Текст книги "Дети из камеры хранения"

ГЛАВА 26

У Кику на рукаве тюремной робы появилась серебряная нашивка. Он, Яманэ, Накакура и Хаяси поступили в морское учебное подразделение и были переведены в другой тюремный блок. В день переезда у Яманэ с самого утра жутко болела голова, он покрылся гусиной кожей и холодным потом.

– Это все проклятая пластина в моей башке, – говорил он друзьям. – Наверно, распаялась. Если я потеряю сознание или начнутся судороги, не говорите со мной, не трогайте. На пластине есть пара таких точек, что, если до них дотронешься, я уже ни за что не отвечаю.

– Ты имеешь в виду, что это убьет тебя? – спросил Кику.

– Нет, я имею в виду другое, – ответил Яманэ с блаженной улыбкой. – Скорее это убьет вас.

В новой камере они, как полагается, должны были выразить почтение к ее старожилам. Но Яманэ испытывал такую боль, что не в силах был говорить. Его била дрожь, и он, скрючившись, сидел в углу. Кику с приятелями попробовали было объяснить, что Яманэ сильно простужен, но местные авторитеты восприняли это как оскорбление.

– Этот ублюдок не знает, как себя вести, – сказал кто-то.

Чтобы отвлечь внимание от Яманэ, Накакура предложил сделать кому-нибудь из них массаж. Но как только он начал растирать плечи одному из них, тот громко фыркнул:

– Малыш, тебе надо помыться!

– Да, господин, я знаю, господин. Всякий раз, когда меня прошибает пот… – начал объяснять Накакура, но осекся.

– Воняет, как шлюха в горячке, – сказал другой заключенный. – Кинда тебя возбуждает!

Накакура изменился в лице. Позже он объяснил Кику, что эта реплика заставила его вспомнить о матери: «Летом ее запах доносился даже из соседней комнаты. В общем, к этому привыкаешь, но по запаху всегда можно было определить, что она только что переспала с мужчиной».

Пока же Накакура продолжал разминать заключенному спину. В какой-то момент он послал Кику и Хаяси легкую улыбку и сделал вид, будто хочет свернуть тому шею. Это был всего лишь жест, шутка, но стоявший позади него парень заметил его и разразился бранью:

– Эй, козлы, что вы себе позволяете! Новенькие должны вести себя как положено, а вы издеваться вздумали, засранцы! – завопил он и с силой пнул Накакура.

– Пожалуйста, потише! – бормотал Накакура, корчась в углу от боли. – Пожалуйста…

Сколько Накакура ни пытался извиняться, старожилы камеры продолжали распаляться все больше и больше, и наконец один из них ударил его по лицу и при этом случайно задел Яманэ.

– Прекратите… – прошипел Яманэ и тут же вскочил на ноги, издал пронзительный вопль и пробил кулаком ближайшую стенку – не менее пяти сантиметров толщиной. – Не надо кричать, прошу вас! – прорычал он.

Все присутствовавшие в камере стояли с отвисшими челюстями. Парень, затеявший минуту

назад всю эту разборку, побледнел и тихо сел на место. Яманэ опять скрючился и обхватил руками голову, пытаясь унять боль.

– Сколько времени надо тренироваться, чтобы стать таким сильным, как ты? – спросил На-какура у Яманэ после того, как выполнил задание на учебной навигационной карте.

– Что значит «сильным, как ты»? – спросил Яманэ, задумавшись над своим заданием. Занятия в классе – все эти карты, компасы и тому подобное – были его слабым местом. Мощный торс и могучие руки Яманэ становились беспомощными, когда ему надо было переместить по парте маленькую линейку.

– Надеюсь, ты понял, что я имею в виду: достаточно сильным для того, чтобы прошибить кулаком стену. Сколько? Пять лет? Больше?

– Да ну! Любой так может! Чтобы прошибить стену, тренироваться вообще не нужно.

– Не скромничай, парень! – засмеялся На-какура.

– Я и не скромничаю. Совершенно серьезен. Нужно просто взять в руку молоток.

– Молоток? Не уверен, что смогу пробить стену даже молотком. А ты как думаешь, Кику? – Кику сидел за соседней партой и считывал показания компаса. – По-моему, молоток тут не поможет.

