Текст книги "МАИ. Пена юности"

Учебные будни

Как я уже говорил, сам процесс обучения не сохранился у меня в памяти. Да, наверное, ходил на лекции, посещал семинары, делал лабораторные работы, – ведь экзамены я как-то сдавал! И даже одна сессия прокатилась без троек, и я целый семестр получал стипендию.

К третьему курсу пиво почти забыто, да и компании подходящей уже не было. Я учился. Правда, нередко оказывался в компаниях, где пили крепкое и много. Изредка доводилось возвращаться домой “на автопилоте”. Это не было загульным пьянством, но повод находился часто.

Друг женился – повод! Сашку забрали в армию – повод! Другого Сашку забрали в армию – чем не повод? Когда комсомольцы устроили вечер дружбы двух потоков, это тоже был повод.

Не помнил, как приходил домой.

Наутро, поглядев в зеркало, спрашиваю у мамы:

– Мам, а что у меня с лицом? Почему вся физиономия в синяках и изодрана?

– Ты что, ничего не помнишь? – возмущается мама. – Каким ты вчера домой пришел?! Я тебя два часа уму-разуму учила. А ты ничего не помнишь?!

Но я не помнил. Память выхватывала лишь случайные эпизоды, обрывки.

Вагон метро. Я тянусь к задорному хвостику косынки незнакомой мне девушки, а ребята ловят мою руку.

Вдруг совершенно отчетливо вспоминаю, как Сашка меня спрашивает:

– Серега, может тебя проводить?

Но я абсолютно спокойно ему отвечаю:

– Да ты что! Я сам прекрасно дойду.

И далее – полный провал.

На каждый повод я с радостью откликался, а учеба в институте шла параллельно, как бы сама по себе. Трех дней перед экзаменом было достаточно, чтобы переползти на следующий семестр. До сих пор не могу понять, то ли материал был такой простой, то ли требования не отличались повышенной строгостью. Скорее, второе. Хотя были и исключения. Об одном из них хочется рассказать.

Комиссия

По-моему, на третьем курсе нам читали курс ТОЭ – «Теоретические основы электротехники». Перед началом занятий я взял в библиотеке учебник – “Атабеков Г. И. “Теоретические основы электротехники”.

Наша кафедра электротехники носила имя автора и на ней работали в основном его воспитанники. Поэтому лекции все читали строго по нему. Пролистав учебник, я увидел, что материал в нем лаконично изложен и хорошо структурирован, прямо как в конспекте. Так зачем же на лекции ходить? Только время тратить. Более важных дел нет, что ли?

Семестр закончился, начинаются экзамены. Никаких развлечений и отвлечений – только подготовка.

Экзамен по ТОЭ. Предмет достаточно простой, к тому же прекрасный учебник в помощь. Подготовка даже доставила удовольствие – но строго по учебнику! Если материал изложен мелким шрифтом, я его пропускаю. Нечего тратить время на дополнительную информацию!

Заходим в аудиторию, берем билеты и садимся за столы для подготовки. Экзамен принимает наш лектор, которого я ни разу не видел. Он берет со стола все зачетки и зачитывая фамилии студентов смотрит, кто откликнется, при этом заглядывает в какой-то свой список.

Доходит очередь до меня. Преподаватель называет мою фамилию – я бойко отзываюсь. Он долго смотрит в свой список.

– А вы знаете, что не отмечены у меня ни на одной лекции?

– Не может быть! – весело отвечаю я. – Уж хотя бы на одной-то должен быть…

– Да нет, знаете ли, – без тени улыбки продолжает он, – ни разу на своих лекциях я вас не видел. Ну что ж, готовьтесь.

К сожалению, я не расслышал в его голосе угрозы, да и в себе был вполне уверен: все-таки к экзамену я подготовился.

На два теоретических вопроса я ответы написал, задачу решил. Жду, когда освободится экзаменатор.

Корзун, – это была его фамилия – подсел ко мне и начал проверять мои ответы.

По билету ему сказать было нечего, так как я его знал. Пошли дополнительные вопросы – один, второй, третий… Все идет нормально. И вдруг он задает мне вопрос о теореме об эквивалентном источнике тока. Я помню название этой теоремы, помню даже страницу, на которой она была изложена в учебнике, но помню и то, что я ее пропустил, так как она была напечатана МЕЛКИМ ШРИФТОМ!

