второй половины 30-х годов, на которых подсудимые вовсю признавались в своих «преступлениях» (реальных или мнимых), похожи на жестко отработанные инсценировки. Это обстоятельство до сих пор смущает многих исследователей. Создается впечатление, что антисоветские и антисталинские заговоры искусственно создавались органами НКВД и другими «сталинскими спецслужбами» (как пишет, например, Н.В. Стариков).

Картина вырисовывается фантасмагорическая: органы советской власти тщательно выстраивают сеть антисоветских группировок, вовлекая в нее излишне словоохотливых граждан; не выискивают, а прямо-таки создают и пестуют врагов большевизма только для того, чтобы в нужный момент «раскрыть» заговоры и выставить себя спасителями Отечества (получая за это вознаграждения, награды, чины).

Все это было бы уместно в фантастическом сочинении о стране, у которой нет внешних и внутренних врагов, а потому их приходится выдумывать, имитируя работу репрессивных ведомств. Однако у Советского Союза врагов было предостаточно, а у сталинской руководящей группы – и того больше. Если бы ОГПУ – НКВД направляли основные свои усилия на мнимых врагов, реальные достаточно быстро осуществили бы антисоветские и антисталинские перевороты. Раз этого не произошло, значит, соответствующие советские органы работали не за страх и не для показухи, а на совесть.

Вот, к примеру, сообщение парижского резидента разведки НКВД Глинского в Москву: «Источник «Мак» стал работать в «Международном секретариате» троцкистов… В настоящее время источник встречается с сыном (Троцкого. – Авт.) чуть ли не каждый день. Этим самым считаем выполненной вашу установку на продвижение источника в окружение Троцкого».

«Мак» действовал успешно. Вскоре в Москву поступило следующее секретное сообщение о блокноте Седова с адресами троцкистов: «Как известно, об этом блокноте и его обладании мы мечтали в течение всего года, но нам никак не удавалось его заполучить ввиду того, что «сынок» никому его в руки не давал и всегда хранил при себе. Мы Вам посылаем этой почтой фото этих адресов. В ближайшее время мы их подробно разработаем и пришлем. Имеется целый ряд интересных адресов».

Этот заветный блокнот Седов передал Зборовскому, предложив поехать на связь с подпольными троцкистами в СССР. Начальник разведывательного отдела НКВД Слуцкий в донесении Ежову (в 1936 г.) сообщил об этом так, словно сам присутствовал при разговоре Седова со Зборовским:

«Седов сказал: «Мы Вам дадим поручения, деньги и паспорт. Вы поедете на два-три месяца, объедете несколько местностей по адресам, которые я Вам дам. Работа не легкая. Там, к сожалению, нет центра, куда Вы могли бы заехать. Люди изолированы, и их нужно искать».

Даже опытнейший конспиратор Седов не смог распознать в своем окружении агента советской разведки. Хотя определенные сомнения на этот счет у Седова были. Вот что сообщил Глинский в Москву: «Седов извинялся перед «Маком» и почти со слезами на глазах просил у него прощения за то, что в начале их знакомства подозревал его в том, что он – агент ПС».

Как видим, агент внедрялся надолго, становился «своим» среди чужих, выполнял все задания и в то же время собирал тайно сведения о подпольной организации, ее членах, мероприятиях и замыслах.

В августе 1937 года Седов писал Троцкому, что его «будет замещать Этьен (кличка Зборовского в троцкистских кругах. – Авт.), который находится со мной в самой тесной связи… Этьен заслуживает абсолютного доверия во всех отношениях».

Из письма Седова к писателю-троцкисту В. Сержу: «О русских товарищах, которых я видал за границей, никто, кроме меня и Л.Д. (Троцкого. – Авт.), никогда ничего не знает».

Как показало время, он серьезно ошибался.

Органы госбезопасности СССР умели не только внедрять своих агентов, но и вербовать таких людей, которых невозможно было заподозрить в подобных связях. Среди них были агент по кличке «Фермер» и его жена. Вот скупое сообщение об их деятельности:

«Начальнику Иностранного отдела

ОГПУ СССР

Докладная записка

Завербованные полтора года назад «Фермер» и его жена стали основными источниками информации.