– Не вижу никакой связи между молотком и тренировкой, – сказал Кику. – А ты, Яманэ?

Яманэ пытался в этот момент определить точку пересечения двух линий: от воображаемого маяка к вершине воображаемой горы и от воображаемого буя к воображаемой гавани.

– Подожди немного, – сказал он Накакура и принялся неторопливо сверять долготу и широту с цифрами, которые перед этим вычислил Кику. Кажется, они совпали: Яманэ радостно потер пальцы и повернулся, чтобы ответить:

– Суть каратэ не в том, чтобы махать кулаками, – сказал он наконец.

– А в чем же? – спросил Накакура.

– В скорости. Если ты не уверен, что пробьешь стену стальным молотком, зачем тебе стальные кулаки?

Прозвенел звонок, и преподаватель велел сдавать листки с ответами. Яманэ прервал свои объяснения и принялся лихорадочно переписывать работу Кику. Преподаватель – сухой старичок – увидел это и сделал ему замечание. Когда Яманэ робко отправился сдавать работу, по классу прокатился смешок.

После обеда Яманэ оторвал от газеты страницу и развернул ее перед Накакура.

– Посмотрим, сумеешь ли ты пробить в газете ровную дырку.

– Сумею ли я пробить газету? Ты что, издеваешься?

Но после десяти его неудачных попыток газета оставалась невредимой и лишь отлетала в сторону. Тогда Яманэ попросил Кику подержать газету. Опять из глубины его горла раздался пронзительный вопль, и мгновение спустя кулак Яманэ пробил в газетном листе маленькую ровную брешь, практически не повредив остального.

– Если ты будешь думать о том, чтобы пробить дырку, у тебя ничего не получится. Представь себе, что ты хочешь расколоть доску. Большинство при этом думает: «Ну, сейчас я разобью доску!» Они ошибаются. А думать надо примерно так – слушай внимательно: «Вся моя сила и вся моя воля – в этом кулаке. Сейчас мой кулак окажется по ту сторону доски. Мой кулак пройдет сквозь доску, как ветер, и выскользнет наружу». Вот о чем нужно думать! Ты понял?

– Необходимо сосредоточиться, – сказал Кику. Яманэ согласно кивнул:

– Хорошо бы для начала вспомнить какой-нибудь опасный момент, то мгновение, когда малейшая осечка могла стоить тебе жизни. И перенести всю эту энергию в удар. Попробуй.

– Попробую, – согласился Кику и взял новый газетный лист. Он закрыл глаза и попытался дышать как можно медленнее и ровнее. Внезапно глаза его широко распахнулись, и выброшенный вперед кулак пронзил газету. Дыра оказалась не столь безупречной, как у Яманэ, но все же это была дыра.

– Ты думал о прыжке с шестом, да? – спросил Яманэ. Кику, широко улыбаясь, кивнул.

Наступила очередь Хаяси. Подогрев себя несколькими отрывистыми восклицаниями и покачавшись взад-вперед, он замер, а потом нанес удар. Ему тоже удалось пробить газетный лист, хотя отверстие получилось довольно рваным.

– А ты чем занимался? – спросил Кику. – Водными лыжами?

Хаяси покачал головой:

– Я представлял себе, что целюсь по воротам в водном поло. Когда-то я много играл, хотя денег это не приносило.

Накакура молча смотрел на них, а потом спросил несколько обескураженно:

– А о чем должен думать человек совсем не спортивного склада? Перед тем как попасть за решетку, я был поваром.

– Но ты ведь работал на судне! К тому же был профессиональным водолазом, – напомнил Хаяси.

– Когда ныряешь с аквалангом, нет нужды сосредотачиваться. Гораздо важнее выдержка.

– Тогда ты должен думать о чем-то, не имеющем отношения к спорту, – сказал Яманэ. – Важно, чтобы ты мог сконцентрировать всю свою силу и всю волю в одном кулаке.

– Подождите! Я придумал! – воскликнул Накакура. Какое-то мгновение он смотрел вверх, а потом кивнул, как будто что-то припомнил, облизал губы и обратился к невидимому противнику. Глаза его широко раскрылись, дыхание участилось. – А-а-а! – закричал он и с силой выбросил кулак.