Нисколько не смущаясь я ему так и говорю.

– Но ведь она напечатана мелким шрифтом!

– А вы считаете, что то, что напечатано мелким шрифтом, знать не надо?! На лекции я эту теорему объяснял. Идите!

И ставит в ведомость “неуд”.

Такого я, конечно, не ожидал. По меньшей мере в “тройке” я был уверен, но спорить не стал. Много чести! Ну пересдам – не впервой.

Перед пересдачей снова пролистываю учебник. Все вроде бы знакомо, еще не забыл. Открываю страницу с теоремой об эквивалентном источнике. Как я и помню, она в двух вариантах: “теорема об эквивалентном источнике э.д.с.” напечатана обычным шрифтом, и я ее читал, а “теорема об эквивалентном источнике тока” – мелким, то есть материал необязательный. Тут же вспоминаю поговорку о том, что снаряд дважды в одну воронку не попадает, и вновь пролистываю эту страницу не читая.

Наступает день пересдачи. Пришло человек десять только из нашей группы, так же и из других. Такое количество «вынесенных» – не потому, что Корзун был чрезвычайно требователен к наличию знаний у студентов, а в силу особой, наверное, даже патологической мстительности к тем студентам, которые не посещали (или не регулярно посещали) его лекции. В институте такие ортодоксальные преподаватели были редкостью, но все же встречались. Вероятно, они так самоутверждались.

Взял билет, готовлюсь. Билет я знаю, поэтому спокойно жду своей очереди.

– А теперь расскажите мне теорему об эквивалентном источнике, – просмотрев мой билет задает дополнительный вопрос Корзун.

Он запомнил и специально приготовил мне именно этот вопрос!

– Вы же меня в прошлый раз об этом спрашивали! – возмущаюсь я.

– Да, и вы мне не ответили, – спокойно замечает он. – А теперь я вас слушаю.

– Но ведь «снаряд дважды в одну воронку не попадает», – пытаюсь пошутить я.

– Считайте, что я попал, – не хочет поддержать мою шутку этот гад. – Так вы мне расскажете?

– Может, я вам что-нибудь другое расскажу? – еще на что-то надеясь, с улыбкой продолжаю я.

– Значит, не знаете…Тогда “неуд”. И придете сдавать экзамен комиссии, – завершает он нашу беседу.

Вот я и приплыл. Я знал, что студент, дважды не сдавший один и тот же экзамен, в третий раз должен сдавать его комиссии из нескольких преподавателей. Если он не сдаст этот экзамен и ей, то будет отчислен из института. Вот такая меня ожидала перспектива.

Прием экзамена комиссией в нашем институте было событием из ряда вон выходящим. Ходили слухи, что декан нашего факультета даже устроил Корзуну разнос за его проделки. Шутка ли? Ведь на комиссию попали больше сорока человек, и это на третьем курсе!

В день, когда была назначена комиссия, все двоечники собрались перед аудиторией. Не смотря на то что в комиссию отобрали самых либеральных преподавателей кафедры, нервы у большинства из нас были напряжены до предела. У некоторых девчонок в глазах стояли слезы.

– Ну что ты волнуешься, Мышонок? – подбадриваю я свою однокурсницу. – Ты чувствуешь запах свободы? Сейчас нас с тобой «вынесут», и больше не надо будет ходить в институт, сдавать экзамены, волноваться. Свобода! Иди, куда хочешь, делай, что хочешь! Красота!

В ответ – слезы в три ручья.

– А ты что, не волнуешься?

– Нисколько, – спокойно отвечаю я. – Если наш гад придет и на этот экзамен, я вылечу, если не придет – сдам. Но говорят, что его, вроде, не будет. Так что волноваться мне нечего.

Я вхожу в аудиторию, где сидят уже человек семь студентов. Один член комиссии – за центральным столом, где лежат билеты, два других принимают экзамен. Беру билет.

– Посмотрите внимательно билет, – очень добрым и располагающим тоном говорит председатель комиссии, – вас все устраивает? Может, хотите взять другой?