Основные результаты работы «Фермера» сводятся к тому, что он, во-первых, ликвидировал белые дружины, создаваемые Шатиловым и генералом Фоком; во-вторых, свел на нет зарождавшуюся у Туркула и Шатилова мысль об организации особого террористического ядра; в-третьих, прибрал к рукам Завадского, основного агента французской разведки; в-четвертых, сообщил об организации, готовящей убийство Литвинова».

Понятно, речь идет о человеке, авторитетнейшем в кругах белой эмиграции, способном не только сообщать о ее работе, но и активно влиять на планы, замыслы противников советской власти. Кто же он такой?

О том, что это человек незаурядного мужества, самообладания и верности воинскому долгу, свидетельствует такой эпизод, рассказанный генералом Богаевским:

«Большевики открыли бешеный пулеметный огонь, пришлось спешиться и выжидать темноты. Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием «штаб Корниловского полка», почти на линии окопов.

Крошечный форт с отважным гарнизоном, среди которого только трое было… живых, остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых – временно командующий полком, измученный до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира, подполковника Неженцева».

Было это в 1918 году. Рапортовал генералу 24-летний офицер Корниловского ударного полка Николай Владимирович Скоблии. В конце 1914-го он был досрочно выпущен прапорщиком на фронт. Заслужил георгиевское оружие и офицерский Георгий 4-й степени. К весне 1917-го стал уже штабс-капитаном. Когда формировался Корниловский ударный полк Белой армии, на командные должности были назначены шесть из наиболее отличившихся опытных офицеров-фронтовиков, среди которых был и Николай Скоблин.

Стремительно рос он по службе в Гражданскую войну. Стал первым и практически бессменным командиром Корниловской ударной пехотной дивизии. Вошел в легенды добровольческой армии, связав свое имя с самыми блестящими ее военными успехами. Правда, в 1920-м у легендарной Каховки его части так и не сумели выбить красные войска И.П. Уборевича со знаменитого плацдарма.

Судьба хранила Скоблина. Оказавшись в эмиграции, он встретил знаменитую певицу Надежду Плевицкую. В 1921 году посаженным отцом на их свадьбе был генерал А.П. Кутепов, сменивший (через 6 лет) умершего (или отравленного) П.Н. Врангеля на посту начальника РОВС – Русского общевойскового союза (в РОВС входили наиболее действенные силы белой эмиграции).

В январе 1930-го, вскоре после таинственного исчезновения Кутепова, его преемник Е.К. Миллер ввел Скоблина в состав узкого совета при начальнике РОВСа, а через четыре года поручил ему как «старейшему корниловцу» руководство «внутренней линией» – отделом контрразведки, в задачу которого входила, в частности, и слежка за деятельностью членов руководства РОВСа.

Надежда Васильевна Плевицкая была признанной королевой эстрады в дореволюционной России. Haходясь в эмиграции, встретила Скоблина, который был моложе ее на 10 лет, и отчаянно влюбилась в доблестного офицера. Решение сотрудничать с советской разведкой они приняли вдвоем. Обширные знакомства Плевицкой в высших кругах белой эмиграции способствовали ее успешной деятельности в качестве тайного агента. И Скоблин, и резиденты советской разведки не могли обойтись без ее помощи (прежде всего Плевицкая была надежной и не вызывающей у белых подозрения связной).

«Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мной настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21/1-31 г. Берлин.

Б. генерал Николай Владимирович Скоблин».

Срочная шифровка из парижской резидентуры разведки ОППУ:

«Мне стали ясны огромные возможности «Фермера» и перспективы его многолетнего использования. Он добросовестный и, если хотите, талантливый агент.

При условии хорошего руководства и если не допустим каких-либо ляпсусов, «Фермер» станет таким ценным источником, каких в рядах РОВС, да и в других эмигрантских организациях, мы еще не имели…

Биль».

Нет абсолютно никаких оснований подозревать, будто «Фермер» или его жена решились стать секретными агентами СССР из корыстных побуждений или из-за страха за жизни. Они были вполне обеспеченными, если не сказать богатыми, людьми, а какие-либо угрозы не могли запутать храброго боевого офицера, многократно рисковавшего жизнью.

О том, по какой причине «Фермер» и его жена стали шпионами, частично свидетельствует такой документ:

«Расписка

Постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза Советских Социалистических Республик о персональной амнистии и восстановлении в правах гражданства мне объявлено.