Дыра оказалась очень аккуратной. Все зааплодировали.

– Отличная работа. О чем ты думал? – спросил Кику.

– Ни о чем, – пробормотал Накакура, скромно потупившись.

Потом, когда они направлялись в класс навигации, он прикоснулся к плечу Кику:

– Знаешь, я представил себе свою мать. Ясно увидел ее за листом газеты. И когда подумал о том, что ударю ее в манду, легко сосредоточился.

– Бтт, бтт, – такой звук издавал Накакура, опершись спиной о стену камеры и свесив голову набок. – Бтт, бтт.

– Что за чушь ты несешь? – спросил Яманэ.

– Не врубаешься? Может, ты знаешь, Кику? – Кику покачал головой. – Это звук зажигалки, только не обычной, не дерьмовой. Такой звук издает зажигалка «Данхил». У меня была когда-то такая: ее оставил мне мой малыш, уезжая в Макао. У вас никогда не было зажигалки «Данхил»? Тяжелая, бля! Крутишь колесико, а огня нет. Словно ждет, когда ты пройдешься большим пальцем по всему колесику. И вдруг: «Бтт!» Самый, бля, классный звук на свете! Но если вы никогда не слышали, объяснить невозможно! Это звучит как… как огонь! И сигаретка становится вкуснее, если ее прикурить от такой зажигалки. Я просто пытался припомнить этот звук. До конца не могу. Точнее будет не «бтт», а «шбтт, шбтт».

По воскресеньям и праздникам занятий не было. В хорошую погоду они играли в футбол или софтбол, а сегодня лил дождь. У кого-то из сокамерников были занятия в клубе: уроки рисования, игра на гитаре, хор и прочее. У Кику и его приятелей было свободное время. Дело нашлось только у Яманэ: он читал библиотечную книгу «Тайна Царя драконов». Но и он отложил ее в сторону, как только Накакура начал свое бормотание.

Полдня они убили на круговой турнир по армрестлингу, который, ко всеобщему удивлению, выиграл Хаяси. Кику, сроду не проигравший ни одной схватки, надеялся проявить себя во всей красе, однако после того, как он с легкостью одолел Накакура, его вышибли и Хаяси, и Яманэ. После отборочных матчей эти двое сошлись в финале, и даже просто наблюдая за ними, Кику понял, какая здесь задействована нечеловеческая сила. Временами казалось, что одна из рук разломится сейчас пополам. У Хаяси рука была раза в два тоньше, чем у Яманэ, зато накачанные мускулы, и казалось, что вся его сила сосредоточилась в запястье. Их сцепленные руки были почти неподвижны, по силе явно не уступая друг другу, но по тому, как трещали подушечки, на которые опирались локти борцов, видно было, какая идет напряженная борьба. Хаяси удалось устоять против нескольких агрессивных выпадов Яманэ, и это решило исход схватки: в конце концов Яманэ выдохся и сдался более выносливому противнику. После схватки Яманэ лег на спину и принялся массировать себе руку.

– Первый раз в жизни проиграл, – сокрушался он.

Хаяси вспыхнул:

– В школе я проплывал пять километров, используя только руки, и десять – используя только ноги. Пловцы должны быть по-настоящему гибкими. Не сильными, а гибкими.

– Неправда! – засмеялся Яманэ, поднимаясь на ноги. – Ты сильный!

Потом Яманэ предложил поиграть в «сидячий реслинг»: надо было присесть на пол и сжатыми ногами побороть противника. Понятно, что Яманэ был заведомо сильнее других, и всем эта игра быстро надоела. В это время Накакура и начал бормотать свое «бтт, бтт».

– «Шбтт, шбтт»… Нет, не так! Черт возьми! Как же это было? «Бхао, бхао»? А может, «джбха, джбха»?.. «Шба, шба»? «Субо, субо»? «Бот, бот»? Я отчетливо слышу этот звук, но не могу его передать.

– Чуга, чуга, чу-чу! – запел Хаяси, и все заржали. А когда смех затих, наступила тишина.

– Бля, что бы я отдал сейчас за сигарету! – простонал Накакура. Он попробовал улыбнуться, но безуспешно. В конце концов он заплакал.