– Да, все устраивает, – с некоторым удивлением отвечаю я и снова смотрю в билет: может в нем есть какой-нибудь подвох? Вроде, ничего похожего на многострадальную теорему об эквивалентном источнике тока, в билете нет. Материал знакомый. Задача простая.

– Я могу готовиться? – спрашиваю.

– Да, да, конечно. Садитесь, где Вам удобно, и спокойно готовьтесь, – все тем же доброжелательным тоном говорит председатель. – Только не спешите, времени у Вас много.

По привычке сев за последний стол я быстро написал ответ на билет, и в ожидании, когда освободится кто-нибудь из преподавателей, стал наблюдать за процессом. У двоих уже принимают экзамен, остальные сидят, готовятся.

В дверь заглядывает преподаватель с кафедры и удивленно спрашивает у коллег:

– Что это вас здесь так много?

Председатель, выразительно пожав плечами и разведя руками, с улыбкой отвечает:

– Понимаешь ли, у нас здесь КОМИССИЯ! – всем своим видом показав исключительность, а в значительной мере и несерьезность этого события.

Коллега удивленно хмыкнул.

– Это серьезное дело, – с широкой улыбкой понимающе заметил он. – Тогда не буду вам мешать. – И закрыл дверь.

Сидящая передо мной студентка, у которой принимали экзамен, как видно, разволновавшись, расплакалась.

– Я ничего не знаю! – сквозь слезы причитала она.

– Да вы успокойтесь, – сочувственно и миролюбиво отреагировал преподаватель. (Разве что по головке не погладил!)

– Как это вы ничего не знаете?! Ведь вы же готовились! – нарочито бодро продолжал он. (Так говорят с разревевшимся ребенком, чтобы его успокоить.)

К ним подошел второй экзаменатор и подсел к студентке с другой стороны.

– Ну вот скажите, как записать формулу полного комплексного сопротивления цепи? – задал он явно заготовленный для таких случаев вопрос.

– Не зна-а-аю, – сквозь слезы тянет студентка.

– Вы знаете, – настойчиво убеждает ее преподаватель, – только вспомните, какой буквой обозначается это сопротивление.

– Z, – проговаривает слегка задумавшись студентка.

– Правильно! – радостно восклицает тот. – А говорили, не знаете…

– Ну и чему равен этот Z? – продолжает уже другой.

– Z равен r плюс x, – постепенно успокаиваясь отвечает испытуемая.

– Замечательно! – заметно, как у обоих преподавателей отлегло от сердца. – Вот только какая буковка стоит перед x?

Студентка задумывается, и мне кажется, что сейчас опять хлынут слезы.

– Ну маленькая такая буковка, с точкой… – умоляет вспомнить ее преподаватель.

– i (и), – наконец произносит студентка.

По аудитории проносится вздох облегчения молодых преподавателей.

– Вот видите, – удовлетворенно заключает экзаменатор, – вы все знаете, просто волнуетесь. Так что экзамен вы сдали!

После такой сцены последние сомнения в результатах сдачи мною экзамена развеялись уже полностью.

Утомленный предыдущим процессом экзаменатор подходит ко мне, осторожно просматривает подготовленный ответ и успокаивается.

– Дополнительный вопрос вам можно задать? – с опаской спрашивает он у меня.

«Ничего себе экзамен! Всегда бы так!»

– Конечно, – не совсем понимая подоплеку этого вопроса отвечаю я ему.

Преподаватель задает мне какой-то несложный вопрос и, получив на него довольно развернутый ответ, расплывается в смущенной улыбке.

– Понимаете, – говорит он мне, – так как вы отвечаете комиссии, то больше тройки я поставить вам не могу. И вообще мне не понятно, как вы здесь оказались.

– Благодаря Корзуну, – с улыбкой и без тени обиды отвечаю ему.

Вместе с ним мы идем к председателю.

– Ответ отличный, – говорит ему экзаменатор.

– Раз комиссия, больше тройки мы поставить не можем, – вторит экзаменатору председатель.

Однако я вполне удовлетворен.

* * *

Когда это все происходило, я не слишком задумывался, было ли это все справедливо. Свою жизнь и окружающую ее действительность я никогда не воспринимал критически. Когда обстоятельства меня радовали, я ощущал удовлетворение, а когда огорчали, во мне запускался механизм поиска выхода из сложившихся обстоятельств. Но никогда я не погружался в уныние и не испытывал отчаяния. Любые неприятности – это только задача, которую надо решить.