Настоящим обязуюсь до особого распоряжения хранить в секрете.

21/1—31 г. Берлин.

Б. генерал Н.Скоблин».

Был ли он одним-единственным в своем роде? Нет. Даже среди высшего звена РОВСа был по меньшей мере еще один тайный агент Кремля.

«Центр. Андрею.

Мы пришли к мысли выписать из Софии в Париж генерала Тукула, командира дроздовцев, которого «Фермер» будет использовать «вслепую». А «Фермер» плюс Тукул – это такой кулак, который, выражаясь словами самого «Фермера», может разнести весь РОВС».

Действительно, имея таких помощников, можно было не только справляться с агентурой РОВСа, засылаемой в СССР, но и воздействовать на его руководителей, а также выявлять их связи с иностранными разведками.

Вот еще одно сообщение в Центр.

«21-го вечером на квартире Сергея (он в отъезде) произошла встреча (гостиница или другие места, конечно, не подходили): чета «Фермеров», Биль и я… Оба великолепно информированы обо всем, что делается в белых кругах, знают подноготную многих интересующих нас лиц. Беседа длилась с восьми вечера до часу ночи за хорошо сервированным столом. Оба почти ничего не пьют.

Объявление им о персональной амнистии ЦИК СССР произвело хорошее впечатление. Поклялись в верности нам, в выполнении каких угодно заданий и распоряжений. Мое впечатление – они не врут».

Интересно упоминание о выяснении «подноготной» многих интересующих советскую секретную службу лиц. По-видимому, таким образом производилась «разработка», вербовка новых агентов. Но главное, пожалуй, было другое. Вот шифровка из Москвы в Берлин, резиденту.

«В том случае, если вы будете связываться с «Фермером» до его поездки в Софию, укажите ему на необходимость уделения максимального внимания выявлению лиц, ведущих активную разведывательную работу против СССР, выяснению путей проникновения агентов на нашу территорию и способов связи с ними.

Центр».

Самое удивительное, что «Фермерам» удалось долгое время оставаться вне подозрений – настолько надежно была организована их работа.

Последнее сообщение парижской резидентуры разведки НКВД относительно Скоблина и Плевицкой поступило в Центр в 1940 году. Оно касалось смерти «Фермерши»:

«Перед смертью ее исповедовал православный священник. Есть основания полагать, что исповедь, в которой она все рассказала, была записана французской контрразведкой с помощью скрытых микрофонов».

Судя по всему, «Фермерша» все-таки была под подозрением. Но и советская резидентура, как видим, не дремала.

Успехи Советской России со временем стали воодушевлять и радовать многих бывших «белых», хотя они, оставаясь в эмиграции, вынуждены были скрывать свои чувства. Впрочем, даже в годы Гражданской войны немалая часть бывших царских генералов и офицеров встала на сторону Красной Армии.

После того как страны Антанты начали военные действия против Советской России, многие белогвардейцы осознали, что их используют в своих целях антироссийские силы. (Конечно, большая часть населения России была вне политических полюсов, определявших суть Гражданской войны, однако именно большевики и Красная Армия были в максимальной степени представителями «простого народа», а не привилегированных классов.)

Вот и «Фермер» со своей женой смогли, по-видимому, убедиться, находясь за рубежами Родины, что бывшее белое движение выродилось в антироссийскую организацию. Ведь СССР был полноправным правопреемником Российской империи. Развал или разгром СССР стал бы поражением не только «Совдепии», но и великой России, которую растащили бы по кускам хищные буржуазные державы.

Многие эмигранты сознавали, что Сталин является ключевой фигурой на данном этапе существования России – СССР, а его падение чревато самыми печальными последствиями для страны, ослабления которой только и ожидают многие противостоящие ей государства. И дело, конечно, не в каких-то мистических способностях Сталина, а в том, что он в те годы являлся «цементирующим началом» руководства СССР, лидером, с уходом которого были неизбежны внутренние раздоры, разлад или даже новая Гражданская война. Ведь внешние и внутренние враги России исповедовали ту же формулу, которой руководствовались многие революционеры, посильно создавая в царской России взрывоопасную ситуацию: «Чем хуже (стране), тем лучше (революции)».

О том, что враги СССР готовы были использовать любые средства для уничтожения первого в мире социалистического государства (пример которого грозил свержением диктатуры капитала в других странах), свидетельствует такой документ:

«Совершенно секретно.