Яманэ открыл окно. В камеру хлынул запах влажных весенних листьев, а заодно и звуки репетирующего тюремного хора. Яманэ хотел что-то сказать Накакура, но тут глазок приоткрылся, и в нем показалось лицо охранника. Накакура тут же прекратил плакать.

– В четыре часа будет небольшое развлечение. Так что всем построиться в зале, – оповестил охранник и закрыл глазок.

– Что-то особенное? – спросил Хаяси.

– Из города приезжают, покажут спектакль, – из-за спины бросил охранник, шагая по коридору дальше.

Вскоре все заключенные и почти весь тюремный персонал собрались в зале. Стульев не хватало, кое-кому из заключенных пришлось усесться на деревянном полу. Мероприятие началось с выступления начальника тюрьмы.

– Сегодня мы имеем честь принимать у себя драматический кружок коммерческого колледжа Хакодатэ. Эти славные люди ежегодно приезжают сюда, чтобы скрасить дождливые дни, когда вы не можете заниматься спортом и прочими делами. Это уже третий их приезд, и я уверен, что те из вас, кто видел их постановки раньше, с нетерпением ждали новой встречи. Так что усаживайтесь поудобней, встречайте представителей внешнего мира, а главное – наслаждайтесь зрелищем!

Занавес подняли, за ним оказалась афиша спектакля. На ней было написано:

ГОЛУБАЯ БОГИНЯ ГОР

(мюзикл)

Слева на сцену вышел согбенный старик. Задник изображал хижину, деревья, снежные вершины и якобы чирикающих пташек. Зазвучала музыка, и старик хрипло запел:

Опять весна!

Цветы цветут!

Скоро растает снег,

Вылезет медведь.

Рыбки скок-поскок…

«Куда же подевалась моя дочь? Наверно, ушла вниз, в деревню».

Что-нибудь купить,

Леденцов купить,

Что-нибудь еще.

Платьице купить…

– Кто этот старый мудак? – громко прошептал Накакура.

– Ш-ш-ш… – сказал Хаяси, нервно оглядываясь на стоящего поблизости охранника.

– Девчонки выйдут? – спросил Накакура, обхватив ноги руками.

– Он что-то сказал о дочери, значит, еще появятся, – прошептал Кику ему на ухо.

К сожалению, «девчонки» долго не появлялись. В горной хижине старого Сахэя побывали крестьяне, путешественники, дровосеки, охотники, но до сих пор ни одной женщины.

Сюжет пьесы был таков: девушка, которую вырастил Сахэй, приходилась ему на самом деле не дочкой, а внучкой, брошенной ее матерью Тори, которая убежала с проезжим молодцем сразу после смерти мужа. Сахэй с внучкой пережил в горной хижине немало тягот, пока наконец весенним днем, когда девочке исполнилось четырнадцать лет, хижину не посетил благородный господин, назвавшийся помощником Тори, которая к этому времени стала владелицей четырех цирковых трупп. Гость сообщил Сахэю, что мать хочет забрать дочку к себе, но старик с гневом его прогнал. Примерно в это время Яманэ отключился, но Накакура продолжал смотреть с неотрывным вниманием.

– Так его! – бормотал он. – Служит этой беглой шлюхе! Избить его надо к чертовой матери…

Наконец наступил выход дочери. Накакура подскочил на месте, но Хаяси и Кику вцепились каждый со своей стороны в его робу и усадили обратно. Пара ножек под короткой юбочкой вызвала долгую овацию, после чего девочка исполнила свою песню и танец.

Я гор невинное дитя.

В горах мой кров, в горах мой дом.

Зверье и птицы – мне друзья.

О, как люблю мой милый дом!

«Да, я люблю эти горы. Но неужели правда, что моя мать жива, а отец на самом деле – вовсе мне не отец, а дедушка? Что мне делать? Что делать? О, богиня Акэби, подскажи!»

На сцене появилась фигура, с головы до ног укрытая вьющимися растениями: богиня Акэби, дух гор, покровительница дикой природы.

«Милое дитя, чего ты желаешь? Скажи мне! Ты всегда была другом животных, и теперь, когда ты в беде, я обещаю исполнить любое твое желание».

Девочка, однако, растерялась.

«Не знаю, что и сказать», – пропела она.