Сейчас я отчетливо понимаю, что Корзун страдал комплексами и потому нуждался в демонстрации своей власти над студентами, так как иных способов добиться уважения к себе не видел.

В конце концов, знания студент доказывает своими ответами на экзамене, а никак не прилежным посещением лекций. Было время, когда жалованье лектора зависело от количества студентов, ходивших на его лекции.

Преподаватель тоже человек

Как правило, отношения студента и преподавателя в институте складываются нейтрально и остаются в рамках учебного процесса: один учит – другой учится. Но иногда они приобретают и легкий личностный оттенок.

Семинары по матанализу в третьем семестре вел Евгений Львович Иерусалимский, единственный преподаватель, чьи имя и фамилию я запомнил.

Поначалу он мне не понравился. Это был молодой симпатичный человек, с прической коком, как у «раннего» Кобзона. Держался он прямо, уверенно и высокомерно. По крайней мере, мне так казалось. В отношении к студентам сквозила надменность. Всем своим видом он показывал, как его тяготит обязанность растолковывать понятия высокой математики таким бестолочам, как мы.

На одном из семинаров, как видно, заметив, что я не слежу за его объяснением, он вызвал меня к доске и предложил продолжить изложение материала.

Я хоть и вышел к доске, но продолжить не смог, потому что действительно не слушал. Обычно я как-то шутя выкручивался, но в этот раз шутить не хотелось.

– Ну-с, мы вас слушаем, – сказал Евгений Львович.

Вместо того чтобы извиниться и честно признать, что не слушал, я ответил что-то типа “прежде, чем нукать, надо запрячь”, что было, конечно, хамством.

– Это фиглярство! – воскликнул он. – Если хотите упражняться в фиглярстве, идите в цирковое училище. Я Вас фиглярству не научу: я преподаватель математики!

Семинар закончился, а я понял, что с матанализом мне не везет. Вот и еще одного недоброжелателя приобрел. Как же я буду экзамен сдавать? Придется готовиться.

Однако семинары продолжались.

Как-то после семинара Иерусалимского, выйдя из третьего корпуса, я направился в институтскую поликлинику. Одновременно со мной вышел Евгений Львович.

– Студент Проскурин, – обратился он ко мне, – вы куда направляетесь?

– В поликлинику, – отвечаю я.

– Надо же, – доброжелательно заметил он, – и мне туда же. Пойдемте вместе.

Еще бы я стал возражать…

Когда мы вышли из корпуса, Евгений Львович показал на памятник С. Орджоникидзе и спросил:

– Вам не кажется, что Серго под снегом напоминает какаду?

Я посмотрел и увидел, что снег, прилепившийся к носу наркома тяжелой промышленности, действительно делает его похожим на какаду.

– Надо же, не обращал внимания, – ответил я. А сам подумал, что делиться такими замечаниями с малоизвестным нерадивым студентом – довольно смело.

Но Евгений Львович решил продолжить откровенную беседу.

– Мне не нравится тупость в людях, – сообщил он мне так, будто мы были с ним старыми друзьями или, как минимум, хорошими знакомыми.

«Интересно, он меня что ли имеет в виду?» – подумал я.

– Вы знаете, – мягко парировал я, – у нас с вами могут быть разные взгляды на людей.

– Нет-нет, они одинаковые, – с улыбкой, но настойчиво продолжал он. – Я имею в виду вашего старосту. Не терплю воинствующей глупости.

Теперь я понял подоплеку этих рассуждений. Действительно, в нашей группе почти все относились к Кульчицкому прохладно, за редким исключением. Его очень любил наш замдекана, и мальчик старался оправдать его доверие. Его совершенно не интересовало мнение одногруппников, что проявлялось в планировании расписания экзаменов.

Свой первый экзамен по матанализу я уже описывал, так же, как и реакцию нашей Игнашки на слова старосты – “у них(!) было пять дней на подготовку”. Видимо, соответствующее мнение о нем сложилось на кафедре высшей математики не только у Игнашки.