НКВД СССР.

Главное управление государственной безопасности.

Иностранный отдел.

Спецсообщение

Иностранным отделом ГУГБ получены сведения, что генерал Миллер в беседе сообщил своему заместителю адмиралу Кедрову, что при свидании с немецким журналистом он указывал последнему, что Германия может справиться с ненавистным ей коммунизмом коротким ударом по большевистской головке.

Зам. нач. ИНО ОГУГБ НКВД…»

Нетрудно догадаться, что для такого заявления у Миллера были достаточно веские основания.

Но кто мог нанести этот «короткий удар»? По-видимому, некая группа, способная быстро осуществить правительственный переворот. Эти люди должны были иметь доступ к правящей группе в СССР, быть приближенными к ней или даже входить отчасти в ее состав. И при чем тут Германия? Не при том ли, что члены этой тайной группы заговорщиков симпатизируют ей или даже имеют с ней тесные связи?

Такие вопросы, конечно, возникали и у ответственных работников НКВД, и у Сталина, которому докладывали о подобных сигналах.

Вряд ли случайно разговор этот состоялся между военными руководителями РОВС. Логично предположить, что «короткий удар» могли нанести по сталинской группе либо крупные военачальники СССР, либо столь же крупные руководители НКВД, либо те и другие вместе. Так обычно устраиваются дворцовые перевороты.

Кто же предположительно были эти люди?

Из числа советских военачальников высокого ранга с комплексом «бонапартизма» и уклоном в германофильство можно назвать прежде всего И.П. Уборевича – командарма 1-го ранга. Другой советский военачальник сходного типа – М.Н. Тухачевский.

Из руководителей органов безопасности «особо подозрительным» был Генрих Генрихович Ягода (Генрих-Енох Гершевич Иегуда) – руководитель НКВД СССР в 1934–1936 годах, а до этого несколько лет – заместитель тяжелобольного В.Р. Менжинского, руководителя органов госбезопасности. Жена Ягоды – Ида Авербах – работала в прокуратуре Москвы.

Имеется ряд документов, косвенно подтверждающих версию военного заговора (правда, не все исследователи признают неопровержимость этих документов). Если советские разведчики работали непосредственно в руководстве антисоветской эмиграции, то наверняка должны были существовать и разведчики антисоветской эмиграции среди крупных деятелей СССР, кто лишь формально поддерживал сталинский режим, а в глубине души желали его свержения «коротким ударом».

Советский «бонапартизм»

К концу 1918 года в Красную Армию было призвано более 22 тысяч бывших офицеров царской армии. За годы Гражданской войны число их возросло до 100 тысяч. Некоторые из них стали видными военачальниками Красной Армии: М.Д. Бонч-Бруевич, С.С. Каменев, Д.М. Карбышев, Б.М. Шапошников, А.И. Егоров, В.Н. Егорьев, В.М. Гиттис, В.М. Альтфатер, П.П. Лебедев, А.П. Николаев, И.И. Вацетис, Ф.Ф. Новицкий, А.А. Таубе и др.

Офицеры и генералы царской армии по праву назывались «военспецами». Благодаря им сохранялись некоторые традиции русской армии в новых социальных условиях. Однако это обстоятельство нравилось далеко не всем.

Инициаторами массовых репрессий командиров-военспецов Красной Армии (и это приходится с сожалением констатировать) выступил Иероним Петрович Уборевич.

Обратим внимание на знаменательные высказывания германского посла в Москве фон Диркина в его письме от 17 октября 1931 года:

«Ворошилов устроил обед… Мы встретили там еще Енукидзе, здешнего «Мейснера» (Мейснер был своего рода министром двора и доверенным лицом президента Германии фельдмаршала фон Гинденбурга. – Авт.), Крестинского, Тухачевского – преемника Уборевича на посту начальника Управления вооружений, заместителя Председателя военного Совета…

Я беседовал особенно много с Тухачевским, который имеет решающее значение в деле сотрудничества с «Рейнметаллом» и для того учреждения, которое возглавлялось до сих пор Нидермайером (разведка Германии. – Авт.). Он далеко не является… тем прямолинейным и симпатичным человеком, столь открыто выступавшим в пользу германской ориентации, каковым являлся Уборевич.