«Не знаешь? – вскричала богиня, внезапно разгневавшись. – Того, кто не знает, что он хочет, я превращаю в каменных стражей горных перевалов».

Богиня взмахнула своими вьющимися растениями, вспыхнула магнезия, сцену заволокло дымом, и, пока сидевшие в первых рядах заключенные кашляли, появилась статуя девочки. Из динамиков по краям сцены доносились ее рыдания.

– Сволочь! – воскликнул Накакура. – Ну и сволочь эта богиня, обратила малышку в камень.

У пьесы, впрочем, был хэппи-энд. Не зная о том, что дочка превращена в статую, Тори и ее помощник изложили при ней свои злые намерения, девочка наконец поняла, что по-настоящему ее любит только дедушка, а богиня Акэби вернула ее к жизни. В последней сцене девочка спела еще одну песню.

Я ничего не знала,

Пока не стала камнем.

Я знала очень мало. Судила я богиню

За то, что стала камнем.

Но я не подозревала,

Как этот мир огромен,

Насколько я ничтожна,

А я и знать не знала.

(Хор)

Поэтому сядь, сядь…

Надень свой колпак раздумий…

И думай!

Пусть не сломят, тебя эти стены…

Надень свой колпак раздумий…

Скоро весна!

Спектакль произвел огромное впечатление на Накакура, который говорил о нем всю дорогу до камеры.

– Ну и отмочила же она штучку – малышку в камень обратила, – говорил он с затуманенными глазами.

– Ты что, не понял? – сказал Хаяси. – Вся история сочинена специально для нас. Мы тут сидим, как хорошенькие, маленькие статуи, и все кончится хэппи-эндом.

Яманэ согласно кивнул.

– Дерьмо собачье, – твердо возразил Накакура. – Главное здесь – эта гадкая мамаша, которая сбежала с любовником. Здорово, что в конце концов малышка осталась с дедом. – Хаяси и Яманэ переглянулись и рассмеялись, поэтому Накакура обратился за поддержкой к Кику: – А ты как думаешь? Дерьмо или не дерьмо?

– По-моему, это было довольно поучительным, – сказал Кику, оборачиваясь к отставшим.

– Поучительным? Что именно? – спросил Яманэ.

– Сцена с превращением девочки в статую.

– Что? – изумился Накакура. – Промахнулся, парень! Это был самый грустный момент.

Кику рассмеялся:

– Я имею в виду совсем другое. Мне кажется совершенно правильным, когда тех, кто не знает, чего он хочет, превращают в камень. Так что богиня права. Те, кто не знает, чего он хочет, никогда ничего не добьются. Они уже и есть камни. И вообще, лучше бы эта тупая девчонка так и осталась окаменевшей.

Хаси выработал в себе стойкую антипатию ко всему, в чем могло отражаться его лицо. Зеркала, ночные окна, отшлифованный черный мрамор, блестящие хромированные бамперы и даже гладкая поверхность воды приводили его в ужас.

Концерт кончился, и, помахав публике рукой на прощанье, Хаси отправился в гримерную, где целую стену занимало зеркало. В нем маячило отражение человека, который только что на протяжении двух часов управлял залом в несколько тысяч человек.

«Кто ты такой?» – прошептал он своему отражению. Ему казалось, что в зеркале перед ним – вовсе не Хаси. С его губ не сходила улыбка, пусть и несколько поблекшая от сотен фотовспышек, но готовая немедленно преобразиться в гримасу притворного гнева. Хаси торопливо шептал, словно ответить на этот вопрос было невероятно важно: «Кто ты такой? Что ты делаешь в моем теле?.. Я привык ненавидеть себя, я был дрожащим, тщедушным мальчишкой, только и делал, что переживал, что думают обо мне другие. Но потом я понял, что так никогда не стану великим певцом. Меня научили, что делать, и я стал звездой. Любой может изобразить перед камерой что угодно, но я действительно стал звездой. А главное оказалось в том, чтобы притворяться, будто тебе плевать, что о тебе думают. Избегать вопросов, гнуть свою линию, тыкать их носом в их собственное дерьмо… А после этого уже окружающие начинают беспокоиться о том, что ты о них думаешь… Не помню, когда именно, но в какой-то момент это у меня возникло… И теперь все будут прислушиваться к тому, что говорю я».