На этом семинаре Иерусалимского Кульчицкий проявил себя, заявив, что «студенты в институте должны учиться, а не развлекаться». Вот на это высказывание и отреагировал Евгений Львович, после чего я уже не мог его не уважать.

Оказывается, преподаватели – тоже люди.

* * *

Были преподаватели, отличавшиеся повышенной строгостью при приеме экзаменов. Но они чаще всего требовали представить конспект лекций, на котором они ставили свою подпись, чтобы хитрым студентам не пришло в голову представить один и тот же конспект несколько раз. Но разве смекалистый студент не извернется?

Помню, перед экзаменом по технологии металлов преподаватель предупредила нас, что без конспекта ее лекций принимать экзамен не будет. У меня его, естественно, не было. На какие-то лекции я ходил, но из-за своей неспособности быстро записывать конспекта не вел.

Для экзамена я попросил конспект у кого-то из ребят, а моя девушка его за один день переписала, правда, совершенно неразборчивым почерком. После сдачи экзамена я передал свой конспект с отметкой лектора кому-то из нуждающихся. Через год я увидел этот конспект уже у Блондина, который ушел в академический отпуск. Чего только с ним не делали! И подпись вытравливали, и страницы вырезали, вставляя вместо них новые, и обложку меняли… В особо неразборчивых местах подправляли текст. Думаю, конспект прошел не через один десяток рук.

Я и тогда задумывался, зачем ей и ей подобным это было надо. Ведь несмотря на отсутствие у меня личного конспекта (заимствованный не считается), экзамен-то на четверку я сдал, как и другие “счастливые” его обладатели. Предмет этот был важен для нас исключительно для общего развития. Нас же готовили как специалистов по системам автоматического управления, а не как технологов по обработке металлов.

Было также немало дисциплин, где просто предлагался набор сведений для запоминания. Такие предметы не пробуждали ни фантазии, ни даже элементарного интереса.

Однако я помню преподавателей, которым было важно уловить в студенте какую-то творческую струнку, увидеть умение мыслить самостоятельно, и за это они прощали ему незнание каких-то фактов. Со мной такое случалось неоднократно.

Один раз на лабораторных работах по гироскопам надо было сдавать зачет. Преподаватель Дымшиц, который вел у нас лабораторные работы, быстро понял, что по теории я не готов. Может быть, он решил меня размять, так как стал задавать вопросы по поведению трехстепенных и двухстепенных гироскопов в разных обстоятельствах полета. Я отвечал, основываясь только на своих представлениях о работе прибора, но не на знаниях. Выслушав меня он улыбнулся и сказал:

– Я вижу, что вы не готовились. Но у вас очень аккуратный ум: вы ни разу не сказали мне ерунды. Зачет я поставлю, но готовиться все-таки надо.

В другой раз я сдавал экзамен по «приборам первичной информации ЛА» (была у нас такая дисциплина). Когда я с грехом пополам ответил на вопросы билета, заскучавший преподаватель задал дополнительный вопрос.

– Каким прибором измеряется высота летательного аппарата над уровнем моря?

А черт его знает, каким! Конспект я читал (мы с Юркой готовились по одному конспекту, который он достал у своих знакомых), но такого прибора не помню!

Больше чем на тройку я не рассчитываю, но и двойки не ожидаю – все-таки четвертый курс, двоек уже не ставят. Поэтому я не волнуюсь и говорю то, что приходит в голову.

– Высоту измеряют с помощью акселерометра.

– Что вы говорите? – оживился преподаватель. – И как же он измеряет?

– Акселерометр измеряет вертикальное ускорение, – бойко отвечаю я, – а потом его сигнал дважды интегрируется, и мы получаем высоту.

– Ну-ка, ну-ка… Нарисуйте мне схему такого прибора, – уже с доброй улыбкой и интересом говорит преподаватель.

Я нарисовал схему. Слегка подправив ее он с удовлетворением заключил:

– Не могу сказать, что придуманный вами метод не может работать. Хоть вы и не готовились к экзамену, но за вашу способность думать я поставлю “хорошо”!

Это было явно больше, чем я ожидал.

А Юрка получил тройку и очень на меня обиделся.

– Я три дня готовился, а ты только пробежал глазами конспект, – с шутливой обидой говорил он мне. – И у тебя четверка, а у меня три балла. Это же несправедливо!