Он – скорее замкнут, умен, сдержан. Надеюсь, что и он будет сотрудничать лояльно…»

Если германофильство Тухачевского может еще вызывать сомнения, то про Уборевича этого никак нельзя сказать. Даже в его характере были черты, считающиеся типично немецкими: аккуратность, педантичность, пунктуальность, точность. Его связи с немецким генштабом ширились и крепли по мере того, как учащались его поездки в Германию.

Целый ряд обстоятельств, характерных для конца 20-х годов, содействовал усилению недоверия и подозрения к военспецам: крестьянские и казацкие восстания, забастовки в городах, протесты верующих. На этом фоне стали арестовывать сначала бывших белых офицеров, уволенных из РКК несколько лет назад. Затем тех, кто имел неосторожность вернуться из эмиграции в столь неспокойное время. Забирали прежде всего бывших гвардейцев, казачьих офицеров.

Пришел черед и основной массе военспецов, служивших в Красной Армии в Гражданскую войну. (Последняя волна репрессий против них пришлась уже на середину 30-х годов.) Однако мечты Уборевича, что на их место встанут германофилы, не оправдались. В начале 30-х годов контраст между Германией и СССР в области военной политики был разительный! Гитлер, придя к власти, постарался обеспечить вермахт хорошими специалистами. Он собирал немецких офицеров, рассеявшихся из-за безработицы по всему миру (от Парагвая до Китая) в качестве военных советников. Они вернулись с почетом.

В СССР же из-за усилившихся репрессий Красная Армия лишилась значительной части своего золотого офицерского фонда. Безусловно, велика в этом вина Сталина, вовремя не остановившего репрессии. Но разве меньше вина Уборевича и Тухачевского, Якира и Гамарника, а также многих других руководителей РККА различного уровня?

Когда выяснилось, что Ягода арестовал несколько тысяч офицеров, часть которых была расстреляна, сталинское руководство (и сам он, по-видимому) осознали пагубность таких мероприятий. Ворошилов выпустил из тюрем и лагерей военспецов, собрал их, принес извинения, выдал по тройному окладу, по два комплекта обмундирования и отправил на курорты. Увы, из расстрельных подвалов уже нельзя было никого вернуть.

Такой оказалась цена карьерных ухищрений кандидатов в «бонапартики» или, как минимум, претендентов на место Ворошилова, старавшихся повсюду расставлять «своих» людей и любыми методами избавляться от «конкурентов».

В результате, германская армия вошла во Вторую мировую войну, имея даже командиров рот с боевым опытом Первой мировой. Поэтому так блестяще воевали фашисты на первом этапе и против западных стран, и против СССР. Конечно, гораздо важнее финал войны. Но если бы не «мероприятия», начатые Уборевичем, Красная Армия уже в первые месяцы войны смогла бы дать достойный отпор агрессору.

Вопрос в том, для чего «красные бонапарты» упорно внедряли в руководство армией «своих» ставленников вместо военспецов дореволюционной закалки? Ведь и без того Уборевич или Тухачевский занимали достаточно высокие посты. Скажем, Тухачевский был заместителем наркома военмора и членом ЦИК всех созывов.

Серьезные изменения произошли и в руководстве другой силовой структуры – ОГПУ. Его руководитель Менжинский безнадежно тяжело болел. На его наследство претендовал Ягода. Но сфабрикованное при его активном участии «дело военспецов» вызвало возмущение и противодействие некоторых влиятельных авторитетных чекистов, в частности Е.Г. Евдокимова.

Сталин встал на сторону Ягоды. Оппоненты фаворита были сняты с руководящих постов. Один из них, Ольский, «за дискредитацию руководства ОГПУ» был выведен из этой организации и направлен заведовать общепитом.

По-видимому, Сталин действительно поверил в то, что СССР угрожают совместные действия белоэмигрантов и бывших царских офицеров, оставшихся в Красной Армии. Но в дальнейшем агентурные данные, прежде всего «Фермера», заставили усомниться в такой версии. Впоследствии многие из обвинявшихся военспецов были освобождены из-под стражи прямо в зале суда. Например, бывший царский генерал барон В.Ф. Ольдерогге стараниями Тухачевского был расстрелян.