Хаси вспомнил рассказ, который читали ему монахини в приюте: о человеке, который заключил сделку с гоблином. В обмен на успех в делах он согласился проглотить крохотную личинку. Личинка прикрепилась к стенке желудка, свила себе кокон и постепенно превратилась в куколку, которая стала давать этому человеку полезные советы: «Когда идешь по улице, подними выше голову и разверни грудь пошире» или «Когда разговариваешь с человеком, смотри ему прямо в глаза». Но когда куколка лопнула, из нее вылез жук и принялся летать по внутренностям человека, а его советы превратились в приказы, высказанные в самой жесткой форме.

«Когда поселившееся во мне существо начало отдавать приказы, – подумал Хаси, – оно велело мне: „Отрежь себе язык“. Кого же я взрастил в себе? Жука с крылышками?.. Когда я отрезал себе язык, жук ровно ничего не почувствовал. Я поднял отрезанный кончик, но это оказался всего лишь дрожащий комочек. Я вспоминаю звук, который он издал, когда я сжал его между пальцами. Видимо, именно тогда кокон лопнул, жук вылупился, и у него появились крылья. И тогда он принялся пожирать меня изнутри, пытаясь меня изменить. Но о чем бы я у него ни спрашивал, я оставался без ответа. Жук лишь отдавал приказы и требовал, чтобы я их выполнял. Единственное, что я во всем этом понял: жук говорит, что я слабый, и обещает сделать меня сильным…»

В ту ночь, когда группа отыграла свой последний концерт на Кюсю, Хаси объявил, что хочет на день-другой съездить домой, на остров. Нива эта мысль понравилась. Она предложила поехать вместе с ним, но Хаси настоял на том, что отправится один. В выходные дни музыканты обычно репетировали, поэтому Хаси послал Нива передать им свои извинения. Она ожидала недовольства, но оказалось, что все согласны с тем, что Хаси необходимо немного отдохнуть. Концерты, безусловно, требовали от него сильнейшего напряжения, и он почти ничего не отвечал на задаваемые ему вопросы. Если не считать репетиций, Хаси совсем не выходил из комнаты и даже Нива к себе не пускал. Он страдал бессонницей и начал принимать снотворное.

Страдал не только Хаси. Из-за утренней тошноты и тревоги за мужа нервы Нива тоже были на пределе. Она то и дело звонила приставленному к ним врачу и спрашивала о состоянии здоровья Хаси.

– Не нужно волноваться, – успокаивал тот. – После долгих гастролей подобный срыв происходит почти с каждым артистом. Добавьте сюда вполне естественный страх перед отцовством. Не бойтесь за него, все будет в порядке. Он хочет побродить по родным местам? Что может быть лучше? Это поможет ему прийти в себя.

Поездом Хаси добрался до Сасэбо, где ему пришлось долго ждать автобуса до парома. Он решил прогуляться и отыскать универмаг, на крыше которого был разбит сад, завороживший его много лет назад. Как и когда-то, Сасэбо показался ему городом, где никогда нет солнца. Бродя по улицам без теней, он чувствовал, как от прохожих, зданий и всего окружающего исходят какие-то волны. Такое же ощущение посещало его и в других городках, где он бывал на гастролях: не звук, не цвет, не запах, не неуловимое дуновение, а некая деформация – то расширяющееся, то сокращающееся пространство между ним и окружающими зданиями и людьми. Сам городок ничуть не изменился. Они с Кику когда-то любили ходить по этой широкой улице в торговый квартал. По обе ее стороны тянулись танцевальные залы, и сквозь темные стекла окон было видно, как, прижавшись друг к другу, покачиваются под музыку пары. А над шпилем церкви по соседству носились кругами стаи голубей. Фрукты, специи и всякая всячина продавались везде, где удавалось поставить лоток, а между ними сновали со своими тележками продавцы рыбы. Ничто не изменилось в этом пасмурном городке.