– Послушай, Юрка, – успокаивал я его, – ну какая здесь может быть справедливость?! Ведь экзамены – это всегда лотерея. Сегодня мне повезло, завтра тебе.

И мы пошли пить пиво.

1970 год. Отдых

В конце третьего курса мы с Сашкой собрались отдохнуть в Крыму: появились какие-то зацепки попасть в институтский лагерь в Алуште. Правда, нас никто туда не приглашал и путевки не предлагал – были более достойные студенты. От кого-то мы узнали, что можно устроиться «на месте». «А если не удастся, будем отдыхать там же, дикарями», – решили мы. Предупредили домашних и стали готовиться.

За неделю до отъезда, в воскресенье, черт дернул Сашку поехать искупаться в Серебряный бор на 4-й пляж.

Я всегда не любил общественные пляжи, а со временем и вообще перестал купаться, даже в море. Мой троюродный брат, тезка, как-то искупался в пруду в поселке под Харьковом и заболел полиомиелитом. Когда через три года он с мамой приезжал в Москву, то уже ходил, но очень нетвердо – правая нога почти не слушалась.

Его мама хотела, чтобы в Москве он приобщился к культуре, и я вместе с ними ходил на концерты Гилельса в Большой зал консерватории, на органные концерты Сергея Дижура в концертный зал им. П. И. Чайковского, в театры. Все билеты брала его мама, за что ей огромное спасибо.

Когда мы с Сережкой ехали в общественном транспорте, он всегда стоял, даже если в вагоне были свободные места. Я знал, что стоять ему тяжело, и предлагал сесть, но он отказывался.

– Если войдет пожилой человек или женщина, мне надо будет встать, – говорил он, – а вставать мне еще тяжелее.

* * *

Когда в понедельник вечером я позвонил Сашке, чтобы обсудить, что мы с ним возьмем на юг, то узнал, что ночью его, с температурой за сорок, “скорая” увезла на “Соколиную гору”. В больнице у него диагностировали менингит.

Наша поездка накрылась.

Дома я рассказал родителям о том, что произошло с Сашкой, и сообщил им, что остаток лета, видимо, мне придется провести в Москве.

* * *

У моей матушки на август был запланирован отпуск, который она собиралась провести под Одессой, в любимом местечке своего детства Каролино-Бугаз.

Она начала разговор с того, что хочет взять с собой моих двоюродных сестер, Лиду – на год старше меня, и Надю – на год младше, чтобы не было скучно.

– Может, и ты поедешь с нами? – как бы невзначай предложила мне мама. Она знала, что я давно уже вышел из того возраста, когда ездят отдыхать с родителями, и скорее всего, буду возражать.

– Конечно, нет! О чем ты говоришь?! – предсказуемо возмутился я. – Может, ты собралась меня там с ложечки кормить?

– Да нет, Сережа, – спокойно и доброжелательно отвечала мама, – ты меня неправильно понял. Будешь отдыхать совершенно самостоятельно. У тебя будут свои деньги, и питаться, и развлекаться ты будешь, как хочешь. Мы просто поедем вместе. Может, иногда и с кузинами будет интересно погулять, ты ведь остался без друга. Что же ты будешь в душной Москве сидеть!

Я заколебался. Может, действительно поехать? В Одессе я никогда не был, хотя давно хотел. Кузины мои, вроде, не зануды: у Лиды первый разряд по волейболу, а Надюшка – красавица и хохотушка. С ними, наверно, будет нескучно. Но сомнения еще оставались.

– А ты действительно не будешь пытаться управлять моим отдыхом? – решил я уточнить у матушки.

– Обещаю! – твердо сказала мама. – Ни одного вопроса тебе не задам. Даже не буду спрашивать, куда ты пойдешь. Будешь полностью предоставлен сам себе. А к нам всегда сможешь присоединиться, – добавила она, – если, конечно, сам захочешь.

Я знал, что маме можно верить. Ни разу в жизни не было так, чтобы мама что-нибудь пообещала, а потом отказалась от своих слов. Папа, впрочем, тоже. Такая уж была семья.

И я принял решение ехать с ними.

Мама купила на всех билеты на поезд: она не любила летать. Это был конец июля 1970 года.