Это трагическое обстоятельство ярко характеризует личность Михаила Николаевича. Он затаил злобу на Ольдерогге еще со времен Гражданской войны, когда тот был командующим Восточным фронтом. Конфликт был из-за того, что зимой 1920-го командарм 5-й Красной Армии Тухачевский из-за гулянок в своем штабе прозевал окружение вверенной ему армии колчаковцами и едва не погубил свои войска (как позже он это сделал под Варшавой).

Уборевич был отправлен на понижение – командовать Белорусским военным округом. В июне 1931 года он был назначен заместителем наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета.

Надо отдать должное Тухачевскому: он умел приноравливаться к различным людям и ситуациям. Возможно, такова была его установка на жизнь: лови подходящие моменты для того, чтобы достичь своих целей; используй для этого самых разных людей, играй на их слабостях. Как показал весь его жизненный путь, цель у Тухачевского была такая: подняться как можно выше в пирамиде власти.

Весной 1918 года, по рекомендации своего давнего приятеля, а тогда члена ВЦИК Н.Н. Кулябко и секретаря ВЦИК А.С. Енукидзе, Тухачевский вступил в РКП(б). Работал он тогда в военном отделе ВЦИК. Чуть позже Тухачевский вошел в доверие к Троцкому. Это обстоятельство позволило ему в кратчайшие сроки сделать головокружительную карьеру. О некоторых шагах на этом пути убедительно написал публицист-исследователь Г.В. Смирнов. Он привел телеграмму, посланную Тухачевским Кулябко 8 июля 1918 года: «Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты, и Сызрань взята с бою. Командарм 1-й Тухачевский».

«Из этой удивительной телеграммы следует, – продолжает Смирнов, – что, во-первых, Михаил Николаевич, прежде не командовавший даже ротой, не только легко справился с командованием армией, но и привел ее к победе через каких-нибудь двенадцать дней после вступления в командование. А во-вторых, что он первым, раньше всех других начал применять эпитет «блестящий» в оценке своей собственной деятельности!

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР»… я прочитал: «В июне-июле 1918 года войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск… Попытка перехода в августовское наступление Восточного фронта 1918-го не имела успеха»… Сызрань была взята Красной Армией… лишь 3 октября 1918 года!»

Оказывается, командующий Восточным фронтом М.А. Муравьев разработал план, по которому армия Тухачевского должна была нанести по Сызрани отвлекающий удар, а по Самаре – главный. В начале операции Сызрань действительно взяли на несколько дней, а затем Муравьев изменил советской власти, и вся операция захлебнулась.

Обстоятельно проанализировав восхождение Тухачевского на командные должности, Г.В. Смирнов пришел к выводу: «Стремление приукрасить события, представить себя в выгодном свете, пустить пыль в глаза было свойственно Михаилу Николаевичу не только в молодые годы. Оно сопровождало его на протяжении всей жизни и породило множество связанных с его именем легенд, вольно или невольно распространяемых, развиваемых и дополняемых многочисленными почитателями и биографами. Но стоит попытаться привести эти легенды в согласие с житейской логикой и здравым смыслом, и меркнет обаятельный образ блестящего военачальника, усиленно насаждаемый лукавыми или искренне заблуждающимися людьми…»

Уже после отстранения Троцкого от власти Тухачевский попытался разрабатывать стратегические планы агрессивных действий против Польши в духе идей мировой революции. 28 марта 1927 года, находясь на посту начальника штаба РККА, он писал военному атташе СССР в Германии Луневу о необходимости формировать красные вооруженные силы в треугольнике Киль – Бреслау – Штольп. По этому плану им следовало не только соединиться с наступающими войсками РККА в Польше, но в первый период также отвлекать внимание Польши к ее западной границе. «При известных условиях, возможно, будет даже необходимо открытое наступление красных немецких формирований на польскую границу со стороны коридора с целью вызвать общие политические осложнения в Западной Европе».

Столь грандиозные геостратегические планы он предполагал осуществить в союзе с Германией, а также Италией и Венгрией. В данном случае Тухачевский рассуждал не как военный, а как политик, причем недальновидный, упоенный собственными планами и не умеющий верно оценить реальную ситуацию. Возможно, ему не терпелось отомстить полякам за то сокрушительное поражение, которое они нанесли его армии в августе 1920 года. Кстати, тогда поражение Красной Армии было во многом предопределено неспособностью Тухачевского реально оценивать обстановку и осмысливать поведение противника.