Хаси решил пройтись по рынку. У входа он заметил огромный бак с водой, в котором извивались сотни угрей. Он вспомнил, что любил наблюдать за тем, как человек в белых перчатках достает их из воды. Процесс завораживал его, он мог наблюдать за ним бесконечно. Однажды продавец швырнул угря прямо в мальчиков, и извивающееся тонкое тело шлепнуло обоих по лицам. Их крики рассмешили стоящих рядом взрослых. Сегодня все угри скопились в одном углу, выстроившись в одном направлении. Они наползали друг на друга и напоминали длинные черные женские волосы, плавающие в ванне. Хаси вспомнил, что точно такое же сравнение пришло ему на ум, когда он в последний раз заглядывал в этот бак.

Покинув рынок, он миновал кинотеатр и пересек улицу. Прошел через небольшой парк и увидел тот самый универмаг. Поднялся на лифте в ресторан и заказал там рисовый омлет, но он ему не понравился. Хуже того, одна из официанток принялась во все глаза на него пялиться. Как он ни старался избежать ее взгляда, она изо всех сил вытягивала шею, чтобы разглядеть его получше. Потом подозвала вторую официантку и, указывая на него, что-то ей прошептала. Когда они приблизились к его столу, он услышал, как они подначивают друг дружку: «Ты скажи!» – «Нет, ты!» Хаси обреченно уставился в тарелку.

– Простите, пожалуйста, что вас беспокоим, но вы ведь… Хаси? – проговорила наконец одна, сильно покраснев. Хаси хотел сказать, что они ошиблись, и вообще послать их подальше, но, подняв глаза, вдруг услышал, что произносит прямо противоположное :

– Да, я – Хаси. Чем могу вам помочь? Девушки захлопали в ладоши и запрыгали на месте.

– Вот видишь! Я же говорила!

На них смотрели уже все посетители ресторана. Официантки притащили альбомчики для автографов, а из-за стойки выглядывали повара и бурно обсуждали происходящее.

– Он ниже ростом, чем по телевизору, – сказал кто-то.

Хаси механически давал автографы всем, кто просил. Какая-то женщина в кимоно подошла к нему с ребенком, и Хаси расписался на носовом платке.

– Разрешите пожать вашу руку? – спросила женщина.

Хаси пошел дальше: галантно поцеловал ей руку. Раздался всеобщий гул, и вся толпа – клиенты, официантки, повара, администратор – стала наседать на его стол.

– Полегче, ребята! – крикнул Хаси, поднимаясь из-за стола и улыбаясь. – Я никуда не ухожу, времени у нас достаточно. Становитесь, пожалуйста, в очередь!

– Вы любите рисовый омлет? – спросила какая-то продавщица после того, как он расписался на спине ее потной блузки. Хаси кивнул, заметив искривленное отражение своего лица на тыльной стороне ложки. Отражение улыбалось.

Ему в лицо ткнули визитную карточку, и мужчина, представившийся репортером местной газеты, под огнем фотовспышек принялся задавать бесконечные вопросы.

– Когда выходит ваш новый альбом? – хотел знать корреспондент.

Девочка в школьной форме, стоявшая позади Хаси, старалась дотронуться до его волос, крашеная девушка из очереди попросила, чтобы он расписался на только что купленных ею трусиках.

– Давай-ка я распишусь на них, лапочка! – крикнул какой-то подвыпивший старик. – У меня автограф ничуть не хуже!

Какой-то ребенок упал под напором толпы, и мать, пытаясь его подхватить, зацепила стол. Тарелки и бутылки полетели на пол. Одна бутылка разбилась, и костюм репортера оказался безнадежно испорчен ее содержимым.

– Прекратите толкаться! – вопили в толпе.

– Ваш приезд сюда связан с личными мотивами? – продолжал расспрашивать репортер.

Школьницы по очереди прикасались к его волосам, и людская стена вокруг стола становилась все плотнее и плотнее. Заплакал ребенок. Хаси продолжал расписываться: в альбомчиках для автографов, на клочках бумаги, носовых платках, ранцах, сумках, оберточной бумаге, нижнем белье, блузках, руках, украшениях, носках и так далее. Его стол наклонился в одну сторону, перед глазами то и дело сверкали фотовспышки. С лица одной из девочек, охотниц за волосами Хаси, слетели очки, и она нырнула вниз, чтобы спасти их из-под ног наседающей толпы.

– Скажите, пожалуйста, существует ли связь между вашими гастролями и культурой провинции? – спросил репортер, но в это время стол окончательно опрокинули, и с него на пол полетели и тарелка с остатками омлета, и ложка, в которой Хаси снова увидел свое выпуклое отражение.

– Кто вы такой? – пробормотал он.

– Что за… что за… что за херня тут происходит? – проговорил молодой пьянчуга, только что появившийся в ресторане. – Что за… Ух ты, постой-ка… Да это, никак, и вправду Хаси?

Лицо из кривого зеркала упало вместе с ложкой на пол, где в луже кетчупа все еще ползала на коленях в поисках своих очков бедная девочка.

– Эге-е-ей! И вправду Хаси? – продолжал орать парень.

Топча крошки риса, кетчуп, остатки яйца и стекла раздавленных очков, Хаси кивнул.

Теперь на остров ходило меньше паромов, чем раньше, и маленький киоск на автобусной остановке, в котором продавались когда-то безалкогольные напитки и закуски, был снесен. Тот самый киоск, где социальный работник в свое время купил им с Кику по порции подтаявшего мороженого. Знакомая вывеска с изображением облизывающей леденец девочки валялась на земле, покрытая слоем пыли. Остров горбился на горизонте, словно спящее животное.

Хаси хотел побывать дома по очень простой причине: чтобы повидать свою собаку. Увидеть Милки, которого ему подарил Кику, когда они были еще детьми. Ему приятно было, что пес не мог знать о том, что Хаси стал знаменитым певцом и продал уже миллион дисков. Интересно, помнит ли его Милки и какова будет его реакция, если поедающий Хаси изнутри жук уже взял над ним верх и Хаси превратился в кого-то другого. Если Милки начнет лаять и кусаться – значит, Хаси проиграл, стал рабом жука. Но если Милки будет вести себя, как прежде – скулить и тереться о его ногу, тогда они отправятся вдвоем на побережье и поиграют там. Только этого он и хотел. Возможно, этого окажется достаточно для того, чтобы вспомнить… Что именно? Неважно что. Возможно, он вспомнит то светлое время, что было задолго до того, как родился жук… Возможно…

На пароме ничего не изменилось. Запах машинного масла, к которому невозможно привыкнуть, ржавые перила, потертые сиденья, успокаивающее гудение мотора. По мере приближения остров становился все больше и наконец заполнил собой все окна салона. Хаси вышел на палубу. Море было спокойным, качка слабой, брызги сюда почти не долетали. Бриз уносил прочь вонь машинного масла и приносил вместо нее соленый запах моря. Зеленая глыба на горизонте постепенно приобрела очертания, увеличилась в размерах и теперь возвышалась над морем, все приближаясь и приближаясь. Из бухты доносился рокот двигателей. В памяти Хаси всплыло какое-то раннее воспоминание, но какое именно, он сказать не мог. Все, что он помнил ясно, было его первое путешествие с Кику на пароме. На какой-то миг он даже ощутил во рту липкий вкус тающего мороженого, и его глаза повлажнели. Судно замедлило ход, с пирса бросили канат. Вдали на холме виднелись ряды пустых многоквартирных домов.

– Я дома, – пробормотал Хаси, не слишком громко, но так, чтобы его услышали.

– Милки! – позвал Хаси, приблизившись к тропинке, ведущей к дому его приемного отца.

Ему показалось, что с того времени, как он был здесь последний раз, расстояние от шоссе уменьшилось, а склон стал более пологим, однако на левой стороне по-прежнему густо росли канны. Среди зарослей было расчищено место для телефонного столба с прикрепленным к нему фонарем. Хаси помнил, что если после столба повернуть и сделать три шага, то будет виден океан. Он постоял минутку, глядя на воду, потом вернулся на дорогу. По правую сторону цвели какие-то белые цветочки. Он не знал, как они называются, но вспомнил, что их аромат сильнее всего ощущается, когда подходишь к лимонному дереву. Сразу же за деревом надо крикнуть «Милки!», и тогда из-за угла навстречу тебе выкатится лавина белого меха. Найдя это место, он остановился и позвал собаку, но сколько он ни кричал, Милки так и не появился. «Вероятно, на привязи», – подумал Хаси. Но в этом случае пес залаял бы. Одолеваемый беспокойством, Хаси сделал еще на несколько шагов и оказался возле дома.